Текст книги "Звезды на крыльях"

Автор книги: Иван Бабак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Мы – мариупольцы!

Итак, в небе Кубани наступило затишье. Лишь изредка небольшими группами появлялись немецкие самолеты над линией фронта, но еще реже вступали они в воздушные бои. Основную часть своей авиации противник перебросил в район Курской дуги.

Наши части, базировавшиеся на Кубани, продолжали боевые действия в интересах наземных войск. К этому, времени в ряды полка вливалось новое пополнение молодых летчиков из запасного авиаполка. Среди них особенно выделялись хваткой летчика-истребителя Петр Гучок, Григорий Дольников, Валентин Караваев, Иван Кондратьев, которым в будущем суждено было стать замечательными мастерами воздушного боя, совершить немало героических дел, приумножая славу полка. В боях на Кубани они успешно вошли в строй – получили первую закалку.

Валентин Караваев стал ведомым Бельского, первым его учеником. С Петром Гучком, Григорием Дольниковым и Иваном Кондратьевым в дальнейшем тоже оказалась тесно связанной его фронтовая биография.

2 августа 9-я дивизия вылетела в район северо-восточнее Таганрога, там она вошла в состав 8-й воздушной армии, которой командовал дважды Герой Советского Союза Т. Т. Хрюкин. Назревали события на небольшой приазовской речушке Миус. Отсюда вскоре началось наступление наших войск на юге за освобождение Приазовья и Донбасса.

На картах обозначались населенные пункты: Филинский, Ново-Александровка, Октябрьский. Возле них авиаторы базировались на специально подготовленных аэродромах, но самих населенных пунктов зачастую не было. Их поглотила война. Лишь кое-где были заметны следы зданий, да чудом сохранившиеся отдельные фруктовые деревья напоминали о том, что недавно здесь жили люди.

Фашистские летчики уже не могли систематически противодействовать нашей авиации. Противник все чаще избегал вступать в открытые воздушные бои. Он нападал главным образом, когда имел возможность сделать это внезапно или имел численное превосходство. Все чаще фашисты стали наносить коварные удары по нашим самолетам на аэродромах.

Эти тактические хитрости враг начал применять еще на Кубани, когда уже не мог сколько-нибудь успешно противодействовать нашей авиации в открытых поединках. Несколько раз появлялись его истребители над аэродромами, камнем пикируя с большой высоты. Иногда огнем пушек и пулеметов им удавалось повредить стоящий в капонире самолет, иногда кто-то из личного состава бывал ранен, но в целом большого успеха фашисты уже не добивались. За все время таких налетов авиаторам пришлось пережить лишь один раз горечь тяжелой утраты.

* * *

А было это так. С аэродрома у станицы Поповической взлетала группа в составе четырнадцати самолетов 100-го полка. Первые самолеты, поднявшиеся в воздух, еще собирались в боевой порядок, когда на большой высоте со стороны солнца появились две пары «мессершмиттов». Взлетевшим последними хорошо было видно, как камнем устремились они вниз, нацелившись на самолеты, которые поднялись первыми. Противодействовать падающим с высоты «мессерам» наши летчики не могли, так как после взлета шли с набором высоты на малой скорости. Атакованные фашистами летчики не имели возможности по той же причине и предпринять резкий маневр, чтобы уклониться от удара.

Гитлеровцы открыли огонь с большой дистанции, корректируя его по трассе, и, не выходя из пикирования, проскочили ниже наших самолетов, а затем на бреющем полете с максимальной скоростью ушли в сторону линии фронта.

Летчикам показалось, что все обошлось для них благополучно. Но вдруг один самолет перевернулся на спину, вошел в нисходящую спираль, а затем в крутом пикировании врезался в землю. Это был самолет Владимира Панаева.

Талантливый летчик из Серпухова, десятки раз выходивший победителем в воздушных боях, стал жертвой коварных действий фашистских асов.

И на Миусе гитлеровцы прибегали к подобной тактике. Избегая вступать в открытые воздушные бои, они внезапно нападали на наши самолеты из-за облаков или со стороны солнца небольшими группами: чаще всего одной-двумя парами вблизи аэродрома или на подходе к линии фронта. Командир дивизии Дзусов почти ежедневно предупреждал летчиков:

– Противник потерял свое былое господство в воздухе. Его воздушные пираты все реже осмеливаются вступать в открытые воздушные бои с нашими самолетами. Но пусть это обстоятельство не притупляет вашей бдительности. Враг коварен, и он все чаще будет прибегать к хитрости, чтобы наносить нам ощутимые удары!

Запомнился летчикам своими печальными последствиями один из первых августовских дней на Миусе. Как только прибыли они рано утром на аэродром Октябрьский, начальник штаба полка сообщил Бельскому, что на задание он не пойдет, так как по делам службы его вызывают в штаб воздушной армии.

«А как же Караваев? Полетит без меня?» Словно почувствовав недоброе, Бельский обратился к командиру полка Сайфутдинову с просьбой в его отсутствие не посылать Караваева на задание. Командир полка согласился с этой просьбой. Но то ли он забыл передать указание командиру эскадрильи, то ли сам Караваев настоял – он вылетел на задание как раз перед самым возвращением его ведущего Бельского. И не вернулся. После успешно проведенного воздушного боя возле Федоровки он был внезапно атакован выскочившей из-за облаков парой «мессершмиттов»…

Валентин Караваев был первым учеником, ведомым Бельского. Когда началась война, он еще учился в одной из московских школ. Потом был курсантом Ейского авиаучилища. Когда группа, в составе которой он находился, прибыла на Кубань, Бельский выбрал его себе ведомым, очень понравился он ему. В нем сочеталась скромность, внимательность и дисциплинированность. Был он по натуре жизнерадостным, умел в свободное время задушевными беседами увлекать других. По-настоящему любил поэзию и не раз удивлял всех, цитируя целые страницы из Пушкина, Лермонтова и Маяковского.

В полетах Бельский старался оберегать его от ошибок, учил точно выполнять команды, правильно строить маневр, предостерегал от излишнего азарта в бою. Был к нему очень требователен, не прощал самых незначительных оплошностей. А вот теперь, потеряв его, не мог сдержать слез. Казалось, потерял самого дорогого ему человека. Хотелось Бельскому немедленно идти в бой, отомстить за него, за его смерть. Дзусов, видя такое его настроение, приказал командиру полка:

– В бой Бельского не пускать! Пусть уляжется боль… Бить немцев надо рассудком, а не чувством. Не то сам погибнет…

Когда взволнованный Бельский упрекал летчиков за то, что не уберегли Караваева, к нему подошел его товарищ по училищу Григорий Дольников:

– А Валентин все думал, что ты к нему слишком придирчив. Иногда говорил, что ты им, как летчиком, недоволен. Правда, ему возражали: «Наоборот, тобой он очень доволен, заботится о тебе. Запомни: с Бельским будешь летать – не пропадешь!»

Бельскому от этих слов еще больнее стало. Ведь он его не только ценил как летчика, а любил как родного брата. Радовался он его первым успехам – Караваев уже сбил четыре самолета; радовался и его удивительной сообразительности в бою. Бельский вспоминал: «Только, бывало, задумаю передать команду, а он уже ее выполняет, словно прочитал мои мысли…»

Позже, обучая боевому мастерству других учеников, он старался быть мягче, добрее, не скупился на теплые слова и душевное отношение…

Потом были еще потери, причины их – все те же коварные действия немецких «охотников». Тогда Дзусов решил проучить их.

– Фашистские «охотники» – очень опытные летчики. Будучи не в силах противодействовать нашей авиации в открытых схватках, они и дальше будут стремиться наносить нам отдельные удары, используя внезапность. Надо подстроить им ловушку, из которой они бы уже не вырвались.

Для выполнения замысла командира в воздух поднялась группа истребителей из двух гвардейских полков – 100-го и 16-го. Был принят разомкнутый боевой порядок с таким расчетом, чтобы каждая пара находилась лишь на видимости соседних. Все пары эшелонировались по высоте с 800 метров и до нескольких километров.

Во время полета, хотя было безоблачно, в небе стояла плотная дымка, из-за чего практическая видимость ограничивалась дальностью в 4–6 километров. Тактический замысел, разработанный на земле, сработал удачно…

Пары гитлеровцев появились на высоте около четырех тысяч метров. Заметив пару наших «кобр», они ринулись в атаку. Но находившаяся выше пара Бориса Глинки в свою очередь атаковала их. Что только не предпринимали вражеские летчики, чтобы увернуться от преследования: свечой взмывали вверх, бросались в стороны, уходили пикированием вниз к земле – их везде встречали наши эшелонированное пары. Кончился бой тем, что оба фашистских «охотника» были расстреляны в воздухе, их самолеты врезались в землю недалеко один от другого. Двум пылающим кострам на земле радовались все участники этого вылета. Так отомстили они за гибель своих боевых друзей. Такой же конец нашли себе еще несколько «охотников».

После освобождения Таганрога дивизия приняла участие в изгнании оккупантов из Донбасса и Приазовья – началось освобождение Украины.

Памятными стали для авиаторов события, связанные с освобождением первого на южном участке фронта украинского города – Мариуполя (ныне Жданов).

Запомнился летчикам один из вылетов, связанных с освобождением города. Рано утром возвращался Бельский с Петром Гучеком, ставшим теперь его ведомым, из разведки под Мелитополем. Подлетая к Мариуполю, они заметили большое количество железнодорожных эшелонов, направлявшихся из города на север, в сторону станции Волноваха. Докладывая начальнику штаба полка Рыжову о результатах разведки, Бельский высказал свои соображения:

– Вероятно, фашисты собираются удирать из Мариуполя, вывозят наше добро… Неплохо бы проштурмовать их эшелоны.

Не успели еще позавтракать, как начальник штаба сообщил, что вышестоящее командование разрешило вылеты на штурмовку.

Первыми вылетели Дмитрий Глинка в паре с Григорием Дольниковым и Иван Бельский с Петром Гучеком. За ними полетели другие летчики полка, а затем и летчики соседних полков. Железная дорога была буквально забита эшелонами. Сложности в выборе цели не было: вражеская авиация и зенитная артиллерия не противодействовали.

Били только по паровозам. От первых же трасс огня из котлов струями вырывался пар и окутывал паровозы. Поезда останавливались, из вагонов выскакивали гитлеровцы и старались спрятаться в придорожных

_{[Отсутствуют страницы 83–90]}

Встреча с родной школой

_{[глава начинается на 86 странице]}

Встреча вышла очень трогательной, теплой. Будто близкие родные встретили его, бывшего учителя их школы, а теперь летчика-фронтовика. Оказывается, его ждали. Записку в вымпеле прочли, хотя нашли ее не сразу. Догадались разобрать свечу и извлечь из нее «послание» только под вечер, перед его приездом.

Пока больше слушал гость. Перебивая друг друга, ему рассказывали о черных днях оккупации, о судьбах многих его коллег и школьников.

С болью рассказывали женщины о том, что многих юношей и девушек фашисты увезли в рабство. Учительница Анна Гавриловна Корнелюк принесла Бельскому открытку своей дочери Лили, которая училась у него в 9-м классе. Лиля писала из Германии: «Дорогая моя мамочка! Если бы ты знала, как мне хорошо теперь живется… Ежедневно утром, как поднимусь еще до восхода солнца справляться со своими обязанностями по хозяйству, стану лицом туда, откуда должно всходить солнце, и плачу от счастья… Если бы ты знала, какая у меня добрая и сердечная хозяйка! Ежедневно мне дарит все новую одежду, да все красно-синего цвета… Я так ей благодарна за эту одежду, мне так хорошо в ней чувствуется! Только руки мои потрескались, не высыхают они – от рассвета до полной темноты готовлю корма для свиней и другого скота.

Как подумаю, что в таком счастье живут где-то рядом и мои подружки, сердце словно разрывается, переполненное этим счастьем».

Очень даже понятна была ему эта нехитрая аллегория бывшей ученицы. Всматривается в мелкий, знакомый по ее контрольным работам почерк, и горько становится у него на душе. Он отчетливо улавливает душевную тоску по Родине своей воспитанницы. Мысленно представляет тот тяжелый труд, о котором пишет Лиля, бесправие и унижение в «раю» фашистского рабства…

Анна Гавриловна, думая, что ему неясен смысл написанного, старается объяснить:

– Иван Ильич, да понял ли ты о чем она пишет? Понял, что это за ежедневные «подарки» красно-синего цвета? Ведь это следы от побоев.

– Понял, понял, дорогая Анна Гавриловна, все понял… – ответил он.

Больно сжимается сердце фронтовика от услышанного. Как много зла принесла нашему народу война, развязанная фашистами! На миг вспомнились дни сорокового года в этом селе: да, хорошо, зажиточно, счастливо жили колхозники! Как изменила все война! Как она исковеркала судьбы многих наших людей!

…А люди ему все рассказывают, рассказывают. Мария Ивановна Бровко говорит о своих бедах, о своей горемычной жизни во время фашистской оккупации.

К дружной компании, разместившейся прямо во дворе, рядом с деревьями сада, подходит мужчина. Все сразу узнают в нем бывшего директора школы Петра Карповича Мериленко. Одет он нищенски: в лохмотьях, лаптях. В таком одеянии ему было легче скрываться от немцев.

И вновь объятия, поцелуи, слезы радости и горя – все сливается в одно общее торжество встречи.

Командование предоставило Бельскому целую неделю отпуска. Это награда за успешные боевые действия и отдых по случаю встречи с дорогими ему земляками.

Уже рассветало, когда к ним подъехала «эмка» начальника политотдела дивизии, на которой приехал Бельский сюда. Из машины вышел офицер штаба дивизии:

– Товарищ лейтенант! В полку очень напряженная боевая обстановка. Мне поручено передать, что вы имеете полное право использовать предоставленный вам недельный отпуск. Но командование просит прибыть в часть для ведения боевой работы.

Трудно было расставаться с друзьями. Но летчик понимал, что остается солдатом, что должен быть там, где он нужнее Родине. Поэтому, не задумываясь и не колеблясь, он ответил офицеру штаба дивизии:

– Я готов. Поехали!

Был уже рассвет. Его провожало чуть ли не все село. Люди желали ему здоровья, боевых успехов, а после победы – скорого возвращения в их школу. До глубины души взволновали Бельского эти добрые пожелания. Прощание было коротким. Время не ждало. Он уехал.

С восходом солнца Бельский вел уже группу из восьми самолетов в направлении Херсона, где в открытом море они должны были нанести удары по торпедным катерам. Вел самолеты, а в мыслях все еще мелькали эпизоды встречи с друзьями в Партизанах. Сердце все еще было переполнено радостью встречи.

Восходящее солнце показалось слева впереди. Будто из глубин моря поднималось оно, отбрасывая косые лучи на волны. Верхушки волн вспыхнули серебром, а море словно покрылось сверкающей чешуей. Вскоре летчики заметили несколько черных прямоугольников.

Вот они, эти торпедные катера!

– «Соколы»! Впереди цель – торпедные катера! Всем перестроиться в правый пеленг! Вести огонь только прицельно! Атакуем поочередно! – скомандовал Бельский летчикам своей группы.

Машины послушно разворачиваются и занимают исходные позиции для атаки, охватывая цель полукольцом в небе. Полупереворотом через крыло бросается в крутое пикирование самолет Бельского. Своей мишенью он избирает впереди идущий катер. Расстояние между самолетом и катером стремительно сокращается. Пора открывать огонь, но цель, быстро изменив курс на сто восемьдесят градусов, уходит под атакующий самолет. Бельский старается доворотом взять катер в прицел, увеличивая угол пикирования, но момент упущен.

Подобная же осечка происходит и у летчиков, идущих за командиром группы. Катера, искусно маневрируя на больших скоростях, уходят под атакующие их самолеты, вырываются из прицельного сектора. Тогда летчики сильно растягивают строй, превращая полукольцо в замкнутое кольцо, которое охватывает все катера. Теперь появляется удобная возможность для маневра: увеличенное расстояние позволяет вводить самолеты в атаку с меньшим углом пикирования, все время прочно удерживая цель в прицелах своих самолетов, а это, в свою очередь, дает возможность лучше бить по движущимся целям.

Катера то совсем ложатся на борт, выделывая замысловатые круги, то внезапно останавливаются, то вновь стремительно рвутся с места, чтобы вырваться из-под прицельного огня атакующих… Навстречу летчикам несутся с торпедных катеров огненные струи трассирующих пуль крупнокалиберных пулеметов. Чего только не делают катера, но любой предпринятый ими маневр не достигает успеха. Истребители не выпускают их из своих прицелов, поливая шквальным огнем из пушек и пулеметов. Каждый летчик поочередно облюбовывает мишень, на воду ложатся одна за другой тени самолетов, стремительно падающих вниз.

Бой разгорается. Истребители, как ласточки, носятся над морем. Вниз, вверх… Уже пять из восьми катеров разбиты. Как-то неестественно, погрузив нос или завалившись набок, колышутся они, как щепки, на волнах моря. Три катера еще мечутся, с отчаянностью выделывая причудливые маневры, но лишь один из них продолжает стрелять по самолетам из своих зенитных пулеметов. Бельский решает покончить с ним. Не торопясь, вводит самолет в пикирование и все внимание приковывает к прицелу. Навстречу ему потянулась огненная трасса, пущенная с катера: сначала – в стороне, потом все ближе и ближе несется навстречу самолету. Бельский нажимает одновременно на гашетки всех пулеметов и пушки – и в тот же миг самолет вздрагивает, перестает слушаться руля поворота. Стараясь сохранить спокойствие, он выводит самолет из атаки. Успевает заметить, как после него идущие самолеты сплошным огнем накрывают и этот катер. Мотор работает превосходно, показания приборов нормальные. Но что это? На полу кабины летчик увидел жидкость. «Видно, пробита охлаждающая система», – подумал он. Если так, это очень опасно. В любую минуту может загореться мотор.

С катерами фашистов покончено. Поэтому ведущий передает как можно спокойнее:

– «Соколы», я – Бельский, выполняем «тридцать три» (задание выполнено, уходим на аэродром). Мой самолет подбит. Маневрировать не могу.

Петя Гучек вплотную приблизился к своему командиру, так, что тот отлично видит его лицо. Он молча следит за самолетом ведущего. Немного в стороне следуют пары Василия Сапьяна, Григория Дольникова и Григория Сенюты. В эфире воцаряется абсолютная тишина.

Вдруг отчетливо раздается в наушниках голос какой-то далекой станции:

– Я – «Фронтовая»! Я-«Фронтовая»! «Большой» приказал всем «Соколам» прикрывать Бельского!

Мотор по-прежнему работает нормально. Это подтверждают и показания приборов. Бездействие руля поворота летчика особенно не волнует. С помощью элеронов и руля высоты хотя и медленно, но можно проводить необходимые маневры. Все же услышанное по радио настолько обрадовало, придало новых сил и уверенности Бельскому, что он готов хоть сейчас идти в бой. Услышанный голос по радио – это голос станции наведения командующего. Он беспокоится о нем, летчике.

Группа тем временем приближается к аэродрому. Летная полоса освобождена. Вблизи нее – спецмашины, среди них и машина «скорой помощи» с красным крестом на кузове. На посадку заходит первым командир группы.

Посадку выполнил нормально.

Технические специалисты осматривают машину и быстро устанавливают, что крупнокалиберной пулей перебит трос руля поворота. А что же с охлаждающей системой? Откуда появилась жидкость в кабине? Оказывается, механик Иван Алексеевич Петров допустил оплошность, наверное, единственную за всю войну: налил в систему жидкости больше положенного. Излишки ее после разогрева вылились через выпускной клапан в кабину.

Да, это задание было необыкновенным. Летчики сухопутной авиации очень неуверенно чувствуют себя над морем. Изрядно поволновался и Бельский. Еще вчера он был в Партизанах. А сегодня отделяет его от этой встречи бой над морем. Задание выполнено. Вновь возвращается мысленно к незабываемым часам, проведенным в Партизанах, к перипетиям боя.

От предоставленного ему отпуска он отказался. Слишком уж горячее время.

В воздухе вновь начали появляться большие группы самолетов противника. Впереди предстояли напряженные бои за Мелитополь.

Дружба рождается в бою

Долго не мог Бельский свыкнуться с мыслью о гибели его первого ведомого Караваева. Стоит он как живой перед глазами. Не верится, что его нет. Вот сейчас, кажется, откроется дверь, и войдет он, улыбнется… Из-за этого, должно быть, неприязнь к новому ученику – Петру Гучеку. Сам Бельский понимает, что он несправедлив, но ничего не может с собой сделать. Все кажется ему в нем не таким: и внешность, и манера держать себя (он был очень застенчив), и действия в воздухе. В полете Караваев словно угадывал мысли Бельского и соответственно строил свой маневр. Такое взаимодействие обеспечивало успех в бою в любых самых сложных ситуациях.

С Петром Гучеком не клеится у него работа. Одним словом, чужой он для него. Прилетят, бывало, с задания, подойдет Гучек к Бельскому и несмело, с виноватым видом обращается:

– Товарищ командир! Разрешите получить замечания о вылете…

Стоит он перед своим командиром в нерешительности. Десятки раз вылетал уже Бельский с новым ведомым на задания, не один десяток боев провели совместно с ним над Донбассом, а отношение его к своему ученику не меняется.

Перелом в их отношениях наступил неожиданно, но уже навсегда. Еще перед вылетом, когда обратился Гучек к Бельскому за указаниями по выполнению задания, тот, испытывая к нему прежние чувства, дал формально какие-то напутствия. Но уже после вылета Гучек стал одним из самых близких людей для Бельского…

А дело было так. Вылетели они четверкой на задание. Южнее Большого Токмака встретили девять «юнкерсов». Бельский своей парой сразу же пошел в атаку на них, надеясь, что вторая пара прикрывает их. Но ведущий второй пары то ли не заметил маневр Бельского, то ли ввязался в бой с другими самолетами, не передав об этом по радио. Только Бельский начал было готовиться к прицельному огню по бомбардировщику, как в его наушниках раздался взволнованный голос напарника:

– Командир! Резко влево! Нас атакуют!

Трасса от атакующего «мессершмитта» прошла совсем рядом. Предупреждение ведомого оказалось очень своевременным. Бельский быстро осматривается: выше в разных направлениях находятся четыре пары «мессершмиттов». Второй пары их группы нигде не видно, Вот «мессеры» изготавливаются к атаке, одна из пар бросается камнем на них. Резким противоманевром наша пара уклоняется, но при этом попадает под удар другой пары «мессеров». В эфир несется взволнованный голос ведомого:

– Командир, что будем делать? Мы остались одни, без прикрытия… А «худых» – восьмерка!

Но Бельский уже оценил обстановку. Сложилась она для них неблагоприятно. То обстоятельство, что фашистов восемь, а их – пара, особенно его не беспокоило. С численно превосходящим противником вести бой приходилось уже не раз. Волновало другое. По характеру маневра и атак Бельский сразу же понял: перед ними очень опытный противник, бой предстоит тяжелый, исход его для них будет зависеть от слаженности и быстроты взаимодействия пары. Поэтому он передает ведомому:

– Не волнуйся, Петя! Будь внимателен, точно выполняй команды! Ничего нам фашисты не сделают, хотя их и восемь!

Даже сам удивился, как легко и с какой нежностью произнес он впервые в адрес своего напарника это душевное и ласковое – Петя.

И Петр словно преобразился: такими зрелыми, уверенными и опытными стали его действия. Чего только не предпринимали гитлеровцы, чтобы зажать пару наших истребителей в смертельное кольцо. Небо сплошь исчерчено огненными трассами. Вот-вот одна из них настигнет их. Но нет! Словно чудом выйдя из-под удара одной пары фашистов, наша пара стремительно бросается в атаку на другую…

«Как быть дальше? По напористости атак противника видно, что он не прекратит бой до тех пор, пока не расправится с нашей парой. Надо выходить из боя, применив обманный маневр», – решает Бельский. Свое решение передает Гучеку:

– Петя! Атакуем эту пару снизу. Как только вывернутся они из-под атаки в сторону, мы с переворота пикированием выходим из боя. Смотри внимательно за маневрами, не отставай!

Маневр удался. Враг своевременно их замысел не разгадал, поэтому они оторвались от него и благополучно вернулись на аэродром. После посадки Бельский подошел к своему ведомому. Он… плакал. Бельский и сам волновался не меньше, но, стараясь быть спокойным, сказал:

– Младший лейтенант Гучек, вытрите слезы? Откуда у вас эта слабость? Вы победитель! Вы храбро вели себя в бою!

А затем – уже нежно:

– Петя! Я горжусь тобой. Прости меня, что только теперь я по-настоящему понял тебя…

Этот бой сдружил Бельского и Гучека. В последующих боях они проникались друг к другу все большим уважением. Дружба росла и крепла. Позже, в сорок пятом, накануне долгожданной победы, когда Бельский впервые за войну не вернулся с боевого задания, Петя, считая, что его командир и друг погиб, написал на своем самолете: «За Ваню Бельского!».

Всего нескольких дней не дожил до желанной победы Герой Советского Союза Петр Гучек. Он погиб под Берлином. На его боевом счету был 21 сбитый самолет. Бельский бережно хранит фотографию с надписью: «Другу и командиру Ване Бельскому, с которым много раз довелось „угощать“ фашистов свинцом. Вспомни, Ваня, „охоту“ за паровозами, „рамами“. У нас будет что вспомнить. Еще повоюем! Спасибо за учебу. От Петра Гучека. Март 1944 г. Черниговка».