Текст книги "Красные финны"

Автор книги: Иван Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Не совсем так, – возразил мне уже москвич. – Не только на станцию доставить. Надо, брат, еще билет в кассе взять и посадить именно в тот вагон, который мы вам укажем.

Мне оставалось принять это к сведению и исполнению.

– Нужно еще, чтобы моей заставы без меня и моего согласия не проверяли; налетят внезапно и все дело провалят…

Заключение Мессинга было коротко: «Подумаем и решим. Этот небольшой пакет – в конверте без печати – передадите тому, кто придет на ваш вызов, и постарайтесь изучить его поведение. Потом доложите мне».

Не все я понял. Мудрено все это, и черт знает для чего? После подумал: может быть, у разрушенной лесопилки попытаться? Там мыс острым углом выходит на финскую сторону, и контрольная тропа его минует. Дальше все лесами… Идея заманчивая! Надо только хорошо все взвесить. А пограничники? Как быть с ними? Неподвижные наряды назначать? Это идея! Не снимутся без команды и места менять не будут. Можно оставить себе свободную полосу метров 500—700, легко можно. Следы? Но это ерунда вовсе! Сам за час ликвидирую. А время? Тут трудно: уходить придется на всю ночь А ведь я почти всегда круглосуточно бывал на заставе. Уйду на ночь – заметно будет. Хотя, кажется, тоже окошечко есть. Побыть на заставе суток двое, посидеть в наряде с пограничниками и сказать потом: «Устал, товарищи. До утра не ищите. Спать хочу». Поверят? А почему бы нет! Ведь это будет у всех на глазах, все увидят, что не спал я. А спать когда? Вот это – проблема… Словом, пока добирался до заставы, какой-то план созревал, и в основном верный. Так потом и пошло. Только времени на сон найти не мог. Этот вопрос так и остался не решенным до конца…

Помощника мне нашли как раз такого, как я просил, и помех с его стороны я не ощущал. А комендант Александр Кольцов энергично и деятельно опекал мою безопасность в нашей собственной среде, в мои дела он не вмешивался. Добрым товарищем и хорошим другом был для меня мой начальник Александр Кольцов!

В определенный день воткнул я палку в землю перед кустарником и этим дал вызов. Не прямо ее поставил, а с наклоном по часовой стрелке, так, что она и время, желательное мне, показывала. Более или менее точно, с 22 до 23 часов. Толковое изобретение получилось, не мое – «Косого». Мастер он был на такие комбинации, знаток своего дела. Палка служила сигналом и после выхода «Косого» из игры.

На сигнал явились два человека. Пароль они знали, и я вручил пакет. Знали они и о моем повышении в ранге. Никаких заданий не давали, и «формальности» отпали сами по себе. Только пожелание высказали, почти просьбу: «В случае крайней необходимости, не откажите помочь». Согласился, разумеется: «Какой тут может быть разговор, пожалуйста!»

Поведение финнов, каким-либо образом связанных с нашей операцией «Трест», требует пояснений. Встречи я имел с безымянными лицами из финнов и видел их только в штатской одежде. Никаких должностей, никаких званий, даже фамилий они не называли. Первого финского офицера в военной форме я встретил много лет спустя на съемках фильма «Операция «Трест» в Серебряном Бору. А раньше, на границе, встречался только со штатскими. О том, что это были финны, мог судить по их чистой финской речи. А о том, что они еще и представители властей, – по интонации их разговора. Если бывали при этом и третьи лица, например русские монархисты, – финны исчезали. Словом, они старались держаться в тени. Так всегда! И сам господь бог не доказал бы участия финских должностных лиц в этих делах.

Джентльменское соглашение о моем особом положении выполнялось точно, за редкими исключениями. Но такая и была договоренность – вызывать в случаях крайней необходимости. Помню, как-то раз вызвали неожиданно. Вижу – двое, опять в штатской одежде. С одним встречался раньше. По слухам, капитан разведслужбы, но за точность не ручаюсь. Просили выяснить, не задержан ли нашими пограничниками агент финской разведслужбы? Сообщили его фамилию и приметы. Я, конечно, обещал это сделать и утром выехал в Ленинград. Поехал через Сестрорецк. Там, в штабе отряда, содержались и арестованные. Задание могло быть и проверкой, и не исключалось, что за мной следили. Походил я по разным службам штаба, помаячил там и по узкоколейке смотался в Ленинград.

Мессинг оказался на месте. Выяснилось, что такой финский агент задержан. Точнее – один из задержанных в Сестрорецке имеет схожие приметы, и Мессинг поручил Шарову написать для меня ответ финнам. Переводя ответ Шарова на финский язык, я обнаружил там такие подробности о задержанном, которых бы начальник заставы в штабе отряда узнать никак не мог. Я отказался от передачи такого текста:

– Вы же меня угробите, товарищ начальник. Где бы я такие подробности мог узнать? И для чего они финнам?

– Я угроблю? – вскипел Шаров. И не миновать бы мне очередной головомойки, если бы не зашел Мессинг. Он скупо, как всегда это делал, отчитал Шарова.

– Можем надеяться, товарищ Шаров, что сами финны знают место рождения и семейные неполадки своих агентов. Им нужен только ответ: задержан ли их агент или нет.

Обратно я ехал тоже через Сестрорецк. Пешего хода в этом случае у меня прибавилось, но выигрыш мог быть куда большим. Если за мной следили, то пусть знают, что целый день я торчал в Сестрорецке!

Через некоторое время я вызвал тех двух финнов и сообщил им, что очень похожего человека в Сестрорецке видел. Арестован он. При мне его выводили из штаба отряда в арестное помещение. По всем признакам – он! Более подробно узнавать побоялся.

Финны меня поблагодарили, хотя это сообщение едва ли их обрадовало.

Ко мне финны относились корректно и с большим пониманием. Мое непременное требование предоставлять мне каждый раз по двое-трое суток для подготовки границы перед тем, как принять от них людей с целью переброски на станцию железной дороги, воспринималось как должное. Действительно, переброска людей через границу – дело сложное, опасное и требует подготовки. Мне же время нужно было для того, чтобы сообщить Мессингу о предстоящем приходе «гостей».

По-видимому, мое «окно» выполняло не только задание центрального руководства, но обслуживало еще и ленинградское ответвление «Треста», и людей поэтому проходило через него довольно много. Были разные. И опасные враги и пустышки. Проходили также и свои. О том, что будет переходить границу свой человек, меня не информировали, и эти свои едва ли знали о моей настоящей роли. Словом, тайнами мы не разбрасывались.

Многое улетучилось из памяти, но некоторых из тех, кого мне приходилось перебрасывать через свое «окно» за границу, помню. Одним из них был капитан первого ранга царского флота. Жил он в Финляндии. Фамилии его я не запомнил, да и вообще фамилий они имели великое множество, на любой вкус.

Этот морячок к нам проникал недалеко. Не дальше Ленинграда. Сегодня ночью, положим, шел к нам, завтра – обратно. Помнится, что моряк плавать не умел и боялся водоема размерами чуть больше стакана. Если он следовал к нам, мне приходилось переправляться через речку дважды: туда и назад. На том берегу надо было раздеть его и обвязать веревкой. Потом перетянуть веревкой, как бревно. Одежду через речку переносил я. Если же он шел от нас в Финляндию, то все делалось в обратном порядке. Раздену его, прицеплю к веревке и тяну. Оружие он имел, но враг был не опасный – так, пустышка.

Чтобы показать могущество, – как мне объяснили, – белого подполья в России, от имени которого якобы действовал «Трест», показать, что «Трест» все может, решено было перебросить через границу двух лоботрясов, родственников каких-то влиятельных или «великих» русских монархистов. Один приходился племянником Врангелю, другой чей-то брат. Прошли они через мои руки с большим перерывом Может быть, даже с годовым: один в 1924, другой – в 1925 году.

О племяннике Врангеля сказали, что он большой трус, тупица и не нужен никому, даже тюрьме. Просили меня в пути побольше нагнать на него страху, чтобы ему было что вспоминать в старости. По-видимому, я перестарался, и в конце пути этот господин мог только ползать. На ногах он не держался. Потом мне рассказывали, что в письме из Парижа он сообщал, что прошел границу с большими опасностями. В моем лице он видел, якобы, очень сурового и сердитого, но осторожного и смелого проводника.

Второй был музыкант, с балалайкой или с каким-то другим инструментом в футляре. Его я пугать не стал. Музыканты народ впечатлительный!

Очень опасным считался Радкевич, бывший гвардейский офицер, лет сорока, наверное. Мне он запомнился куда более сильным и коварным врагом, чем показан в романе Л. В. Никулина «Мертвая зыбь» и кинофильме «Операция «Трест». Физически сильный, расчетливый и очень смелый. Особенно трудно было мне с ним на остановках в лесу, в ожидании прихода поезда. Смотрит, бывало, прямо в глаза и вопросы ставит прямо. И ждет ответа прямого. Такого не отвлечешь призраками опасности и дурачка с ним не поваляешь!

Радкевич выпивал. Был часто пьян. Это действовало и на пользу мне, и против меня тоже. Настороженность его в таком состоянии ослабевала, но росла порывистость действий и шумливость. А они усиливали опасность. Черт его знает, что взбредет в голову пьяному человеку! В особенности ему, не отличавшемуся большой уравновешенностью и в трезвом-то состоянии! Словом, тяжелый для меня человек встретился, тяжелый и очень опасный!

Вот Вознесенский меня особенно не пугал. Конечно, всякий вооруженный враг опасен. Но этот не так опасен, как Радкевич. Его, кажется, мы именовали «Вечным Студентом». Впрочем, может быть и не его…

Двух человек – А. А. Якушева и Захарченко-Шульц – выделяю особо. В моей памяти эти столь различные люди закрепились наиболее четко. Не претендую на абсолютную точность их характеристик, но менять своих суждений о них тоже не могу.

В одной из моих бесед с Л. В. Никулиным, автором замечательного, предельно документального произведения «Мертвая зыбь», я упрекал его за образ А. А. Якушева. Точнее, за то место, где показан Якушев в поединке руководства нашей Госбезопасности с объединенными силами реакции. И Лев Вениаминович сказал, что в создании образа Якушева он уступил советам и просьбам товарищей, фамилий которых он не назвал. По этим настояниям он выставил Якушева на передний план, и это привело к нарушениям масштабов. Он заверил меня, что при экранизации «Мертвой зыби» не допустит повторения этой ошибки. Он сказал, что предупредил «Мосфильм» и сценариста А. Я. Юровского: если его требование «показать Якушева в общей шеренге» не будет учтено, он – Никулин – снимет свою подпись и запретит ссылки на свое произведение. Не совсем уверен, но кажется, что при этом разговоре присутствовал и Александр Юровский. Впрочем, возможно, Он приехал уже позже.

Лев Вениаминович просил представить ему «моего» Якушева, и я рассказал примерно следующее.

Якушев – личность трагическая, находился между молотом и наковальней. Человек, ищущий своего места в схватке великих сил и постепенно все больше и решительнее переходящий на позиции Советов. Но большевистские взгляды он едва ли разделял. Единственным побуждением, заставившим его признать Советскую власть, было стремление не порывать связей с дорогой ему Россией, желание служить ее интересам. Тогда я добавил, что такое заключение вывел из моих бесед с Якушевым, когда еще не знал, что он является секретным сотрудником Госбезопасности, и он, по-видимому, не знал моей роли. Лев Вениаминович согласился с такой оценкой Якушева, по крайней мере, не возражал.

Якушев не один проникал в тайны контрреволюционной организации, и не только он «разговаривал с русским монархическим руководством». И он великолепно понимал силу и возможности чекистов, хотя бы таких, как Артузов, Стырне и Пилляр. Знал он, что есть еще Потапов, Ланговой, Берг, Власов. И не только они!

Великолепный, талантливый артист И. О. Горбачев, создавая свой превосходный образ Якушева, – образ верный и понравившийся телезрителям, – еще больше увеличил разрыв между ним и теми участниками операции «Трест», которые или вовсе потерялись в сценарии, или только обозначены. Это же относится и к воплощению образов таких выдающихся чекистов, как Стырне, Пилляр, Артузов, «создавших» Якушева и руководивших им внимательно, бережно и властно.

Впрочем, я признателен Игорю Олеговичу за то, что его Якушев только одной сказанной им фразой – «Аресты были?» – уже сохранял «моего» Якушева.

Познакомили меня с Якушевым довольно своеобразно. Я уже знал его, как «опаснейшего и умного врага», но настоящее знакомство мое с ним состоялось в кабинете Мессинга. Станислав Адамович был один. Правда, у самых дверей кто-то сидел с газетой, но я не обратил внимания-кто. Впереди, за столом, я увидел моего начальника, самого Мессинга, и, разумеется, обратился к нему.

– Расскажите, Вяхя, что за человек, которого вы утром доставили из Финляндии? – спросил Станислав Адамович.

– Он уже проходил, – ответил я. – Лет под пятьдесят ему. Вежливый очень и внимательный. Ничего не спрашивает и, по-видимому, переходов через границу не боится. За моими действиями не следил. Задумчивый какой-то…

– Водкой от него не попахивало?

– Слабый запах был. Но пьяным я бы его не назвал.

– Как по-вашему, не разгадал он вашей роли?

– Не думаю. Я бы заметил беспокойство. Все было очень правдоподобно сделано.

Едва только я ответил на вопросы Мессинга, как слышу, кто-то за моей спиной складывает газету, и у стола появляется этот «опаснейший и умный враг» – Якушев! Было вначале неловко. Потом посмеялись. Якушев сказал, что моя информация верна, добавить он ничего не имеет. Все поставлено солидно и правдоподобно.

Захарченко-Шульц, в те годы обычно Шульц-Стешинская, в моем понимании осталась несколько иной – ниже, чем ее образ, созданный потом Л. В. Никулиным в «Мертвой зыби», и уже совсем иная, чем в телевизионном фильме «Операция «Трест». В связи с этим вспоминаются слова Льва Вениаминовича Никулина:

– Приехал ко кое один знакомый, бывший эмигрант. Он атаковал меня за образ Захарченко-Шульц. «Как могли вы показать Марию Владиславовну такой? Она у вас и двух мужей имела! И это пишете вы, серьезный писатель! Она ошибалась, но была святой женщиной, великой патриоткой. Такой ее знает весь западный мир».

На мой вопрос: «Не сказали ли вы, Лев Вениаминович, тому приятелю, что она себя еще и за Вознесенскую выдавала?», Никулин со свойственной ему добротой и мягкой иронией ответил: «Не стал расстраивать. Никакого смысла…»

В итоге создалась целая галерея образов Шульц, от женщины с ожерельем на шее до психички, не расстающейся с манящей ее веревкой. Вот мое представление, сложившееся в результате многих встреч с нею, моего миропонимания и рассказов моих руководителей.

Патриотка России, она вступила в гвардейскую кавалерию царя и на фронтах первой мировой войны заслужила, – какими подвигами, уж не знаю, – четыре «Георгия». Потом она – ротмистр белой армии по части карательной. Бегство из страны. Патриотизм улетучился, стерся под могущественными жерновами истории, и стала Шульц падать все ниже и ниже, превратилась в садистку, наслаждающуюся страданиями всех этих пролетариев и мужиков, захвативших Россию, Россию ее дяди и монарха. Теперь она уже не жалеет музейных ценностей. Какое значение они имеют? Наплевать на них! Веревок, виселиц, взрывчатки, крови ей надо!

Шульц – женщина средних лет. Хорошо сложенная, с красивым лицом, только немного зеленоватого оттенка. Одевалась со вкусом, но скромно, под сельского врача. И саквояж в руке носила маленький, рыжий, как у врачей тех лет. И инструменты в нем. Но не медицинские, а те, которыми отправляют на тот свет. Таких «инструментов» у нее всегда было много. Малюсенькие – в руке, под перчаткой. Покрупнее – в кармане пальто и совсем внушительное оружие-в саквояже. Не скрывала их. Бравировала: «Холоп! Не балуй!» Трудно было с ней, тяжело очень. Переходила границу часто. Предупреждали меня: «Садистка, умная и храбрая. Стреляет при возникновении малейших сомнений. На местности ориентируется отлично. Не боится пеших переходов, водных преград и холода. Внушайте ей доверие к себе. Осторожно только, очень осторожно! Уничтожить ее нельзя. Пока нельзя. Нужна она нам. Потерпите! Придет время, и мы ее накажем. Строго придерживайтесь избранного вами образа поведения – молчаливый, медлительный и упрямый финн. Угодливый холоп на финской территории. На нашей – тут вы свою шкуру спасаете – превращаетесь в еще более молчаливого, угрюмого и властного».

Так со всеми. С ней еще более строго.

Доставляя ее от границы к станции, местами еду по обочинам дороги, шагом только – «опасно тут!» Запрещаю курить и разговаривать. Холоп я, но, спасая свою шкуру, показываю зубы. Тут я отвечаю, тут я решаю и подтверждаю это действием. Слезаю, например, с подводы и веду коня в лес. На тревожные вопросы: «В чем дело? Что случилось?» – не отвечаю. Неторопливо привязываю коня, отпускаю чересседельник и уже после, как бы неохотно, говорю: «Рано». Через минуту-другую поясняю: «До поезда четыре часа. Ждать надо». Взведенный маузер держу в руке или на коленях. Другим браться за оружие запрещаю. «Вам сидеть – я действую».

Трудно было со всеми. С Захарченко-Шульц – в особенности. Примешь, бывало, ее с наступлением темноты, а езды не более часа. Значит, надо много часов провести с ней в лесу, и часов очень трудных. Проверяла всегда, всегда внезапно и каждый раз по-новому:

– Вам подарок от наших друзей. – И подает портсигар. Большой, красивый. Из толстой рыжей кожи, отделанный золотом – Нравится?

– Красивый! Дорогой, – говорю, – наверно. – И возвращаю.

– Вам в подарок…

– Ненадолго.

– Не поняла. Что – ненадолго?

– Меня, говорю, хватит ненадолго. Где бы я такие вещи мог достать? Думать надо!

Ей ничего не оставалось, как согласиться:

– Да! Не учли мы этого. Эх, как хорошо, что вы это учли!

Если бы я взял «подарок», сразу бы выдал себя, показал бы, что не боюсь разоблачений. Стало быть, не холоп, а сотрудник ЧК.

О моем поведении думали и решали не одни мои зарубежные «друзья». Думал Станислав Адамович, думал Владимир Андреевич. «Жадность к деньгам показывайте, но никогда ничего не берите. Даже спичек не берите! Пусть на ваше имя в зарубежный банк вкладывают, как можно больше в банк! Чтобы там вам иметь капитал, куда вы за деньгами никогда не пойдете».

Как-то во время переезда на станции опрокинулись наши санки. Маленькие они были, старинные. Господин или госпожа сидели впереди, а ездовой сзади, на продольной дощечке. Вылетели мы в сугроб, Захарченко и я. Посмеялись и поехали дальше. В лесу ожидали наступления темноты, сидели часа два. Она тихо вела беседу, я отвечал на самые неожиданные вопросы. Словом, все как обычно, в норме. Потом по дозорным тропам пробрались к контрольной полосе, а по ней в сторонку метров сто и дальше, в центр можжевельника – к границе. Тут она была молодцом, лишнего следа не оставит! И вдруг, на самой границе, опять неожиданность:

– Назад поедем. Вы сани опрокинули, и мой пистолет из кармана выпал. Поедем искать. Найти надо! – настаивает Захарченко.

– Назад не повезу! Пограничная полоса не для прогулок, – отвечаю я. Понимаю: не дура, чтобы пистолетами разбрасываться, да и сама назад не поедет. Очередная проверка, не более.

Она настаивала и грозила. Сдалась только после моего категорического заявления о том, что брошу все и убегу в Финляндию. Я не скрывал от нее, что боюсь ее, как провокатора, и если что – удеру в Финляндию. Уже потом, через некоторое время из Москвы сообщили: Захарченко-Шульц писала из Парижа, что «основательно проверила «окно». Все там хорошо. Оно в руках осторожного и упрямого человека».

Последний раз через мое «окно» она прошла за два-три дня до перехода к нам С. Дж. Рейли. Не просто прошла-еще раз проверила. За день или за два до этого в Финляндию проследовал Радкевич. Тоже проверял, конечно. «Окно» выдержало эти проверки. И еще бы не выдержать! Оно было результатом усилий таких выдающихся чекистов, как Мессинг, Стырне и Артузов!

Со слов Стырне и Артузова мне удалось проследить до конца жизненный путь Марии Владиславовны Захарченко-Шульц-Стешинской-Вознесенской. Фамилию ее, из-за чрезмерной многоступенчатости, Артузов сократил наполовину, даже больше.

Ее столь нашумевшая попытка взорвать здание ОГПУ на Лубянской площади в Москве, о которой «даже в газетах писали», была только мистификацией. Хорошо разыгранной, безопасной и, можно полагать, унизительной для ее самолюбия. И тут, в который уже раз, она шла на поводке.

Гибель ее лишена романтики. Рядовая, как у всех активистов службы БС – бендеровцев. Она и принадлежала к ним, по крайней мере, духовно.

Гонялся и я за ней в эти последние ее дни. Моя группа ожидала ее в районе Нового Поля, у западного «окна». Не дошла она до нас. Зирнис перехватил.

Мое понимание Захарченко-Шульц – всего лишь одно из многих и различных суждений о ней. Впрочем, я и не претендую на его непогрешимость.