Текст книги "Стальной лев. За Родину! За Троцкого!"

Автор книги: Иван Евграшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Иван Евграшин
Стальной лев. За Родину! За Троцкого!

Пролог

Ударили барабаны, заставив притихнуть гудящую Красную площадь, на которой теснились тысячи людей, пришедших на празднование.

В наступившей тишине пронесся голос командующего парадом, начштаба РККА Михаила Фрунзе.

– Пара-а-а-д! Смирна-а-а! К торжественному маршу! Побатальонна-а-а! На одного линейного дистанция! Первый батальон прямо, остальные напра-во! Шагом, марш!

Первыми дрогнули знаменосцы. За ними…

Я чуть повернул голову, покосившись на Сталина. Его усы, еще черные, а не те, седые, что помню еще по школьным учебникам, чуть шевельнулись. Улыбается. Его любимцы идут – Вторая стрелковая дивизия, которую между собой все давно уже называют Первой Гвардейской. А может, на самом деле получится уговорить его? Можно попробовать. Ведь именно эту дивизию он лично поднимал в атаку при штурме Варшавы, заменив убитого командира. И они же вытаскивали его, попавшего под пулеметную очередь, из-под обстрела. С тех пор ходит с тростью, прихрамывая на правую ногу, поэтому на трибуне Мавзолея сегодня поставлен высокий табурет. Но сейчас стоит, ни на что не опираясь, и правая рука поднята под козырек фуражки. Принципиально ведь не садится. Знаю я его. Нет чтобы о здоровье своем подумать. Упрямый русский грузин.

– Коба, ты как? – спрашиваю почти шепотом, чтобы стоящие рядом товарищи не услышали фамильярности.

– Нормально, Лева, не переживай. Еще часа полтора выдержу. Это же первый парад, нужно выдержать! Смотри, Лев Давидович, твои троцкисты идут, – толкнул меня Сталин.

Я посмотрел на проходящих перед трибуной бойцов. Шутник, однако, товарищ Сталин. Но доля правды тут есть. Именно я высказал предложение создать из солдат и офицеров капитулировавшей Добровольческой армии штурмовые батальоны для финского фронта. А что, лучше было бы их заставить умирать с голоду и гнить заживо на Лемносе? А тут хоть умереть с честью… Они и вынесли на себе основную тяжесть Карельско-Кольской кампании, отбросив финнов от Ленинграда и отрезав их от Баренцева моря. И странно смотрятся теперь золотые погоны на фоне красных знамен. Но заслужили – кровью и жизнями. Уцелел лишь каждый четвертый.

И мы уцелели. И Россия. Хотя, видит Бог, как это было нелегко.

Да, сегодня военным парадом отмечаем десятилетие революции.

Вспомнить страшно, сколько пришлось пройти и пережить за эти годы.

Но люди все помнят. Вот эти самые красноармейцы, что поднимали знамена над Варшавой и Печенгой, Краковом и Харбином. Кто летом двадцатого шел через Сиваш, отрезая Врангелю пути к отступлению. Кто ходил в штыковые атаки по байкальскому льду… А сколько их осталось там, на полях этой бойни, резавшей народ по живому? Много чего можно вспомнить.

– Чего грустишь, Лева? – Коба подмигнул мне и перешел на шепот. – Не грусти. А помнишь, как мы с тобой под Пермью?

– Конечно, помню, как ты мне в ковре дыру своей папиросой прожег, – ответил я, и Сталин добродушно рассмеялся.

Еще бы я не помнил.

Сразу повеяло холодом и заныло левое плечо.

Глава 1

Для меня эта история началась очень далеко отсюда, в другом времени, в другом теле и быть может – в другом мире.

Началась откровенно глупо. Даже предсказуемо, не мной, глупо – это уже я.

В той, предыдущей жизни, меня звали Иван, если полностью – Иван Васильевич Пухов. Родился я в небольшом старинном русском городе Владимире. Потом учился в Политехе на радиоинженера. Когда началась перестройка и конверсия, мою специальность, предназначенную для ВПК, просто упразднили. Тогда-то и прозвучала в первый раз шутка – «О, Иван Васильевич меняет профессию». После этого я менял профессии еще несколько раз: был ремонтником видеоаппаратуры, звукотехником, компьютерным техником, а потом стал программистом. Работа была по мне, и, в общем, больше я менять профессию не думал. В 2000 году переехал в Москву, в Ново-Переделкино, жил – особо не тужил. Устроился инженером-программистом в компанию «Яндекс».

Родители мои так и жили во Владимире. Я помогал им в основном деньгами. Зарплата была большая, даже по московским меркам. Братья мои и сестры тоже не оставляли стариков, но у них семьи и дети, а я как развелся пару лет назад, так и не женился вторично. Наверное, выбирать надо было меньше. Поэтому жил по большей части один.

Все как у всех холостяков – работа, книги. Правда, со здоровьем были проблемы. Да и вообще, если честно, совсем хлипким я был.

Глупо было получить вот так, ночью, по затылку, из-за новенькой электронной книги, даже не увидев того, кто ударил.

Еще глупее, что это произошло уже во второй раз. Первый раз все было точно так же. Вся разница в том, что тогда у меня был новенький КПК, и мне повезло. Как раз в момент, когда меня уже обчистили, но еще не убежали, к подъезду подошел мой сосед Леха. Он-то и спугнул тех парней, потом отвез меня в больницу, где меня привели в сознание, а потом разговаривал с дежурным следователем в отделе милиции. Они сами обо всем договорились. Заявление писать не стали. Я сидел в кабинете и чувствовал себя полным идиотом.

Через четыре дня Леха зашел ко мне домой и отдал мне КПК. На мой вопрос: «Как ты его нашел, ты же модель не знаешь?» он ответил просто: «Сам же говорил, что таких штук десять в Москве и зарядку к нему не купишь». И добавил: «Парни извинились».

Именно Леха и прочел мне тогда лекцию о том, что, живя в Ново-Переделкино, нельзя забывать о том, что на самом деле ты живешь в микрорайоне Солнцево. Поэтому доставать новенький КПК в восемьсот тридцатом автобусе, на котором конечным маршрутом обозначен одиннадцатый микрорайон Солнцево, да еще большими русскими буквами и цифрами – глупо и очень неосмотрительно, особенно в половине двенадцатого ночи. Он попросил меня больше так не делать, а если и делать, то сначала позвонить ему и предупредить.

Так получилось, что после этого случая мы подружились. Иногда он заходил в гости, и мы выпивали. Я больше специализировался по чаю, а Леха употреблял виски.

Странным он был парнем, Леха. На первый взгляд очень жесткий к людям, но при этом невероятно добрый и всепрощающий с детьми. По его лицу вилось несколько шрамов, которые выглядели как ножевые. Потом он рассказал, что шрамы появились после автомобильной аварии. Бандит бандитом, а «Войну и мир» периодически перечитывал и Пушкина очень уважал, особенно «Повести покойного Ивана Петровича Белкина». Да и прозвище у него было странное – «Магистр». Именно Леха, увлекавшийся, между прочим, еще и историей, видимо в перерывах между размахиванием битой, своими рассказами привил мне интерес к ней. Не к бите, а к истории. Про дела свои он не рассказывал, а вот про Гражданскую войну, двадцатые и тридцатые годы, мог говорить часами. Очень уважал он этот период истории России. При этом голословных утверждений Леха не принимал, особенно после первых грамм трехсот вискаря, всегда просил указать источник. А выводы, которые он озвучивал, иногда были парадоксальны и настолько отличались от общепринятых точек зрения, что мне пришлось самому начать читать исторические документы и исследования.

Мои исторические изыскания начались после того, как однажды мы с Лехой заговорили о Белом движении. Он достаточно терпеливо меня выслушал сначала по поводу Колчака, который был «Великим адмиралом», потом про Деникина, который мог бы стать «Спасителем Отечества», а вот когда я, окрыленный его интересом, перешел к Николаю Второму и начал рассказывать про его святость, Леха заявил:

– Херня это все. Ты же умный человек. На просторах Всемирной паутины себя как рыба в воде чувствуешь. А несешь ересь!

После этих слов он заржал настолько искренне и заразительно, что я даже обидеться на него не смог. С другой стороны, обижаться было бесполезно. Потому я решил уточнить, в чем собственно ересь. После моего вопроса Леха некоторое время думал. Он налил себе «Чиваса», а мне долил чая. Выпил и только потом ответил:

– А в том, что родились мы с тобой в Стране советов рабочих и крестьян, а не в какой-то другой.

Теперь уже рассмеялся я.

– Так это же не повод плохо относиться к Николаю, Колчаку или тому же Деникину?

– Почему не повод? Очень даже повод. Но не из чувства пролетарской ненависти или по причине того, что моя мама парторгом в школе была, а потому что наши с тобой деды и прадеды сделали свой выбор и всей толпой, всей, от Питера и до Владика, пошли не за белыми, а за красными. С чего это ты взялся осуждать дедов-то наших и отказывать им в здравомыслии? Прочел пару модных книг про то, какие дворяне и царь последний были хорошими, и фильм «Адмиралъ» посмотрел, что ли?

После этих слов Леха опять жизнерадостно заржал, потом закурил. В это время ему кто-то позвонил. Все то время, пока он на совершенно непонятном мне языке разговаривал с каким-то, как он сам говорил, «близким», я раздумывал над его словами.

Он был совершенно прав. Настолько, что мне стало немного стыдно. Я прочел именно пару книг и посмотрел фильм «Адмиралъ», который произвел на меня сильное впечатление.

Иногда Лехино умение видеть и понимать происходящее приводило меня в полное замешательство. Он всегда смотрел в корень, и периодически создавалось впечатление, что слова Козьмы Пруткова – «зри в корень» для Лехи – прямое руководство к действию. Он не просто угадывал, а по каким-то своим критериям мог практически всегда точно сказать не просто, что происходит, а зачастую и почему происходит. Поэтому в таких ситуациях я всегда пытался понять, каким образом, на основании чего он делает такие выводы. Вот и сейчас.

– Ну, да, – ответил я. – А догадался об этом ты как?

– Ты пойми, Ваня, одну простую вещь. Я лет пятнадцать уже занимаюсь этим периодом в нашей истории. Это самое жуткое после Смуты, что происходило в нашей стране. До сих пор не могу выработать какого-то строго определенного мнения по отношению к тем людям, которые делали эту революцию. То, что она была нужна, а старый режим прогнил напрочь, – аксиома. А вот про тех, кто это все сделал, не могу однозначно сказать. Сталина, наверное, до сих пор ни в Ад, ни в Рай не пускают. С одной стороны, не знают точно, куда, а с другой – боятся. Читаю много, документы ищу, мемуары, воспоминания собираю, а понять не могу. А у тебя вот так все просто – Николай Второй прекрасный человек, оказывается.

Вывод – ничего ты не знаешь по этому поводу, по той причине, что такой вывод может делать только человек, который никак не разбирается в тематике. Ему просто нравятся те или эти – это первый вариант. Второй вариант – в окружении этого человека принята та или иная точка зрения, и, для того чтобы не стать изгоем, он безоговорочно ее принимает.

А ты его дневники читал? Не читал. Видел у меня дома большую зеленую книгу, на которой написано «Дневники императора Николая Второго»?

– Видел, – ответил я.

– Так возьми и почитай, прежде чем высказывать мнение. Человек на работу годами не ходил, ворон стрелял да жене в рот заглядывал. За это стал святым. Раз он хороший такой был, что же его тогда скинули-то?

Я пожал плечами.

– Еще советую почитать на тему того, что говорили рабочие и крестьяне при известии о его расстреле. Вот тогда и станет понятно, что большая часть страны тогда вздохнула с облегчением и сказала – «скатертью дорога». Ненавидели его люди, а теперь он хороший. Про то, что и в Англии, и во Франции народ точно так же обошелся со своими свергнутыми монархами, как-то вспоминать не принято, а напрасно. Мы не первые и не последние.

Сейчас модно писать и снимать о том, какими они все были хорошими, но никто не задается вопросом – почему они проиграли? А этот вопрос – самый главный. Все остальное – нюансы и оттенки нюансов.

– И почему же они проиграли?

– По одной причине. Твои любимые белые не желали понимать, что в стране, которая называлась Россия, они всех уже достали и поэтому не нужны здесь со своими старорежимными порядками.

Проиграли политически, и что самое главное – у них и не было шансов выиграть.

Разгромили бы большевиков, пришли бы другие. Все вышло бы точно так же в отношении Белого движения.

Места им в этой стране не было.

Кто понял это, тот остался и принял Революцию. Такие дослужились, как, например, Шапошников, до генералов и маршалов, нашли себя в новом мире и обществе, а Колчаки с Деникиными – инородные тела.

Достали они людей своими понтами, своим баблом, которое просаживали на модных европейских курортах. Своими дворцами, золотыми погонами и французским языком, на котором писали книги.

– Французский язык тебе чем не угодил-то?

– Да мне-то он по барабану. Ты мне ответь на такой вопрос. Ты «Войну и мир» Льва Николаевича хоть один раз в жизни прочел?

Я замялся. Признаваться, что не прочел ни разу, было совершенно неудобно.

– Можешь не отвечать. Вижу, что ни разу не прочел.

– И что? В моем классе всего пара человек прочла. Я и не помню уже.

Леха опять рассмеялся.

– Ага, включая учительницу по литературе. Не так, что ли?

Тут я тоже засмеялся. Леха продолжил:

– И все по одной простой причине. Французского языка в «Войне и мире» много. Постоянное перескакивание с крупного французского текста на мелкие сноски с переводом на русский утомляет. Это одна из главных причин. Я, например, вообще не понимаю, зачем это надо? Каждый раз, когда перечитываю, меня это раздражает. Писали бы весь текст на русском. Сомневаюсь, что Лев Николаевич обидится. Прекрасный сериал, удивительные истории, а все это мимо нас проходит. Не читаем мы «Войну и мир». Адаптировать текст нужно для тех людей, которые говорят по-русски. А в том виде, в котором роман сейчас заставляют читать, он для тех, кто по-французски говорить начал раньше, чем на родном языке. Вот тебе и пример. Не согласен?

Я задумался. С такого ракурса я творчество писателей как-то не рассматривал, однако и возразить нечего было.

– Хорошо. Здесь я согласен, а остальное?

– А в этом ключ, – заявил Леха. – Все остальное нюансы. Самое главное – это различие культур, которое образовалось между народом, простыми людьми, с одной стороны, и дворянством и интеллигенцией – с другой, а творчество Льва Николаевича – прекрасный показатель этого разрыва. Это корни проблемы. Толстой, который был, с одной стороны, интеллигентом, а с другой – еще и графом, видимо, это понимал. Иначе откуда все эти толстовки, сохи, Филиппки и вообще толстовство. Только он объяснить этого не сумел. Потусовался с народом, а потом бросил соху и написал «Анну Каренину». Что очень показательно.

Точно так у нас интеллигенция по жизни мотается. То туда, то сюда, как дерьмо в проруби.

Мы еще поговорили какое-то время, потом мой друг ушел, а я еще достаточно долго размышлял над тем, прав он или нет. Аргументов «против» у меня не было. Именно поэтому я и начал читать исторические исследования, документы, мемуары и воспоминания.

Следующий наш разговор произошел через пару недель.

Леха позвонил мне вечером и заявил, что приглашает меня в баню и нас ждут «пацаны». С большинством из них я уже так или иначе был знаком. С Лехиной подачи, после того как я оптимизировал его компьютер, его друзья стали обращаться ко мне с просьбами починить компьютер или наладить какие-то программы. Я не отказывал, понимая, что это тоже мои соседи, а отношения для этих людей – самое главное.

Именно в бане мы и продолжили разговор про Белое движение.

Один из присутствовавших начал рассказывать, что его прадед был офицером и дворянином. После чего Володя, так звали этого парня, выразил сожаление, что в Гражданской войне победили не белые.

– Фигня это все, отвечаю, – Леха был в своем репертуаре.

Однако тут я принял сторону Лехиного оппонента.

– С чего ты так решил-то? – спросил я. – Офицеры тебе царские чем не угодили-то?

– Да какие там офицеры остались? Потери были такими среди кадровых офицеров, что пришлось всех подряд в офицеры принимать, как в пионеры. Дам тебе книгу прочитать – «Пушечное мясо Первой мировой» называется, сам все увидишь. В 1914 году, к началу войны, было тридцать тысяч кадровых офицеров и тридцать пять тысяч – офицеров запаса, при этом в 1914–1915 годах русская армия потеряла убитыми и ранеными сорок пять с половиной тысяч офицеров – это составляло семьдесят процентов от состава на начало войны. Сам подумай.

Леха сделал небольшую паузу на пиво.

– А про «золотопогонников» скажу так. В 1943 году, когда вновь ввели погоны в Красной армии, многие военнослужащие говорили, что «боролись они долгие годы против проклятых золотопогонников, а теперь опять погоны вводят», после чего обычно добавляли – «а потом что? Опять царизм?». Многие были недовольны.

Все немного растерялись, так как было не очень понятно, каким образом связаны белые офицеры и 1943 год. Об этом я и спросил. Леха ухмыльнулся.

– Парни, вы себе только представьте – как нужно было достать людей, чтобы через двадцать пять лет, а это, между прочим, поколение, люди с такой ненавистью отзывались о «золотых» погонах? До каких печенок надо народу было долезть?

После этих слов все задумались, и разговор перешел в какую-то другую плоскость. Через некоторое время я все же спросил:

– Где прочел-то?

– Книгу читал про «Смерш», а там и про это тоже написано. Будешь читать?

– Буду.

– Завтра завезу.

Потом стало не до того. Приехали девчонки.

Так у нас и повелось, что мы стали обмениваться книгами и ссылками на интересные сайты. В основном использовалась серьезная историография, мимо которой читатель обычно проходит, не замечая. В этом ничего странного нет. Обложки у этих книг обычно неяркие, названия неброские, написано все с постоянными ссылками и «казенным» языком, тиражи мизерные. Кто купит? Никто.

Кому нужны книги типа «ВЧК – ОГПУ в борьбе с коррупцией в годы новой экономической политики»? Люди бегут от таких названий. А то, что это прекрасная книга и авторы досконально осветили вопрос, никому не интересно. И кто, кроме меня, ее найдет, эту книгу?

С тиражом в полторы тысячи экземпляров?

Еще пара таких же сумасшедших «неисториков», как и я?

Книга – класс! Ее бы каждому чекисту на стол, чиновнику и предпринимателю. Всем есть что прочитать в этой прекрасной монографии.

Вместо этого читают люди Резуна, американских авторов, у которых штурм Окинавы, где семь американских дивизий ковырялись с двумя японскими, – чуть ли не самая главная битва Второй мировой, сразу после Перл-Харбора, или англичан, которые выиграли Вторую мировую в Северной Африке, гоняя Роммеля по пустыне, после того как он их там погонял. После чего выясняется, что фашисты пришли на Украину, чтобы освободить ее от большевизма, а в Прибалтике бывшие эсэсовцы становятся национальными героями по той же причине. Большинство историков закрылись в своих раковинах и думают вообще непонятно о чем. Может, о диссертациях, которые они писали при СССР и в которых написан бред, а может, просто не хотят признавать ошибок, защищая «честь мундира», или о деньгах. Хотя какие там деньги с такими-то тиражами? Скорее уж думают о том, как с голоду не умереть. Освоили свои делянки, ревностно охраняют их и собирают по мере сил, кто чего может. Молодежь бежит из науки, так как денег совсем нет. Это же не синхрофазотроны собирать, там хоть как-то платят, а чистая наука, в которой ты или профессор, или сидишь голодным. Иначе надо взятки со студентов брать, чтобы с голоду не помереть. Если есть с кого брать еще. А если нет?

Непонятно. Создается впечатление, что историки просто боятся выйти из своих архивов и заняться своим прямым делом, а именно писать умные и интересные книги. Исключения есть, но они, к сожалению, только подтверждают правило. Вот и пишут всякие псевдоисторики, пишут все, что в голову взбредет или то, что закажут. А настоящие историки – ученые, изучающие историю, глаза отрывают от своих архивов только тогда, когда им их дети, а то и внуки, в качестве источника начинают приводить в пример Солонина, у которого во всем виноваты русские. Вот только тогда они хватаются за головы и начинают отчаянно отписываться, не понимая простую вещь – уже поздно, а их мизерные тиражи только для того годятся, чтобы друзьям раздарить. Вот так у нас и двигается историческая наука, в которой становятся авторитетами даже писатели типа Солженицына, на которого, в определенных кругах, уже как на исторический источник ссылаются.

А люди-то начитаются таких авторов, а потом с пеной у рта доказывают, что они правы.

Ты их спрашиваешь – а как же архивы?

– Какие архивы? Кто их видел? Они все закрыты до сих пор! – отвечают люди, а то, что в архивы сейчас попасть может практически любой, для них не аргумент. И это правильно. Зачем им такие книги читать или по архивам сидеть? Они же не историки.

Прошло некоторое время, и я поменял в корне свое отношение к Белому движению. Поняв, что белогвардейцы были обречены политически и фактически, именно борьба с Белым движением и послужила той опорой, на которой выросли большевики, я стал критически относиться к любым славословиям насчет «благородства белых офицеров», святости невинно убиенных и романтизма той эпохи. Мертворожденные они были, такие же, как и французские роялисты во время Великой французской революции. Но, видимо, тот же критический взгляд, который я постепенно перенял от своего друга, не давал мне возможности сказать, что я готов вступить в коммунистическую партию. Был момент, когда я проникся идеями коммунизма, но тут опять мой друг спустил меня с небес на землю.

Дело было так.

Как-то вечером мы сидели в кафе и разговаривали про всякую всячину.

Речь как раз зашла о «старых большевиках» и о Сталине, но как-то странно.

Леха их почему-то все время разделял.

– Сталин – государственник, который к себе толковых людей тянул, страну поднимал, бомбу ядерную делал, – говорил мой друг. – Старые большевики в основном – это коммунисты-анархисты. Не путать с анархо-коммунистами и анархо-синдикалистами. Об Иосифе Виссарионовиче говорить можно много чего, но «он принял Россию с сохой, а оставил ее оснащенной атомным оружием». Это не я сказал, а Черчилль, в 1959 году. И это – самая лучшая оценка, тем более из уст врага. Вот и надо смотреть через эту призму. А большевики старые, за малым исключением, во время революции или свои проблемы решали, или настолько привыкли к всевластию и безнаказанности, что уже и не мыслили себя по-другому. Вот он им укорот и сделал.

Даже если это и неверно на сто процентов, Сталину ничего больше делать не оставалось. Фракционность и внутрипартийная грызня – это и есть та самая изначальная системная ошибка, которая и привела страну к краху. Иосиф Виссарионович точно такой же человек системы, как и все остальные, и фактически он в достаточной мере только усугубил это положение.

– Чем же?

– При нем тоже вовсю шла борьба внутрипартийных группировок, только закулисная, а не открытая, как в двадцатых или начале тридцатых годов. Это подтверждает все, что после его смерти произошло.

– Например? – вопрос действительно был интересным.

– Примеры простые. Сначала Хрущев с Маленковым «валят» Берию. После этого Хрущев с Булганиным и при поддержке Жукова «сливают» Маленкова. Затем настает черед Жукова отправляться на пенсию. Через несколько лет «руководства» Хрущева его «убирают» уже Брежнев со товарищи. В результате этого всего у нас окончательно образовывается «коллективное руководство», при котором все следят за всеми, решения принимает непонятно кто, так же как не ясно, кто за все несет ответственность. Кризис и развал 1991 года – кульминация этой системной ошибки, заложенной изначально и изначально созданной Троцким.

– Лев Давидович-то здесь при чем?

– При том, что после смерти Ленина Троцкий отказался от его должности, чем привнес в партию еще больше бардака, чем было до этого. Нельзя отрицать того, что Лев Давидович был талантливым журналистом и невероятным агитатором, с которым может сравниться разве что Гитлер, но его время к 1920 году прошло, а он этого так и не понял.

– Почему отказался? Это же вершина любой политической карьеры?

– Отказался потому, что не привык и не хотел брать на себя ответственность. В воспоминаниях Михаила Дмитриевича Бонч-Бруевича есть показательный момент. Троцкий в военные распоряжения не вмешивался. Только на самых важных приказаниях или приказах Главкома он писал внизу карандашиком: «Читал, Троцкий» и предупреждал, чтобы, отправляя эту прочитанную им бумагу, его подпись обязательно стирали. Что же это как нежелание принимать ответственность на себя?

Я задумался. Леха спокойно курил и внимательно ждал моего ответа.

– С чего ты, Леша, решил, что он отказался от поста именно из-за нежелания брать на себя ответственность? Я читал, что по другой причине, – теперь уже я внимательно смотрел на своего оппонента. Леша улыбнулся. Ему явно были в удовольствие такие разговоры со мной. Я всегда до последнего ему не верил, и поэтому он обязан был логически непротиворечиво доказывать, что он прав. Он вообще очень любил упражнения для ума.

– Все верно. В версии Льва Давидовича все не так. Однако если учесть, что Хрущева, который в отличие от Троцкого все-таки взял на себя ответственность принятия решений, не спасло от отставки даже то, что Юрий Гагарин полетел в космос, можно говорить, что Лев Троцкий сознательно не принимал пост главы государства. Нельзя отрицать того, что Лев Давидович был очень талантливым, в какой-то степени гениальным человеком, отличным организатором и одним из создателей Красной Армии, но на посту главы государства он бы не справился. Трибун революции, видимо, решил, что лучше быть на болоте главным куликом, нежели аистом, который это болото контролирует.

Я его действительно не люблю. По той причине, что фактически из-за него руководство нашей страны занималось не страной, а борьбой друг с другом. Инициатором этого был именно Троцкий, который пришел в партию большевиков в 1917 году, а через три с половиной года его уже осудили за уклонизм на Десятом съезде РКПБ и именно против него были приняты резолюции: «О единстве партии» и «Об анархическом уклоне в нашей партии» и «О профсоюзах».

Почему даже Ленин, с его опытом внутрипартийной борьбы и волей, не постеснялся обозвать Троцкого «Иудушкой» и «политической проституткой»? Ладно бы келейно, в пылу острой полемики. Ничего подобного. Владимир Ильич, который от ответственности, так же как и Иосиф Виссарионович, не бежал, написал статью: «О краске стыда у Иудушки Троцкого». Хоть статью и не опубликовали, было за что навешивать столь оскорбительные ярлыки на Льва Давидовича.

– Хорошо. Убедил, а как же репрессии? – спросил я. Вопрос действительно был насущным. Скоро сто лет уже как революция случилась, а до сих пор не только «копья ломают», а и носы, бывает, разбивают.

– Репрессии? Репрессии – это круто. Только нужно учитывать множество факторов. Например, большая часть этих репрессий инициирована борющимися за власть и сферы влияния партийными группировками. С другой стороны, если к цифрам присмотреться повнимательнее, то становится понятно, что «политических» и уголовников пишут одним числом, а потом это число выдают за количество политзаключенных, после чего опять уголовников плюсуют. Самая крутая оценка – сорок три миллиона человек. Есть и еще один момент, который надо учесть, – Алексей отхлебнул кофе, к которому в последнее время пристрастился, аргументируя это тем, что устал ездить «бухой» за рулем. Я внимательно слушал. – На каждого посаженного был свой донос. На каждого. Вот тебе пример. Тетка приревновала мужа к какой-то там сопернице и написала, что он шпион и вообще ведет подрывную деятельность. Он и поехал на пятнадцать лет. То, что она одна, с тремя маленькими детьми останется, дуре этой в голову не пришло. Сейчас же их внуки и правнуки кричат, что мужик-то был невинно осужден, а потом реабилитирован. Так никто и не спорит. А о том, что виновата в этом конкретная дама, умалчивают. Стыдно, наверное. На Сталина-то или еще лучше на Берию свалить проще. Все же на них валят, и эти тоже. Да и опять-таки с перегибами в очередной раз боролись, вполне в манере большевиков. Сначала накосячить, а потом бороться с перегибами. Сами себе проблемы создаем, чтобы потом с ними успешно, преодолевая трудности, бороться. Вполне по-русски.

– Ты хочешь сказать, что репрессий не было?

– Почему не было? Были. Боролись группировки, вышибали из старых большевиков дух анархизма и правильно делали, люди доносами решали свои шкурные вопросы, враги тоже не дремали. Среди старой гвардии большевиков много было нормальных людей, но еще больше было примазавшихся. Кого ни возьми, либо пиздабол, либо авантюрист. Не так разве? Кто работал, тот и работал дальше. Что Шапошников, что Самойло. Как были при царе полковниками да генералами, так и при коммунизме стали генералами да маршалами.

– Допустим. А что по поводу уничтожения высшего командного состава РККА?

– Тут вообще много интересного.

– Например.

– Например, перевооружение армии новой техникой началось только после этого. Только после этих «репрессий» военные открыто стали выступать и признавать свои ошибки. Такой пример подойдет?

Я задумался.

– И где это они выступали с такими заявлениями? Не припомню я что-то такого.

– А ты почитай «Материалы совещания высшего руководящего состава РККА», которое проходило в конце декабря 1940 года. Я прочитал и за голову схватился в свое время. Открыто и честно люди говорили, что не готовы они ни к какой войне, что стрелять солдаты не умеют не то что из пушек, а из винтовок. Вот и стали готовиться. Только за полгода успели мало, пришлось в процессе учиться.

– Не читал. У тебя есть?

– Нет вроде уже. Зачитал кто-то. В Интернете есть. Сайт так и называется – «Военная литература». Нормальные люди им и пользуются. Очень много интересного и по делу. Или просто в поисковике любом набери название.

Леха пожал плечами.

– Есть еще нюанс, кстати, с «репрессиями» командиров.

– Это какой еще нюанс? Или у тебя их много? – я рассмеялся. Леха поддержал. Мы жизнерадостно ржали какое-то время, потом, успокоившись, он продолжил:

– В последние годы Советского Союза серьезные историки пришли к мнению, что это прекрасно отработанная операция немецкой военной разведки. Книги писали по этому вопросу, только мало кто их читал.

– Ты так говоришь, как будто сейчас мнение поменялось?

– Ага, именно поменялось. Последние лет пятнадцать речь идет о том, что сама идея и разработка принадлежала Ми-6, а через немцев они это дело провернули, что в принципе всем им только на руку было. А теперь представь, что эта подстава произошла бы не в 1937 году, а в 1940-м, например. Как тебе?

– Тяжело с тобой, Леха, разговаривать. Вечно ты все с ног на голову перевернешь, при этом опираясь на документы.