Текст книги "Метафизика возникновения новизны"
Автор книги: Иван Филатов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)
Итак, каким бы не было по форме наше понимание идеи произведения и как бы оно не было растянуто по времени, мы полагаем, что нами все же достигается «понимание». И связали мы его с возникновением интеллектуального чувства удовольствия.
Но не заблуждаемся ли мы в том, что в случае с произведением искусства причиной возникновения самого интеллектуального чувства удовольствия является именно «понимание», а не какой-либо другой фактор. И, как мы уже догадываемся, таким фактором, «конкурирующим» с «пониманием» в части генерирования чувства удовольствия, может быть не что иное как душевное движение наших чувств, возбуждаемых произведением искусства: сострадания, возмущения, любви и т. д. Тогда у нас естественно возникает вопрос: что именно провоцирует возникновение интеллектуального чувства удовольствия:
– просто ли движение испытываемых нами чувств сострадания, любви, ненависти и т. д.
– или все же «понимание» идеи, которую заложил автор в свое произведение.
1. Что касается ответа на первый вопрос, то мы не можем сказать, что именно испытываемые нами чувства могут быть приняты за интеллектуальное чувство удовольствия (удовольствие от «понимания»). Против этого говорит хотя бы общеизвестное обстоятельство: посещая картинные галереи и концертные залы, мы ведь не охаем и не ахаем, не возмущаемся и не умиляемся, не страдаем и не переживаем ни тоски, ни злобы, ни любви, ни ненависти. Мы просто испытываем интеллектуальное чувство удовольствия.
Получается так, что в процессе созерцания произведения искусства наше интеллектуальное чувство удовольствия способно как бы «перешагнуть» через все те чувства, которые может возбудить данное произведение. И, несмотря на то, что чувство удовольствия само по себе непременно связано с движением наших чувств, возбуждаемых произведением, само созерцание произведений искусства может не сопровождаться одновременно возбуждением этих чувств, но оно непременно сопровождается возникновением интеллектуального чувства удовольствия.
Вот почему чувство удовольствия от «понимания» объективной интеллектуальной новизны (то есть идеи произведения) и чувство удовольствия от переживания наших чувств, возбуждаемых этим произведением искусства, это совершенно разные по своему функциональному назначению чувства (о чем у нас уже шла речь ранее): первое фиксирует наличие идеи и свидетельствует о ее «понимании», второе же, вкупе с теми чувствами, которые оно сопровождает, служит вектором наших размышлений и способствует интерпретации идеи произведения на уровне логического, сознательного мышления. И вот почему мы не можем принять возникновение чувственного удовольствия за критерий «понимания» идеи произведения. Таким критерием является интеллектуальное чувство удовольствия, а не то, которое «омрачено» чувственным волнением. (Вспомним еще раз теорию смеха Бергсона, изложенную в Разделе 2.1). Очевидно, вся сложность заключается в том, что интеллектуальное чувство удовольствия не только является следствием «понимания» интеллектуальной новизны, но оно еще и переплетено непонятным нам образом с удовольствием от непосредственного движения самых разнообразных наших чувств.
2. Итак, разобравшись с первым вопросом и дав на него отрицательный ответ, нам ничего другого не остается, как согласиться с тем, что возникновение интеллектуального чувства удовольствия при созерцании произведения искусства свидетельствует о «понимании» идеи на бессознательном уровне. И это «понимание» принципиально не может быть передано на уровень сознания только потому, что последнее не в состоянии понять посредством логики ту многогранную идею, которую «поняло» наше бессознательное. Причина же указанной несостоятельности кроется только в том, что наше сознание не обладает ни соответствующими познаниями, ни надлежащим опытом, посредством которых оно могло бы понять эту идею и оформить ее в однозначно воспринимаемую всеми мысль. Идеи анекдота и даже инсайта приближены к нашей земной жизни, а потому и могут быть поняты сознанием, в то время как идеи искусства – в силу своей неопределенности и многогранности – достаточно далеки от нашей сиюминутной прагматики и сознание не успевает в течение нашей короткой жизни накопить те познания, посредством которых оно могло бы понять идеи искусства. В жизнь вступает новое поколение и все повторяется снова и снова.
Идеи искусства подобны маякам, выступающим в миражном изображении: сколько бы мы к ним ни приближались, они не только от нас отдаляются, но и меняют свои очертания.
Вообще говоря, функция искусства потенциально вариативна по своей природе: те или иные идеи искусства могут быть воплощены в жизнь, а могут быть и не воплощены в обозримом нами будущем. Искусство предоставляет поле возможных направлений, в которых может быть осуществлено развитие Культуры. А когда и в каком виде будет освоено то или иное направление или оно освоено не будет – это уже забота не искусства, а той Культуры, в которую брошены семена искусства. Главное то, что то или иное произведение искусства – это тот светлячок, который своим мерцанием, своей новизной не дает забыть о себе; он – постоянное напоминание о тех возможностях, которые могут быть извлечены и использованы в каком-либо направлении развития общества. Идеи космоса, Природы, атома, души, прекрасного, истины, бытия, сущего, блага, добра, любви, ковра-самолета и т. д., – не они ли являются теми путеводными звездами, в направлении которых человечество осуществляет свое движение-развитие?
Так что Художник закладывает идеи в ту часть нашей жизни, которая именуется идеальной, но которая на самом деле наиболее «материальна», поскольку не живи мы этой идеальной жизнью, у нас не было бы и жизни материальной, так как отсутствовали бы те идеи, которые, внедряясь в нее, создают все многообразие жизни, наблюдаемое вокруг нас. Только многообразие идей способно создать многообразие жизни. И я убежден в том, что существует минимальная «критическая масса» генерируемых идей, при достижении которой развитие общества деградирует, поскольку материально-общественная жизнь «задыхается» в испарениях необновляемой духовной жизни и деятельности. (Не эта ли ситуация наблюдается нами в сфере нравственности, где со времен начала Христианства отсутствует приток каких-либо новых нравственных идей? Об этом же см. Раздел 9.4. «Идеи технические, научные, нравственные…», п. 3).
Итак, усмотрев причиной столь длительного нашего интереса к произведению искусства тот факт, что мы «понимаем» его идею на иррациональном уровне, не понимая ее на уровне рациональном, у нас снова возникает ряд вопросов, разрешение которых могло бы способствовать уяснению нашей позиции по вопросу понимания. Так, например, мы ничего определенного не можем сказать по поводу того, когда мы перестаем – и перестаем ли – испытывать чувство удовольствия от общения с тем или иным произведением и что именно является причиной «увядания» нашего интереса к нему: то ли таковой является «понимание» его сути на бессознательном уровне, то ли наша усталость от постоянной неспособности уяснить ее на сознательном уровне.
Другими словами, можем ли мы сказать, что наше желание общаться с произведением происходит до тех пор, пока мы окончательно не «поймем», не усвоим заложенную в нем идею? Является ли, положим, запоминание (наизусть) понравившегося нам стихотворения основанием нашей уверенности в том, что мы познали его идею? Но как быть тогда с живописным или музыкальным произведением: что мы там понимаем и запоминаем?
Окружив произведение искусства множеством подобных вопросов, мы, по сути дела, оказываемся перед наглухо запертой дверью: ни сознание – с этой стороны – уже ничем нам не может помочь, поскольку, как нам представляется, оно использовало все свои логические возможности; ни бессознательное – с другой стороны – не способно подать нам руки, так как оно исчерпало возможности языков своего общения с нашим сознанием, каковыми были:
– язык интуиции, инсайта, вдохновения и т. д.,
– язык самого интеллектуального чувства наслаждения,
– и язык спонтанно возникающих чувств и желаний (сострадания, ненависти и т. д.).
Что касается языка интуиции, инсайта и т. д., то на этом языке искусство общается с самим художником, но никак не с созерцателем произведения искусства. С нами, с созерцателями, на этом языке оно говорит только в случае, связанном с открытием (или изобретением) новизны научного (или технического) содержания.
Язык же самого интеллектуального чувства наслаждения не раскрывает сути самой новизны, он только фиксирует ее наличие.
И только язык спонтанно возникающих чувств способен подвигнуть нас к рефлексии по поводу их возникновения, а также к интерпретации этих чувств в форме тех или иных идей, но никак не к раскрытию идеи в «чистом» виде. Сама суть произведения искусства доступна «пониманию» только иррациональной частью нашего интеллекта.
Итак, засвидельствованная нами причинно-следственная связь между сознательным пониманием объективно-интеллектуальной новизны и спонтанным возникновением чувства удовольствия была распространена нами с случая инсайта и анекдота на случай с произведением искусства, когда возникновение интеллектуального удовольствия от его созерцания было нами связано с «пониманием» его идеи. И мы, как нам представляется, достаточно обосновано показали как правомерность подобной экстраполяции, так и возможность «понимания» идеи произведения.
С. А теперь нам предстоит привести еще один аргумент в пользу возможности подобного «понимания». И будет он касаться такого феномена творческого процесса, каким является вдохновение.
Вдохновение – это радостное осознание того, что мы все же восприняли нашей душой нечто родившееся в нашем бессознательном и можем принять в наше сознание это созревшее и готовое излиться из нас новое знание, что и случается как в самом состоянии вдохновения, так и в последующее ему время. Сам феномен вдохновения это, скорее всего, некое среднее состояние нашей творческой активности, по одну сторону которого может быть высшее состояние озарения (у художника), а по другую сторону, состояние, когда мы просто осознаем, что нечто в произведении нам нравится, но все же не знаем, что именно (у созерцателя).
Можно сказать, что при вдохновении происходит процесс непосредственной трансляции сути внезапно возникшей идеи произведения с бессознательного уровня на уровень сознания. Если бы у художника не было «понимания» идеи на бессознательном уровне, он бы не мог с такой лихорадочной поспешностью и убежденностью записывать то, что ему вещают Музы. Он даже не допускает каких-либо сомнений по поводу не только истинности и ценности возникшей идеи, но и правильности собственного ее «перевода» с языка бессознательного на язык сознания. Ну, а если художник способен «понять» и даже зафиксировать свою идею в произведение искусства в сознательно-бессознательном акте творения, то почему мы должны отказывать созерцателю в возможности «понимания» этой идеи хотя бы на бессознательном уровне. Ведь чувство удовольствия, как фиксатор наличия идеи, присуще не только художнику в состоянии вдохновения, но и созерцателю в состоянии восприятия произведения искусства.
И вообще, вдохновение, наитие, озарение, интуиция, инсайт и т. д. – это своеобразные «чуствилищные» состояния и акты по обнаружению объективно-интеллектуальной новизны, то есть идей. И наша творческая деятельность по раскрытию этих идей – это и есть процесс понимания, оформляемый либо ученым в новую для нас мысль (научное открытие или изобретение), либо художником – в произведение искусства, либо любителем – в рефлексию по поводу идеи произведения искусства, воздействующего на него возбуждением как интеллектуального чувства удовольствия, так и остальных чувств.
Д. И последний наш аргумент в пользу «понимания» идеи-новизны произведения искусства мы назовем аргументом от мудрости Природы. И построим мы его на одном из различий между научными и эстетическими истинами.
Дело в том, что эстетические истины в одном отношении выгодным образом отличаются от научных истин. И это отличие в том, что для того чтобы понять и почувствовать красоту и изящество какой-либо математической или физической теории, мы должны на достаточно высоком профессиональном уровне разбираться в математике или физике – а то и в том и в другом одновременно, – в то время как чувствование и «понимание» красоты (идеи) произведения искусства дается нам на бессознательном уровне как бы само собой, и нам не обязательно знать все тонкости мастерства художника, поэта, писателя, композитора. Нравится – и все тут!
Исходя из этого, следует учитывать тот очевидный факт, что сознательное постижение какого-либо нового для нас знания – то есть субъективной интеллектуальной новизны – всегда связано с затратой умственных и психических сил. (И об этом мы знаем хотя бы по опыту собственной учебы в любом возрасте). Бессознательное же (спонтанное) постижение объективной интеллектуальной новизны (идеи), наоборот, обходится нам как бы без затраты умственных и психических сил, а в некоторых случаях, например, при инсайте или созерцании любимого нами произведения искусства, – мы даже испытываем чувство удовольствия или эйфории. И в этом весь парадокс творческого мышления и восприятия идеи-новизны. Казалось бы, должно быть наоборот, и все для нас совершенно новое (то есть объективная интеллектуальная новизна) должно добываться с большим трудом, чем познание того, что уже добыто. Так нет же, Природа распорядилась по-своему. И в этом вся ее мудрость: поступи она по другому, человек вряд ли согласился бы постигать что-либо для него совершенно новое таким тяжким трудом, то есть трудом одной лишь сознательной работы мысли. Природа пошла ему навстречу, наделив способностью иррационального мышления, да к тому же мышления продуктивного и доставляющего чувство наслаждения от самого процесса творчества.
Данным обстоятельством мы еще раз указываем на то, что наше продуктивное мышление (то есть мышление, «добывающее» новое знание) и восприятие объективной интеллектуальной идеи-новизны произведения искусства осуществляются не на сознательном (логическом) уровне, а на уровне иррациональном. И чувство интеллектуального удовольствия дано нам Природой не только для того, чтобы мы просто «зафиксировали» наличие, положим, технической или научной идеи-истины, но и для того, чтобы нам проще было довести до мысли эту идею, только что явившуюся нам из бессознательного и еще не способную к самостоятельному существованию. Это, во-первых. А во-вторых, интеллектуальное чувство удовольствия дано нам для того, чтобы нам было легче «понять» и усвоить идею произведения искусства на бессознательном уровне посредством многократного обращения к данному произведению, к которому (обращению) нас буквально «вынуждает» чувство интеллектуального наслаждения от общения с ним. В противном случае, возникновение интеллектуального удовольствия было бы бессмысленным.
Таким образом, «понимание» идеи произведения – пускай и на бессознательном уровне – это усвоение нашей психикой и нашим интеллектом чего-то для нас нового. У нас нет необходимости «понимать» уже известное и старое, а вот «понять» новое для нас бывает насущной и жизненно важной необходимостью, потому что к старому мы бываем всегда готовы, к новому – никогда. Человеческое существо, не обладающее способностью (даром) распознавания новизны и понимания идеи в ней заложенной, не смогло бы выжить в этом мире, потому что оно не замечало бы этой новизны и не приспосабливало бы ее для своих нужд. А это самым пагубным образом отразилось бы не только на психическом развитии индивида, но и на самом физическом его выживании. Новизна – это тот оселок, на котором совершенствуется как развитие самой психики, так и интеллекта.
Вот почему возникновение чувства удовольствия от встречи с идеей-новизной было бы бессмысленным, не будь оно связано с чем-то для нас крайне важным и необходимым. Природа ничего не дает даром, тем более удовольствие: за это надо отрабатывать повышенной эффективностью мышления и понимания, способствующих приумножению многообразия духовно-материальной сферы Цивилизации.
Глава 3. Назад к грекам!
Древние греки два с половиной тысячелетия назад гораздо ближе чем мы были к истине, понимая под прекрасным все то, что нам нравится. Все мироздание для них (вместе с человеком) обладало свойством прекрасного. Интуитивно они улавливали, что прекрасное не является прерогативой искусственно создаваемых произведений, отчего этим термином они характеризовали и природу, и космос, и душу, и тело, и благо, и справедливость, и мужество и многое другое.
3.1. Сужение сферы прекрасного
Последующие времена сузили понятие прекрасного, соотнося его только с произведениями, искусственно создаваемыми человеком. Но справедливо ли подобное сужение? Можем ли мы сказать, что мы понимаем природу со всеми ее прекрасными ландшафтами, морями и океанами и во всем многообразии ее флоры и фауны? Можем ли мы до конца понять, положим, идею справедливости, идею красоты или идею взаимосвязанности всего происходящего как в природе, так и в человеческом обществе? И разве, созерцая картины шаровых, спиралевидных или эллиптических галактик, можно сказать, что мы их понимаем? Но ведь также мы не понимаем и произведение искусства. Почему бы тогда не считать прекрасным произведением искусства и нашу Галактику и земную Природу и всю слаженность процессов, происходящих в ней?
Другими словами, можно ли назвать произведением искусства природную красоту: ландшафт, женское лицо, тело атлетически сложенного человека? Есть ли для нас – именно для нас, для субъекта – какая-нибудь существенная разница между пейзажем, изображенным на картине Джорджоне и самим пейзажем, как видом на определенное пространство местности или между портретом камеристки Рубенса и лицом самой модели. Если данный природный пейзаж представляет в наших глазах идею величественности или если модель художника представляет идею красоты и женственности, то почему бы данные природные явления не считать произведениями искусства, правда, созданными самой Природой, а не человеком? Главное, чтобы нам хотелось, хотя бы время от времени, смотреть на них и получать от этого удовольствие, как нам хочется смотреть и получать удовольствие от созерцания соответствующих живописных полотен.
Нашему интеллекту и нашей психике, по сути дела, не столь важно, в каком объекте или явлении окружающей нас действительности заключена красота (идея, новизна). Главное, чтобы мы чувствовали ее присутствие и пытались ее понять вне зависимости от того, является ли этот объект (явление) творением Природы или человеческого духа.
Итак, как нам представляется, сужение сферы прекрасного за счет исключения из нее огромной области еще не познанных природных объектов и явлений вряд ли было обоснованным. В связи с этим вспомним еще об одном происшедшем уже на нашем веку, процессе сужения сферы прекрасного, названном Ортегой-и-1'ассетом «дегуманизацией искусства». (Как известно, эта «дегуманизация» заключалась в устранении из произведения искусства всего того, что настраивало созерцателя на традиционный, отработанный веками способ восприятия произведения искусства). И по аналогии с «дегуманизацией искусства» назовем вышеотмеченный нами процесс присвоения человеком функции созидания прекрасного «гуманизацией искусства».
Таким образом, если, согласно Ортеге-и-Гассету, «дегуманизация искусства» состояла в том, что из произведений современного искусства было исключено все «человеческое, слишком человеческое» (Ницше) – вспомним хотя бы так называемое «беспредметное» искусство, – то «гуманизация искусства» заключалась в том, что сфера эстетики была ограничена тем, что являлось делом рук и ума самого человека, вследствие чего из сферы прекрасного автоматически была «изъята» огромная область всего того, что еще не познано, что обладало потенциально заложенной новизной. А эта область включала в себя и Природу со всеми ее таинственными явлениями и объектами, и человеческое сообщество во всем многообразии его загадочных связей как с окружающим миром, так и внутри самого себя. То есть Природе «самой по себе», Природе, не нашедшей отражения в каком-либо созданном человеком произведении искусства было отказано в том, чтобы на полном основании характеризоваться эпитетом «прекрасное», поскольку сферой эстетики, как науки о красоте, стало только то, что сотворено в достаточно узкой области его творчества, позднее (ХУ111 век) поименованной изящным искусством. Но мы-то знаем, что Природа прекрасна и прекрасна не только в силу того, что она способна доставлять нам наслаждение, сколько в силу своей таинственности, в силу того, что она хранит в себе еще не познанную нами новизну во всех ее бесчисленных проявлениях.
Отмеченное выше искусственное и вряд ли справедливое сужение сферы прекрасного скорее всего свидетельствовало о том, что уязвленное самолюбие человека не способно было вынести лицезрения рядом с собой такого совершенного творца, каким являлась сама Природа. Она была устранена со сцены эстетического, и даже подражание ей считалось, если не признаком дурного вкуса, то, по крайней мере, предосудительным. Человек только себе одному присвоил природную функцию творить – создавать или открывать нечто новое. И только Христианство, перегнув, правда, палку совсем в другую сторону, попыталось воспрепятствовать этому, провозгласив Бога творцом всего сущего и отказав тем самым в творческой способности не только самому человеку, но и всей Природе. Но это уже была попытка с совсем негодными средствами.
