Текст книги "Храбрые сердца однополчан"

Автор книги: Иван Третьяк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Бои на гжатском направлении не утихали ни на час. Гитлеровцы сопротивлялись здесь с большим упорством, максимально используя хорошо подготовленные оборонительные сооружения. Когда наметился прорыв обороны нашими передовыми подразделениями, противник подтянул в этот район новые силы – артиллерию, танки, резервные части пехоты. Многократными контратаками фашисты пытались вернуть позиции, занятые нашим передовым отрядом. Но успеха в этом не имели. Непрерывно возрастало давление наступающих на флангах, активизировались действия наших танков и артиллерии. В значительной степени расшатали вражескую оборону смелый рейд лыжного батальона, активные действия группы гвардейцев, вклинившихся по роще «Яблоко» в фашистский передний край.

Последние дни февраля прошли в огне жарких боев. Ни ожесточенное сопротивление гитлеровцев, ни лютые морозы не могли сдержать натиск гвардейцев. В начале марта под мощными ударами полков дивизии противник начал отступать, оставляя заслоны и группы прикрытия. На пути отступления фашисты сжигали населенные пункты, минировали дороги, взрывали мосты. На ближних подступах к городу Гжатск противник предпринял отчаянные попытки задержать продвижение наших войск. Но это ему не удалось. Тесня врага, не снижая темпов наступления, наши части полукольцом охватывали город.

До определенного момента боя гвардии полковник А.Т.Стученко держал наш учебный батальон в резерве дивизии. А с наступлением ранних зимних сумерек вывел подразделение в район, откуда бы можно нарастить, усилить атаку частей, штурмующих Гжатск. Маневр был задуман и рассчитан верно. Батальон очень помог стрелковому полку, ворвавшемуся в город первым.

На рассвете 6 марта полки дивизии предприняли один штурм города, а вслед за ним – второй, еще более решительный. Гжатск был взят и полностью очищен от фашистов.

В результате ожесточенных боев советские войска на нашем направлении ликвидировали плацдармы противника на берегу Волги северо-восточнее Ржева. Тем самым удалось сковать силы группы армий «Центр» и значительную часть вражеских оперативных резервов. Противнику не дали планомерно отвести войска и выровнять линию фронта.

Жители Гжатска, которых в городе оставалось немного, встретили нас очень радушно. Вперемешку с военными полушубками и шинелями чернели на улицах штатские пальто и зипуны. Измученные оккупантами, ожидавшие нашего прихода в течение долгих месяцев обороны, люди теперь не хотели расставаться со своими освободителями ни на минуту. Зазывали в дом, у кого он уцелел, угощали печеной картошкой и морковным чаем, что у кого нашлось.

Каких только не было встреч в первый день освобождения! В числе других горожан к командованию дивизии обратился старый русский священник, жалуясь со слезами на глазах, что гитлеровцы превратили церковь в скотобойню, потом завалили ее разным хламом, и под ним теперь похоронена вся церковная утварь, представляющая большую ценность для всех прихожан. Вместе с ним пришли пожилые люди, старики и женщины, они тоже плакали и просили помочь спасти церковное имущество. Что было делать? Помогли мы добрым людям и в этом: направили саперов, откопали утварь. Само здание церкви было изрядно повреждено, и священник с прихожанами временно заняли один из уцелевших домов.

Поблагодарив нас, группа почтенных жителей во главе со священником попросила нескольких офицеров, в том числе и меня, «уважить», зайти к ним во время богослужения. Отказать – значит горько обидеть. А кроме того, никогда мы не видели этих обрядов, и велик ли грех, если ради любопытства заглянуть, посмотреть со стороны?

В церкви, как нам показалось, происходило не богослужение, а, скорее, патриотический митинг. Были тут старые и молодые, набожные и неверующие. Священник в своей проповеди призывал суровую божью кару на головы врагов-супостатов, желал доблестному советскому воинству правой победы.

Люди всячески выражали свое одобрение его словам. В церкви держался оживленный многоголосый гул. Не особо внимательно прислушиваясь к проповеди, я думал о патриотизме людей, в котором едины своими помыслами и стар и млад.

Несколько позже меня вызвали в политотдел дивизии. Направляясь туда, я думал, как и чем объяснить свое любопытство – ведь не иначе как за посещение церкви будут ругать. Но почему только меня? Я же там не один был…

Но мои предчувствия не оправдались. Начальник политотдела и зашедший вскоре в избу комдив заговорили со мной совсем о другом: как смотрит гвардии капитан Третьяк на то, если его назначить комендантом Гжатска? А как мне было на это смотреть… Прикажут – буду исполнять.

Там же, в политотделе дивизии, услышал я, какие отзвуки получила история с церковной утварью в зарубежной прессе. В английских газетах, как мне рассказали, появилась заметка о том, что, дескать, Красная Армия действительно несет всем освобождение и даже не притесняет религию; в подтверждение тому приводился факт спасения советскими солдатами церковной утвари из-под развалин.

И вот на непродолжительное время, в течение которого дивизия стояла на месте, я сделался военным комендантом города Гжатск.

Ко мне шли люди, обращаясь с разными просьбами: кому надо было избу поправить, кому провизией, топливом помочь. Мизерные возможности комендатуры трудно было делить на всех. Но нашлось у меня немало добровольных помощников. Солдаты, толкавшиеся около комендатуры, только и ждали, когда кто-нибудь придет и попросит: «Сынки, кровлю бы чуток поправить…» Шли к избе целой бригадой и работали в охотку. Особое старание проявляли солдаты в возрасте, отцы семейств, чьи руки давно истосковались по домашней работе.

Один из «активистов» комендатуры, ловко действуя ножовкой, вставлял аккуратные квадратики фанеры вместо выбитых стекол в окна и говорил сгорбленному старику:

– Вот и теплее у тебя в избе будет, отец. Может, и мне будет теплее… А то на войне, понимаешь, все рушить да рушить доводится, тут же нужным делом руки обогрел.

ГЛАВА 2

ТУГИЕ УЗЛЫ ЕДИНОБРАТСТВА

Война продолжалась, и вскоре Гжатск остался у нас за спиной. Стремительностью и высокой подвижностью отличались и последующие действия частей дивизии. Все время в непосредственном соприкосновении с противником находился наш стрелковый батальон, часто мы действовали в составе передового отряда наступавших войск. За шесть дней непрерывных боев гвардейцы дивизии продвинулись более чем на 100 км вперед, освободили 50 населенных пунктов, в том числе железнодорожную станцию Семлево и три районных центра. На станции были захвачены склады горючего и боеприпасов, 40 тракторов, 5 орудий, 9 станковых пулеметов, вагоны с военным имуществом.

Наше наступление развивалось, набирало темпы. Надо было не только двигать войска вперед, но и соответственно обеспечить моральный настрой людей, укрепить в них уверенность в том, что перелом в ходе войны уже необратим и, как бы ни было тяжело впредь, мы будем теснить врага, отвоевывая у него пядь за пядью родную землю. Этим важным делом повседневно занимались командиры и политработники, партийные активисты.

Старшие начальники и представители высшего командования нередко появлялись на переднем крае. Приехал однажды в расположение наших подразделений генерал И.И.Федюнинский. Осмотрел все требовательным, зорким взглядом и – ко мне:

– Кто будешь?

– Командир стрелкового батальона капитан Третьяк.

– А в боевом построении, когда наступать пойдем?

– Командир передового отряда.

Посмотрел испытующе мне в лицо, ничего больше не сказал командарм. Остановил первого попавшегося на глаза солдата. Взял у адъютанта ракетницу – бух в воздух. Зеленая ракета, описав дугу, с шипением падала на землю.

– Какой сигнал?

Солдат не смог ответить.

– Плохо, капитан Третьяк! – бросил генерал через плечо. – Не подготовили людей! – И удалился.

Только– только назначили меня командиром стрелкового батальона, и вот сразу выговор при встрече с высоким начальством. Досадно стало, да что поделаешь -генерал прав.

Никто бы не принял во внимание мои доводы, что с людьми, дескать, проведена большая работа перед наступлением. Да я бы и не стал оправдываться. Запнулся при ответе солдат, хотя бы и один, значит, плохо. А если он в решительную минуту вот так же спасует в действиях?

Мне пришлось видеть на КП дивизии Маршала Советского Союза Г.К.Жукова, слышать его строгий, немногословный разговор с несколькими офицерами, довелось встречаться на переднем крае с И.С.Коневым, А.И.Еременко, другими военачальниками. Все они денно и нощно занимались трудным делом войны, отдавая ему силы, знания, опыт, и если кому из нас, младших офицеров, иногда влетало под горячую руку, то никто не обижался. Если, скажем, комбат в ответе за свое подразделение, которое в атаке должно взять вон ту высотку, то человек с маршальскими погонами на плечах отвечает за судьбу страны и народа.

Выполняя ту или иную поставленную перед батальоном задачу, я всякий раз интересовался и по возможности что-то узнавал о замыслах и действиях более широкого плана. По-моему, и другие наши командиры были склонны к тому же – я видел, с каким пристрастием «допрашивали» они офицеров вышестоящего штаба при случайных встречах. Не простое любопытство, а именно чувство ответственности за порученное дело проявлялось в их вопросах. В самом деле: что за комбат тот, кто, выполняя свою боевую задачу «отсюда – досюда», больше ничем не интересуется? До нас, командиров подразделений, конечно, доводили обстановку и задачи «в части, касающейся…», а хотелось знать побольше, порассуждать в товарищеском кругу о замыслах и событиях крупных масштабов.

Когда наша дивизия наступала в направлении Вязьмы, мы, ротные и батальонные командиры, понимали, что бои идут не только за освобождение очередного советского города, а решается одновременно и перспективная задача. Надо было сорвать планомерный отход немецких войск на образовавшемся тогда ржевско-вяземском выступе, не дать им выровнять линию фронта. А они стремились ее выровнять. Гитлеровцы опасались разных «выступов» и «прогибов», зная, что в таких местах зарождаются, назревают удары советских войск.

Я уже замечал вскользь по ходу записок, и мне еще раз хочется повторить, что гитлеровские вояки были сильны и стойки, когда все шло по уставным канонам. Они любили, чтобы участок фронта был похож на производственный конвейер, чтобы страшная машина войны работала в размеренном ритме. Как только намечалось отклонение от этого, вклинивалось что-то новое – немцы сейчас же слабели, сдавали позиции.

На ржевско-вяземском направлении гитлеровские генералы старались оттянуть свои соединения с местности, полуостровом выдвинутой на территорию, занятую нашими войсками. Этого нельзя было допустить, во всяком случае, планомерного, организованного отхода, когда бы фашисты убрались с «полуострова» подобру-поздорову.

Ржевско– вяземский плацдарм представлял собой наиболее выдвинутый к нашей столице участок фронта, на котором противнику ценой больших усилий и жертв удалось задержаться после разгрома гитлеровцев под Москвой. Удержанию этого плацдарма немецко-фашистское командование придавало особое значение, и в течение всего 1942 года на нем действовало примерно две трети сил группы армий «Центр».

Так вот, когда немцы, почувствовав ненадежность и шаткость плацдарма, начали оттягиваться, мы стали всячески препятствовать этой классической схеме военных действий противника. Полки нашей дивизии вместе с другими частями совершали ночные марши, внезапно выдвигаясь к важнейшим коммуникациям врага, перерезая дороги, оседлывая перекрестки. Очагами вспыхивали и гасли бои в разных местах. Подобная тактика пришлась гитлеровским генералам не по вкусу, они торопливо отводили войска с выступа, стараясь по возможности сохранить их в целости.

Отходя, фашисты минировали все, что только могли и как только умели. Свои «адские машинки» они ставили с большой изобретательностью, некоторые мины, заложенные в глубинах городских подвалов и трубопроводов, были рассчитаны на неизвлекаемость.

Освобожденная советскими войсками Вязьма еще долго не могла зажить мирной жизнью и спокойно вздохнуть. Развалины города были нашпигованы множеством коварных минных устройств. Наши саперы самоотверженно трудились, ежечасно совершая подвиги в своей опасной работе, и все же то там, то тут раздавался в городе взрыв минного заряда, который не удалось обезвредить. Даже через месяц после освобождения прогремело несколько взрывов, повлекших за собой разрушения и человеческие жертвы.

В тяжелых, продолжительных боях на ржевско-вяземском направлении заметно поредели наши подразделения. Особенно большие потери понесла пехота, всегда идущая в огонь сражения впереди, не защищенная никакой броней. 29-я гвардейская стрелковая дивизия была отведена в тыл на переформирование. Весной 1943 года наша дивизия рассталась с 5-й армией и вошла в состав 10-й гвардейской армии.

В бои на спас-деменском направлении наша дивизия вступила, пополненная личным составом и техникой, имея немалый опыт наступательных действий, хорошие командирские кадры.

Свою оборону противник здесь построил по принципу так называемого Восточного вала. Ее мощные узлы включали земляные сооружения, проволочные заграждения, минные поля и противотанковые рвы. Над всей окружающей местностью господствовала высота 233,3. Она была буквально изрезана траншеями и начинена огневыми средствами. Высота, как показала рекогносцировка, являлась ключевой позицией вражеской обороны. На спас-деменском направлении противник сконцентрировал крупные силы. Здесь занимали оборону и находились в готовности в глубине 268-я и 260-я пехотные дивизии, 1-й танковый гренадерский полк, три артиллерийских полка, части самоходной артиллерии и авиации.

Наша дивизия была введена в бой после того, как части другого соединения, овладев первыми траншеями противника, не смогли взломать вражескую оборону на тактическую глубину. Наступление приостановилось, а гитлеровцы тем временем подтягивали резервы. Здесь появилась, например, 36-я механизированная дивизия, разгромленная ранее под Орлом и, видно, сколоченная вновь.

То обстоятельство, что на нас возлагалась задача, оказавшаяся непосильной для другого соединения, вызывало у личного состава чувство боевой гордости и ответственности. Люди понимали, конечно, что бои предстоят такие, после которых многие не останутся в живых, и тем не менее во время перекуров и обогревов в тесных землянках слышались бодрые голоса:

– Гвардия свое дело сделает!

– Где наступает гвардия – там враг не устоит.

– Брали не одну высоту, возьмем и эту.

В назначенный момент все вокруг потрясли мощные раскаты артподготовки. Она длилась недолго, всего 30 минут, но, наверное, проняла гитлеровцев здорово – над передним краем противника клубились тучи дыма, огня, вздыбленной земли.

Вслед за тем пехота двинулась в атаку. Ее поддерживали танки.

Наш батальон наступал как раз в направлении высоты 233,3. Солдаты шли вперед, преодолевая сопротивление противника, подавляя его своим огнем, офицеры тактически грамотно управляли взводами и ротами.

Три месяца предыдущей напряженной учебы в прифронтовой полосе дали свои результаты, наилучшим образом дополнили наш боевой опыт. Гвардейцы в атаке двигались вперед решительными бросками, следовали за разрывами снарядов своей артиллерии, не задерживались в первых линиях вражеских траншей, устремлялись в глубину. Когда же противник предпринимал контратаки, гвардейцы залповым огнем с коротких дистанций уничтожали фашистские цепи, принуждали их к отступлению.

В этих наступательных боях героический подвиг становился обычным делом ратного труда. Бесстрашие и самоотверженность носили массовый характер.

Во время штурма высоты 233,3 младший сержант Н.Козлов первым со своим пулеметным расчетом ворвался в траншею противника и закрепился. Двенадцать раз фашисты бросались в контратаку, пытаясь отбить занятую позицию. И каждый раз Козлов отсекал их губительным огнем. Но вот кончились боеприпасы. Младший сержант не растерялся. Он схватил брошенный врагом пулемет и длинной очередью сразил вплотную приблизившихся гитлеровцев. Отважный пулеметчик уничтожил в этой схватке около полусотни фашистов. Сам он пал смертью храбрых.

Под сильным огнем четырех вражеских танков вынуждена была залечь наступавшая стрелковая рота. Коммунист лейтенант М.Велехов выдвинулся с противотанковым ружьем вперед и меткими выстрелами поджег танк. Последовав примеру офицера, сержант П.Кучеренко и рядовой В.Чернов огнем из ПТР подожгли еще два танка. Четвертый танк повернул назад. Вслед за этим коммунист сержант Л.Цибульский с криком «Вперед, гвардия!» поднял бойцов в атаку. Они устремились на вражескую пехоту, следовавшую за танками, рассеивая и уничтожая ее в ближнем огневом бою.

Отражая вражескую контратаку, один из артрасчетов полностью вышел из строя. К орудию встал радист батареи комсомолец рядовой П.Ефимов. Он вел меткий огонь прямой наводкой. Несколько пулеметных точек врага у всех на глазах взлетели на воздух.

Разведчик младший сержант Г.Сафонов и рядовой Е.Полешников, выполняя задание командира, захватили «языка» и с боем отходили к своим. Был тяжело ранен Полешников – односельчанин и друг Сафонова. Младший сержант оттащил его в воронку и быстро перевязал. А к ним уже бежали, стреляя на ходу, три гитлеровца. Сафонов успел залечь и дать длинную прицельную очередь из автомата. Она скосила трех фашистов. В одиночку и группами гитлеровцы несколько раз пытались подойти к разведчику, стреляли из автоматов, бросали гранаты. Сафонов метким огнем держал врагов на расстоянии, и осколки немецких гранат не причиняли ему вреда. Некоторое время спустя показался танк, быстро двигавшийся к воронке. Сафонов выждал момент и метнул под гусеницы бронированной машины одну за другой две гранаты. Танк завертелся на месте и затем малым ходом отошел прочь. Полешников от тяжелой раны умер. Младший сержант Г.Сафонов похоронил друга, а сам под покровом наступившей ночи вернулся в подразделение и доставил пленного.

Оружие героев – станковый пулемет сержанта Н.Козлова и автомат рядового Е.Полешникова – на солдатском собрании, состоявшемся в час затишья на другой день, было торжественно вручено воинам, наиболее отличившимся в боях.

Расчет гитлеровцев на неприступность сооруженных ими укреплений не оправдался. Под натиском наших гвардейских подразделений, хорошо оснащенных боевой техникой, вражеская оборона затрещала по всем швам в первый же день наступления. В течение наступившей ночи передовые подразделения, в том числе и наш батальон, полностью овладели ключевой высотой 233,3. А на другой день вражеская оборона была прорвана на всю глубину.

Преследуя отступающего противника, дивизия освободила 12 населенных пунктов, перерезала железную дорогу и заняла станцию Павлиново.

В жарких боях на смоленском направлении мне довелось участвовать в качестве командира батальона 90-го стрелкового полка.

Наступали мы упорно, но и враг стойко удерживал позиции, стараясь где только можно перехватить боевую инициативу.

На одном из участков фронта несколько батальонов из разных частей, в том числе и мой, предприняли решительные, смелые атаки, но успеха не имели.

Опорный пункт немцев – деревня Вава, расположенная на высотах, – представлял собой настоящую крепость. Она не пускала нас вперед, огонь из крепости рассекал, гасил наши атаки, как волнорез набегающие валы.

В боях у деревни Вава совершил бессмертный подвиг разведчик старший сержант Александр Жучков. Выполняя задание, он с поисковой группой проник во вражеский тыл. Были добыты ценные сведения, но уйти без боя разведчикам не удалось. Группа гитлеровцев из засады бросилась в обход наших бойцов. Старший сержант Жучков, первым заметивший опасность, ринулся наперерез и смело вступил в бой. Метким огнем из автомата гвардеец уничтожил трех бежавших впереди солдат, а остальных заставил попятиться в траншею. Жучков крикнул товарищам, чтобы отходили поскорее, а сам остался сдерживать врага. Гитлеровцы вскоре поняли, что с ними сражается всего один автоматчик. С разных сторон подползли они к нему, вынуждая его то и дело отстреливаться. И вот автомат гвардейца умолк – в диске больше не было патронов. Тяжело раненный вражеской пулей, Жучков упал, и фашисты бросились к нему, стремясь захватить в плен истекающего кровью советского бойца. Александр Жучков поднялся на колени, выждал, пока немцы подошли вплотную, и выдернул чеку из гранаты. Раздался взрыв. Своей смертью гвардеец нанес врагу последний удар – уничтожил нескольких гитлеровцев.

На вражеские засады натолкнулись и другие разведгруппы. Немцы старались сохранить в своей системе обороны какой-то очень важный секрет. Наши атакующие батальоны то и дело откатывались назад или теряли силу на полпути.

А брать– то ее все равно надо, эту Ваву!

Еще раз обрушивают наши батареи массу огня на вражеский опорный пункт. Опять бросаются мои гвардейцы в атаку. Слева и справа идут не отставая другие батальоны. Цепь пехоты прижимается к огневому валу своей артиллерии настолько близко, что некоторых солдат даже ранило осколками – иначе не преодолеть полосу в несколько сот метров. Открытое поле, по которому мы бежим, простреливается вражеским огнем вдоль, поперек и наискось. Уцелеть можно только вот так, следуя вплотную за ревущим, дымящим валом разрывов.

Где же укрыться между перебежками, чтобы перевести дух? Лучше всего – за копнами. Рожь частично уже скошена, и по полю разбросано много островерхих копен. Никто из нас не подозревал, за какими укрытиями спасаемся и что собой представляют эти копны…

Копны на поле – вовсе не копны, а искусно замаскированные немецкие танки! Замаскированы они были так умело, что ни авиаразведка, ни наши поисковые группы перед наступлением не смогли их обнаружить.

Наверное, и воздушным разведчикам, и в особенности пехотным нельзя простить ту промашку. При самой искусной маскировке можно было как-то уловить, чем пахнут копны – ржаным колосом или соляркой, убедиться хоть мимоходом, протыкаются ли насквозь копны, не скрежещет ли штык по стальной броне. Офицерам штаба, некоторым специалистам разведслужбы тоже стоило бросить упрек: как можно было не насторожиться, видя квадраты свежего покоса, аккуратные копны на поле, куда сейчас не ступает нога хлебороба, где одна за другой следуют яростные атаки?

Передовые наши подразделения ворвались в деревню Вава, потеряв много сил и положив немало бойцов, но закрепиться там не удалось. Вражеские танки, сбросив маскировку, выдвинулись и открыли по нашим боевым порядкам сильный пушечный и пулеметный огонь. Вновь разгорелся бой. Немцы ударили по флангу наступавших. Взятую Ваву нам пришлось тут же и оставить.

Эхо того боя пусть донесет до воинов младшего поколения суровое назидание: вот что значит в разведке недосмотреть! Вот что значит при анализе обстановки недодумать!

В трудном положении оказался тогда, в частности, наш батальон – он наступал первым и отходил последним. Поддержанные огнем своих танков, гитлеровцы вели контратаку с прорывами в глубину, с охватом флангов. Группы вражеских автоматчиков вклинились между боевыми порядками наших рот и командным пунктом батальона.

В малонадежном, оборудованном наскоро в ходе боя укрытии оставалась нас горстка: несколько офицеров штаба батальона, командир приданного артдивизиона майор Владимир Шувалов с двумя разведчиками, командир роты старший лейтенант Иван Воронков и полувзвод связи. Этими силами заняли мы круговую оборону там, где находились, – на пологой высотке. С одной стороны перед нашим бугорком чернела лысина выжженного поля, с другой примыкала полоса некошеной ржи.

Гитлеровцам ничего не стоило накрыть артогнем, разворотить танками тот бугорок, ощетинившийся стволами легкого стрелкового оружия. Но они почему-то воздержались от мощных ударов, повели атаку небольшим пехотным подразделением. Цепь фашистских автоматчиков, нечасто постреливая, вогнутой дугой приближалась к нам со стороны, где колосилась рожь.

– Сообразили, гады, что тут КП. Хотят взять живыми, – глухо сказал Шувалов.

Он повернул к себе пистолет, который держал в руках, этак внимательно посмотрел в самый зрачок дула.

Я почувствовал на себе пристальные взгляды офицеров, солдат. Они ждали решающего, может быть, обнадеживающего слова от гвардии майора Третьяка, который был здесь старшим. В такую минуту нужны откровенные и честные слова. Я сказал:

– Живыми врагу не сдадимся. Но и погибать не будем торопиться – нам должны помочь.

Без дальнейших на то указаний каждый оставил по паре патронов – для себя. Еще раньше сделали то же мы с Володей Шуваловым.

Решение было принято. А как не хотелось умирать, друзья мои, в двадцать лет! Каким изумительно красивым виделся мир сквозь амбразуру блиндажа: голубое небо с грядой белых перистых облаков вдали, гонимая ветром золотая волна по хлебному полю… Редкая автоматная стрельба на том же поле – вроде бы вовсе и не стрельба, а стрекот кузнечиков…

Понимающе и многозначительно переглянулись мы с моим боевым товарищем и другом Володей Шуваловым. Он имел за плечами те же двадцать, может, чуть побольше. Он видел сквозь амбразуру тот же прекрасный мир.

Обо всем этом думалось лишь мельком, когда ненадолго откладывалось в сторонку оружие. А все мы, кто был на КП батальона, в том числе и раненые, уже взялись за автоматы, обороняясь от наседавших гитлеровцев. Подпускали вражеских автоматчиков как только возможно близко и расстреливали в упор.

Среди нас были раненые, но немного. Выручало то, что, закрепляясь на высотке, а потом и во время боя мы все же отрыли окопы полного профиля. Аксиома «окоп – крепость солдата» была к тому времени хорошо усвоена, испытана на практике. Находившийся с вами на КП ротный командир старший лейтенант Иван Воронков взял на себя управление огнем нашей малочисленной, столь неоднородной группы. Штабные офицеры, артразведчики, связисты метко разили врагов.

Бой, однако, слишком неравный по силам и тактическому положению, близился к своему логическому концу. Вот-вот немцы броском навалятся на нас. Посоветовавшись с Шуваловым, мы решили: последнее и единственное, что сейчас возможно, – это вызвать огонь нашей артиллерии на себя.

Связисты, копавшиеся со своими ящиками, наконец оживили рацию.

Я попросил к аппарату командира или начштаба полка, но на связь сразу же вышел командир дивизии генерал Стученко.

Прервав мой доклад (он и сам понимал, в каком мы положении), генерал спросил о главном:

– Решение?

Даже в такой острой обстановке комдив не изменил своему правилу: прежде всего выслушать мнение подчиненного.

– Прошу огонь на себя, – прокричал я в микрофон. И тут же поправился: – Мы все просим огонь на себя.

В ответ в наушниках взволнованно и сердечно зарокотал знакомый бас:

– Ребята, не теряйтесь, выручим. И не горячитесь! Сейчас несколько артиллерийских полков, сосредоточенных здесь, дадут огонь по танкам, по пехоте противника. Как только увидите красную ракету, вскакивайте и – бегом к насыпи, за нею наши. По полоске жита двигайтесь, ребята, – ни один снаряд там не упадет.

Вслед за тем майор Шувалов доложил по радио подготовленные им данные старшему артиллерийскому начальнику.

– Дадим несколько снарядов, понаблюдай, – велели ему.

Вблизи нашего укрытия вскинулись взрывы. Шувалов рассчитал корректировочные поправки, радисты передали.

Мы стали ждать. Спасения или гибели… И опытному артиллеристу Шувалову, и нам, пехотинцам, было известно, что отклонение в несколько десятков и даже сот метров при артстрельбе возможно. Существуют и действуют законы рассеивания. Могут сказаться и другие факторы. Какой-то заряд отсырел в ящике, у какого-то орудия сбилась установка прицела – все это влияет на точность стрельбы. А сколько подобных случайностей может быть, когда откроют огонь несколько артиллерийских полков, когда тут, на этом вот поле, всколыхнется море огня!

Сравнение «минуты казались часами» слишком часто используется авторами, оно давно потеряло выразительность, и мне не хочется его повторять. Хотя время тогда в нашем восприятии вроде бы и в самом деле получило растяжку. Не стану соревноваться с мастерами слова, искать новый образ, характеризующий страшное напряжение минут, когда стоишь на рубеже жизни и смерти.

Сам я никогда не курил, а тогда, так и не потянувшись к самокрутке, будто бы ощутил никотиновый голод, глядя, как двое поочередно посасывали маленький окурок, прижигая пальцы и губы. Казалось, глотнуть еще раз табачного дымку для них важнее, чем вдохнуть воздуха. Ближе всех находился Володя Шувалов, и мне было хорошо видно, как его лоб, виски, подбородок время от времени покрывались частыми каплями пота. То же самое ощутил и я на своем лице, прикоснувшись к нему ладонью. Но вот что поразило: в двадцатипятиградусную жару августовского полудня пот был холодный, как утренняя роса. А еще – верьте или нет – я видел, как поминутно изменялся цвет человеческих лиц: то побледнеют добела, то потемнеют дочерна, то покроются лиловыми пятнами, как у тяжелобольных.

Но главное, пожалуй, не в этих, внешних, что ли, проявлениях, а в том особом состоянии активности и самоотверженности, которое охватило всех. Взгляды солдат и офицеров, обращенные ко мне, были преисполнены чувства доверия. Никто не суетился, не ронял пустых слов, каждый действовал в высшем режиме исполнительности и четкости. Любой был готов на самый решительный шаг. Прикажи любому броситься с гранатой навстречу вражеской цепи – сделает, если надо – примет смерть не раздумывая.

Тягучее, испепеляющее душу ожидание словно взорвалось вместе с тишиной. Неимоверный грохот многих разрывов заглушил все остальные звуки. Вспыхнули очаги пожаров, поднялись смерчи земли. Изъясняемся жестами, как глухонемые, и нечем дышать – горький толовый дух сдавливает горло.

Приходилось видывать и слыхивать артиллерийскую стрельбу за время пребывания на фронте, но чтобы вот так десятки орудийных стволов посылали снаряды в тебя – ни разу.

Сигнальную ракету в самом начале стрельбы мы, конечно, заметили – следили за нею всеми, так сказать, наличными парами глаз.

Бросаюсь вперед, выдерживая направление по полоске ржи, тянущейся к насыпи. Все за мной – с оружием, боеприпасами, с ранеными товарищами на себе. Иду строго по центру ржаной полоски, знаю, что нельзя отклониться ни на градус. Вокруг бушует, ревет адский огонь, и только эта полоска остается нетронутой, эта ржаная стежка жизни.

Вражеские подразделения, окружившие наш, теперь покинутый, КП, оказались под артогнем. А те автоматчики, которые хотели захватить нас в плен, если и остались в живых, то, видать, оцепенели в недоумении, потому что даже не пытались перехватить нашу маленькую группу, двигавшуюся по полю. Им конечно же было не понятно, почему русская артиллерия вдруг открыла такой страшный огонь по своим.