Текст книги "Храбрые сердца однополчан"

Автор книги: Иван Третьяк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

С вводом вторых эшелонов дивизии и полка положение начинало выправляться, но не настолько, чтобы считать задачу решенной.

Дивизия продолжала вести наступательные бои, однако прежнего превосходства над противником уже не чувствовалось.

«Вот что такое контратака противника, которую не сумели должным образом пресечь в самом начале! Вот каково ее психологическое воздействие на людей, – невесело размышлял я, перебирая в памяти последние события. – И что значит упустить командиру и штабу пару существенных пунктов в организации работы… А ведь не так уж она страшна, контратака противника, если ее своевременно предвидеть, подготовить к ней себя и людей, спокойно и решительно отразить. Впервой, что ли?…»

– Майор Бушмакин! – обратился я к начальнику штаба. – Наша с вами вина в том, что мы вовремя не вскрыли возможность этой контратаки, не приняли мер для обеспечения открытого фланга полка.

И хотя я сказал это без всяких предисловий, перейдя к разговору от собственных раздумий, Бушмакин понял меня. Наверное, и он думал о том же.

– Основная вина во всем штаба, – глухо промолвил Бушмакин.

Я понимал, как ему было сейчас тяжело. И у меня само по себе вырвалось:

– Разделим вину пополам.

Наверное, каждое ранение кажется нелепым. Ведь никогда не подумаешь, придя в сознание, что вот на этот раз ранило, дескать, закономерно. Первое, что начинает волновать, – это чувство досады, а потом уж является, входит надолго боль.

И откуда же такая силища берется у пули, весящей несколько граммов? Ну продырявит тело, это понятно, а ведь, кроме того, непременно свалит с ног любого крепыша, будто ударит тяжелым бревном.

Очнувшись после ранения, уже перевязанный, заботливо уложенный на шинель товарищами, в течение первых 15 – 20 минут боли не ощущаешь. Наоборот, охватывает приятная, сонливая слабость.

Начинаешь вспоминать: как же это все случилось, как же тебя угораздило?

Мы шли группкой, разговаривая и споря на ходу, шли на новый пункт управления…

Вот появилась страшная жажда. Она все время донимает, но иногда обостряется мучительно.

– Пить… Дайте пить!

Гриша Бушмакин, Саша Иванов, Миша Красносвободский – все такие хорошие и родные – пропускают мои просьбы мимо ушей.

– Приказываю: дайте пить!

Переглядываются, мнутся и… не дают, изверги! Я им повторяю требование в самой категорической форме, а они докладывают, что выполнить не могут, потому что все запасы воды вышли, а фляжки утеряны.

Вижу, так и не дадут. Ранение тяжелое – через бедро в брюшную полость, – и они знают, что до осмотра хирургом пить нельзя – можно себя погубить.

Стараясь как-то приглушить чувство жажды, заставляю себя думать о чем-нибудь другом, например о том, как случилась вся эта нелепость. Ну-ка разберем все по минутам и по метрам, выясним, где и что было сделано неправильно.

Итак, мы меняли ПУ, поскольку боевые порядки первого эшелона полка ушли вперед километра на полтора. Мы шли – я, Бушмакин, Стружанов, Иванов, Красносвободский и другие, – направляясь на новый ПУ. Шли спокойно, зная, что находимся в тылу своих наступающих батальонов. Справа чернела деревенька под названием Пети. Наши разведчики на рассвете перед атакой побывали в ней. Доложили: даже, мол, не деревня, а так, хуторок, а такого там нет. Теперь же, когда поравнялись мы с хутором, черневшим справа в нескольких сотнях метров, в груди вздрогнуло какое-то предчувствие: «Как пульнут оттуда…»

В тот же миг из деревни хлестнул сильный огонь. Как там враги очутились, сколько их – неизвестно, но что прицельно бьют по нас – это точно. Если наблюдали за нами из засады, то, конечно, поняли, что передвигается пешим порядком и без охраны группа офицеров управления наступающего полка.

– Ложись! – закричал Бушмакин.

Мы попадали на том месте, где остановились. Мало-мальски укрыться от огня можно было лишь в бороздах пахоты.

Я упал, будучи уже раненным. Сбило с ног, тяжело толкнув справа в бедро, будто плашмя собственным пистолетом, висевшим на поясе, ударило. Сразу сознания я не потерял. Успел отдать нужные приказания.

На хутор, где засели гитлеровцы, я бросил имевшуюся в резерве роту автоматчиков. Рота решительно пошла в атаку, ведя на ходу дружный огонь. Она выдвигалась слева от нашей залегшей в бороздах группы, наступая на деревню, расположенную справа. То есть шла через нас. Мы оказались теперь под огнем своих защитников. Пули свистели над головами, рикошетили. Автоматчики нас не видели и, чего доброго, могли вот так половину своего командования перестрелять.

Судьба в этот раз прямо-таки издевательски шутила над нами. А может, сами во многом виноваты? Так или иначе, надо немедленно выходить из положения. И пожалуй, единственный выход – рискнуть той же судьбой.

На мне была венгерка с меховой опушкой. Из офицеров полка только один я так одет. В подразделениях тоже бывал в своей куртке-венгерке. Поднимусь сейчас во весь рост – должны узнать командира полка…

Встать!

Превозмогая боль и слабость в бедре, приподнимаюсь. Поворачиваюсь лицом к фронту наступающей роты… Вместе со мной поднялись начштаба и адъютант.

Огонь мгновенно прекратился.

Рота прошла мимо нас. Лишь после этого автоматчики вновь открыли огонь.

Опять сваливаясь в борозду, я с горячим чувством подумал об этой роте и ее командире, об отличной управляемости и блестящей боевой выучке автоматчиков.

В первые минуты ранения, пока разобрались, что к чему, Михаил Красносвободский перетащил меня на себе в борозду поглубже. Потом с помощью других товарищей доставил на огневую позицию наших артиллеристов, где нашлось укрытие и куда вскоре прибыли медики.

Рота автоматчиков тем временем ворвалась в хутор. В огневом и рукопашном бою гвардейцы сломили сопротивление гитлеровцев. В деревню, как выяснилось, еще при завязке боя нашим полком скрытно просочилось выполнявшее свое задание на передовой фашистское саперное подразделение. Могли, конечно, саперы отсидеться там тихо, но не удержались от искушения «перещелкать» русские командиров из засады. А дело-то вон как обернулось! Разгромив вражескую группу, наши автоматчики захватили около четырех десятков пленных, в том числе начальника штаба саперного батальона. То был отъявленный фашист. Он пытался жестоко расправиться со своими подчиненными, сдавшимися в плен, да руки были связаны. Он злорадно посмеивался, наблюдая, как я мучаюсь от боли и жажды. На допросе вел себя нагло.

Во временное командование полком вступил майор Николай Андреевич Боронин. Я был уверен, что во главе с этим храбрым, умным, тактически грамотным комбатом 87-й гвардейский, продолжая боевые действия, одержит немало побед.

Самому же мне, как видно, предстояло длительное лечение.

В полковом медпункте врач тщательно осмотрел меня, несколько раз повторив при этом: «Ранение тяжелое, но жить, слава богу, будем, Иван Моисеевич». Посмотрел мне в лицо своими добрыми глазами и сказал:

– Можно дать пить.

Операцию делали в медсанбате. Она длилась около часа. Главный хирург армии полковник медслужбы Подгорбунский и ассистент майор медслужбы Каменская, оперировавшие меня, потом рассказывали.

– Картина редкая и замысловатая, – говорил главный хирург. – Подстерегла вас не простая, а бронебойная пуля. Попала она в ваш пистолет, висевший на боку и послуживший в данном случае как бы щитом. Раздробив пистолет, пуля внесла с собой его осколки в тело. Мы извлекли их около тридцати, больших и маленьких. Полагаю, что отыскали не все.

– Они еще напомнят вам о себе, – тепло улыбаясь, сказала Каменская. – И мы, наверное, еще встретимся.

Как в воду глядела. Встретились мы с этой обаятельной женщиной и прекрасным специалистом в 1949 году в одном из московских институтов, когда у меня рана открылась. Позже, во время очередной операции, которую сделал хирург Ковалев, удалось выловить пистолетную мушку, занесенную в тело при ранении бронебойной пулей.

Двадцать лет спустя, в 1965 году, произошла просто удивительная в своем роде встреча.

Отпуск в тот год пришелся на август (что нечасто бывает), я проводил его у моря. На мужском пляже обычное лежбище. И однажды подползает ко мне разморенный солнцем купальщик – не подходит, а именно подползает, вяло шевеля руками, как ластами. Уставился на меня: сначала чуть прикрытое плавками бедро осмотрел, потом глянул в лицо.

– Вы, случайно, не Третьяк?

– Случайно да, – отвечаю. – А откуда вам стало известие?

– По шраму узнал, – ответил он, тыча в бедро своей мягкой рукой. – В сорок четвертом году в медсанбате мы с доктором Каменской ассистировали полковнику Подгорбунскому, который вас оперировал. Рана, доложу я вам, уникальная.

Южное солнце, пляжное приволье да еще вот такая неожиданная встреча располагали порассуждать, пофилософствовать.

– Не знаю, насколько это достоверно, – заговорил я первым, – но слышал, что будто бы Пирогову принадлежит следующее изречение: «Хорошего хирурга узнают по тем операциям, которых он не делает».

– То есть по тем операциям, от которых хирург нашел возможность воздержаться?

– Именно так.

После минутной выдержки он ответил мне в тон:

– Времена меняются, и крылатые изречения совершенствуются, как и научные формулы. Не знаю, насколько это важно и значимо, но хорошего военного хирурга узнают по рубцам операций, которые он искусно выполнил, – по почерку узнают.

Много лет прошло. Рана нет-нет да и откроется, осколки выходят и по сей день…

«Что у кого болит, тот о том и говорит» – может подумать читатель, перелистывая эти страницы книги. Поверьте моей искренности, дорогой читатель: некоторые обстоятельства и подробности я вспоминаю главным образом для того, чтобы предупредить будущих темпераментных командиров полков о простых, но важных моментах работы в боевой обстановке.

Говоря объективно, внезапное нападение гитлеровцев на офицеров штаба и управления полка у деревни Пети было допущено по вине некоторых из нас.

Не стоило, например, полагаться только на разведданные, полученные утром, надо было организовать доразведку по маршруту следования на новый ПУ. Полагалось бы и соответствующую охрану предусмотреть. А прогуливаться компанией по земле, откуда только что изгнан враг, и вовсе не в правилах фронтовиков. В наказание за подобные ошибки молодости получены вот болячки на всю жизнь…

После операции в медсанбате меня по решению старших начальников отправили не в глубокий тыл, а во фронтовой госпиталь, где довелось перенести еще несколько операций.

– Хоть ты и ранен, а с фронта мы тебя не отпустим! – с теплотой шутил по этому поводу командарм генерал-лейтенант М.И.Казаков. – А то, понимаешь, пошли тебя в тыл… Вылечить-то вылечат, а назад не отдадут, куда-нибудь в другое место сосватают. Вот мы и порешили с командующим фронтом: будут лечить тебя в нашем фронтовом госпитале, медицинские силы у нас тут не хуже.

Побеседовав со мной обстоятельно, Михаил Ильич серьезно, как мне показалось, многозначительно заметил:

– На восемьдесят седьмой гвардейский нового командира назначать не будем. Пока что Боронин справляется, а по выздоровлении ты вернешься на свое место. Таково наше мнение, командующего фронтом генерала армии Еременко и мое.

Пребывая на излечении в госпитале до марта 1945 года, я постоянно чувствовал во всем заботу и внимание со стороны старших начальников, верных друзей, родных однополчан.

ГЛАВА 10

СТРЕЛЫ СОРОК ПЯТОГО

Стрелы 1945-го… Вычерченные на оперативных картах красным цветом, они устремились к центру фашистской Германии, охватили с севера и с юга логово врага. В победном 1945 году стрелы стали мощными, особенно в марте, когда каких-то полтора месяца оставалось до конца войны.

Стрелы 1945-го… В них воплотились, слились воедино полководческий талант, командирское мастерство, солдатский подвиг. И как на карте, так и на земле стрелы оставляли следы алого цвета, ибо победы в боях полков и дивизий, в сражениях армий давались немалой кровью. Алый цвет, несколько бледный в широкой основе стрелы, сгущался все больше, переходя на острие в пурпурный, и это символически отражало жизненную истину: труднее всего на острие атаки.

Стрелы 1945-го… Несколько позже и не в такой конкретности, как на оперативных картах, они появлялись на плакатах, и это означало, что задуманное полководцами уже сбылось, что наступающие войска уже достигли намеченных рубежей. У плакатов военного времени всегда собирались люди, чьи надежды, любовь и мечты, чей подвижнический труд были животворно влиты в багровые полосы победных стрел.

Радио, газеты, людская молва – все было сосредоточено тогда, весной 1945 года, на единой теме и главнейшей проблеме войны: скоро взятие Берлина, разгром фашизма в его собственном логове. Мало, очень редко думалось и говорилось о Курляндии, об этом неактивном направлении, этой «окраине войны». Ею занимались в основном те, кому было поручено разгромить крупную группировку вражеских войск. Стрелы в этом приморском районе по сравнению со своими сестрами-красавицами, устремившимися к Берлину, выглядели неказисто: короткотелые какие-то, изогнутые.

Стрелы эти, однако, имели важное оперативное значение. Под названием «Курляндия» сосредоточилась не просто какая-то масса разнородных войск, загнанных в угол, а группа армий, то есть оперативно сплоченные силы в масштабе целого фронта. И «окраина войны» не знала затишья ни днем ни ночью. Здесь развертывались жесточайшие сражения с участием с обеих сторон крупных стрелковых и танковых соединений, сил авиации и флота. Все мы, участники боев в Курляндии, понимали, что важно разгромить крупную вражескую группировку, прижатую полукольцом к морю, а еще важнее – воспретить гитлеровскому командованию снять отсюда хотя бы одну дивизию для усиления обороны Берлина.

Ясность задачи удваивает силы и утраивает мужество. В цифровом исчислении и конкретной трактовке драться нам приходилось малыми силами, но боевые задачи решались такие, какие на главных направлениях имели бы другие масштабы. Ну где еще, на каких фронтах, скажите, пожалуйста, прорывался фронт при соотношении сил почти что один к одному?

Борьба с курляндской группировкой противника длилась целых полгода и с точки зрения военного искусства представляет собой вообще-то исключительный вариант, к тому же мало описанный в литературе. И, на мой взгляд, стоило бы дать краткую характеристику этим событиям войны, проследив весь ход их развития.

16 октября 1944 года началось наступление 2-го Прибалтийского фронта. Наибольший успех сопутствовал войскам его правого крыла, которые быстро продвинулись вдоль морского побережья и уже в первый день прорвали главную полосу обороны. Однако вскоре они встретили яростное сопротивление гитлеровцев и 19 октября были остановлены на заранее подготовленных противником к обороне рубежах в районе Тукумс, Гардене. Все последующие попытки 1-го и 2-го Прибалтийских фронтов прорвать оборону и расчленить прижатую к морю вражескую группировку успеха не имели. Выделить дополнительные силы для быстрейшей ликвидации группировки Верховное Главнокомандование, видимо, не имело возможности. Все имевшиеся резервы использовались на основных направлениях, где развертывались решающие битвы войны.

К концу октября группа армий «Север» (в составе 16-й и 18-й армий), изрядно потрепанная в боях, заняла в глубине Курляндского полуострова тукумсский оборонительный рубеж, проходивший по линии Тукумс, Салдус, Прекуле и далее к морю.

1– й Прибалтийский фронт (командующий генерал армии И.X.Баграмян) к тому времени уже вышел передовыми дивизиями к западному берегу Курляндского полуострова. Таким образом, в районе неподалеку от Либавы оказалась перерезанной и без того неширокая последняя полоска, соединявшая фашистскую группировку с Восточной Пруссией. В такой обстановке развернулись и действовали войска 2-го Прибалтийского фронта против группы армий противника, блокировав ее с суши.

Чем меньше оставалось у гитлеровского командования возможностей удерживать блокированную группировку, тем решительнее, безжалостнее, я бы сказал, безрассуднее были его распоряжения и приказы. С поразительной стойкостью дрались, выполняя эти приказы, вражеские офицеры и солдаты. Как мы впоследствии узнали, дело объяснялось не только фанатичностью обреченных, но и несбыточными обещаниями фюрера облагодетельствовать их большими правами и льготами после войны.

Боевые действия частей и соединений 2-го Прибалтийского фронта то активизировались, то затихали. Атаки на различных участках давали мизерный результат. Топтание на месте угрожало большой затяжкой. Недостаточно было сил и средств для решительного и эффективного продвижения вперед. Крайне затрудняла действия войск, особенно танковых и артиллерийских частей, заболоченная, лесистая местность этого глухого угла Прибалтики. Людям приходилось проталкивать почти каждый танк буксировкой, орудия тащить на руках, а самим подчас барахтаться в трясине.

В обороне в таких условиях тоже не сладко, но все же удержать, например, опорный пункт, окруженный вкопанными в землю танками, опоясанный минным полем, куда легче, чем его взять.

Наступающие войска топтались, а Ставка нажимала по всем направлениям.

На 2– й Прибалтийский фронт прибыл представитель Ставки Маршал Советского Союза А.М.Василевский.

Все понимали: приезд на «окраину войны» представителя Ставки свидетельствовал о том, какое значение придается здешнему направлению.

С надеждой поджидали заморозков. Намечаемые сроки общего наступления из-за ненастной погоды то и дело откладывались.

Наконец решение было принято. Утром 20 октября после артиллерийской и авиационной подготовки 10-я гвардейская армия перешла в наступление.

Первую позицию противника наступающие дивизии прорвали с ходу. Было уничтожено большое количество вражеской живой силы и техники, взято немало пленных. Но вскоре темп продвижения вперед замедлился, а на другой день наступающие и вовсе остановились. Не потому, что боевой порыв ослаб, нет! Наличными силами невозможно было преодолеть сопротивление врага, некоторые узлы его обороны.

Гитлеровцы усилили контратаки. Они создали мощный подвижной кулак, нарастив силы 12-й танковой дивизии СС. За счет чего? Трудно сказать определенно, но из показаний пленных следовало, что они вырывали отдельные полки из других дивизий и бросали их сюда. Перед фронтом наступающих появилась свежая 227-я пехотная дивизия, другие части, видимо выдвинутые откуда-то из оперативного резерва группы армий.

Наступление 10-й гвардейской армии не прекращалось, но постепенно выдыхалось. За неделю дивизии продвинулись где на 10, а где всего на 7 км. До Салдуса, куда предполагалось выйти после прорыва, оставалось еще добрых 20 км.

Иные контратаки противника представляли очень большую опасность, и замышлялись они, надо признаться, хитроумно. Так случилось, когда в лесном массиве, близко подходившем к нашему переднему краю, обнаружилось вдруг крупное скопище фашистских танков (и откуда только взялись?!). Упусти наши момент – на боевые порядки обрушился бы удар огромной силы. Хорошо, не прозевала разведка! Быстро были поставлены на прямую наводку все орудия. Артиллеристы вели огонь по вражеским танкам, уже двинувшимся в атаку, с дистанции 300 – 400 м. При метком попадании на глазах возникала рваная дыра в броне, с треском и гулом вспыхивало пламя, отлетала с лязгом вся башня танка, будто голова в шлеме…

Факелы пылающих танков до глубокой ночи освещали поле боя.

Населенный пункт Музикас переходил из рук в руки раз пять или шесть. Никому не ведомый в прошлом, он попал теперь даже в сводку Совинформбюро, и можно было подумать, что это за какой-то важный центр идут с переменным успехом такие жестокие бои. Пленные гитлеровцы рассказывали, что само слово «Музикас» напоминает им о существовании ада кромешного и этого слова все у них боятся.

В ходе боев, проведенных с конца октября по декабрь 1944 года, наши наступающие войска нанесли противнику большие потери. По данным командования группы армий «Север», за этот период она потеряла 72 100 солдат и офицеров убитыми и ранеными.

Надо полагать, невеселыми были у фашистов рождественские праздники. Во всяком случае ни музыки, ни песен со стороны их окопов не было слышно.

А 25 января 1945 года гитлеровское командование переименовало группу армий «Север» в группу армий «Курляндия». Прибыл и новый ее командующий – генерал-полковник Рендулич. Но на этом посту он продержался всего несколько дней и убыл, передав обязанности командующего группой «Курляндия» генералу Гильперту.

К этому времени в состав группы «Курляндия» входили те же 16 я и 18-я армии. За счет основательной перетасовки наличных резервов фашистское командование сумело даже как-то укрепить группу. Ее части и соединения, несмотря на большие потери в живой силе и технике, оставались боеспособными. Не исключено, что со стороны моря группе была подброшена солидная партия вооружения и боеприпасов.

Новый командующий группой армий «Курляндия» заявил своим офицерам, что он лично дал слово фюреру: «Приковать на полуострове 2-й Прибалтийский фронт русских». И во имя исполнения этого слова фашистский генерал многое сделал. Пока шли бои, в основном в тактической зоне, гитлеровцы лихорадочно укрепляли рубежи в глубине своей обороны. Причем проявляли немало изобретательности. Доты они соорудили даже на болотах – там, где наступающим и без того трудно продвигаться. Гитлеровцы возвели так называемые полосы активной обороны. На них были расставлены в определенном порядке, вкопаны в землю танки и самоходные орудия. Между ними, как между стальными островками, курсировали самоходки, обеспечивая переброску личного состава, взаимодействие, связь. Такие полосы, расположенные через каждые полтора-два километра, оказались очень устойчивыми. Преодолевать их надо было только после хорошей артиллерийской подготовки, массированным применением артиллерии, что не всегда оказывалось в пределах боевых возможностей наступающих.

Особо большое внимание уделили гитлеровцы фортификации города Салдус и других превращенных в крепости городов.

В районе Салдуса развернулись вскоре жестокие бои. И как только они загремели, как только атаки гвардейцев стали поглубже пронизывать вражескую оборону, Ставка потребовала от командования 2-го Прибалтийского фронта «решительно активизировать боевые действия».

Указание сейчас же передали по инстанции – от старшего к младшему. Иные начальники сочли нужным и от себя усилить данное указание.

– Ну что, отсиживаемся? Войну-то хоть там у вас слыхать? – иронизировали по телефону из штаба армии.

– И слыхать, и видать, – отвечали мы. – Вот как раз сейчас немцы нахрапом лезут. Отстреливаемся прямо из землянки.

Начиная со второй половины января 1945 года стали попадать к нам в плен немецкие солдаты и офицеры с нарукавными золочеными шевронами «Курляндия». В показаниях они сообщили, что такой знак воинского отличия пожалован отныне всем, кто воюет в составе окруженной группировки.

– Но ведь группировка не полностью окружена, ваши войска имеют выход к морю – это верно? – интересовались офицеры, допрашивавшие пленных.

– Об этом нам запрещено говорить под страхом смерти, – следовал уклончивый ответ.

Но потом пленные все же рассказывали, что со стороны моря на всем протяжении занятого побережья группа армий активно поддерживается флотом в материально-техническом и оперативно-тактическом отношениях.

– А что еще пообещали вам кроме вот этой ленты с надписью «Курляндия»? – спросил пленного один из наших офицеров-переводчиков. Повернувшись, пояснил товарищам по-русски: – Не верится, что только лента вдохновляет их на такие жертвы в боях. Что-то должно быть еще…

Пленный обер-фельдфебель убежденно ответил:

– Фюрер обещал всем, кто воюет в «Курляндии», после войны дать земельные участки.

Офицеры засмеялись, когда переводчик перевел это.

– Сам фюрер обещал! – воскликнул гитлеровец. Он покраснел, глаза его налились злобой, и, похоже, обер-фельдфебель вообще забыл, где находится.

– Переведи ему, лейтенант: у фюрера самого теперь землицы всего два метра останется, – попросил один из офицеров.

Переводчик отмахнулся от него.

Гитлеровское командование, следовательно, придавало большое значение группе армий «Курляндия» и возлагало на нее, может быть, последние свои надежды. Если бы не расчет как на скрытый резерв, она давно была бы брошена на произвол, как поступали фашистские верховоды с многими бесперспективными группировками, попадавшими раньше в котлы. А тут и подпитывают из своих небогатых нынче запасов, и, поди ж ты, особый знак отличия придумали! Попалась нам в руки и листовка, подписанная одним из гитлеровских генералов, в которой, в частности, говорилось: «Кто попытается сравнить «Курляндию» с каким-либо котлом, тому следует заткнуть глотку!» Стойкость и боевой дух группировки поддерживались фашистами всячески и со всех сторон.

В начале февраля решением Ставки Верховного Главнокомандования 1-й и 2-й Прибалтийские фронты объединились в один – 2-й Прибалтийский. Командующим фронтом был назначен Маршал Советского Союза Л.А.Говоров. Одновременно он командовал и Ленинградским фронтом. Членом Военного совета стал генерал-полковник А.А.Жданов, начальником штаба – генерал-полковник М.М.Попов. Значительное количество войск перебрасывалось на другие фронты.

Прочно блокированная советскими войсками группировка противника в течение зимних месяцев сорок пятого года вела активные боевые действия, стремясь вырваться из Курляндии. Но, потеряв около ста тысяч солдат и офицеров убитыми, много самолетов, танков, орудий и автомашин, фашистское командование встало перед неразрешимой проблемой.

Вернувшись в марте 1945 года из госпиталя на фронт, я принял полк от майора Боронина, сердечно поблагодарив Николая Андреевича за достигнутые под его руководством боевые успехи, за то, что не допустил больших потерь, берег людей.

Как раз ставилась задача по расчленению и разгрому войск противника в районе Гребутниеке, Салдус. Задача весьма сложная. Дивизия наша, хоть и пополнялась недавно, располагала скромной численностью, по-прежнему сказывалась нехватка танков и артиллерии. Так что рассчитывать на превосходство в силах особенно не приходилось, можно было лишь надеяться (что не вызывало никаких сомнений) на богатый боевой опыт наших частей и подразделений, на возросшее тактическое мастерство наших командиров, на крепость нашего наступательного духа.

Получив задачу, стали мы с командирами батальонов и офицерами штаба разрабатывать ее, так сказать, в практическом преломлении. Еще раз позволю себе сказать доброе слово о таком важном качестве фронтового офицера, как трудолюбие. Перед боями оно не знало границ. Мы просиживали над картами днями и ночами. Мы света белого не видели, хотя нам, двадцати – двадцатипятилетним парням в офицерских погонах, было на что поглядеть. Скажем, тогда же, во второй половине марта: ведь наступала ранняя весна, пробуждалась природа, по-своему прекрасная и на болотистых, лесистых, изрытых воронками и окопами землях нашего участка фронта.

Несколько месяцев не был я в полку, и за это время командиры, особенно из недавно назначенных, заметно повзрослели, в военном отношении шагнули вперед. Послушаешь рассуждения одного, другого – и сразу же проникнешься уверенностью, что с такими офицерами можно решить любую задачу.

А бои предстояли именно такие, в которых надо уметь выкладываться полностью.

В апреле 1945 года решением Ставки Верховного Главнокомандования 2-й Прибалтийский фронт был упразднен, а его войска влились в состав Ленинградского фронта, которым по-прежнему командовал Маршал Советского Союза Л.А.Говоров.

10– я гвардейская армия получила задачу прорвать оборону противника, овладеть Салдусом с последующим выходом в район Либавы. 29-я дивизия была назначена в состав ударной группировки, а наш 87-й гвардейский полк -в резерв командующего армией. Но как только начались активные боевые действия, генерал-лейтенант М.И.Казаков сразу же воспользовался своим резервом. Полк получил задание особой важности.

Наступление армии в общем развивалось успешно. Изменения в обстановке, однако, бывают весьма неожиданными. Один из корпусов глубоко вклинился в оборону противника. Передовые его части, в том числе 8-я гвардейская Панфиловская дивизия, стремились выйти во вражеский тыл. Почуяв это, гитлеровцы сманеврировали своими резервами: подтянули с флангового направления танковую дивизию, некоторые другие части и обрушили всю силу их ударов на 8-ю гвардейскую дивизию. Соединение оказалось в тяжелом положении: удерживая фронт впереди, оно должно было одновременно защищаться против сильного вражеского натиска с фланга.

В этой обстановке командарм и решил ввести в дело резерв. Наш полк был усилен тяжелым танковым полком (20 танков ИС) и другими подразделениями. Нам было приказано прорваться в глубокий тыл противника, в район Гребутниеке, и во взаимодействии с наступающей на этом направлении 85-й гвардейской дивизией ударить по контратакующей фашистской группе войск. То есть в замысле предполагалось, что вслед за нашим усиленным полком в прорыв войдет второй эшелон корпуса – 30-я гвардейская дивизия. Этими действиями мы должны были облегчить положение 8-й Панфиловской.

Подобный замысел обычно тщательно планируется, план боевых действий разрабатывается подробнейшим образом под руководством вышестоящего штаба. Так и на этот раз. Были намечены точные маршруты и рубежи, распределена поэтапно артиллерийская поддержка, в том числе залпы «катюш».

Когда окончательный вариант решения был утвержден, шутя навернулась озорная мысль: «В тыл противника нас проводят, как в парк культуры – при свете фейерверка и громе музыки…» Чем была вызвана эта, в общем-то, непозволительная ирония, не знаю, но командирское предчувствие почему-то возбуждало тревогу. Игриво разглагольствуя насчет «фейерверка и музыки», я будто знал наперед, что нам придется пройти по острой грани жизни и смерти.

Может быть, виновен в том, что случилось в первые минуты наступления, сам 87-й гвардейский – всем своим составом, во главе с командиром? В слишком высоком темпе, что ли, повели гвардейцы наступление? Выбились, так сказать, из графика?… Так или иначе, а когда мы устремились вперед, противник не выдержал натиска и стал быстро откатываться. А в вышестоящем штабе, видите ли, этого не учли, там артиллерийское обеспечение ввода в прорыв было спланировано по рубежам. Офицеров – представителей от артиллерии к нам не прислали. За нашим ускоренным продвижением плохо наблюдали. И в результате что ж… Залпы орудий и «катюш», спланированные по «жестким» рубежам, пришлись по пустому месту – далеко позади боевых порядков нашего полка.