Текст книги "Красные финны"

Автор книги: Иван Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

Вода подмыла откосы канала, и сверху к воде опустился слой чернозема; переплетенный корнями, и висел он отвесно, как ковер. Под такой «ковер» я и угодил. Воздух там был, и за корни держаться можно было. Только темно и вообще убежище мрачное.

Спустя некоторое время, с час, может быть, улавливаю людские голоса. Меня, наверное, ищут. Но они прошли другим берегом и моего попискивания не слыхали. Выбираться надо было самому, пока окончательно не остыл, и пришлось ужом пролезать под этот чертов ковер. Все получалось хорошо. Автомат только мешал, болтаясь между ног. Тоже мне техника, импортная уродина!

На поляне, в километре ниже по течению, застал моих пограничников и с ними несколько гражданских лиц с баграми. Без шлемов, мокрые и подавленные. Моему появлению обрадовались необычайно:

– Значит, вы не совсем утопли, товарищ начальник?

– И я так думаю. А бат где?

– Нету бата! Когда вас из него выбросило, мы бат остановить хотели – но он перекинулся и дальше пошел без нас. На Аргуни уж, наверное… А людей позвали, чтобы баграми шукать у кустов, или, может, где труп появится…

– На заставу побежать хотели, чтоб искали тоже… Но как там скажешь, что начальника почти у самого дома утопили…

Ближайшее селение – Кудеинский прииск. Но туда надо было бежать назад. До Мальков немного подальше, но – к дому. И мы побежали в Мальки.

Повезло! Суббота оказалась, банный день. Крепко попарились и высушились. Ночью приехали в Усть-Уров. Здоровые, счастливые и хмельные. По такому поводу кто же от доброй чарки отвернется.

Операция завершается докладом об ее окончании. Такой доклад командование требовало и от меня. Но я чекистско-войсковыми операциями раньше не руководил самостоятельно и таких докладов не только не писал – я их никогда и не видывал! Составить такой доклад, следовательно, я не умел.

Мой начальник помог бы, но ему отпуск по графику дали. И я не хотел, чтобы он задержался – за ним в отпуск моя очередь.

Сидел и писал этот отчет между множеством других дел, более важных уже хотя бы тем, что они были делами сегодняшнего дня, а события в верховье Урова – день вчерашний. Хотя мой доклад и приняли, но еще через пару лет уже другой начальник и более высокого ранга за этот доклад меня отхлестал:

– В архиве роюсь, нити ищу. Ваши писания мне тоже попались. Недоволен я вами, товарищ Петров, недоволен! Какой материал вы погубили! Изюминки в них нет, понимаете – и з ю м и н к и!

Писалось, действительно, тяжело. Сама сущность однословно не давалась. Назвать бы кулацким мятежом, и был бы готов остов всей конструкции. Но не мог я так, даже ради той изюминки не мог.

Там, на Урове, все переплелось. Было кулацкое и, как всюду, в эсеровской упаковке. Троцкистское было, знакомое давно. Они, троцкисты, подносили антисоветские «идеи», выработанные более могущественными силами, и лишь наклеивали на них свой товарный знак. Это они силились показать советскую деревню, поддерживаемую могущественным пролетарским государством, как скопище рыбачьих лодок, и потом внушали доверчивым людям:

– Из этих лодок нельзя построить морского корабля!

Броско получалось. Может быть, и красиво. И – ложно!

Японское тоже было, шпионское и императорское.

Но все это лишь одна сторона событий, одна сила. Более подготовленная вначале и более активная, но – не единственная!

Была и другая сторона, другая сила, и в таком сложном переплетении я ее встретил впервые. Сила эта – пассивная вначале, а затем казаки все более активно сопротивлялись планам вражеского руководства. В какой-то мере казаки были застигнуты врасплох новым в селах и тем, что взамен этого нового сулили. Старое было еще дорогое, понятное, и казаки уступили уговорам. Они даже участвовали в нападении на Ильинский пограничный пост, хотя – это надо признать – особого усердия в схватке с пограничниками не проявляли.

Опомнились они потом. Не допускали убийств и грабежей и мучительно искали путей возврата. Тут подоспели мы, и наше преследование и наше «Обращение к казакам» завершили дело.

Как-то, позже уже, Попов говорил:

– Как это все сложно! Не просто революция и ее враги, не просто – «кто не с нами, тот против нас».

– Сложно, говоришь? И мне сложно, очень…

Мятеж на Урове подготавливался давно, и еще тогда Максима Петровича намечали в подставные руководители. В подставные, не больше. Он обладал такими личными качествами, которых начисто были лишены организаторы антисоветских авантюр – смелостью, волей и имел честное имя. Вначале удалось поссорить его с органами власти и якобы от их имени нанести ему удар по самому уязвимому месту – по боевой славе этого партизанского сотника. Проживая по отдаленным зимовьям, эмиссары белых центров месяцами обрабатывали его посулами, уговорами и угрозой. Им же, используя связи в советских сферах, удалось направить наши усилия по ложному следу.

Справедливость требует сказать, что именно Максим Петрович не допустил убийств и грабежей в первый день выступления, какой при мятежах обычно бывает наиболее кровавым.

– Казак я и я с казаками. Обижать их не позволю. А что же получается, граждане хорошие, если казак на казака пойдет?

Может быть, подлинные организаторы в тот день особенно сильно на убийствах и не настаивали, не торопили:

– Пусть ватагу на Илью поведет. Тут его заменить некому, Но когда его руки в крови будут, нашим станет, или мы его к ногтю.

Так бы, конечно, и получилось. Дальнейшее падение прервала смерть, рикошетная пуля и граната пограничника. Ватага осталась без командира, и после неудачи в Илье «высокие представители» скрылись в притонах Харбина и Шанхая. Дело – полагали они – было сделано.

Изловить истинных руководителей мятежа нам не удалось. И все же главное было сделано и нами. Мы встали между казаками и их врагами и не допустили истребления советских людей. Не воплотились в действительность зловещие планы врагов о подведении советских людей под удары наших же карательных органов. По событиям на Урове никого не вызывали, не допрашивали и не преследовали.

Об этих событиях писалось в журнале «Огонек» в 1933 году. Рассказ ли был или очерк, сейчас уже не помню. Название память сохранила – «Ильинский пост».