Текст книги "Остров дьявола"
Автор книги: Иван Шевцов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)
– У тебя, детка, может сложиться отличная судьба. Тебе Савич говорил о Куницком?
Она молча кивнула: наконец-то.
– И о деньгах в швейцарском банке говорил?
– Да, – тихо молвила Маша слабым голосом.
– Ты никому об этом?..
– Нет.
– И маме? – он покосился по сторонам предостерегающе.
– Савич меня предупредил.
– Молодчина, – одобрил Пухов. – Для всего свое время. Сейчас для нас с тобой главное – Денис. Ты должна сделать все возможное и сверх того, чтоб понравиться ему. Понимаешь?
– Я не знаю как, – несколько растерянно и смущенно ответила Маша.
– Мама тебе подскажет. Я поговорю с ней. О Савиче и Куницком ни слова. Поняла?
Она покорно кивнула.
"Мама подскажет". О, Юлий Григорьевич вполне полагался на опыт сестрички в амурных делах. Он-то знал о чародейственном таланте Музы Григорьевны, непревзойденной искусницы обольщать. Ну, а Машенька – она копия своей мамы.
Глава пятая
1
Сплетни об интимных связях сотрудников на Острове не поощрялись, даже осуждались: мол, кому какое дело, кто с кем встречается по личным или служебным надобностям, – здесь особая специфика работы и жизни, и для нее обычные общепринятые нормы не подходят. Даже родители Мануэлы, хорошо зная о более чем близких отношениях своей дочери с Давидом Кларсфельдом, спокойно и невозмутимо закрывали на это глаза. Лишь однажды, когда Мануэла похвасталась изящными сережками и колечком с розовыми жемчужинами, острый на язык неунывающий Хорхе Понсе заметил:
– Смотри, дочка, чтоб он тебе в следующей раз дитя не подарил. У меня нет желания иметь титул дедушки. Для такого высокого звания я еще не созрел.
Мануэла не скрывала своего отношения с Кларсфельдом, в которого она была до безумства влюблена, и готова была ревновать его ко всем женщинам на свете. Впрочем, здесь, на Острове, единственной достойной ее соперницей могла быть только Кэтрин, за которой в первое время и пытался приволокнуться ученый Дон Жуан, но, встретив жесткую оборону и поняв, что шансов у него немного, решил понапрасну не терять времени и сходу ринулся в атаку на Мануэлу, а та будто того и ждала и без сопротивления выбросила белый флаг. Дэвид был старше своей избранницы на три года, но на вид этот голубоглазый блондин, стройный и гибкий, рядом с тугобедрой грудастой Мануэлой казался юным гимназистом. Мануэла носила шорты, и всегда ярких цветов, они туго обтягивали ее крупные шары-ягодицы, которыми она призывно играла, прогуливаясь вразвалку по тенистым аллеям парка. На улыбчивом лице Дэвида постоянно светился здоровый оптимизм, а глаза излучали одержимую самоуверенность, порой нагловатую. Он знал, что нравится женщинам и не питал ни к кому особой привязанности, на Мануэлу смотрел как на рака на безрыбье, как на нечто временное. Но ему с ней было хорошо. Ее пылкая страстная натура, нежные слова ласки и любви нисколько не раздражали Дэвида, напротив – льстили его самолюбию. Себя он обожал. И даже Кэтрин находила что-то привлекательное в его порывистом взгляде и гордой самодовольной улыбке, о чем однажды имела неосторожность сказать своей подруге. Надо было видеть, как всполошилась Мануэла. Лицо ее приняло скорбный испуганный вид, а глаза ощетинились холодным блеском и готовностью к смертельной схватке, как с самым ненавистным врагом.
– Смотри, Кэт, не играй с огнем. Предательства я не потерплю, – на полном серьезе предупредила Мануэла.
Что-то мнительное и жестокое заговорило в ней и Кэт поспешила ее успокоить:
– Что ты, дурочка, да разве я могу стать между вами. Да он мне совсем не нравится. Ты же знаешь как я его отбрила, когда он попробовал за мной ухаживать.
Происходило это на пляже на исходе душного дня когда красноватые лучи солнца пробивались сквозь сиреневую хмарь и уже не обжигали иссиня-кофейное тело, а только плавились на морской глади золотым ручьем. Кэт ласково обняла подругу и поцеловала. Полное лицо Мануэлы расплылось в благодарной улыбке, а мясистые пухлые губы прошептали:
– Я его так обожаю, что нет моих никаких слов. – И вдруг без всякого перехода: – Скажи Кэт, ты спишь с Максом? Ну, хоть раз с ним спала?
Лобовой вопрос грубо толкнул Кэтрин. Собственно, она не сразу поняла, о чем ее спрашивают, с удивлением и растерянностью уставилась на подругу своими шустрыми глазами, а потом закатилась звонким продолжительным раскатистым хохотом.
– Да ты что, что я такое сказала? – словно оправдываясь, произнесла Мануэла скороговоркой. – Дэвид говорит, что ты любовница сеньора Веземана. И другие так думают.
Последние слова Мануэлы погасили смех Кэтрин. Лицо ее сразу сделалось грустным, что-то затаенное заговорило в ней, какая-то стыдливая истома появилась в ее прекрасных глазах.
– Пусть думают, – тихо молвила она. – Только ничего подобного между нами не было.
– И он не пытался? – В ответ Кэтрин отрицательно покачала головой. – И даже не целовались? – с недоверчивым удивлением допытывалась Мануэла.
– Никогда, – с тоской прошептала Кэтрин и вздохнула. – Ведь он старше меня, на два года старше моего отца.
– Да не может того быть. Он так молодо выглядит. А что старше – так и должно, мужчина всегда старше.
– Не настолько же…
– Мужчине столько, насколько он выглядит и чувствует, – с апломбом человека, умудренного опытом, изрекла Мануэла и прибавила: – Главное, чтоб любовь была. А он влюблен в тебя, уж я-то вижу, меня не проведешь.
– Влюблен? В меня?
– А то ты не видишь?.. Не разыгрывай невинность.
– Ничего я не разыгрываю, – очень искренне сказала Катрин. Она была готова принять этот откровенный доверительный разговор, который случается между близкими друзьями. Сердце ее защемило желанным и радостным. – Он смотрит на меня, как на ребенка. Мне даже обидно.
– Признайся, ты его любишь? Ну, тебе хочется поцеловать его?
– Не знаю, не думала. Он добрый, ласковый, внимательный. Он относится ко мне, как к сестре. – Кэт вспомнила те волнующие минуты, когда она сидела в мягком глубоком кресле, а Макс коснулся губами ее волос, и в ней опять заиграли-забродили восторженные чувства свежести и новизны, а в глазах вспыхнул радостный блеск. От этого воспоминания сердце млело и замирало. Сладкий порывистый трепет охватил ее.
– Значит, любишь, по глазам твоим вижу, глаза не лгут. Может, он потому и стесняется первым признаться, что старше тебя. Ждет, когда ты сама…
– Я не смогу. Нет-нет, я не сумею, мне стыдно, и он осудит меня или засмеет.
– А вот и не осудит. Ты ему нравишься. Я видела, как он смотрит на тебя, и голос его так и тает, когда он называет твое имя.
– Ты уверена? – Что-то разлилось в душе Кэтрин пьянящей влагой и затуманилось. Ей хотелось, чтоб Мануэла больше говорила о Максе, потому что слова подруги мягко и тепло ложились на сердце, звучали как любимая музыка, трогательно и упоительно.
– Еще бы… – подтвердила подруга. – И Дэвид считает, что между вами любовь.
– Макс добрый, – повторила Кэтрин свои же слова. – Он славный, умный и, знаешь, необыкновенный, не такой, как другие, даже не такой, как твой Дэвид.
Это уже слишком, такого выпада Мануэла не могла допустить даже в минуты дружеской откровенности.
– О Дэвиде не говори, ты его не знаешь. Может, сеньор Веземан и вправду хороший, только Дэвиду он неровня. Дэвид совсем другое – красавец, прелесть, – и Мануэла сладострастно поцеловала свои толстые пальцы.
Когда Дикс прочил Веземану в невесты Кэтрин, у Макса не было и мысли всерьез отнестись к советам старого вдовца. На Кэтрин он и в самом деле смотрел, как на младшую сестру, нуждающуюся в покровительстве и заботе. Ему доставляло удовольствие делать приятное юному созданию, которым он вначале любовался, как любуются гениальным произведением искусства. В глубинных хранилищах его тонкой, возвышенной души лежал нетронутым огромный запас горючего материала, из которого в свое время при определенных обстоятельствах вспыхивает ярким пламенем неугасимый огонь любви, нежности и ласки.
По своей психологии люди делятся на две категории: одни испытывают внутреннюю потребность делиться с ближними своими сокровищами. Обладая огромными богатствами души, они безмерно щедры, внимательны и добры. Другие – полная им противоположность. Они алчны, завистливы и жестоки. Их внутренняя сущность – эгоизм. Они любят только брать у ближнего, ничего не давая взамен. Собственно, им нечего давать, их души пусты и убоги. Они ненасытные прожорливые паразиты-грабители. Количество тех и других среди рода человеческого, их соотношение в разные эпохи и времена бывали разные. Существовали и существуют классы паразитов, шайки, кланы, племена. Есть "неорганизованные", одиночки-паразиты, уроды даже в одной семье. Веками человечество стремилось избавиться от них, но они, подобно крысам, обладали – и обладают! – огромной живучестью. Коварные лицемеры, циники и демагоги, они умеют рядиться в одежды добродетели и пробираться на вершины власти. И там, прикрываясь фальшивыми лозунгами неустанной заботы о благе своих сограждан, думают только о своем благе и благе своего клана.
Макс Веземан принадлежал к первой категории людей. Особый характер его деятельности заставлял делать насилие над собой, подавлять в себе благие порывы души, но природа, она не терпит насилия и всегда оставляет за собой последнее слово. Волей судьбы оказался Макс в условиях, где преобладали двуногие существа, относящиеся к категории хищников. В такой атмосфере трудно дышалось ему. Это только в пословице легко говорится: с волками жить – по-волчьи выть. Ох, как трудно выть по-волчьи Человеку с большой буквы длительное время. Душа не выдерживает, она требует отдушины, она ищет себе подобное, чтобы вдохнуть в себя чистого воздуха, просит общения с прекрасным и светлым. Она боится зачерстветь, грубеть и запачкаться среди стаи негодяев и подлецов. Как рыба в грязном, отравленном нечистотами водоеме, душа ищет чистую свежую струю.
Такой струей Максу показалась Кэтрин. Он ничего от нее не хотел, никаких планов и расчетов не строил. Он искал просто человеческого общения. Он любовался ею и был рад и доволен. Делать ей приятное, видеть в ее глазах вспышку радости и трогательного смущения стало для него внутренней потребностью. Он считал, что в Кэтрин, в ее внешнем облике, в грации, в обаятельной женственности воплотились лучшие черты разных племен и народностей – испанцев, индейцев, германцев и славян. Сплавленный в удивительную гармонию, этот монолит обладал неотразимой притягательной силой, и не внешней, потому что красоту ее нельзя было назвать броской, ослепительной. Нет, красота ее скрывалась под оболочкой холодной, капризной беспечности, под этим простеньким покровом клокотал неистовый огонь души, который однажды должен был вырваться наружу с испепеляющей силой. А природа была начеку. Нечаянно брошенные семена симпатии попали на благодатную почву и стали давать сильные молодые всходы. Они росли бурно и стремительно. Настало время, когда Макс не мог не думать о Кэтрин. Мысли о ней наседали на него неотступно, и он не в состоянии был с ними справиться. И когда он сдался, покорился под напором неожиданной стихии и уже с удовольствием предавался думам о Кэтрин, к нему подкралась еще одна страсть – желание видеть ее, слышать ее голос. И он, часто помимо своей воли и желания, искал повод, чтобы случайно встретиться с ней, обмолвиться хотя бы одной фразой, произнести ее имя. Из его уст оно звучало по-особому, и в этом отношении наблюдательная Мануэла была права: он произносил ее имя не голосом, а сердцем. Впрочем, это замечала не только Мануэла. Однажды Штейнман спросил его в своей грубой манере:
– Какие у тебя отношения с Кэтрин Гомес?
В ответ Макс недоумевающе повел плечами и ответил, поправляя темные очки:
– Извини, Карл, но я не понимаю, что ты имеешь в виду?
– Ты к ней неравнодушен? – Он нервно погладил свой узкий лоб, и тонкие губы его скорчили сатанинскую ухмылку, невыразительные глаза-щелочки оставались холодными и колючими. – Я понимаю, ты человек холостой, твое право, Я просто интересуюсь из любопытства, как старший товарищ, ну, и если хочешь, как начальник.
– Да, хочу, именно хочу ответить тебе, как начальнику, – холодно сказал Макс, и в напряженном голосе его послышались раздражительные нотки: – Помнится, у тебя были подозрения насчет благонадежности Кэтрин Гомес. Ты в чем-то ее подозревал.
– Да, да, были и есть, – с торопливой нервозностью перебил Штейнман. – Ее увлечения фотографией. Она слишком много фотографирует. Не расстается с фотоаппаратом. Местность, сотрудников. К чему бы это? А представь себе, что сейчас, вот в данную минуту наши с тобой портреты работы Кэтрин Гомес лежат в Москве в КГБ.
– Не думаю, чтоб мы с тобой представляли интерес для КГБ, – вяло поморщился Макс и продолжал ровным, без интонации, голосом: – Но тем не менее я решил поинтересоваться личностью сеньорины Гомес и ее родителей. Не сразу, постепенно мне удалось получить ее расположение и впоследствии – доверие. – Макс преднамеренно сделал долгую паузу в расчете на нетерпеливость шефа, и расчет этот оправдался.
– Ну-ну, – заерзал в кресле Штейнман и хищно насторожился, – что ты узнал?
– Пока ничего подозрительного. В нашей монастырской обстановке, в изоляции от внешнего мира люди ищут отдушины. Это естественная потребность отвлечься от повседневной будничной работы…
– Ты хочешь сказать, что фотография – это ее хобби? – снова с чувством превосходства перебил Штейнман, и тонкие пальцы его беспокойно отбили дробь по полированному столу, а узкое вытянутое лицо излучало самодовольство. Он был мнителен и не умел этого скрывать. Его мнительность, предубеждение и глупое самодовольство раздражали Макса, вызывали отвращение. Штейнман был ему противен, особенно тем, что он сует свой нос в сугубо личное, сокровенное, в тайники души, куда посторонним вход категорически запрещен.
– Именно это я хотел сказать, – твердым решительным голосом ответил Макс и, заметив на надменном лице шефа, на его тонких губах раздражительную насмешливость, прибавил: – По крайней мере – пока. А дальше будем смотреть.
– А ее брат? Ты выяснил, где ее брат?
– В Мексике.
– Так она говорит. Чем он там занимается, мы не знаем и она не знает. А вдруг знает? А?.. – Он смотрел на Макса испытующе, настороженно, словно и его в чем-то подозревал. – А вдруг он и не в Мексике, а на Кубе? Ты можешь дать гарантию, что он не на Кубе?
– Гомесы не имеют связи со своим сыном. Он им не пишет, и они не знают его адреса.
– Это они так говорят? А на самом деле?
– Мы контролируем переписку, и до сего времени нам не удалось установить их почтовую связь. Посмотрим, что будут дальше.
– Ну-ну, смотри дальше и глубже. И главное, с холодным беспристрастием, – манерно хитрил и лукавил Штейнман и был доволен собой.
2
Две недели Генри Левитжер отсутствовал на Острове. Перед его отъездом на материк в одну из клиник ЦРУ с Острова был отправлен гаитянин по имени Хусто – первый подопытный Куна, которому в пищу была подложена совсем крохотная толика серой массы, той самой, над изобретением которой так долго и самозабвенно колдовал Адам Куницкий. По расчетам изобретателя, созданный им яд замедленного действия должен поражать кровь. Через неделю после «опыта» у Хусто появились первые симптомы: сонливость, общее недомогание, потеря аппетита. Как было заранее запрограммировано, в таком состоянии больной направлялся в клинику, где опытные врачи должны были принять все меры для спасения Хусто, а изобретатель получить свидетельство о надежности его изобретения.
Яхта Левитжера пришвартовалась у пирса в полдень. У причала его встречали Штейнман и Мариан Кочубинский. Левитжер легко и прытко соскочил на берег, холодно, кивком головы, как бы мимоходом, поздоровался с встречавшими и, ни к кому персонально не обращаясь, спросил:
– Где Кун?
Штейнман и Кочубинский в некотором смущении переглянулись. Начальник охраны торопливо взглянул на часы и с привычным подобострастием, не подобающим бывшему графу, ответил:
– Должно быть, обедает, мистер Левитжер.
– Разыщите и пригласите ко мне.
– Слушаюсь, мистер Левитжер, – тем же раболепным тоном отозвался Кочубинский и быстро побежал выполнять приказание. Штейнман стоял "навытяжку", как ефрейтор перед генералом, впиваясь преданным взглядом в этого шустрого и деятельного хозяина Острова – фактического хозяина, заносчивого и властолюбивого.
Левитжер смотрел мимо Штейнмана, как в пустоту, демонстративно не замечая его, и тот испытывал обиду и унижение и мучительно соображал, чем недоволен его босс. Наконец Левитжер резко повернулся в сторону главы контрразведки и с насмешливой ядовитостью в голосе выдавил:
– У вас, Штейнман, я полагаю, никаких новостей, кроме утечки информации, нет… – В его словах не было вопроса, он говорил утвердительно, как о бесспорном факте. Штейнман, зная характер босса, смолчал. Уже на ходу Левитжер небрежно обронил: – В конце дня зайдите ко мне со своим заместителем. Впрочем, лучше без Веземана.
Штейнман сделал лакейский кивок.
Не заходя к себе в башню, Левитжер быстро и широко зашагал в сторону административного корпуса. В приемной своего офиса он застал Марго – свою преданную секретаршу и по совместительству исполняющую обязанность супруги во время отсутствия на Острове миссис Левитжер. Дверь в кабинет была приоткрыта.
– Что ты здесь делаешь, детка? – Левитжер чмокнул ее в нос. – Надеюсь, у нас все в порядке?
– Звонил мистер Кун, он сейчас будет.
– Прекрасно, малышка. Ты иди домой, сейчас Став принесет мой багаж. Я кое-что привез и для тебя. Приготовь обед, мы через час придем с мистером Куном.
Левитжер был в хорошем расположении духа. Собственно это расположение нашло на него сразу, как только он переступил порог своего офиса. Куницкий, которому начальник охраны сказал, что его срочно хочет видеть мистер Левитжер, прибавив при этом, что босс чем-то недоволен, примчался в служебный корпус в некотором волнении. Он даже не допил только что открытую банку пива: так спешил. Несмотря на свои добрые, почти дружеские отношения с боссом, он все же побаивался его. Над ним все еще постоянно висел дамоклов меч его преступления в годы войны, о котором знал лишь Штейнман и мог узнать Левитжер. Пока жив Штейнман, Кун не мог считать себя неуязвимым.
Левитжер, широко улыбаясь, встал из-за стола, вышел навстречу Куну с распростертыми объятиями и торжественно провозгласил:
– Поздравляю великого ученого с великой удачей. Хусто отошел к праотцам. Медицина оказалась бессильной против твоего "А-7".
– Нашего, мистер Левитжер, – скромно поправил Кун и лошадиное лицо его оскалилось глупой улыбкой. Он ликовал: столько лет труда, волнений, сомнений и надежд и вот – победа. Но Левитжер перебивает его торжествующие чувства, широким жестом предлагает сесть и садится сам. Он возбужден – там, в США, шеф ЦРУ лично поздравил его, Генри Левитжера, с успехом и обещал ему и автору дьявольского изобретения солидное вознаграждение. Очень солидное.
– Твой успех, – начал Левитжер и, поймав на лице Куна гримасу скромного возражения, поправился: – Ну, если хочешь, наш успех, мы должны сегодня отметить. Марго приготовит нам праздничный стол. На этот случай я кое-что захватил с собой, черт возьми. Должен сообщить тебе, что в Лэнгли нами довольны. Ну, еще бы: представляешь, какое оружие мы им дали – изящное, тихое, совершенно бесшумное, которое не оставляет никаких следов. Не нужно никаких колец с сильнодействующим ядом, как в случае с генералом де Голлем. – Он преднамеренно резко оборвал свою речь, словно осекся, сказав лишнее. Нет, он играл и упивался игрой. Вызвав таким образом в глазах Куна немой вопрос, он с наслаждением отвечал на него: – Самодовольный французишка, возомнивший себя Наполеоном, был приговорен… Ну да, нашими из Лэнгли… Способ придумали одновременно и примитивный и сложный – кольцо с сильным ядом. Представь себе кольцо у тебя на пальце правой руки. Во время официального приема ты крепко пожимаешь руку де Голлю, так, чтобы нанести ему легкую царапину, в которую попадает яд замедленного действия. – Он умолк и растопыренными глазами уставился на Куна.
– Но ведь яд мог попасть и на… исполнителя…
– Вот именно. Примитивно и потому не безопасно для самого… будем прямо называть – убийцы. Пришлось отказаться. А будь тогда твой "А-7"? Просто, чисто, интеллигентно! Впрочем, и здесь есть "но", о котором мне поручено тебе сообщить. Масса должна быть бесцветной, совершенно бесцветной.
– Я думал об этом… – с преувеличенной серьезностью сказал Кун.
– Это возможно?.. – быстро спросил Левитжер.
– В принципе – да. Хотя есть определенные сложности. Помимо технологии, это потребует дополнительного времени.
– И много?
– Я затрудняюсь сейчас сказать.
– Дело в том, дорогой Адам, что тобой, твоим "эликсиром", – тонкие губы Левитжера вытянулись в ироническую ухмылку, – заинтересовались очень влиятельные господа из дружественных нам стран. Я пригласил их посетить наш Остров, где они смогут лично познакомиться с тобой и с нашим предприятием. Если б к тому времени ты смог обесцветить свой "эликсир", мы имели бы сильный козырь перед сильными мира сего.
– Будем работать, – обнадеживающе пообещал Кун с напускной важностью человека, знающего себе цену.
– Ты понимаешь, что это значит? Представляешь ли цену своему "эликсиру"? С его помощью вслед за Хусто можно отправить и де Голля, и Фиделя Кастро, и всех других нежелательных нам красных, черных, зеленых и тому подобных. Просто, изящно, интеллигентно. Между прочим, Вашингтон обеспокоен медлительностью с "А-777". В чем дело? Преднамеренно тянет или старик исчерпал себя? Как ты думаешь? Может, ему дать отставку? Вы с Кларсфельдом сможете завершить работу с "А-777"?
– Нет. Он скрывает от нас технологию.
– А если я прикажу ознакомить вас, ввести в курс дела?
– Это только обозлит его, и он поступит наоборот. Нацист упрям и самолюбив.
– Наплевать мне на его самолюбие. После того как он закончит работу, его можно тоже… вслед за Хусто.
– Не только можно, нужно, обязательно.
– Да, но об этом после. А сейчас иди за Маргарет, через полтора часа я вас жду в башне.
Впервые Левитжер приглашал Куна к себе домой, в башню, в его святая святых, где никто из обитателей Острова, кроме рыжей Марго и матери Кэтрин, – не бывал. Ана Гомес выполняла обязанности приходящей прислуги, она появлялась в башне в случае необходимости по вызову Марго. В ее обязанности главным образом входила уборка огромного помещения в три этажа. Первый этаж занимал бассейн, выложенный голубой плиткой, биллиард, в который никто не играл, бар из красного дерева, которым редко пользовались, и небольшая кухня с электрической плитой. На втором этаже было три апартамента, двери которых выходили в круглый холл. Двухкомнатные апартаменты эти предназначались для гостей. В одном из них постоянно жила Марго. Весь третий этаж, где так же, как и на втором, было три апартамента с туалетными и ванными комнатами, занимал сам Левитжер. Впрочем, там он жил постоянно лишь тогда, когда на Остров приезжала его жена с детьми. В их отсутствие его вполне устраивал и второй этаж, где обитала мисс Марго.
Кун ликовал: о чем мечтал – успех, слава, деньги, независимость – шло к нему сразу. Все в нем пело, торжествовало, клокотало в душе, порождая чувство злорадства над теми, кто не верил в его гений, кто смотрел на него, как на завистливого неудачника. О, были и есть такие, он их помнит поименно, он ничего не забыл. Пусть теперь они трепещут перед ним – громовержцем, который может любого из них или всех подряд послать вслед за Хусто. А Левитжер, надменный Генри Левитжер, куда девалось его высокомерие? Лезет в друзья и соавторы, не прочь быть компаньоном. Нет, Кун ни с кем не станет делить ни славу, ни деньги. Она знает подлинную цену своему, как выражается Левитжер, "эликсиру". Теперь можно будет устранять всех неугодных президентов, премьеров, министров, маршалов, партийных лидеров, журналистов, писателей – всех, кто стоит на пути к мировому господству великого. Богом избранного народа. Не кто-нибудь, а он – Адам Кун, приблизил приход того судного дня, когда исчезнут с лица земли все эти коммунисты, социалисты, демократы, патриоты, и владыкой мира станет капитал, владельцы шести триллионов долларов. Именем его назовут города, площади, на которых воздвигнут его бронзовые и гранитные изваяния. Польский город Беловир, где он родился, будет переименован в город Кун.
А мысли все напирали одна ярче и упоительней другой, и он уже не в силах был остановить их бурлящий поток. И уже Левитжер казался ему ничтожеством, примитивом, который не понял глубины и величия произошедшего. Со смертью какого-то гоя Хусто родился сверхчеловек Кун. У Левитжера не хватило фантазии выше той, как только отправить Дикса вслед за Хусто. Нет, Генри, не спеши, Дикс поживет еще, он еще нам пригодится. Первым пойдет к праотцам Штейнман – эта грязная скотина. И немедленно, безотлагательно. Штейнман висел над Куном, как дамоклов меч, готовый в любую секунду опуститься на голову и поломать его такую перспективную карьеру. Мысли о его прежних военной поры отношениях с эсесовцем Штейнманом, вынужденном с ним сотрудничестве навещали Куна как ночной кошмар, и душили его с садистской жестокостью и упоением. Теперь пришел этому конец. Оставалось лишь подложить в пищу Штейнману крупицу серой массы, над изготовлением которой он колдовал много лет. Для него Кун удвоит дозу, чтоб уже полная гарантия. Дело оставалось за небольшим, совсем за малым: подложить "эликсир" в пищу Штейнману. Но как, каким образом? Штейнман мнителен и осторожен, он питается, как правило, дома. Правда, изредка, притом без всякой системы, то есть может и в праздники и в будни, он посещает ресторан сеньора Понсе. Кажется, и продукты ему поставляет Хорхе Понсе – отец Мануэлы.
Так размышлял Кун, неторопливо идя к себе домой. Маргарет он предупредил по телефону о том, что они приглашены сегодня на обед к Левитжеру.
Нет, не так просто, как думалось Куну вначале, угостить Штейнмана "эликсиром" – без помощников, а точнее соучастников, то есть непосредственных исполнителей коварного замысла, ему не обойтись. А где его взять, фактически наемного убийцу? Тут должен быть абсолютно надежный, свой человек. У Куна таких людей не было. Единственным, с кем он дружил, был Дэвид Кларсфельд. С ним он был в известных пределах откровенен. Дэвид знал, что со Штейнманом они заклятые враги, но Кун не объяснял ему причину их вражды, не посвящал его в свою кошмарную и позорную тайну, не поведал, как в годы войны, оказавшись в руках у гестапо, он, Адам Куницкий, по приказу Штейнмана и под объективом фотокамеры расстреливал евреев, а затем подписал обязательство о сотрудничестве с гитлеровскими спецслужбами. Кун был уверен, что и тот чудовищный фотокадр и его подписка хранятся у Штейнмана. Дэвид был более откровенен и своих отношений с Мануэлой не скрывал от Куна, а напротив, мальчишески хвастливо афишировал, смаковал интимные подробности. Размышления Куна бежали стремительно, напряженно и торопливо и таким образом натолкнулись на Мануэлу, как на возможного исполнителя зловещего замысла. Можно ли ей доверить такое сверхделикатное дело, как устранение из жизни Штейнмана? (Кун даже в мыслях старался избегать грубого и жестокого слова "убийство"). Да и согласится ли она? Конечно же, не сам Кун будет с ней обговаривать это "дело", он вообще останется в стороне. Все должен взять на себя Дэвид, в которого Мануэла, по словам самого Кларсфельда, безумно влюблена. А безумно влюбленные, как известно, решительны в своем безумстве и ради любимого и во имя любви идут на все, по крайней мере, способны на все.
А как отнесется к такому деликатному предложению Дэвид, тоже вопрос не из легких. О том, что Кларсфельд, возможно, из чувства солидарности не питал к Штейнману, мягко говоря, симпатии, Кун знал. Но антипатия – одно дело, террористический же акт – совсем другое. Мануэла может в порыве преданности и страсти согласиться сделать то, о чем попросит ее любимый, обещая сохранить это в тайне. Но как бы эта тайна вскоре не получила широкую огласку. Впрочем, Кун привык рисковать, рискнет и Кларсфельд, если его хорошо попросить, убедить в жизненной необходимости этой акции. Обнадеживало его и то, что теперь, когда он становится знаменит и богат, Дэвид, в надежде на покровительство своего будущего учителя и компаньона, окажет ему услугу, рискнет.
В служебном кабинете Левитжера Веземан установил "клопа", поэтому все, что говорилось в кабинете фактического хозяина Острова, Максу было известно, в том числе и последний разговор Левитжера с Куном о смерти Хусто и о намерении Левитжера отправить вслед за Хусто и самого Дикса. Это, последнее, давало в руки Макса большие козыри в его дальнейших отношениях с Диксом. Но главное, на что должен был обратить внимание Макс, это предстоящий визит на Остров высоких гостей. Судя по тому, с какой нервозностью и усердием готовился к их приезду Левитжер, это были действительно важные тузы, надо полагать заинтересованные в Деятельности группы Дикса. Вполне логично и естественно, что визит на Остров гостей такого ранга не мог не интересовать Макса Веземана. К их приезду готовился и он. Его интересовало, что за люди приедут на Остров и о чем они будут говорить. Хорошо бы их беседы записать на магнитную ленту. Как уже говорилось, один "клоп" еще год тому назад Максу удалось установить в служебном кабинете Левитжера. Достаточно ли этого? – спрашивал самого себя Веземан и отвечал: нет. Едва ли интимные разговоры будут вестись в кабинете Левитжера. Вероятней всего совещания будут происходить в башне, на первом или втором этаже. Именно там надо установить аппараты подслушивания. Задача не простая, и Макс это хорошо понимал. Конечно, несколько проще было проникнуть в башню двумя неделями раньше, когда Левитжер находился в Штатах, но Макс упустил такую возможность, о чем теперь сожалел. Нужно было изыскать какой-то повод, но так или иначе, все сводилось к необходимости установить еще два "клопа" в башне – на первом и втором этажах, где вероятней всего и должны происходить доверительные беседы важных гостей. Вообще-то мысль о "клопах" на квартирах Левитжера и Марго появлялась у Макса и прежде, но сдерживало его то обстоятельство, что острой необходимости в этом не было, поскольку Левитжер никого у себя на квартире не принимал, в то же время был известный риск: если в силу какой-то случайности эти "клопы" будут обнаружены, то подозрение падет на Марго, Ану Гомес и ее дочь. А этого Макс и не хотел – он не мог подставлять под удар Кэтрин и ее родителей, потому что Кэтрин слишком глубоко вошла в его сердце, стала единственным на Острове родным и близким ему человеком. Потому и встревожил его последний разговор со Штейнманом, взявшим Кэтрин на подозрение. Мнительность Штейнмана, его недоверчивый характер всегда раздражали Веземана. Теперь же это касалось человека, который был не просто симпатичен Максу, но и дорог. Пуще всего возмущали мерзкие намеки на личные отношения Макса и Кэтрин, его язвительный глуповатый смешок. Эта свинья смотрит на взаимоотношения людей со своей грязной скотской колокольни, ему никогда не понять благородных порывов человеческой души. Он весь род людской малюет только двумя красками – черной и белой. Кэтрин, это юное безгреховное создание Кэт, за благонадежность которой Макс готов поручиться, для Штейнмана всего лишь потенциальный шпион, – размышлял Веземан, сидя в своем кабинете в служебном корпусе.
