Текст книги "Остров дьявола"
Автор книги: Иван Шевцов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)
Когда справка для председателя была готова, Слугарев узнал, что председатель уже не председатель, что он занял пост умершего члена Политбюро и секретаря ЦК М. А. Суслова, которому непосредственно подчинялся председатель.
3
В одной из стран Западного полушария в роскошном апартаменте гостиницы «Северное сияние» всего лишь на одни сутки остановились два почтенных американца: сенатор Сол Шварцбергер и представитель Всемирного сионистского конгресса Милош Савич – он же Мариан Савинский. Да, тот самый Савич, который прошел «школу» Симонталя, израильского «Моссада» и американского ЦРУ, да плюс еще западно-германского ведомства генерала-разведчика Гелена. Здесь предстояла их встреча с советским послом в этой стране и срочно прилетевшим из Москвы придворным депутатом Верховного совета, Героем соцтруда академиком Аркадием Гарбатовым, ведущим американистом, советником, и вообще доверенным лицом самого Брежнева и его супруги Виктории Гольдберг.
Встреча носила чрезвычайный характер, как явление всемирного масштаба, поскольку речь шла больше, чем о судьбе великой державы – СССР, ибо с ее судьбой были связаны судьбы многих стран и народов.
Извещенные по телефону послом о прибытии с секретной миссией Гарбатова, Сол Шварцбергер и Милош Савич догадывались, о чем пойдет речь между ними и высокопоставленными советскими представителями: по своим каналам американцы уже получили сообщение из Москвы о клинической смерти Леонида Брежнева, хотя для широких кругов советской общественности это была государственная тайна, которую строго хранил узкий круг медперсонала Кремля и приближенные к главе партии и государства бонзы.
Шварцбергер и Савич сидели в просторном холле апартамента за круглым столом, сервированном легкими сандвичами, соками, бутылками вина, коньяка и виски, и, поджидая академика и посла, вели неторопливый разговор. С академиком Гарбатовым оба американца (впрочем, у Савича, кроме американского паспорта, были паспорта Израиля и ЮАР) были знакомы, неоднократно встречались в США, куда именитый академик частенько наведывался. Для него перемахнуть океан не составляло никакой проблемы, – ему было проще слетать в Нью-Йорк, чем неименитому советскому ученому в Киев или Минск. Осведомленный читатель может бросить мне реплику: "Так то ж ученому". Совершенно верно. Но Гарбатов не был ученым в полном смысле этого слова, поскольку у него не было никаких подлинно научных трудов. Его научный интеллект не выходил за рамки провинциального журналиста или рядового сотрудника какого-нибудь гуманитарного НИИ. Но ведь в нашей стране, чтобы быть академиком, совсем не обязательно быть ученым. Так что Аркадий Гарбатов не составлял какого-то исключения. Таких как он было немало в советском храме науки: В. Тихонов, П. Поспелов, Б. Пономарев, Т. Заславская, С. Шаталин, всех не перечесть. Это был своего рода особый отряд "деятелей", которых высшая власть за какие-то тайные, неизвестные широкой общественности заслуги награждало пожизненной рентой, которая давала возможность безбедно жить, ничего не делая. Потому-то многие ученые недоучки и даже неучи мечтали об академической манной и завидовали тем, кто ее имел. Мечтал и посол, которого мчал голубой "мерседес" в гостиницу "Северное сияние", мечтал и завидовал сидящему рядом с ним Гарбатову. Александр Яковлевич – так звали посла – считал себя более достойным для академического звания, чем этот выскочка и придворный лизоблюд Гарбатов. Ведь как-никак Александр Яковлевич имел ученую степень доктора исторических наук, и лет десять тому назад стремительно приближался к академическому святилищу, и уже было совсем приблизился к порогу, и уже было занес ногу, чтоб переступить этот порог, как вдруг судьба-злодейка подставила ему ножку, и он, кувыркаясь по жестким ступенькам карьеры, не скатился вниз, а, сумев сделать неожиданное сальто, оказался по другую сторону Атлантики в должности советского посла, можно сказать, что ему повезло, хотя сам он так не думал и нещадно корил судьбу.
Александр Яковлевич принадлежал к той категории советских дипломатов, которая, в сущности, прямого отношения к дипломатии, в профессиональном смысле, не имела, но была широко распространена в хрущевско-брежневские времена. Это был довольно многочисленный отряд чрезвычайных и полномочных послов из числа проштрафившихся партаппаратчиков, для которых назначение на дипломатическую работу скорее означало почетную ссылку. Для большинства из них это была последняя ступенька служебной карьеры. Но случались, хотя и редко, исключения.
Александр Яковлевич до своего назначения послом работал в центральном партаппарате, занимался вопросами истории и теории КПСС, наследуя традиции не безызвестного Емельяна Ярославского (Губельмана), разоблачал "реакционную сущность" православной церкви, довольно часто выступал на страницах газет и журналов. Впоследствии его публицистические упражнения, собранные воедино, легли в основу докторской диссертации, которую он с помощью друзей из Академии общественных наук и Высшей партийной школы защитил без особых хлопот и усилий. Судьба ему улыбнулась, – за его спиной маячила властная, зловещая фигура товарища Серого, покровительство которого вселяло беспроигрышную уверенность в победном финише. Но случилось неожиданное, что часто случается с азартными игроками. Увлекшись борьбой с патриотически настроенными "слоями" интеллигенции, со всяческими "почвенниками", "неорусофилами", поклонниками национальных традиций духовных корней, Александр Яковлевич не учел, что среди его оппонентов есть и весьма крупные деятели культуры и науки, такие как Михаил Александрович Шолохов, академик Иван Матвеевич Виноградов, всемирно известные художники, музыканты, артисты. Да и на Старой площади многие партаппаратчики не разделяли космополитской прыти Александра Яковлевича. Особое возмущение общественности вызвала статья в центральной газете, в которой доктор исторических наук гневно клеймил писателей и публицистов, призывающих к патриотическому осмыслению своей истории, ее духовных и нравственных корней. Высокие партийные и правительственные инстанции захлестнул поток писем читателей, возмущенных статьей Александра Яковлевича. Идейный раскол, накопившийся в среде интеллигенции, да и в обществе, угрожал выплеснуться наружу и нанести глубокие трещины в монолит "единомыслия" народа. А этого-то и опасался Брежнев, привыкший к блаженной тишине и покою. Тем более, что "позицию" Александра Яковлевича не только не поддержали, но и осудили некоторые члены Политбюро. Последнее обстоятельство не на шутку встревожило автора скандальной статьи: угроза для карьеры приобретала реальные очертания. Об этом он откровенно рассказал Елизавете Ильиничне – супруге товарища Серого. Елизавета Ильинична нашла опасность преувеличенной, попыталась успокоить встревоженного историка и обещала поговорить с супругом. "Мирон Андреевич все уладит: у него с Леонидом Ильичом полное согласие". Но, увы – Брежневу были дороже общественный покой и согласие с членами Политбюро, недовольными статьей. Доводы Серого, что молодой историк, мол, высказал свое личное мнение ученого, Брежнев парировал: "Он – лицо официальное, должностное, и его позиция воспринята, как позиция ЦК". И посоветовал на какое-то время "передвинуть" возмутителя спокойствия. "Послом?" – спросил Серый, и в его вопросе звучали предложение и даже просьба. "Куда-нибудь подальше", – согласился Брежнев.
Так Александр Яковлевич оказался в далекой северной стране. Напутствуя его, Мирон Андреевич покровительственно пообещал: "Это ненадолго. Время успокоит страсти".
В машине молчали, недоверчиво поглядывая на водителя, который тоже был нем, как рыба.
– Что ж, Александр Яковлевич, пробил твой час, – наконец нарушил молчание Гарбатов. Сутулый, тучный, он ронял спокойные слова своим гнусоватым, с пренебрежительными оттенками голосом. Во всем его небрежно-хмуром облике сквозила гипертрофированная вселенская важность и значимость, которую он придавал своей персоне.
– Что ты имеешь в виду? – негромко и мрачно, преднамеренно приглушенным голосом отозвался посол. Он вообще имел мрачный характер, и эту мрачность усиливал его внешний вид: тучная, угловатая большеголовая фигура, лицо бульдога с грубыми чертами, словно вырублена топором запойного лесоруба – мясистый утиный нос над толстыми плотоядными губами, упрямый бычий лоб, нависающий над глубоко посаженными холодными глазами.
– Пора возвращаться тебе в Москву, – прогнусавил академик, в полусонном вальяжном голосе его звучали покровительственные нотки. Этот самоуверенный тон Гарбатова всегда раздражал Александра Яковлевича, в нем ему слышались нескрываемое высокомерие и даже пренебрежение. Посол промолчал, и после паузы Гарбатов снова заговорил: – С Соломоном вы, кажется, знакомы. – В его словах не было вопроса, но посол ответил:
– С Солом Швацбергером мы учились в Колумбийском университете. Это было давно. Тогда он был холост. Сделал карьеру, женившись на дочери мексиканского миллионера Хаиме Аухера. Их было два брата – Хаиме и Аарон. И оба уже в могиле. Умерли в один год в: преклонном возрасте.
– Хаиме был великий человек с умом пророка, – почтительно отозвался академик. – О нем мне рассказывали Илья Эренбург и Константин Симонов. Они с ним встречались на каком-то конгрессе.
О своей учебе в Колумбийском университете США Александр Яковлевич предпочитал не распространяться. В то время там готовили советологов различного профиля с откровенно антикоммунистическим направлением.
И опять долгая пустая пауза. Каждый думал о предстоящей встрече, которая должна решить не только личные судьбы посла и академика, но главное – судьбы мира, по крайней мере, Советского Союза.
– Что из себя представляет Савич? – наконец нарушил молчание посол.
– С Милошем я познакомился лет двадцать, а может и больше тому назад. Мне его отрекомендовали просто: Моше. У него несколько имен и фамилий. Тогда он был шустрым журналистом-международником. Но думаю, это не основная его профессия. Он уже и тогда похоже не просто был связан с некоторыми спецслужбами, а имел там влияние и вес. Родился в Польше. Дом его – вся планета. Владеет многими языками, в том числе и русским. Бывал в Москве. Сейчас важная фигура в сионистском движении. Острый ум, богатая эрудиция, необыкновенная осведомленность, своего рода банк информации – как всегда тягуче и важно, словно делал одолжение, прогнусавил академик.
– Исчерпывающе, – резюмировал посол и прибавил: – Вот мы и приехали.
Встретились, как давние знакомые, более того, как друзья. После обмена обычными в таких случаях светскими любезностями, и приняв серьезные выражения лиц, перешли к делу. Поскольку инициатором встречи был посол, ему и принадлежало первое слово. Александр Яковлевич расчетливо был предельно краток: пальму первенства он предоставил московскому гонцу, прибывшему для кого с доброй, для кого с недоброй, но, несомненно, чрезвычайной вестью. Сообщение из Москвы слушали стоя.
– У Брежнева клиническая смерть, – торжественно, с напускной скорбью сообщил академик, и оба американца сделали вид, что слышат об этом впервые, и приняли соответствующие такому случаю выражения лица.
– Соболезнуем, – печально произнес сенатор низким, грудным, но приятным голосом. Высокий, широкоплечий, он выглядел ухоженным и моложавым, умеющим следить за собой. Во всем его импозантном облике, в мягких жестах чувствовались тщеславно выработанные манеры.
– Пора. Всем свое время, – как-то уж слишком обыденно, попросту обронил Савич и первым сел за стол, бесцеремонно разглядывая бутылки. В недалеком прошлом лихой выпивоха, он сохранил в себе и в преклонном возрасте почтение к Бахусу и иногда позволял себе, конечно в разумных пределах, приложиться к рюмке коньяку. Другие напитки с некоторых пор он высокомерно игнорировал, как недостойные его персоны.
Сели к столу и другие, проигнорировав неуместную реплику Савича. Самонадеянный циник, хитрый и наблюдательный, Милош Савич не очень считался с нормами приличия и нередко позволял себе непростительные вольности: должно быть его журналистское прошлое отложило свой не лучший отпечаток на характер. Гарбатова покоробила неуместная бестактная, по меньшей мере, реплика Савича по адресу Брежнева. Изобразив на своем вытянутом, усталом лице с набрякшими веками значительную мину и устремив на Савича пустые и страшные глаза, Гарбатов угрюмо произнес:
– Я думаю, Милош, вы не станете отрицать заслуги Леонида Брежнева в нашем общем деле. Он сделал все, что от него зависело.
– За свои заслуги он сполна вознагражден, – порывисто сказал Савич, наливая себе коньяку и, не глядя на Гарбатова, язвительно прибавил: – Он весь в наградах – с головы до ног, спереди и сзади.
На сером квадратном лице его пробежала всегда дежурившая там презрительная ухмылка, которую погасил сдержанный негромкий голос сенатора:
– Мавр сделал доброе дело и может с достоинством покинуть этот мир. Нас интересует будущее: кто придет на смену? – он пытливо уставился на Гарбатова.
– Неожиданностей пока не предвидится, никаких отклонений от расчета, – ответил академик, быстро, мимоходом стрельнув пустыми глазами в посла, ожидая от него поддержки. – Будет Андропов. На сегодня ему нет альтернативы, – ответил посол, положив на стол широкие пухлые руки. Неподвижные холодные глаза его глядели тупо и холодно. Мясистое, широкое лицо ничего не выражало.
– Андропов… – Савич презрительно поморщился. – Шеф КГБ – личность для меня загадочная и непредсказуемая. Он убежденный сталинист.
– Это временная фигура, – успокоил Гарбатов. – Он не жилец: безнадежно болен.
– А кто сменит его? – прицеливающий взгляд Савича направлен на посла.
– Могут быть варианты. – Посол облизал толстые потрескавшиеся губы и принял важный вид. – Черненко, Романов, Гришин, Щербицкий, Горбачев, Громыко.
– Только не Романов и не Щербицкий! – порывисто воскликнул Савич и наклонился всем корпусом. – Их приход к власти разрушит все достигнутое при Брежневе. Этого допустить нельзя. Невозможно.
– Почему? – не повышая голоса поинтересовался молчавший все время сенатор.
– Это истовые славяне-патриоты. Они не любят евреев и поощряют антисемитов, – возбужденно ответил Савич.
– Из названных Александром Яковлевичем кандидатов, – тягуче начал Гарбатов, – надо сразу исключить Громыко и Гришина. Первый безнадежно стар и, как умный политикан, он не примет на свои дряхлые плечи пост первого лица, то есть Генерального секретаря. Его вполне устроит ритуальная должность главы государства, о чем он, как мне известно, давно мечтает. Гришин безнадежно глуп, и об этом знает все Политбюро.
– Глуп, груб, невоспитан, – поддержал Гарбатова Александр Яковлевич. – У него нет авторитета ни в партии, ни в народе.
– Он еврей? – спросил Савич. Гарбатов кивнул. А посол счел уместным добавить:
– Фамилию поменял недавно и упорно скрывает свою национальность, а при случае не прочь продемонстрировать антисемитские штучки.
– Официально пишется русским? – спросил Савич.
– Половина евреев в Союзе пишутся русскими, белорусами, украинцами, грузинами, – ответил Гарбатов, и мимолетная вежливая улыбка заиграла на его губах. – Как и ваш покорный слуга. Что же касается Романова и Щербицкого – мы приняли меры по их дискредитации.
– А что из себя представляет Черненко? – полюбопытствовал сенатор.
– То, что и Брежнев. Предельно ограничен, – сдержанно ответил Александр Яковлевич.
– Жена? – Это Савич.
– Тут все в порядке, – загадочно улыбнулись толстые губы посла.
– Но он, как и Андропов, неизлечимо болен, – добавил Гарбатов. – Это будет халиф на час.
– А дальше? – в голосе Савича нетерпеливая настойчивость.
– Дальше выход, как говорят, спортсмены, на прямую финишную, – ответил посол.
– Я думаю, Щербицкий отпадает: он в преклонном возрасте, да и здоровьем не блещет. Останутся двое.
– Этот ваш интелектуал -демократ и Романов? – уточнил Савич и спросил: – Романов серьезный конкурент?
– Против Романова мы приняли максимум мер: подключили прессу и "беспроволочный телеграф" – так у нас называют слухи, – сказал Гарбатов.
– Романов, Романов, – пробормотал Савич. – Кажется такой была фамилия русских царей? Он не потомок?
– Однофамилец. Распространенная в России фамилия, – ответил Гарбатов.
– Скажите, Александр, ваша кандидатура, как назвал его Милош, интеллектуал-демократ достаточно надежная? – вдруг обратился к послу сенатор. – Может, есть смысл иметь, как альтернативу, еще несколько кандидатур. Что б на всякий случай был выбор.
– И резерв, – вклинился Савич.
– Да, и резерв, – повторил сенатор.
Александр Яковлевич был польщен приятельски-фамильярным обращением к нему сенатора и решил ответить тем же:
– Сол, – сказал он, дружески глядя на Шварцбергера. – Я понимаю вашу обеспокоенность, но тот, кого господин Савич назвал демократом-интеллектуалом, и в самом деле демократ по убеждению и человек незаурядного интеллекта. Он был здесь моим гостем, и я убедился, что это так. Он наш человек, наш душой и телом Гибкий политик, в меру беспринципный, обаятельный находчивый, без убеждений, на все готовый в экстремальных условиях… Хорошая биография – трудовой стаж, диплом МГУ…
– Я вас понял, Александр, – вежливо перебил сенатор и добавил: – Но алтернативный резерв не повредит.
– Господа, – вмешался Гарбатов, – резерв конечно же нужен, но это вопрос отдаленного будущего. Он появится в свое время в конкретных условиях. Не надо спешить: Брежнев еще жив, живы и его потенциальные преемники, а мы уже делим наследство. – Веселая улыбка осветила серое мрачное лицо академика.
– По нашим данным все может решиться в течение двух-трех ближайших лет, – авторитетно заявил Савич. – Так что о резерве думайте.
– Думаем. Есть еще три кандидатуры. Присматриваемся, изучаем, проверяем. Все трое крупные партаппаратчики. Один – обкомовский секретарь. Импозантен, с популистскими замашками. Грубоват, самонадеян, непредсказуем. Не хватает интеллекта, но зато избыток ненависти к коммунистам. – Посол умолк, и в комнате повисла выжидательная пауза. – Второй – князь республиканского масштаба. Прославился в борьбе с преступностью, у себя в республике сажал виноватых и невиновных. На этом сделал себе популярность.
– У этой кандидатуры есть существенное "но", которое не пускает его на первые роли, – заговорил Горбатов, продолжая Александра Яковлевича. – Во-первых, сомнительное, по крайней мере, жиденькое образование. Во-вторых, что в нынешних условиях существенно, он грузин, и тень Сталина будет его преследовать, если он займет пост номер один.
– Третий? – стремительно спросил Савич.
– Партаппаратчик из центра. Молодой, толковый, – продолжал Гарбатов. – Пока что неизвестен широкому кругу общественности. Детдомовец. Это плюс. По отцу – Иванович, что тоже имеет вес. Славяне любят: Иванович, значит свой, не пришелец. Правда, внешность у него ярко выраженная не славянская.
– Интернациональная, прозападная, – весело заулыбался посол, вызывая улыбки своих коллег.
Внешне сдержанный, тщательно натренированный Соломон Швацбергер – воспитанник Колумбийского университета, умеющий хорошо владеть собой, не терпел пустых и праздных разговоров. Он высоко ценил время собеседников, но особенно свое. Он считал, что любая мысль должна выражаться точными лаконичными словами и фразами. И сейчас он опасался, что главная суть встречи может потонуть в словесной шелухе. А ведь речь шла о судьбе Советского Союза – великой державы, которая была единственным препятствием для сионистской Америки на пути к ее мировому господству, которое по программе еврейских оракулов должно наступить в самом конце нынешнего тысячелетия. Советский Союз на протяжении всех семидесяти лет был бельмом в глазу не только США, но всего капиталистического мира, надеждой и покровителем развивающихся стран, получивших политическую независимость, по-прежнему остающихся на положении полуколоний, в смысле экономическом. О реставрации капитализма в России, о превращении ее в сырьевой придаток империалистического Запада никогда не переставали не только мечтать, но и предпринимать практические действия через секретные спецслужбы как в Вашингтоне, так и в Лонданах-Парижах. Их агентура действовала и внутри страны, главным образом из числа сионистов, занимающих видные посты в культуре, партийном и государственном аппарате. И если Сталин не просто сдерживал, а решительно пресекал их деятельность, то Хрущев практически закрывал на них глаза под влиянием своего зятя. Но больше всех для развала СССР сделал Брежнев. Он преднамеренно, с помощью своих советников привел страну к экономическому краху, который по планам ЦРУ должен доказать несостоятельность социалистической системы как в политике, так и в экономике, ошибочность революции семнадцатого года и необходимость возврата к капитализму. Но как за океаном, так и внутри страны отдавали себе отчет в том, что сразу объявить об этом народу нельзя, что это будет воспринято, как контрреволюция, что переводить политическую стрелку на сто восемьдесят градусов нужно постепенно, поэтапно. Для этого нужен ловкий политикан на капитанском мостике и еще более ловкий штурман-авантюрист, называемый "серым кардиналом". На эту должность претендовал и Аркадий Григорьевич и Александр Яковлевич. Гарбатов, между прочим, не подозревал в Александре Яковлевиче конкурента. А между тем американцы предпочитали на роль "серого кардинала" не липового академика, способности которого не высоко ценили, хотя и сполна пользовались его услугами, а посла, их больше устраивал иезуитский ум Александра Николаевича, его цинизм и отъявленное вероломство. И еще не менее важное, а может, даже главное обстоятельство делало выбор в пользу Александр Яковлевича: он был масон. А это означало, что в будущем и новый правитель страны, кто бы им ни был, не минует масонской ложи: уж "серый кардинал" постарается.
Соломон Швацбергер и Милош Савич знали, что в СССР за последние пятнадцать лет создана мощная "пятая колонна", ядро которой составляют сионисты и лица не еврейской национальности, связанные родственными узами с "институтом жен". Среди "пятой колонны" нет рабочих и крестьян, и это закономерно: не часто вы встретите еврея за плугом или у заводского конвеера. А если и встретите в селе и на городском предприятии, то это непременно будет не рядовой работяга, а штатный "специалист" – агроном, экономист, ветврач, инженер, начальник цеха. Отсутствие в "пятой колонне" представителей трудящихся беспокоило не только деятелей вроде Александра Яковлевича, но и таких, как Шварцбергер и Савич. С этой целью еще в первые годы брежневского правления на подобной встрече – а она происходила в Лондоне – была принята программа воспитания нового поколения трудящихся в духе нового мышления. Дух этот заключался в бездуховности, вещизме, цинизме, стяжательстве, эгоизме, жестокости, нравственном скотстве, вседозволенности и прочих "прелестей", ведущих к моральной деградации личности. Воспитание, а точнее оболванивание будущих "хозяев страны", то есть молодежи, начинали исподволь – с музыки, лишенной национальных корней, возбуждающей животные инстинкты, покрыв страну густой сетью дискотек – своеобразных притонов, где под оглушительный гром какофонии и истеричные вопли рок-звезд процветали секс и наркотики. Параллельно в том же духе и столь же целенаправленно действовали кино, эстрада, театры, где полными хозяевами были лица еврейской национальности. Шварцбергер считал, и с ним соглашался Савич, что их московские друзья несколько упрощенно смотрят на осуществление стратегической цели – развала СССР и изменения государственного строя. Не упустили бы мелочей, на которых можно. споткнуться и провалить так тщательно спланированную акцию. Вот и теперь, погасив на своем холеном лице вежливую улыбку и приняв официальный вид, заговорил:
– Господа. – Он произнес это слово элегантно, но с едва уловимым оттенком торжественности, и сделал небольшую паузу, требующую особого внимания. – Когда мы говорим или думаем о грядущих коренных переменах в судьбе России, меня всегда преследует вопрос: а позволит ли советский народ. Я имею в виду не интеллигенцию, а простой народ – заводской, сельский – произвести эти перемены? Готов ли он к ним психологически, и учитываете ли вы именно психологический аспект? – Он устремил вопросительный взгляд на академика и продолжил: – Советский Союз – это мощная держава с твердой идеологией широких слоев населения. Она сокрушила Гитлера. Не только танками и "катюшами" – идеями, верой в социализм. Насколько вам удалось скомпрометировать эту идеологию, довести до абсурда? Мы знаем, кое-что сделал Хрущев, больше сделал Брежнев. Есть многомиллионная партия коммунистов. Это сила, с которой нельзя не считаться.
– Мы это учитываем, – самоуверенно своим вальяжным голосом ответил Гарбатов. – Прежде всего запланированные революционные перемены будут происходить при совершенно новом рабочем классе, с новой психологией, новым мышлением, которым мы внушали и продолжаем внушать новые ценности, принятые во всем демократическом мире. Сейчас экономика доведена до крайней черты. Через средства массовой информации мы обвиним в этом партию коммунистов. Коммунисты довели страну до ручки.
– И саму систему, – вставил Александр Яковлевич.
– Социализм себя не оправдал на практике. Значит ложны оказались марксистско-ленинские теории. Страна живет в долг, хотя народ об этом не знает.
– Народ не знает – это возможно, – вклинился Савич. – Но мне непонятно: что, в Кремле среди руководителей нет умных людей, которые не видят или не понимают настоящего состояния экономики страны? Что там – все эти члены Политбюро – идиоты?
– Тех, кто понимал, Брежнев убрал, по одному. Заменил некомпетентными, или как вы выразились, идиотами, – пояснил Гарбатов.
Сенатор сделал жест рукой, призывая к порядку:
– Господа, не будем отвлекаться на частности. Поговорим о главном, о тех действиях, которые нужно предпринять во время икс, то есть, когда у руля государства станет ваш демократ-интеллектуал.
– Во главе с "серым кардиналом", – добавил Савич и решительно плеснул коньяку в свой фужер. Он немножко захмелел. Сенатор бросил на него неодобрительный взгляд и, двусмысленно улыбнувшись, сказал:
– Я попросил бы Милоша вкратце изложить нашу точку зрения на перспективу.
Савич, который хотел было выпить свой коньяк, с деланным недоумением посмотрел на сенатора и поставил фужер.
– То, что я скажу, – начал он неторопливо, глядя в стол, – наши московские друзья знают. Нам хотелось лишь уточнить некоторые детали. – Он вдруг резко вскинул голову и посмотрел в угол потолка. – Чтоб разрушить любое здание, достаточно разрушить фундамент. Что из себя представляет фундамент Советской империи? Первое – это партия коммунистов с ее идеологией. Второе – союз национальных республик. Третье – армия, КГБ, ну и министерство внутренних дел. Дальше – где силы, способные разрушить этот фундамент? Во-первых, средства массовой информации и прежде всего – я повторяю – прежде всего – телевидение. Во-вторых, наши люди в партийном и государственном аппарате, в науке, в культуре. И в-третьих – молодежь. Молодежь – это мощная слепая разрушительная сила. В ней живет фанатичный инстинкт экстремизма, бездумный, животный. Этот инстинкт надо организовать и направить, указать цель, и молодежь, как стадо взбесившихся слонов, пойдет крушить все на своем пути. Для нее нет ничего святого – ни родителей, ни нравственного долга.
– Извините, Милош, – вежливо вступил в разговор сенатор, что касается животного инстинкта, то он присущ не только молодежи. Это разрушительный инстинкт толпы, жажда громить, крушить, ниспровергать, ее стремление к вседозволенности под лозунгом свободы. На пути вседозволенности стоит закон, который исполняют власти. И разъяренная толпа бросается на представителей власти. Так было во все революции, потому что вожди хорошо понимали психологию толпы и умело ею манипулировали. – Он замолчал и, вопросительно посмотрев на Гарбатова, спросил:
– Господин академик не согласен?
– Нет, почему же, все правильно, – ответил Гарбатов. – Как мы знаем из истории большевистской революции, Лев Троцкий отлично использовал молодежь. Кстати, это понимал и Мао в "культурной революции". Мы уже начали работу с комсомолом. Мы создали по всей стране – через комсомол – сеть видеосалонов и дискотек, используем комсомольскую прессу. Во главе многих газет и журналов стоят люди Александра Яковлевича и ждут своего часа. Я хотел бы коснуться вопросов, о которых говорил Савич, о фундаменте. Прежде всего партия. Как в центральном комитете, так и в республиках, в обкомах есть наши люди, даже первые секретари крупных областей, члены ЦК. Дискредитацию партии мы начнем со сталинских репрессий.
– И Ленина, – резко вставил Савич. – Ленин фанатик, жестокий экстремист, террорист.
– С Лениным будет сложней, – сказал посол. – Его сделали иконой.
– Я не думаю, что будут какие-то сложности, – возразил Гарбатов. – В двадцатых годах свергались и более древние иконы, рушились храмы, и даже самого Христа Спасителя. Все это делалось руками умело организованной и направленной молодежи, буйство которой не могли остановить даже родители. Дети шли против отцов, и мы это учитываем.
– Все гениальное – просто и простое – гениально, – вслух пробурчал Савич не поднимая взгляда, и пояснил: – Довести народ до голода, а потом твердить ему денно и нощно, что это сделали коммунисты, что социализм оказался утопией, и тогда народ возненавидит и коммунистов и социализм.
– Это будет революция сверху. Возглавят ее прогрессивные силы – антикоммунисты, – сказал посол.
– Прежде всего евреи, как наиболее радикальная и организованная часть общества, – уточнил Савич. – Как и все предыдущие революции. И я думаю, сионистам в России пора выходить из подполья и действовать открыто. – Он поднял вялый взгляд на Гарбатова, спрашивая его мнения.
– По-моему, преждевременно. Это может вызвать волну антисемитизма. Сначала надо отменить решение ООН, объявившее сионизм формой расизма и расовой дискриминации.
– Ничего не преждевременно. Еврейский вопрос надо увязать с вопросом прав национальных меньшинств. Надо всячески поощрять национализм в республиках, стремление к суверенитету, – возразил Савич. – Национальные вожди не желают зависимости от центра, от Москвы. Таких надо иметь в каждой республике, особенно среди интеллигенции. Если хотите – и платных. Да, да, надо платить, если вы хотите сокрушить империю изнутри. В материальных и иных средствах, надеюсь, у вас нет проблем.
