Текст книги "Со взведенным курком"

Автор книги: Иван Мызгин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Чтоб неповадно было…

Радость возвращения на Урал омрачалась грустным чувством: немногих, совсем немногих старых боевиков застал я здесь…

Иван и Эразм Кадомцев были в эмиграции в Париже, Михаил томился на каторге в Тобольском централе вместе с Алешей Чевардиным и другими симцами. Но не со всеми: Павел Гузаков и еще несколько заключенных, переведенных из Тобольска на строительство Амурской дороги, бежали и Японию, оттуда переехали в Америку, затем во Францию. Пете Гузакову тоже удалась бежать из Уфимской тюрьмы. Он перебрался за границу, учился в созданной В. И. Лениным партийной школе в Лонжюмо, под Парижем. С заданием Владимира Ильича вернулся в Россию. Выданный провокатором, был схвачен и судим. Партия пустила в ход деньги и опытнейших адвокатов, и Петя получил небольшой срок. После отсидки его выслали на Лену. Петр Артамонов – «Медвежонок», мой сокурсник по Львову, жил во Франции. Володя Алексеев – «Черный» – гремел кандалами в Александровском каторжном централе.

И так о ком ни спроси – казнен… на каторге… в ссылке… в эмиграции…

Однако жандармам все-таки не удалось выжечь на Урале «крамолу». Уральские большевики в условиях глубочайшего подполья сумели сохранить ядро своих сил.

А теперь уральская организация, оживала, пополнялась молодыми рабочими, готовилась к новым боям. Все чаще вспыхивали по Уралу стачки. Широко распространялась, жадно читалась легальная большевистская «Правда». По числу ее подписчиков Урал занимал одно из первых мест в России.

Но партийных организаторов было еще мало, каждый – на счету.

Меня сразу взяли в работу. Первым делом послали по городам и заводам налаживать связи. Потом я участвовал в выпуске листовок, в доставке их на места.

А вскоре шифрованным приказом меня вызвали в Уфу. Комитет задумал небывалого размаха и трудности дело.

От наших товарищей, сидевших в Тобольске и Александровске, в последнее время приходили письма одно тревожнее другого. Каторжный режим становился все более невыносимым. Тюремщики старались растоптать человеческое достоинство заключенных.

– На днях, – сказал мне Василий Петрович Арцыбушев, старейший большевик, которого за пышную бороду прозвали «Марксом» и еще «Дедом», – эти подлецы придрались к Заварзину и еще к трем уральцам, дали им по полсотни розог. Вся тюрьма устроила обструкцию, но администрация собирается пороть и впредь. Это может привести черт знает к чему! Я уверен, что тюремщики стараются спровоцировать наших на активное выступление, чтобы расправиться с ними. Надо попробовать устроить им побег. Нужно тщательно все там высмотреть, разведать. Самый подходящий для этого дела человек – ты, Петруська. Поезжай…

Я снова отправился в далекий путь – и, что говорить, не с легким сердцем. Побывал в Тобольске, вернулся в Уфу. И снова – в Сибирь, в знакомый Александровский централ.

Оказалось, что из Александровска бежать немыслимо. Из Тобольского же централа должны были вскоре освободить большевика Владимирова. Ему предстояло остаться в Тобольске на поселении, но мы договорились, что он сбежит в Уфу. Комитет отложил разработку вариантов побега до приезда Владимирова: тот отлично знал условия Тобольского централа.

Меня на некоторое время спрятали подальше от греха в деревню. Но вскоре вызвали обратно: приехал Владимиров.

Не знаю, почему именно, – может, по чутью подпольщика, которое не раз выручало, – но только я попросил комитетчиков на всякий случай показать мне Владимирова на улице – ведь я, когда был в Тобольске, жил у его матери, приехавшей поближе к сыну, и видел его фотографию.

Так и сделали.

В пять часов вечера в каменные торговые ряды приезжего привела одна из сочувствующих. Я, как и условились, прошел мимо и… сразу увидел, что это никакой не Владимиров.

Но тут женщина допустила оплошку – она указала на меня и шепнула: вон, мол, тот самый Петрусь, что жил в Тобольске у вашей мамы.

Не успел я отойти, как меня сзади окликнули:

– Петрусь! Приезжий.

Он радостно поздоровался, словно мы с ним были старинные друзья, и попросил поскорее идти куда-нибудь на конспиративную квартиру:

– Ведь мне опасно долго разгуливать по улице.

Все повадки этого человека, манера говорить, какой-то скользящий взгляд вызывали у меня антипатию. Но я как ни в чем не бывало заговорил с ним, стал расспрашивать, как живут в Тобольске заключенные симцы. «Владимиров» стал с подъемом рассказывать. Рассказывал он гладко, слишком гладко. Вроде бы заученно. У меня крепла уверенность, что передо мной шпион.

– А с кем же из симцев вы сидели? – как бы к слову спросил я.

– Со всеми вместе.

Это была уж явная ложь – мы отлично знали, что симцы находятся в четырех разных камерах!

Чтобы окончательно удостовериться, я поинтересовался здоровьем товарищей, называя их по именам. Тут Владимиров окончательно запутался: имен своих «сокамерников» он не знал.

Итак, приезжий – провокатор. Немедленно обезвредить негодяя!

– А и правда, негоже столько времени нам с вами разгуливать! – спохватился я. – Пойдем к одному товарищу, поговорим лучше у него.

Продолжая разыгрывать дружелюбное добродушие, я повел «Владимирова» безлюдной дорогой в сторону Белой, безмятежно рассказывая спутнику что-то веселое.

Нервы напряжены до крайности.

Не упустить момент!

Дорога сузилась в тропу и потянулась кромкой оврага. Кругом – ни души.

Темнело.

Пора!

Как можно естественней, словно увлекшись беседой, я мягко взял врага за руку, крепко ее сжал. И хорошо освоенным приемом джиу-джитсу заломил через плечо. Хруст костей, крик – и «Владимиров» полетел в овраг…

А теперь поскорей отсюда!

Уже входя в рабочий поселок, я услышал позади несколько выстрелов – придя в себя, шпион старался привлечь к себе внимание. Пусть стреляет! Теперь провокатор безвреден для нас.

Позднее комитет через своего человека в полиции установил, что какой-то предатель выдал охранке нашу переписку с подлинным Владимировым. Того снова арестовали, а вместо него с его документами послали из Тобольска в Уфу шпиона. Этот самый шпион и лежит теперь в больнице со сломанной в локте рукой. Там его посетил сам губернатор, и «Владимиров» клял себя за то, что, приехав на Урал, не явился по инстанции, а начал действовать на свой страх и риск. Видать, возмечтал не делиться ни с кем славой и наградой! Больше неповадно ему будет…

Путь на запад

По приказу комитета мне пришлось некоторое время бездельничать по конспиративным квартирам. Самой удобной была квартира Анастасии Семеновны, «женщины – зубного врача и техника», как значилось на табличке. Здесь я убивал время тем, что помогал хозяйке: отделывал на специальном станочке искусственные челюсти и зубы.

Через несколько дней в часы приема пришел сам Арцыбушев – грустный и с перевязанной щекой. Догадливой и хитрой оказалась моя хозяйка! Когда дошла очередь, она впустила Василия Петровича в кабинет «на прием», усадила его в кресло и стала «ковыряться во рту». Тот аж застонал «от сильной боли». Анастасия Семеновна помогла ему встать и повела в соседнюю комнату, приговаривая:

– Вам надо полежать немного, успокоиться, знаете – возраст у вас…

«Марксу» было уже под шестьдесят.

А в соседней комнате с нетерпением ждал Арцыбушева я. Врач возвратилась в кабинет продолжать прием, а я бросился к нашему «Деду». Очень мы любили его, могучего, громогласного, пропахшего махорочным дымом – он беспрестанно курил огромные самокрутки, – нашего учителя, воспитателя, пестуна молодых большевиков. Почти каждый из нас, уральских революционеров, был чем-то обязан Василию Петровичу.

– Пришел с тобой проститься, Петрусь, – сказал Арцыбушев, закуривая очередную цигарку.

– Куда вы уезжаете, Василий Петрович?

– Не я, а ты уезжаешь.

– Куда нынче прикажете? – не удивился я.

– Комитет поручил мне отправить тебя за границу. Поучишься, отдохнешь от подпольной жизни и от каторги.

Я присвистнул:

– Далеконько!..

– Поедешь через Либаву. Правда, явки у нас там старые, но других нет. Так что имей это в виду и будь осторожен.

– Не впервой! – лихо сказал я.

«Дед» внимательно поглядел на меня:

– Ох, смотри, парень, придется с тебя спесь сбивать, ежели жандармы без нас этого не сделают!

Я засмеялся. Неожиданно «Дед» озорно подмигнул и, наклонившись ко мне, довольно чувствительно ткнул своим жилистым кулаком в бок. И, сразу приняв серьезный тон, сказал:

– Из Либавы тебя переправят в Брюссель, а оттуда – в Париж. Передашь товарищам, что мы очень нуждаемся в печатном слове. Последнее время транспорты литературы приходят нерегулярно и редко. Расскажи, что рабочие на Урале бурлят, как и по всей России. Лучшие товарищи, не сломленные репрессиями, бегут из ссылки и с каторги. Да в общем сам знаешь все это.

Он минуту помолчал, положил мне руку на плечо:

– Может, увидишь Владимира Ильича, он бывает наездами в Париже, кланяйся ему. Передай, что Урал по-прежнему – большевистская крепость. Ну, он на тебя, брат, посмотрит и без слов это поймет. Он, Владимир Ильич, такой… – «Дед» покрутил головой. – Догадливый… До людей жадный… Ну, вот… – Арцыбушев стал закуривать. – Теперь так. На всякий случай вот тебе еще явка в Москву, к одному мне лично знакомому товарищу. Спрячь отдельно или, лучше, запомни. Кажется, все.

«Дед» встал, ласково оглядел меня из-под своих мохнатых насупленных бровей.

– Удачи тебе, сынок.

Мы простились. У меня заныло сердце: кто знает, доведется ли встретиться – он стар, а я отправляюсь в далекий путь, где только и жди всяких неожиданностей… Но я постарался скрыть грусть и веселым, быть может, даже чересчур веселым голосом сказал:

– Доброго вам здоровья, «Дедушка», на долгие годы. А главное – чтобы увидеть плоды своего труда, когда цепи рабства падут и мы с вами вместе придем к светлой свободе.

…В середине мая я уже был в Либаве. И впервые увидел море.

С моря тянуло свежим ветерком. Невдалеке виднелся торговый порт. Он так был забит всевозможными судами – от крохотных лодчонок до огромных океанских «купцов», что казалось, корабли вот-вот начнут выдавливать друг друга из воды.

Я отправился к порту. Чем ближе, тем оглушительнее грохотали цепи лебедок, пыхтели краны, раздавались какие-то металлические удары.

У первой колонки я умылся – лицо было черно от сажи, словно я только что слазил в дымоход, – и отправился к явочной квартире. С большим трудом отыскал нужную улицу и дом. Вошел в калитку. Немолодая женщина развешивала во дворе мокрое белье.

– Здравствуйте.

– Здравствуй, милок, здравствуй, – продолжал свое дело, отвечала женщина.

– Скажите, пожалуйста, здесь живет Николай Герасимов? Он в порту работает.

Женщина бросила вешать рубаху и испуганным полушепотом, скороговоркой выпалила:

– Что ты, что ты, родимый! Он давно уж, поди, в Сибири. – Она подошла ко мне вплотную, вытирая руки о фартук. – Здесь полгода назад столько народу заарестовали! Вот и Герасимова Кольку тоже… А кто он тебе?

– Односельчанин. Родители его просили узнать, что с ним стряслось. Писем-то от него все нет как нет.

– Вот так, касатик, и скажи: мол, ваш Николай неведомо где. А парень он был хороший, непьющий. Я белье ему всегда стирала…

– Ну что ж, – как можно спокойнее проговорил я, – так и передам. – И вышел со двора.

Вот так сюрприз! Не зря предупреждал меня «Дед»! Связей нет, денег почти нет… Что предпринять? Сначала – хотя бы найти ночлег. Все остальное – потом.

На окраине отыскал заезжий двор. Большие ворота, за ними каменные флигеля. Прошел мимо сторожа прямо к первому зданию. Окрик:

– Эй, парень, куда прешь?

– Как куда? Ночевать.

– А ну, давай сюда.

Я послушно вернулся.

– Ты что, новичок? Или больно хитер, на шармака хочешь переспать?

– Я в первый раз.

– Так спрашивать надо. Иди вон туда, – показал мне страж на небольшой домик неподалеку от ворот. – Там тебе дадут квиток, его покажешь мне, а потом пойдешь в корпус.

В домике помещалась контора ночлежки.

– Паспорт! – коротко бросил прыщеватый писарь, не переставая жевать булку с колбасой. – На сколько?

– Что – «на сколько»?

– На сколько ночей? – нетерпеливо повторил тот.

– Думаю, на одну-две.

– Тогда прописывать не будем. – Он вернул мне мою «липу» и протянул талончик. – Плати и ступай.

Устроился я на общих длинных нарах, положив под голову пиджак и котомку. Но было не до сна – ворочался, искал какой-то выход. Решил побродить в порту возле кораблей, поговорить с матросами: может, и удастся забраться тайком на какой-нибудь пароход.

Целую неделю прожил я в Либаве. Исходил весь порт, многих моряков в упор нахально спрашивал, нельзя ли с ними уплыть за границу на чем угодно, хоть на ореховой скорлупе! Но никто не хотел брать меня на корабль.

Мои скудные финансы таяли, их уже не хватило бы даже на обратный путь в Уфу. Во что бы то ни стало найти работу, пока еще не кончились деньги!

Прошло еще два дня, работа все не подвертывалась. Вечером по пути в заезжий двор я зашел в харчевню – не столько подкрепиться, сколько поспрашивать грузчиков.

– Слыхал я седни, будто в военном порту набор идет, – сказал один из крючников. – Мастеровые нужны в цеха. – И подробно объяснил, как туда добраться.

Планы один радужнее другого мерещились мне всю ночь. Я надеялся, что устроюсь в военном порту хоть на какую-нибудь работу, сольюсь с рабочей средой, завяжу связи и тогда сумею выбраться за границу, в Бельгию.

Утром встал очень рано, собрался мигом и – на вокзал. Влез в небольшой пригородный составчик. Двигался он не спеша, лениво постукивая на стыках и стрелках, несерьезно-тоненько посвистывал паровозик, но через полчаса доставил меня в порт.

Я выскочил из вагона и прямо перед собой увидал серые корпуса военных кораблей. Вправо виднелись огромные стапели судоремонтных верфей. Я направился туда и сразу очутился в родном потоке людей, спешивших на работу. Легче и радостней стало на душе. Такая масса рабочих! Неужели среди них нет социал-демократов?! Нет большевистской организации?! Дудки, не может быть!

Контора, небольшое, нарядное, даже кокетливое здание, приютилась меж двух внушительных заводских корпусов. На стене увидел объявление: «Требуется рабочая сила…» Значит, грузчик не соврал.

В просторной комнате по скамьям вдоль стен сидело человек десять, по виду – рабочие. На двери табличка: «Агент по найму рабочей силы».

В комнате за дверью о чем-то оживленно болтали трое хорошо одетых мужчин. Один из них, полный, бритый, с брезгливо оттопыренной нижней губой, положил руку на инженерскую фуражку, лежавшую возле него на столе, и спросил:

– Что тебе?

– Да вот, по объявленью… Работу ищу…

– А какая у тебя профессия?

– Слесарь небольшой, хороший молотобоец при клепке котлов, а в крайности что найдется…

– Нет, пока ничего нам не надо, кроме лучших токарей. Хочешь – приходи через неделю. Тогда, может, понадобятся молотобойцы.

Донельзя расстроенный, я от нечего делать отправился, пошататься в порту, посмотреть стоящие у причалов суда. Через сотню шагов меня остановил матрос-часовой.

– Эй, стой! Тут ходить нельзя. Поворачивай обратно.

Не прошел я и двух кварталов, как наткнулся на полицейского.

– Что здесь делаешь? – строго спросил он. – Пропуск есть? Куда идешь?

– На вокзал иду, ваше благородие, – схитрил я, титуловав «благородием» обыкновенного городового. – А пропуск… Я не знал, что он тут нужен.

– На вокзал во-он куда нужно идти, – показал городовой. – А тут не шляйся.

«Эге, значит, здесь строго! – подумал я. – Надо поберечься».

Я же не знал тогда, что через два с половиной месяца начнется мировая война! Царская Россия лихорадочно готовились к ней. Правительство ввело строгости на военных объектах. Всюду властям мерещились шпионы. Да и не только мерещились – германской агентуры было в России более чем достаточно. Но кто же мог ее найти, если прежде всего ее нужно было искать в таких высоких сферах, куда, конечно, никакая полиция и контрразведка не имела хода.

Я направился к вокзалу. Остановился, будто поправить сапог, – вижу, городовой-то идет, оказывается, позади. Не доходя до вокзала, он меня снова окликнул:

– Постой минутку. Ты что – видно, новичок здесь?

– Да, новичок.

– Что делаешь?

– Работу ищу. Был вот сегодня у агента по вербовке. Велел через неделю прийти.

– А паспорт у тебя есть?

– Имеется, конечно.

– А ну, покажи.

Вручая мне паспорт, «Дед» сказал, что он не поддельный, а настоящий, куплен где-то на Волге у подлинного владельца, пропойцы грузчика родом из Московской губернии. Я, конечно, назубок знал всю «свою» анкету.

Городовой перелистал книжку.

– Значит, пропуска в порт нет… А свидетельство о благонадежности из жандармского управления?

– Нет, – отвечаю, – ничего такого у меня не имеется. Только паспорт. Я и не знал, что у вас тут так полагается.

– Ну, – заявил полицейский с удовольствием, – тогда пожалуйте в участок. – И спрятал мой паспорт.

Неожиданная вежливость городового не сулила ничего приятного.

В участке дежурный отпер большую решетчатую дверь в арестное помещение, и я очутился под замком.

Вот тебе, «Дедушка», и Юрьев день! Хорошенькую нашел я работенку!.. Вот тебе и Бельгия, Петруська, вот тебе и Франция!

Но надежды я не терял. Только бы не подвел паспорт – выпутаюсь!

Вечером полицейский распахнул дверь:

– Пожалуйте на допрос.

Черт возьми, опять эта вежливость! Нехорошая примета! Меня ввели в чистенькую комнату. За столом сидели два армейских офицера: один молодой, в чине поручика, другой пожилой, с седыми холеными усами, весь в орденах и с аксельбантами – подполковник.

«Почему это твоей персоной, брат Петрусь, занялись военные власти?!»

Обычные вопросы. Тон вежливый, но предельно сухой. Я привык, что вначале на допросах следователь ведет себя слишком предупредительно: просит сесть, предлагает папиросу, даже прикурить дает. Здесь ничего подобного. Как стал я напротив стола, так и простоял в течение всего допроса.

Отвечал я бойко, уверенно, даже весело. Смело сочинял себе родственников и рассказывал о них первое, что приходило в голову. Офицеры слушали и записывали с таким видом, что я не мог понять, верят они мне или нет. Наконец «биографическая» часть окончилась.

– Как вы проникли в военный порт? – холодно осведомился седоусый подполковник с аксельбантами.

– Да очень просто, ваше высокородие, на поезде.

– А разве вам неизвестно, что здесь запретная зона и что въезд сюда разрешается только по пропускам?

– Никак нет, не известно.

Тут я первый раз не соврал и подробно рассказал, как было дело в военном порту.

Офицеры переглянулись очень многозначительно. Подполковник сардонически усмехнулся:

– Не думаете ли вы, сударь, что мы простаки? Не понимаем, с кем имеем дело?

– Ну что, ваше высокородие! Конечно, понимаете. Сами видите, парень я простой, мастеровой. Ищу работенки, какая подвернется.

– Ну, хватит, – металл звякнул в баритоне подполковника. – Чем дальше станете запираться, тем вам будет хуже. Мы прекрасно понимаем, что вы шпион.

Вот так да! Я ожидал чего угодно, но такое… Только этого мне не хватало!

– Какой такой шпион?! – воскликнул я.

– Это вас надо спросить, какой. Скорее всего германский, – свистящим шепотом прошелестел поручик.

– Герма-анский?! Да что вы, ваше благородие. Ну, посмотрите на меня, – я расставил руки в стороны и сам оглядел себя, – ну разве шпионы такие бывают?!

– Советую вам на досуге подумать над своим положением, – веско отчеканил подполковник. Он нажал кнопку звонка, – Отвести в камеру.

Совет подполковника был лишним – думал я и без него…

Очутившись снова в камере, я прежде всего кликнул дежурного.

– Поесть-то дадите чего-нибудь?

– Здесь не положено. На ваши деньги – пожалуйста, принесут. У вас их при обыске оказалось шестнадцать рублей.

– Ничего себе порядочки! Тебя посадили, и ты же за это плати!

Но ничего не попишешь. Я попросил, чтобы купили колбасы и хлеба на полтинник.

На следующее утро не успел я приняться за завтрак, как вошел полицейский.

– Скорей управляйтесь. Сейчас вас поведут в крепость.

– В крепость?! – Я не на шутку разволновался. – Почему в крепость?!

– А это вам надо было спрашивать вчера подполковника, что допрос вел.

Вскоре под конвоем двух солдат с винтовками я шагал в Либавскую крепость.

Крепостная тюрьма оказалась угрюмым трехэтажным кирпичным зданием. Она непосредственно замыкала стены крепости и мрачно глядела на внешний мир своими подслеповатыми зарешеченными окнами. Неизбежная процедура приема, и я очутился во втором этаже следственного корпуса, в камере номер шестьдесят четыре…

Потянулись длинные дни. Никуда не вызывали, и меня стали одолевать тревожные раздумья: уж не раскрыли ли, кто я такой на самом деле? Или наводят справки? Если так – плохо мне будет. Придется изучить географию тюрем всей Российской империи – от Балтийского моря до далекой Лены. Вот это будет университет!

Месяц сидения был на исходе, когда меня снова вызвали к знакомому подполковнику.

– Так ты говоришь, искал работу?

Ого, появилось обычное «ты»! Добрый знак!

– Так точно, ваше высокоблагородие.

Подполковник нажал кнопку и приказал вошедшему солдату:

– Свидетеля Никодимова сюда.

В комнату вошел агент по вербовке рабочей силы – тот самый холеный мужчина в инженерской фуражке. Только теперь его нижняя губа была аккуратно подобрана. Он подтвердил, что я действительно просился на работу. То же самое подтвердил и другой свидетель – помощник агента.

– Хорошо. Вы свободны, – отпустил их подполковник. – Ну, вот, молодой человек, счастлив твой бог! Оснований привлекать тебя к военному суду нет. Передаем тебя гражданским властям. Пусть займутся тобою они.

Вот так да!.. Гражданским властям – значит, полиции.

Конвоиры доставили меня в крепостную контору и передали с рук на руки городовым. Меня ждало пересыльное отделение городской тюрьмы…

В одну камеру со мной попали трое студентов-технологов и несколько крестьян, Студенты объяснили, что они уклоняются от призыва и их должны отправить на родину в Москву. Крестьян забрали как беспаспортных бродяг. Они тоже ждали путешествия этапом. Один я не знал, что со мною будет.

Дня через три снова вызвали на допрос. На этот раз мной занялся жандармский ротмистр. Когда я вошел в его кабинет, он перелистывал паспорт. Мой?! Ротмистр положил паспортную книжечку на край стола:

– Тэ-эк-с, юноша… – Почему жандарм назвал меня юношей, я так и не понял – было мне в ту пору под тридцать, и к тому же носил я бороду, которая меня отнюдь не молодила. – Скажи-ка мне… Живы твои родители?

– Да, – наугад ответил я.

– Вот как? – переспросил жандарм, и я понял, что попал впросак.

Я поправился:

– Когда уезжал из дому, были живы.

– Ах, вот как, были живы, когда уезжал? И папаша и мамаша?

– Ну да.

– Тэ-эк-с… Что-то не сходятся твои показания с ответом из волости, – ехидненько взглянул на меня ротмистр. – Вот что, братец, ты уж лучше не морочь нам голову, скажи прямо: твой это паспорт?

– Мой, конечное дело, а то чей же, вашбродь?

– Да-с… Не хочешь говорить правду – твое дело. Свезем тебя на опознание в твою волость. Ежели паспорт чужой – пеняй на себя! Будем судить как бродягу, проживающего по подложному виду. А может, того хуже? Может, ты человека убил и украл его паспорт? А?

Из шпионов – в убийцы!

– Да что вы, ваше благородие, какой же я убивец?

– Вот мы все выясним. Если врешь, сгниешь в тюрьме, юноша!