Текст книги "Красные финны"

ОПЕРАЦИЯ «ТРЕСТ»

НА ГРАНИЦУ

Началось все, как обычно, с напутствия. Последний совет начальника школы Александра Инно: «О прибытии в часть постарайтесь доложить как можно лучше! Шероховатости в знаниях бывают. Но и будущие ваши начальники в частях не все знают. Меньше вас, наверняка. И такие шероховатости, как у вас, обнаруживаются не сразу, а постепенно. Но к тому времени обнаруживаются и подлинные знания. Первое, что в частях видят – это ваше представление командиру о прибытии. Оно запоминается, и по нему судят».

Хороший совет, дельный. Первое впечатление оседает в памяти, но судить по нему… Впрочем, лучше посмотрим, как вышло.

Управление пограничного пункта – на втором этаже деревянного особняка. В первом – магазин сельской кооперации. Маленький магазинчик. По здешним условиям – с широким ассортиментом товаров для жителей села: иголки, нитки, соски малюткам, керосин и колесная мазь. Тут же непременная в те годы изба-читальня. Без избача. Поселок маленький – избач не положен!

Направляюсь на второй этаж. В большой комнате – несколько человек, кто стоит, кто сидит. Молодые еще, не старше меня годами. Только один уже пожилой, лет под пятьдесят. Сидит на столе. Видно, и есть мой начальник. Потом оказалось – помощник начальника, Бомов. Он был в гимнастерке с «разговорами», остальные – кто в чем. Шла веселая, оживленная беседа. В комнате темно от табачного дыма и не очень-то чисто. На полу окурки, в углу – куча мусора, заслоненная метелкой.

Мое «образцовое» представление произвело не совсем тот эффект, на который я рассчитывал. Орлов, начальник пограничного пункта, в дальнейшем комендант участка, сказал:

– Ты, дружок, не кричи. Глухих тут нет. И козырять брось! Коммунист я с дореволюционных времен. Видывал эти шутки и не терплю. – Не зло он это сказал, по-товарищески, в порядке доброго совета.

– Эх, Эдуард, там ихние благородия так научили, – заметил Бомов.

Вообще Бомов, как я потом убедился, – ехидный старикан. Не злой, но язвительный очень.

Правильно говорил начальник нашей школы: первое впечатление оседает в памяти. Только оно часто бывает ошибочным. Так и со мной получилось. Настороженность чекистов-пограничников к моей армейской выучке, к армейским порядкам вообще была наносной. Стерлась она быстро. С Орловым у меня вскоре установились очень хорошие отношения. А командир он оказался строгий. Бывало, даже за окурок на крыльце делал замечание, и я стыдливо оправдывался: «Виноват, товарищ комендант, не заметил. Приму меры». Если он попадал на занятия, то настойчиво допытывался: «Почему штык имеет ребристую поверхность? Где находится антапка?»

Хорошо помню мою первую заставу, тогда еще – кордон. Заставами они стали именоваться с мая 1924 года. Это была одна маленькая комната. Нары вдоль стены. Столик, сколоченный из патронных ящиков, стоял у единственного перекосившегося окна, возле двери – плита для варки пищи, она же обогревала комнату. Ни телефона, ни кабеля. Пограничная дивизия, уходя, захватила свои средства связи. Табельные – не оставишь! Никакого транспорта, никаких запасов, даже кладовых на кордоне не было. Одним словом, вышли на границу налегке.

Устава пограничной службы мы еще не имели. Всунул мне Бомов подшивку приказов и наставлений:

– Бери! Ничего в них толкового нету но иметь обязан. Береги, секретные.

В числе других бумаг была копия инструкции, утвержденной еще С. Ю. Витте для пограничников его эпохи. Запомнилось одно любопытное требование: кордонную книгу, – в ней записывались все наряды по охране границы, всякие происшествия, случившиеся за сутки, и замечания посетивших кордон начальников, – надо было хранить припечатанной к полу, на шнурке. Это для того, чтобы ленивые начальники не могли затребовать представления книги к себе для росписи без отрыва от собственной кушетки. Хорошо знал граф свои кадры. Обращало внимание и такое требование: солдатам-пограничникам после демобилизации из армии запрещалось проживание в пограничной зоне. Недоверие полное и публичное!

Бедная была страна, и мало она могла дать своим пограничникам. Орлов где-то нашел и дал нам старый телефонный аппарат, стенной, фирмы Эриксона. Но без кабеля – не нашлось его. И пограничники, как бы между делом, сами изготовили провод, раскрутив двухжильную колючую проволоку. Не из легких такая работа, если учесть, что из инструмента мы имели только штык и отвертку.

Сигнальных приспособлений и контрольных полос на границе не было, да и проложить эти полосы мы не могли: вся земля находилась в частном пользовании. Но выход нашли. В лесных массивах стебельки травинок связывали вершинами одну к другой. И так на протяжении многих сотен метров. Местами даже по два-три ряда. Получалась совсем неплохая контрольная полоса! Внимательно, метр за метром, осматривали береговые откосы – изучали, какие следы на них оставляет нарушитель.

Петроградское направление, в особенности на его лобовом, белоостровском участке, было наиболее напряженным. До города – меньше сорока километров, а до его оживленных пригородов – Левашова и Парголова – неполных двадцать. И все лесными массивами. Не заметил вовремя или не задержал нарушителя, значит, вовсе его упустил. В Петрограде уже не найдешь!

Вражеские агенты – шпионы и диверсанты – прорывались через границу группами по нескольку человек, хорошо обученные и хорошо вооруженные. Перестрелки с ними были довольно частым явлением. Били мы, попадало и нам. В одной такой схватке, в частности, получил ранение комендант участка Орлов.

Нарушители пытались заниматься и контрабандой. Наши законы были крайне мягкими, и они этим пользовались. Лиц, пойманных с контрабандными товарами, если шпионских и диверсионных связей установить не удавалось, всего лишь выдворяли из страны. Даже такая формула существовала – «неквалифицированная контрабанда». В большей части она служила своеобразным зонтом, прикрывавшим шпионские и диверсионные связи врага. От нас пытались выносить произведения искусства, изделия из золота, серебра и слоновой кости. Скупали, платили червонцами, чаще фальшивыми, зарубежного изготовления. Нэповская буржуазия Петрограда предъявляла свои требования на дамские часики из американского «золота», на пудру «Коти», кружева, кокаин. Враг широко использовал беспечность некоторых наших хозяйственных руководителей и издательских работников. Государственные объединения издавали подробнейшие рекламные справочники со всеми данными: номенклатурой продукции, характером оборудования, мощностью предприятий, численностью их персонала. Даже адреса и номера телефонов руководящих работников указывались. Такие справочники продавались в киосках в неограниченном количестве. По ним легко можно было установить темпы развития той или иной отрасли хозяйства и направленность экономических усилий страны.

– Удобно очень, – заявляли задержанные. – Сколько бы труда надо было потратить, чтобы все это узнать! И риск большой, и накладисто тоже. А шпионажа не докажете. Все в киоске приобрел. Нелегального ничего нет. На память себе приобрел, может быть.

Знали мы, о какой памяти идет речь, понимали. Отбирали эти «памятные» справочники и выдворяли из страны их владельца. Больше ничего!

В мае 1923 года Англия предъявила нашей стране ультиматум, известный как «нота Керзона». Она грозила нам захватом и уничтожением наших судов и другим,. насильственными мерами. Мы еще не забыли коварства англичан, помнили их хватку. Понимали, что это очень серьезная угроза, и отвечали на нее всеми нашими силами и средствами. Много было напряженных дней и бессонных ночей. Очень много! На охрану границы выходили всей заставой сразу, на пять-семь дней. Захватывали с собой и телефонный аппарат, чтобы им не пользовались без нас и во вред нам. Больше ничего стоящего мы и не имели.

Днем охраняли границу парными нарядами. Один поднимался на дерево и наблюдал. Другой отдыхал под деревом и доставлял товарищу еду. Потом менялись местами и обязанностями. Ночную охрану несли одиночными нарядами. Так обеспечивался более широкий фронт охраны.

В один из таких дней в Старый Белоостров на машине приехал Залуцкий, член ЦК партии, в дальнейшем видный троцкист. Орлов просил его хотя бы очень коротко информировать командиров-пограничников о возможном дальнейшем развертывании событий в связи с нотой Керзона. Залуцкий согласился. Узнав потом, что собралось всего человек десять, обиделся и выступать не стал:

– Это мне выступать перед десятком человек? Вы что, шутите? Я сюда на отдых приехал, в леса. Имею же я право на воскресный отдых.

Да, право на отдых он имел, и мы разбрелись по своим заставам, тоже в леса. Но только не на отдых…

Менее чем через год не стало Владимира Ильича Ленина. Ильич долго и тяжело болел. Со все возрастающей тревогой каждый день ждали бюллетеней о состоянии его здоровья. Ждали их и боялись…

До полуночи я был на границе. Стояли сильнейшие морозы. Теплой одежды мы еще не имели, и в такие холода от командира требовалось показать бойцам личный пример выносливости Устал я и продрог. Спать, однако, не хотелось, и я пошел на заставу. В это время пограничник Исаков, – потому и сохранилась в памяти фамилия молодого рабочего Сестрорецкого завода, что видел я его в ту незабываемую ночь, – принимал телефонограмму. По тому, как он переспросил: «Что? Ленин?!», – и по выпавшему из его рук карандашу я понял, что случилось непоправимое, хотя страшные слова и не были сказаны.

Сидели молча. Никакого митинга или беседы. Не лезь в чужую душу!

В помещении происходило что-то непонятное, невиданное ранее. Уставшие, невыспавшиеся пограничники вставали сами, без команды. Подходили к столу и брали в руки эту телеграмму, которая так и оставалась принятой не полностью. Впивались в нее глазами, может быть, надеясь на ошибку… Поняв, что все так, что нет больше нашего Ильича, молча уходили в морозную ночь…

Пятиминутными непрерывными гудками страна провожала в последний путь своего вождя, учителя и друга. И, может быть, прежде всего – друга, умного, ласкового, сурового. Обнажив головы, стояли мы, пограничники, на обходах. Со станции Белоостров слышались глухие гудки паровозов. Более близкая к нам по расстоянию финляндская станция Раямяки молчала. Там другой мир! Знал я это раньше и понимал. Но сейчас ощущал как-то особенно сильно и с глубокой болью. И на всю жизнь запомнил это молчание…

Может быть, еще никогда раньше смерть человека не вызывала столько слез и горя Но эти траурные дни были и великой школой, и мы вышли из нее более зрелыми. Мы познали в себе силу. Силу и ответственность. Не только мы, коммунисты. В партию вступили сотни тысяч новых членов, лучших людей. И долгие годы мы их так и называли – «коммунисты ленинского призыва».

КРУТОЙ ПОВОРОТ

В апреле 1924 года меня внезапно отозвали на учебу. Послали на Фарфоровский пост. Тоже под городом, только на противоположной стороне, в направлении на Москву. И уже не под Петроградом, а под Ленинградом. Недоумевал, почему послали именно меня? Особенных замечаний от командования не имел и по подготовленности и военной службе превосходил многих других. Потом махнул рукой: начальство лучше знает!

Здесь захватывающе интересными и поучительными были беседы и лекции Шидловского, бывшего начальника розыскной полиции столицы Российской империи. Привлекали внимание еще и собаки. Овчарки и доберманы разные, большущие и злые. Всю жизнь я собак остерегался и по возможности избегал встреч с ними. Маленькие песики еще куда ни шло! Но и у них тоже в опасной близости от языка – зубы. Отказался водить собак – не могу. Впрочем, с меня ничего и не требовали. Живи и поживай! Кормят весьма прилично, деньги платят, и город рядом.

Но вдруг – вызов к Мессингу. Мессинг, один из основателей ВЧК, член коллегии, был Полномочным представителем по всей огромной Северо-Западной области. По рассказам я знал, что Станислав Адамович – человек требовательный и суровый. Зачем я ему понадобился? Все свои грешки перебрал, а накопилось их не так уж мало. Занимался так себе, для виду только, и в город самовольно отлучался, собак боялся. Неужели это они, проклятые, меня до Мессинга довели? Не похоже. Для такого разговора есть начальники куда меньше чином. Может быть, у меня на заставе что обнаружилось? Так нет – там, вроде, все было нормально, даже хорошо. Не могу вспомнить ничего заслуживающего внимания. Но раз вызывают… где-то маху, видно, дал…

Пропуск был заказан. Вхожу в кабинет, Мессинг один Вид у него действительно суровый. Принял сухо, невежливо:

– Расскажите о себе все, что помните.

– С чего начинать?

– Как обычно, с начала.

Хорошо он меня знал. Лучше, чем я сам себя. Если забуду что или умышленно утаю мелкий грешок, – напомнит. Знал он и мою учебу на курсах, и самовольные выезды в город, и мое отношение к собакам. Знал он и мою заставу, и меня там. Может быть, для того и отозвал, чтобы без меня проверить, какие следы я на границе оставил? И раз Мессинг знает, то я решил выкладывать все до мелочей. Он слушал внимательно и не перебивал, но вдруг спросил:

– Что вы знаете о контрреволюции?

– Знаю… – Тут я себя знатоком считал. И начал с размахом, но дошел только до Милюкова. Мессинг мягко остановил меня:

– Оставим пока Милюкова. Слыхал о нем одним ухом. Вернемся еще и к нему. – И тут же, в упор: – Лично вы врагов видали? Не по газетам и книгам, а настоящих живых людей? В последние дни таких видели? Или в течение года хотя бы?

Я чувствовал, как горят уши. Ну, ни болван ли! Мессингу о Милюкове! Есть ли у бога еще такие идиоты, или он весь запас дурости на меня одного ухлопал?

Беседа затянулась, тихая и дружеская, беседа сильного и умного наставника с учеником. Старательным, может быть, но еще серым. Однако наставник по плечу не хлопал, не называл Иваном.

Поближе к полуночи один за другим пришли Салынь и Шаров. Как Мессинг их вызвал, я не заметил. Салынь – заместитель Полномочного представителя, выдержанный, немногословный латыш. Шаров – начальник контрразведывательного отдела, нервный, тяжеловатый и порывистый. Впрочем, не он решал. Мессинг показал меня им и сказал несколько слов: «Вяхя, он все знает. Дайте ему номер того телефона. Он позвонит, когда будет время. Договоритесь о встрече».

Так началось мое участие в чекистской операции «Трест».

Первое задание, еще от Мессинга, было простое и странное: выехать ночным поездом в Сестрорецк и там проникнуть, никем не замеченным, в кабинет начальника отряда. Может быть, проверяли, способен ли я хоть на такое? Подобные простые приемы я знал – враги научили и, конечно, еще лекции Шидловского.

Прежде чем идти на поезд, я снял фуражку, завернул в газету, а воротник гимнастерки вывернул и таким образом оказался в типичной одежде простых людей тех лет.

В темном углу станции подождал отправления поезда и сел в вагон уже на ходу. В плохо освещенном вагоне забрался на верхнюю полку и лежал там до прихода поезда в Сестрорецк. Здесь опять укрылся на станции, а когда дежурный по пограничному отряду вышел на охрану штаба, я незамеченным вошел в кабинет начальника отряда. Им был тогда Паэгле, латыш. Очень требовательный и очень добрый человек, честный и знающий. Он ожидал меня. Сказал, что знает о моем особом задании и добавил, что он сам и рекомендовал меня для этого дела. Сообщил еще, что приказ о назначении меня начальником моей заставы уже отправлен, и мы простились.

На заставу шел пешком. Что для меня неполный десяток километров! Только не понравилось мне задание Мессинга. Я спорт любил, и по некоторым его видам – по прыжкам с места, например, или бегу на 800 метров – приближался к союзным достижениям. Мечтал попасть в институт физкультуры. На черта мне шпионы всякие. Уже и план у меня наметился. Буду тянуть время, волынить, и Мессинг отстанет от меня. Так я решил, но вышло совсем по-другому.

Мессинг меня предупредил: «Не торопитесь! Без моего согласия ничего не решайте. Но не упускайте лесосплава. Сплавщики будут переходить за бревнами и на нашу сторону. В их числе много контрабандистов и агентов врага. Упускать такую возможность нельзя».

Сплав леса проходит здесь, в районе нашего участка границы, быстро. Сутки или двое сплавляет одна сторона, финны, положим, а за ними – наши. Так поочередно, через год, начинают, первыми то они, то наши. Рассчитываю, что если пропущу лесосплав, то и это можно объяснить: поздно, мол, прибыл на заставу. Значит, на год дело отодвинется. А там оно, может быть, и забудется. Словом, выход нашел!

Из Александровки остаток пути, всего два с небольшим километра, шел я по дозорным тропам, по-над рекой. По реке плыли бревна – лесосплав начался. Остановил одно бревно, посмотрел – клеймо финское. Обходя небольшой заливчик, образовавшийся из-за подъема воды, я неожиданно столкнулся с финским сплавщиком. Он шел из нашего тыла с багром. Финских бревен в этом заливчике не было, и следовательно, он нарушил границу. Или встречал кого, или провожал? Тут я заметил: у этого финна бельмо на глазу – значит «Косой», необычайно смелый контрабандист, известный мне по местному розыску. И я не задержал его. Мы с ним договорились о завозе в Ленинград контрабандных товаров, когда я найду в городе верных и состоятельных покупателей.

Финна отпустил, а сам – бегом на заставу. Бегло принял ее, назначил наряд на сутки и сразу же – на станцию. Очень торопился с докладом Мессингу о таком необычайном, как мне показалось, успехе.

Позвонил по известному мне телефону. Ответил Салынь. Меня встретили и через какие-то дворы, минуя пропускное бюро и главный вход, провели в здание. Этим путем я потом и пользовался в течение почти двух лет, и получалось всегда так, что и в самом здании я никогда никого не встречал, кроме тех, к которым имел дело. Мессинга в управлении не оказалось. Меня принял Салынь. Тут же был и Шаров. Докладывать не приходилось, и я начал, как Мессинг меня учил, сразу с главного, – сказал коротко: «Я связался с «Косым».

Тут на меня набросился Шаров. «Косого», по-видимому, он хорошо знал, и я получил головомойку экстра-класса! Вначале он посмотрел на меня неподвижными глазами, как удав на кролика, и пошло… И сопляк я, торопливостью и самонадеянностью проваливший дело, и нарушитель прямого приказа Станислава Адамовича о недопустимости каких-либо решений без его санкции. Все в этом же духе и с такой же резкостью. Салынь сидел и молчал. Нельзя было понять, готовил ли и он свою порцию проклятий на мою голову или же не разделял столь бурного проявления чувств. Скорее последнее. В самом разгаре разноса вошел Мессинг.

– Что за крик такой?

– Вот этот сопляк… – начал было Шаров, но Мессинг его прервал:

– Прекратите! Оценки я даю.

Мессинг был суровым человеком, но такому нельзя не верить, и поэтому с ним всегда было легко. Он сел против меня и произнес своим особенным голосом, и властным и каким-то проникновенно-обязывающим:

– Расскажите все, как было, все!

Теперь я действительно рассказал все. Мессинг слушал, не перебивая. Молчали и остальные. Ведь перебивать меня – означало бы перебивать и Станислава Адамовича. А кто бы осмелился на такое!

Я признался: не по душе мне задание. Хотел волынить, пока не откажутся от меня. Встреча была неожиданной, а бельма с большого расстояния не разглядел. Потом уже стало поздно. Если задержу «Косого», значит, навсегда потеряю надежду выполнить особое задание. Отпущу – вызову подозрение у финнов. Словом, я не имел выбора. Разговор наш шел примерно так. «Косой» просил отпустить его. «Я рабочий, и вы рабочая власть. Зачем же вы меня задержите?» Потом он стал говорить, что мы с ним только вдвоем, два финна. Неужели не можем договориться? «Вам, – говорил он мне, – наверно тоже не так уж хорошо на чужбине?» И тут я сделал вид, что сдаюсь. Сказал ему, что притеснять начали нас, финнов. Учился, мол, в академии, и через две недели выгнали. На заставу пока. Не знаю – надолго ли? А у меня нет ни специальности, ни денег. Куда деваться? Тут «Косой» оживился и смело заявил:

– Будут деньги. Быстро и много, и насчет паспорта можно подумать. Поможем. Контрабанду в Питер возить надо, понял? Есть товары – объедение. Мало места занимают, а стоимость чертовская! Кокаин, пудра «Коти», кружева, дамские часики…

– Ну что ж, давай!

– Как так – давай? Ты в Питер поезжай. Покупателя найди, и чтоб аванс для верности…

Так и договорились. Вызов – косо воткнутая палка у кустарника.

Станислав Адамович нашел мои действия правильными. Заметил только, что насчет академии я переборщил. Можно было и пониже рангом взять. Ассортимент контрабандных товаров решительно изменил: не кокаин и пудру, а детскую одежду! Открываем детский дом, а там ребятишки голые. Деньги выдали. Задаток якобы от нэпмана-заказчика.

Потом начался большой разговор. Говорил опять Мессинг, тихо и убедительно:

– Контрабанда – не цель, а путь. О вашей жадности на деньги «соседи» быстро узнают, и они вас найдут. Предложат вам работать с ними против нашей страны…

– Не будут они доверять мне. Я и раньше им…

– Доверять? Много захотели! И для чего вам доверие этих господ? Задания будут давать. Будут требовать выполнения и будут грозить разоблачениями, если надумаете отказываться. А нам только это и надо. С любым их заданием – ко мне, и как-нибудь найдем им ответ. Но в этих делах уже все только с моего согласия. Все!

– Это я понимаю.

Установили мне дополнительный оклад по пятьдесят рублей в месяц и дали номер – четыреста с чем-то.

Выдвинули непременное требование: о моей задаче никто не должен ничего знать Никто! В нужном объеме Паэгле будет информирован Управлением. О связи решили просто: я самостоятельно выезжаю в Ленинград при первой необходимости. Если я буду нужен в Управлении, за подписью Паэгле поступит телефонограмма, запутанная, по каким-либо хозяйственным вопросам, но в ней найдутся и цифры – от одного до пяти – время явки в Управление.

«Косой» ворчал, ломался: «Что это за товар – детская одежда! Много места занимает и стоимость ерундовая». Но деньги есть деньги, он получил «аванс от покупателя-нэпмана» и сдался. «Ладно уж, только поищи покупателя на более стоящие вещи». Так и договорились: пока одежда, а там кокаин, пудра и кружева. Но не понадобились эти вещи. Все пошло, как предвидел Станислав Адамович. На одну из встреч явился не «Косой», а личность новая, с властной речью. Не уговаривал, диктовал: «Контрабанду немедленно оставить. Опасно и малодоходно. Выполняйте нашу волю, и будут деньги и возможность возвращения на родину. О ваших нарушениях советских законов пока сообщать в ГПУ не будем, но если…»

– Я бы с радостью, но что мне делать? – пытался я выразить недоумение.

– Придете в следующий раз. Поговорим. Надо небольшие формальности соблюсти. После будут и задания и деньги.

– Мне сюда денег не надо. Я ж к вам перейду, лучше, чтоб у меня там деньги были в сохранности, – возразил я.

– В банке будут.

– Это хорошо, что в банке. А встреча когда?.. – спросил я и пояснил: – Дело в том, что меня здесь с неделю не будет. У нас соревнования окружные, и я буду в отъезде.

– Вернетесь – выставите знак, – продиктовала мне «новая личность».

Первым же утренним поездом я выехал. Не на соревнования – к Мессингу. Поехал к нему убежденный в правильности моего разговора с тем господином на финском берегу, по-видимому, имевшим прямое отношение к разведорганам враждебной страны, хотя ни своей фамилии, ни должности тот мне не назвал. С фамилиями, как я потом убедился, вообще было довольно свободно – у каждого имелся их немалый запас. Я понимал, что опять нарушил приказ Мессинга – принял решение без его предварительного согласия. Но меня это теперь особенно не волновало. Не мог же я сказать, чтобы ожидали, пока я узнаю решение Станислава Адамовича.

Мессинг, как в дальнейшем и всегда, принял немедленно, был, как обычно, вежлив и сух, но внимателен. По-видимому, таким он и был – вежливым, суровым, и глубоко понимающим каждого человека. После моего сообщения он спросил – действительно ли намечаются спортивные соревнования?

– В Сестрорецке начинаются завтра. Было сообщение и о том, что будут окружные… Я не участвую. Не имел времени на подготовку.

– Хорошо, что так, – сказал Станислав Адамович. – Запомните: никогда не говорите им неправды, особенно в мелочах! Вас проверять будут; мелкие ошибки усилят настороженность врага и могут провалить дело. На соревнования выезжайте. Толкайтесь там, чтобы многие вас видели. На границе не показывайтесь. Мало ли наблюдателей враг может иметь и на нашей территории… Через неделю я вас вызову. Телефонограммой за подписью начальника отряда. Не забыли договоренности о ней?

– Помню.

– Пока все идет хорошо. Доверять вам едва ли они особенно доверяют, но использовать хотят. Не страшно вам с ними?

– Не скажу, чтобы просто было. Но особенно не боюсь…

– Будут еще большие трудности и опасности. Главное – ни при каких условиях нельзя допускать провала. И оружия вам применять нельзя! Продавшись за деньги, вы превращаетесь в холопа, а холопы услужливые и безвольные… Так что играйте свою роль по-настоящему.

– Понимаю.

Были тут и Салынь и Шаров. Они, насколько помню, ничего не говорили.

Однажды дежурный по заставе доложил: «Телефонограмма поступила Не могу ее понять. Каких-то людей к трем часам в отряд!» Быстро назначаю наряд на сутки и выхожу, предварительно предупредив своих: «В комендатуру пойду. Там и телеграмму разберем». Поездка в Ленинград не требовала много вымени. До станции меньше трех километров, а езды поездом до города меньше часа.

В кабинете Мессинга, кроме самого Станислава Адамовича, как обычно, Салынь и Шаров. Из Москвы – Стырне или Пилляр, точно уже не помню. Только не Артузов. Артура Христиановича я позже видал в урочище «Медный завод» и хорошо запомнил. По бородке запомнил и по улыбке, ласковой и настораживающей. Вел беседу со мной, как всегда Мессинг. Он не начальник Управления, а Полномочный представитель. Только он в области решал вопросы от имени и по поручению коллегии. Решал деловито, быстро и окончательно. На этот раз он мне сказал:

– Договорено по всем линиям, что вы переходите от финнов к русским монархистам. – И тут же внезапно спросил: – На границе не показывались?

– Только вчера вернулся на заставу – ответил я. – Ночь на границе сидел, в наряде с пограничниками.

– Вас финны не видели?

– Если сегодня, может быть…

– Финны теперь вами распоряжаться не имеют права. Они только связные, не больше. Но порывать сними нельзя. Если будут отдельные задания – доложите. Разберемся. Через границу будете переправлять людей. Опасных врагов. И туда и оттуда, – предупредил он и опять спросил: – Вы поняли меня?

– Насчет финнов понял. Остальное – не особенно…

– Узнаете постепенно. Пока так: вы продались финнам. Такой линии и придерживайтесь. Финны вас передали русским монархистам и англичанам как бы напрокат. Распоряжаться вами финны не будут. Им это запретили, но они ваши хозяева, и вы сами к ним внешне тяготеете. Таким должен быть образ вашего поведения, – уточнил задачу Мессинг.

– Не могу я людей перевозить. Я ж не один на границе – застава целая и там не олухи сидят, – сказал я.

– Коменданта вам заменили. Он будет вашим зонтом. Вмешиваться не станет. Помочь обязан. Что вам еще надо?

– Или замените помощника или вовсе оставьте одного меня, – попросил я. – Мой помощник умный и энергичный товарищ При нем я ничего делать не могу. Даже с «контрабандой» чуть было не попался…

– Молчать заставим, – скоропалительно бросил Шаров.

– Молчать Коротков не будет, – возразил я. – И не хочу этого. Или я один, или без меня. Или одного меня оставьте, или дайте мне идиота…

– На всех заставах помощники? – спросил Мессинг.

– На всех…

– И вам надо, – заметил он, – иначе непонятная исключительность, настораживающая. Но идиота будем искать. Мир не без оных. Что еще?

– Эти господа будут ходить пешком на станцию или подвода им нужна? – осведомился я.

– А до станции далеко?

– Песчанка близко, но там опасно. Бывают тыловые дозорные Александровской заставы, засады устраивают. Левашово – километров пятнадцать. Парголово еще дальше. Туда удобно, все лесом. И пропуска в поездах уже не проверяют. Если бы иметь хорошего коня и легкую двуколку, то времени немного надо. На прием от финнов полчаса и с час-полтора на езду до станции. Столько же и обратно. На полную ликвидацию признаков перехода через границу нужен еще час. И полчаса, чтобы поставить и почистить коня. Всего часов пять надо, – высказал я свои соображения.