Текст книги "Иудей"

Автор книги: Иван Наживин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

LVII. НА КАНАЛЕ

– Что?!

Голубые глаза божественного цезаря чуть не вышли из орбит, а вестник несчастья приготовился к отходу в область теней.

– Что ты говоришь?! Римляне перед иудеями дали тыл?! Цестий Галл дал себя разбить и бежал?! Да ты бредишь?!

Но так как Рим – это Рим, а Иудея – это Иудея, то гнев цезаря кончился раскатом смеха: «Клянусь бородой Анубиса, это замечательно!» Он сместил сейчас же Цестия Галла и главнокомандующим римскими силами в Сирии и Иудее назначил мужиковатого Веспасиана. Старик поседел в сражениях: он возвратил Риму потрясённый германцами запад и подчинил его власти до того неведомую Британию. Кроме того, он был консулом и наместником Африки и ко всеобщему удивлению не только не разбогател там, как полагается, но вернулся в Рим в очень стеснённых обстоятельствах. В обществе же он был мужлан и даже засыпал во время пения божественного цезаря!.. Говорят, что после управления Африкой он, чтобы жить, торговал даже скотом!.. Нерон повелел ему немедленно кончить непристойную комедию какого-то восстания каких-то там иудеев, а затем, спев, что полагается, на Истмийских играх и одержав и тут совершенно неслыханную победу, он приступил к работам по прорытию канала: искусство искусством, но и дело делом.

Звонкие трубы возвестили огромным толпам народа о начале великого предприятия. Нерон первый, под взглядами тысяч ахайцев, запустил лопату в заранее для него разрыхлённую землю, насыпал земли этой целую корзину и на плече вынес её на берег будущего канала. За ним сделали то же все патриции из его свиты, а затем все власти Коринфа и других городов Ахайи. И работа закипела…

Кипела она, однако, недолго: все средства – а они были значительны – были уже разобраны по карманам, и, следовательно, главная цель была достигнута. И вот к «божественному цезарю», когда он отдыхал после очередного выступления, явилась вдруг депутация с канала во главе с тонким ценителем высокого искусства, Мирмексом.

– Божественный цезарь, мы пришли оповестить тебя о большом несчастье, – скорбно начал Мирмекс. – Нам открылось, что уровень морей, которые ты повелел соединить каналом, неодинаков. Если канал будет прорыт, вода одного моря бурно хлынет в другое и произойдут величайшие для Ахайи бедствия. Не веря слабым очам своим, мы обратились к помощи оракулов, и пифия олимпийская ответствовала нам: роющий землю да погибнет в воде! Мы явились умолять тебя так распределить твои выступления в городах, чтобы к тому времени, когда работы будут закончены, ты был бы от канала подальше, а лучше всего в Риме. Мы, исполняя волю твою, можем, конечно, и погибнуть на нашем посту, но ты должен быть в безопасности. Да, тебе лучше всего оставить Ахайю совсем: кто знает, какова будет сила прорвавшихся вод?..

Нерон был весьма польщён.

– Я благодарю моих верных ахайцев за их предупреждение, – милостиво проговорил он. – Но за кого же вы меня считаете? Эллины были всегда особенно дороги моему сердцу: это народ артистов. Я не желаю им зла. Я повелеваю сегодня же прекратить все работы на канале…

Ликованию людей с канала не было предела: такая любовь к своему народу! Работы сразу были прекращены, рабы-иудеи были проданы, деньги поделены – в возмещение понесённых убытков, – а когда божественный цезарь выступал на другой день в театре Коринфа, его встретила и проводила совершенно небывалая ещё овация: люди с канала денег не пожалели…

Но со всех сторон подходили неутешительные известия: в Иудее волнения продолжались, заволновалась Галлия, а в Риме обнаружился острый недостаток в припасах. «Божественный» цезарь повелел готовиться в обратный путь. Он чрезвычайно жалел, что государственные осложнения помешали ему выступить в роли Геркулеса, и дрессированного льва – цезарь, голый, должен был, подобно Геркулесу, уничтожить его перед взорами изумлённых ахайцев – приказал беречь пуще зеницы ока – для другого раза…

– Да, это очень жаль, – сказал Нерон. – Но все же, клянусь бородой Анубиса, я могу, кажется, быть доволен! А? Такие победы!..

LVIII. НЕВОЗМОЖНОЕ

Пламенный зелот Иосиф бен-Матафия был назначен иерусалимским синедрионом командующим всеми вооружёнными силами Галилеи. Синедрион тоже уже понял, что он был всегда, скорее, приверженцем зелотов, а если это и скрывал, то только потому, что думал – ошибочно, конечно, – что времена ещё не созрели. Богатые и хитрые люди, объявив себя зелотами, стали под разными предлогами покидать Иерусалим, а другие, в угаре, открыто стали на сторону повстанцев. Правда, крепость Сепфорида в Галилее отказалась принять участие в восстании, правда, когда иерусалимцы бросились на ненавистный Аскалон, маленький гарнизон его дважды нанёс им тяжёлое поражение, но в дни одушевления считаются только победы…

Элеазар бен-Симон верховодил в Иерусалиме, Элеазар бен-Анания, сын убитого эпикурейца, трудился в Идумее, а Иосиф бен-Матафия поднимал Галилею. Он всячески старался убедить своих воинов оставить разбой, воровство и вообще бесчестные поступки против своих соотечественников: воин с нечистой совестью, уверял он их, имеет противником не только римлян, но и самого Бога. Против него в Галилее тотчас же встал Иоханан бен-Леви, богатый человек из Гисхалы, который на свои средства собрал четырехтысячный отряд иудеев, беженцев из тирских и сирийских пределов, где иудеев преследовали без пощады. Иосиф уверял всех, что Иоханан великий пройдоха, который только и думает, как свергнуть Иосифа и занять его место. Иоханан в свою очередь бешено громил Иосифа, утверждая, что молодчик только и думает, как перебежать к римлянам. Так, впрочем, думали многие. Когда зелоты захватили караван, который вёз большие богатства Агриппы и Береники, Иосиф приказал им хороших людей больше не беспокоить, а добычу возвратить. Сейчас же вспыхнул мятеж: зелоты в бешенстве кричали, что изменника Иосифа надо сжечь живьём. Больше всех кричал Иешуа бен-Сапфия, начальник Тивериады, с которым у Иосифа были свои счёты: синедрион поручил Иосифу сжечь роскошный дворец Иродов в Тивериаде, но Иосиф стал вертеться и так и эдак и повеления синедриона не исполнил. Тогда за дело взялся сам Иешуа: все разграбил, все сжёг и перебил всех язычников Тивериады. В столкновении с Иешуа Иосифу удалось схватить несколько зачинщиков мятежа, и он приказал пороть их до тех пор, «пока не обнажатся их внутренности», а затем – бросить в толпу.

Несколько городов отошли от Иосифа. Восстала Тивериада. Иосиф зажёг город и бросил своих солдат на грабёж. Потом бросился он – конечно, очень осторожно – на отколовшуюся от него Сепфориду, но, так как прибывший в Антохию Веспасиан уже успел занять этот важный для него пункт, Иосиф понёс поражение. И римляне, надвигаясь на Галилею, все жгли, сопротивляющихся убивали, а остальных продавали в неволю…

Веспасиан с войском двинулся на Птолемаиду. Туда же его сын Тит привёл из Александрии легионы 5, 10 и 15. Подошли войска из Цезареи. Прибыли цари-союзники Антиох, Агриппа и Соем со вспомогательным корпусом в десять тысяч человек да царь аравийский Малх прислал тысячу всадников и пять тысяч пехоты. Всего собралось в Птолемаиде около шестидесяти тысяч человек, сила по тем временам большая: достаточно сказать, что при Августе Римская империя имела всего триста тысяч воинов и с этим держала почти весь мир в своих руках. Выступала же эта армия Веспасиана против народа плохо вооружённого и недисциплинированного. Зная через лазутчиков о том, что делается в Птолемаиде, Иосиф воевал очень осторожно. Поведение его было настолько подозрительно, что иерусалимский синедрион отправил к нему четырех послов, чтобы доставить его в Иерусалим живым или мёртвым. Иосиф не хотел ехать туда ни живым, ни мёртвым, но со свойственным ему искусством он заговорил послов, которые и возвратились в Иерусалим ни с чем. Иосиф продолжал борьбу с… иудеями, а римлянам показывал своё искусство ровно настолько, насколько было нужно, чтобы они видели, что и он не лыком шит. За жизнь свою, драгоценный дар Господа, он дрожал по-прежнему, его мучили нехорошие сны, тяготило неприятное положение между двух стульев и сладкой мечтой его была мысль, как можно скорее перейти к римлянам.

Береника готовилась уже перебраться в Птолемаиду – там, кроме главнокомандующего с его красавцем-сыном, был и новый наместник Сирии, Муциан, который славился своим богатством, пышностью и всякими талантами, – как вдруг она получила известие, что в Цезарею едут Иоахим с Язоном: у Иоахима, как и всюду, были большие дела и на востоке. При первой же встрече с ними прекрасная царевна сразу отметила, что Язон очень хмур.

– Да как же не быть ему хмурым? – сердито проговорил Иоахим, когда они остались с ней вдвоём. – От его маленькой Миррены житья никому нет. Чуть не на другой день после свадьбы она взялась обращать в свою веру не только его, но и всех, кто живёт со мной. Не раз мы находили её даже среди рабов: она проповедовала им свободу и спасение и обещала всем в самом непродолжительном времени – вот удивительное утешение! – какой-то вселенский пожар. И хотя Мессия их уже пришёл, по её же словам, она уверяла, что он должен перед пожаром прийти зачем-то опять. Ты не можешь себе представить, какую смуту развела в доме эта женщина! Язону она не даёт покоя ни днём, ни ночью: из любви к нему – она действительно очень любит его – она непременно хочет как-то спасти его… Словом, мы все если ещё не на небесах, то в преддверии царства небесного, а поэтому земные дела наши несколько позапутались. Может быть, ты поможешь мне, прекрасная из прекраснейших, привести их в порядок?..

– Охотно, – засмеялась Береника. – Я не забыла наш с тобою разговор в Риме.

– Все, что я имею, находится в твоём распоряжении, царевна, – тихо уронил Иоахим. – И помни: день, когда ты Августой поднимешься на Палатин, будет счастливейшим днём моей жизни. Тут в игре не только счастье и слава моего сына, но…

– Но?.. – с любопытством посмотрела она на него. – Что же ты замолчал?

– Но… я думаю, что эти выродки уже довольно нами помыкали, – блеснул глазами Иоахим. – Может быть, волками они когда и были, но теперь это только дрянные воры-шакалы. Эта историйка с Цестием Галлом, бежавшим от каких-то оборванцев, показала, чего они теперь со своими легионами стоят…

В Беренике, несмотря на все её вольнодумство, все же крепко сидела иудейка.

– О, поставить их на колени и мне было бы радостью! – с раздувающимися ноздрями сказала она.

– И они станут! – воскликнул Иоахим. – Мы будем отмщены. То, что теперь погибнет храм и Иерусалим, страшно только простачкам. Странно величие, ограниченное пределами Иудеи, не так ли? Нет, мы должны выйти на мировую арену и – повелевать вселенной… В Сивиллиных книгах – это указал мне недавно Язон – более двухсот лет тому назад было написано о «всякой земле и всяком народе, наполненном иудеями». И прав был твой отец, когда в письме к Калигуле он писал, что Иерусалим – это столица не только Иудеи, но и большинства других стран, где есть иуде. А где их нет? И разве неизвестно, что Август, который ненавидел нас до слепоты, все же не смел нас тронуть? Цицерон питал отвращение к нам и все же никогда не смел выступить против нас в сенате. И разве не понятно, что это значит… что шалый Нерон, отправивший столько знати в тартар, не посмел до сих пор тронуть ни моих богатств, ни моей головы? Наши деды говорили: «Иерусалим – это пуп земли». Нам уже мало этого: пуп земли там, где мы этого хотим. Так это или не так?

Иоахим был прекрасен. Береника протянула ему руку.

– Более, чем когда либо, рассчитывай на меня, – сказала она. – Язона я беру на воспитание…

– Хорошо! – отвечал Иоахим. – А теперь нам нужно обсудить ещё одно дело. Что Веспасиан сломит иудеев, в этом нельзя, конечно, сомневаться и минуты. Но… вам нет никакого расчёта, чтобы покоритель Иудеи – он человек обстоятельный и в делах видит ясно – потихоньку подготовлял себе путь на Палатин. Раз думает об этом Виндекс, то нет основания не думать Веспасиану. Так вот нам и нужно из осторожности иметь около него своего человека, который в нужный момент мог бы нас от старика… освободить.

– А Иосиф? – лукаво засмеялась Береника.

– Неужели ты думаешь, что Иосиф способен на решительный удар?

– Ни в малейшей степени… Но Иосиф очень способен найти людей, готовых на решительный удар… А он станет поодаль и произнесёт речь о том, что это воля Божия…

– А как бы нам побеседовать с ним?

– Это нелегко: его крепко караулят свои… Но можно осторожно послать к нему моего управляющего Птоломея. Люди Иосифа чуть было не разграбили мой с братом караван, но Птоломей ловко уладил все дело с Иосифом и сокровища наши дошли по назначению.

– Как бы ты ни доверяла своему Птоломею, но все же лишний человек в деле – это всегда лишний человек, – сказал Иоахим. – Я не забыл ещё истории с проклятым Мнефом, о которой я рассказывал тебе.

– Тогда мы вызовем Иосифа сюда, – сказала Береника. – Он только и ищет случая сдаться…

– Так. Но Веспасиану надо внушить, что это наш человек и чтобы его в случае сдачи щадили. А то у них самое любимое занятие это – растянуть на кресте…

– Я позабочусь об этом… А сегодня вечером пришли ко мне Язона побеседовать.

– Хорошо.

Он встал и долго с восхищением глядел на пышную сияющую красавицу. И вдруг уронил:

– Ах, если бы мне самому годков двадцать с плеч скинуть!

Береника весело рассмеялась: она ждала этого. Но у неё на жизнь были свои взгляды.

– О, да! – воскликнула она. – Тогда все дело решалось бы просто…

И Иоахим с грустью понял, что невозможное – несмотря на все несметные богатства его – невозможно…

– Итак, помни, – повторил он с подавленным вздохом, – что день, когда ты Августой поднимешься на Капитолий принести жертву великим богам, будет все же счастливейшим днём моей жизни. Прощай.

LIX. БЕРЕНИКА

Язон, хмурый, поднялся по мраморной, застланной коврами лестнице во дворец Береники. Отец его был прав: гамадриада сумела в короткое время отравить его тихую жизнь созерцателя окончательно. Все, что ему теперь хотелось, это отдохнуть от всего, забыться, уйти от себя. Огромные замыслы отца, в которых ему было отведено первое, небывалое место, тяготили его. Он видел достаточно, что происходило в Риме, в Ахайе, а теперь тут, в стране отцов, и не имел желания принимать участие в этой страшной комедии. Но у него не было сил отказаться от всего прямо: старик так увлёкся своей грандиозной идеей, что отнять у него эту игрушку было просто жестоко. Да и искушение временами поднималось: разве спокойный, разумный человек, который ничего для себя не хочет, не мог бы немножко улучшить удел человеческий?

– О, какой милый гость! – встретила его Береника. – Но ты что-то печален… Ах, понимаю, понимаю:

 
…В отсутствии той, кого любишь ты, все ж её образ
Будет с тобою и будет звучать её нежное имя…
 

А он невольно застыл на пороге: Береника шла к нему навстречу в белой прозрачной тунике из бесценного виссона – он ценился дороже золота, – которая не скрывала ни единой подробности её тела, но, наоборот, казалось, подчёркивала его потрясающую красоту.

– Ну, идём на террасу, – проговорила она. – Я рада побеседовать с моим милым философом… Кстати: какие последние новости с войны?

– Иосиф заперся в Иотапате, а римляне обложили её.

– Ну, так… А теперь садись… Посмотри, какой закат… Я рада подышать немножко свежим воздухом: день был невыносимо жаркий. А море, море!.. Мы, бедные женщины, лишены возможности участвовать в больших делах, которыми играете вы, и потому я лёжа читала и перечитывала сегодня Горация и – вспоминала тебя…

– Меня? Почему?

– Потому, что слишком уж большое значение придаёшь ты всем этим твоим игрушкам, – проговорила она, подвигая ему вазу с фруктами и вино. – Ты помнишь, как у Горация пловец сожалеет об участи тарентинского философа Архиты, кости которого он видит на песке Апулии?.. Так как такая же участь ждёт не только философа Архиту, но и всех нас, то не лучше ли, милый философ, не пренебрегать радостями жизни, как это делаешь ты? Не лучше ли прожить жизнь свою ярко и широко, хотя бы в результате поэмы этой и были опять-таки все те же кости на матинском берегу?.. А пока – выпей этого вина…

И вместе с ним она пригубила из своей чаши.

– Ты ошибаешься, считая меня каким-то спартанцем, который не знает другой радости в жизни, как служить своей Спарте, – отвечал Язон. – Радости жизни многоразличны, Береника.

– Я не исключаю никаких радостей точно так же, – сказала Береника. – Я думаю, что я верная ученица Эпикура. Прекрасно это вино, прекрасен этот закат над морем, прекрасен стих Горация, но… я была бы не откровенна с тобой, если бы я не сказала, что глубочайшей из радостей в бытии человеческом я все же считаю радость разделённой любви… от которой ты только что вкусил, – бросив на него лукавый взгляд, прибавила она.

Он омрачился. Этими неосторожными словами она разбудила в нем воспоминание о её страшном для него прошлом. Но он сказал:

– То, что я вкусил, больше всего и показывает мне, как обманчивы все эти столь восхваляемые радости.

– Я благодарю тебя за твою дружескую откровенность, милый гость мой, но вот эта кифара в руках музыканта – одно, а в руках невежды – только доска с натянутыми струнами, – сказала Береника. – Любить надо уметь… Ах, любовь!.. Сколько прекрасных образов и поэм создала она! Тифон, троянец, был похищен Авророй на небо, но, испросив для него у Зевса бессмертия красавица богиня забыла испросить вечной юности, когда он от старости съёжился, она превратила его в кузнечика, которого мы любим слушать в летние ночи. Вакх взял в супруги себе Ариадну и, чтобы доказать милой своё божественное происхождение, он бросил её повязку о девяти алмазах на небесный свод, и ещё немного – и мы с тобой увидим её на небе, эту прелестную повязку Ариадны. Но что там мифология, когда мы с тобой чуть-чуть не были свидетелями земной поэмы, которая будет жить века!

– О чем говоришь ты?

– О Клеопатре… Ах, эта первая встреча с суровым римлянином! Он явился к ней именем грозного Рима, она выходит к нему вся обнажённая, и – забыт Рим, забыт долг, забыто все на свете, и начинается волшебная сказка любви. Он дарит ей целые страны, он весь у её ног, её радость и улыбка для него высшая награда. А битва при Акциуме, когда он отрядил семьдесят сильнейших кораблей для охраны милой?.. Я на её месте не дрогнула бы, не побежала бы, и, конечно, исход битвы был бы совсем другой, и она – или я – поднялась бы Августой на Капитолий…

– А потом?

– Никакого «потом» нет, мой милый философ, – сказала Береника. – Есть только «теперь». Потом будут обнажённые кости на неведомом берегу. И если бы даже все, что осталось от Клеопатры, была бы только ода Горация «К друзьям», то и тогда жизнь её была прожита как будто недаром. Ты помнишь её?

 
Теперь давайте пить и вольною ногою
О землю ударять…
 

Чарующий голос, солнечное вино, пылающий над морем закат и это пленительное тело пьянили Язона. Все давние мечты его о прекрасной царевне воскресли и зацвели. Но воскресло и прошлое её. Скольким читала она так оды Горация? Перед сколькими представала она в этих прозрачных одеждах? Скольких звала она так к кубку наслаждения?.. И дрогнули его брови, и потемнели глаза,

– Наша встреча с тобой, царевна…

– Теперешняя или та, давняя, когда ты был ещё Маленьким Богом, прекрасным, как… как я не знаю что… Ты видишь, я не забыла…

– И я помню все, – сумрачно сказал он. – Ив этом-то, может быть, и главное несчастье моё…

Она чуть нахмурила брови, стараясь понять эту вдруг прорвавшуюся в словах его горечь. И вдруг – поняла… Румянец залил прекрасное лицо, опустилась прекрасная, вся в золоте кудрей головка и в сердце защемило. Странно сказать, но и её, победительницу, её, уже растерявшую как будто свои молодые мечты о счастье небывалом, иногда посещала эта грусть о растраченных богатствах любви…

– Мне кажется, что ты поняла меня, Береника, – с грустью сказал Язон. – В нашей встрече с тобой все необычно – пусть необычно все это и кончится. Я… я признаюсь тебе: твой образ я носил в сердце своём долгие годы. Я пронёс его – после встречи в Афинах – дикими степями Скифии, безбрежными германскими лесами, я носил его, как святыню, среди безумий Рима и в солнечном уединении Тауромениума…

Прекрасное лицо разгоралось восхищением – точно она музыку сладкую слышала…

– Да, да, ты видишь, я не таюсь от тебя, – страстно продолжал он. – Но… но всякий раз, как я вспоминал о том, что… было до меня… я сразу потухал, я терзался… И через это я не перешагну никогда… Ты скажешь, что это глупо…

– Нет, этого я не скажу, – тихо перебила она его.

– А-а! – удивлённо уронил он. – Но все равно: этого я не приму никогда… И потом – позволь мне договорить все сразу, – ты как будто зовёшь меня куда-то. Но я не пойду за тобой каким-то… новым Антонием. Антоний для меня не герой… Вот видишь там, на грани моря, это рдеющее облачко с золотыми краями? Оно очень похоже на гору, которую я в скитаниях моих видел раз на берегу пустынного озера в Гельвеции. И та гора дала мне урок: если хочешь быть человеком, беги от пошлой толпы в небо и стой там, над жизнью, один. Не думай, что это какая-то философия для разговора, – нет, все в жизни говорит мне одно: уйди! Ты за мной на эту золотую вершину, – указал он, – не пойдёшь, а кроме того, если бы даже и пошла, то я… я никак, никак не понесу груз твой… который…

Он оборвал. Он был бледен и дышал тяжело. А она поняла самое главное: он любит её, он любит её давно, и глубоко, и нежно, он уже её… И уже не для того, чтобы подняться с ним на Палатин, а для того, чтобы испить радость этой любви его и дать ему радость любви своей, она вдруг одним движением, гибким и поющим, бросилась к его ногам.

– Язон мой… Прости меня… Будь мой… И я… с самых Афин…

На прекрасные глаза навернулись слезы, и трогательно была она неодолимо. Но он решительно встал.

– Я не могу… не могу… Береника, – едва выговорил он. – Ах, если бы я мог проникнуть в страну сказочных лотофагов, о которых рассказывали древние, и вкусить сладко-медвяных листьев лотоса, дающих забвение всему!.. Но я не знаю пути в страну лотофагов, Береника… И потому… потому… я не могу… И не могу потому, что безумно любил тебя – всю жизнь…

И, шатаясь, он торопливо вышел…

Она так и осталась на мраморном полу. И опустила на белую грудь златокудрую головку, и жаркие слезы закапали из глаз. Ведь так никто ещё не любил её…

Но нет, без боя она не отдаст его никому! Она даст ему любовь свою и все-таки укажет ему путь на Палатин. Нет, он будет её…

На другое утро она выехала в Птолемаиду. Несмотря на то, что солнце вступило в созвездие Собаки – Сириуса – и наступали самые жестокие жары, римляне готовились двинуть свои войска против Иерусалима. Надо было повидать Веспасиана и своевременно прикрыть Иосифа…