Текст книги "Собрание сочинений в 2-х томах. Т.2: Стихотворения. Портрет мадмуазель Таржи"

Автор книги: Иван Елагин

У ВОД МОНОНГАХИЛЫ

 
Давно уже в опале,
Забыт трехстопный ямб.
Когда-то им писали,
Но в наши дни едва ли
Им пишут, да и я б
Не стал, но ямб трехстопный
Покладист, и весьма
Удобен для письма,
Для мысли расторопной.
К тому ж для сердца святы
Звучанья старых строк —
Со мной «Мои пенаты»,
Со мною «Городок»!
Их поздние раскаты
Еще услышал Блок,
Почувствовал до боли
И выплакал сполна
О том, что ветер в поле,
А на дворе весна.
Традицией старинной
Не стоит пренебречь:
Домашнею картиной
Я начинаю речь.
Зеленая неряха —
Лохматый клен в окне.
Картина Голлербаха
Направо на стене.
Стол с пишущей машинкой
И стул с плетеной спинкой
Стоят перед окном.
А в раме, под стеклом —
Тропининский, знакомый
Портрет того, кого мы
В своей душе несём
От отроческих, самых
Первоначальных лет.
На этажерке в рамах
И те, кого уж нет,
И те, кто так далече,
Почти в стране другой.
Похвастаться хоть нечем,
Но тишина, покой,
И в комнатах повсюду
(Я к этому привык)
Навалом – кипы, груды
И кучи всяких книг.
А в окнах много света,
В саду – кусты цветут.
До университета
Езды пять-шесть минут.
Всё это для поэта
Поистине – уют.
Хоть с плешью и одышкой
Не подобает мне
Распространяться слишком,
Что истина в вине,
Но если старый Бахус
Ковши свои раздаст —
Была бы только закусь,
А вы пить я горазд!
Что ж! Я в годах преклонных,
Уже под шестьдесят!
О женщине – влюблённых
Стихов мне не простят!
И мне покой дороже
Тревог, а между тем —
И я не очень всё же
Чуждаюсь этих тем.
Хотя авторитетов
На мне лежит печать,
Я перечнем поэтов
Не стану докучать.
Но всё ж слова найду я
Сказать кое о ком
Из тех, кто молодую
Мне душу жег стихом.
У самого истока
Колючих дней моих
Благодарю я Блока
За беспощадный стих.
И в мире, где лавины
Войн, бедствий и разрух —
Цветаевой Марины
Мне дорог певчий слух.
Откуда-то из мрака
Кривых ночных дорог
Я слышу Пастернака
Сумбурный говорок.
Хотя я врозь с Россией,
Врозь со своей страной,
Но розы ледяные
Ахматовой – со мной.
От слова и до слова
Перечитал подряд.
Послание готово,
А где же адресат?
Где современник дивный,
Где он, чудак такой,
Что на строку отзывной
В меня плеснет строкой?
Где собеседник милый?
В каком живешь краю?
У вод Мононгахилы
Я одинок стою.
А подо мною – зыби
Несущийся поток.
И сам я на отшибе,
И стих мой одинок.
 

* * *

И равнодушная природа

Красою вечною сиять.

Пушкин

 
В тот год с товарных станций эшелоны
На север шли почти что каждый день.
Набиты заключенными вагоны,
И на снегу штыка чернеет тень.
 
 
И песнею отпугивая стужу,
Там, ночью где-то посреди лесов,
Охранники горланили «Катюшу»,
На поводке придерживая псов.
 
 
И про Катюшу, девушку простую,
Поет студентка сорок лет спустя,
И я студентку слушаю, тоскуя,
И я студентку слушаю, грустя.
 
 
Мне с мертвыми мерещится подвода
Скрипящая под звуки песни той.
 
 
Всё это для студентки – вздор пустой.
Она – как равнодушная природа,
Сияющая вечной красотой.
 

* * *

 
В новогоднюю ночь я к столу подойду,
И вина золотого нальёт мне хозяйка.
Если хочешь, попробуй – поди, подсчитай-ка,
Сколько жизни оставил я в старом году.
 
 
Ты покрепче, хозяйка, меня напои,
Чтоб душа заиграла, вином разогрета!
Сколько раз я под звёздами Нового Света
Провожал новогодние ночи мои.
 
 
Где-то – Старого Света оставленный край:
Дом. Каштан. Потемневшие стекла аптеки.
Сколько жизни моей там осталось навеки —
Если хочешь, попробуй, поди, подсчитай.
 
 
Я не знаю, с какой мне звездой по пути.
Мое время меня разорвало на части.
Только знаю одно, – что без старого счастья
Мне и нового счастья уже не найти.
 

* * *

 
Цыганский табор осени разбросан
Между домами. Неопрятна осень,
Но грандиозна, ветрена, пестра.
И с осенью нет никакого сладу —
Листва деревьев пляшет до упаду,
Горят костры посереди двора.
 
 
Я восхищаюсь этим понапрасну.
Я с каждым из деревьев этих гасну.
Вот лист, что закружился по двору,
Свалился, об окно мое ударясь.
Цыганская взлохмаченная старость,
Раскачиваясь, плачет на ветру.
 
 
Да, осень пляшет, и поёт, и плачет,
И, кажется, переполох весь начат
Лишь для того, чтоб я моё житьё
Измерил этой лавой листопада.
Но как ни мерь – а жизнь длиннее взгляда,
Стремящегося охватить её.
 
 
Как заключённый в камере тюремной
Под камнем пола роет ход подземный,
Чтоб выбраться на волю из тюрьмы, —
Так в памяти я котловины рою,
Чтоб выломать из многолетней тьмы
Обломок дня, утерянного мною.
 
 
Есть где-то настоящее, и это —
Веселием сверкающее лето,
А будущее там – в полях весны,
Но осень – это прошлое, и людям
Оно нужней. О нем мы не забудем,
Зимой небытия занесены.
 
 
Как будто еду в поезде я скором,
И осень мне махнула семафором,
И дал мой поезд резко задний ход,
И содрогнулись все мои вагоны,
Пошли они во дни катиться оны,
И весь мой поезд в прошлое идёт.
 
 
Я с поездом моим куда-то двинусь
По направленью в юность и невинность,
Где ждут меня на полустанке том,
И к старому знакомцу благосклонны,
Ко мне из детства нависая, клёны
Расскажут миф о веке золотом.
 
 
А там и жизнь была совсем иная,
Там комната в квартире проходная,
Там очередь за хлебом поутру,
Там, тапочки надев на босу ногу,
Пускаясь в ежедневную дорогу,
Пенал и книги я с собой беру.
 
 
От школьной парты, школьного урока
До осени цыганской так далёко!
Разрозненные времени куски
Барахтаются в памяти, как в дыме,
Толпятся государства между ними,
И океаны, и материки!
 
 
Он уплывает, этот полустанок,
И клён, и дом, и несколько полянок —
И вот уже, огнями залита,
Мерещится вечерняя столица.
И я не знаю – эта жизнь мне снится,
Или когда-то мне приснилась та.
 
 
Последние октябрьские недели.
Деревьев закружились карусели.
А где-то там, за тридевять земель,
За тем холмом, где свалены за годы
Мои закаты и мои восходы, —
Там в парке над рекою карусель.
 
 
И друг за другом в сказочной погоне
Кружатся размалёванные кони
И движутся по стержню вверх и вниз.
Вся карусель плывет под звуки вальса…
Ещё я помню, – вальс тот назывался
Немного старомодно: вальс-каприз.
 
 
И красный конь, по воздуху гарцуя,
Навстречу вырывается! И сбруя
Железками позвякивает блях,
И, как бывает среди сна ночного,
Конь снова появляется, и снова
Куда-то пропадает второпях.
 
 
Болтаются, позвякивая, бляхи,
И мальчик на коне взлетает в страхе,
За гриву уцепился он рукой.
Сегодня ветра музыкальный ящик,
Оркестр ветвей поющих и скрипящих
Вернули мне тот полдень над рекой.
 
 
И кажется – в одном порыве страшном
Сегодняшнее обнялось с тогдашним,
Кленовый лист, что над окном повис,
Колотится о стекла с перепугу,
А красный конь, летающий по кругу,
Скользит то вверх, то вниз – то вверх, то вниз.
 

* * *

Порядок творенья обманчив,

Как сказка с хорошим концом.

Пастернак

 
Уже ты подводишь итоги.
Стоишь на последней черте.
А помнишь плиту на дороге
И надпись на темной плите?
 
 
Таинственно и величаво
Плита средь высокой травы
Гласила: «Пойдешь ты направо —
Тебе не снести головы,
 
 
А если направишься прямо —
Схоронишь родных и друзей,
Там ждет тебя черная яма
И все твои милые в ней.
 
 
А если свернешь ты налево —
Дорогу забудешь назад».
Величием древнего гнева
Слова на распутьи горят.
 
 
И хочешь не хочешь, а надо,
Какой-нибудь путь выбирай.
И выбрал ты с первого взгляда,
А выбрал – уже не пеняй!..
 
 
Пошла твоя жизнь по-иному.
Хоть ты порывался потом
Дорогу отыскивать к дому,
Да сам ты не знаешь, где дом.
 
 
Идёшь ты по жизни с опаской,
Идёшь с постаревшим лицом,
А всё ещё веришь, что сказка
Должна быть с хорошим концом.
 

* * *

 
В Санта-Монике нынешним летом
Я бродил по прибрежным кварталам
Со знакомым американским поэтом,
Добродушным, веселым малым.
 
 
Я слушал, как чайки плачут,
Как грохочет у берега пена.
Внезапно спросил он: «Что всё это значит?»
И руку поднял недоуменно.
 
 
Это он о жизни, всем нам отмеренной,
О чуде, с которым никак не свыкся,
Спрашивал, как ученик, растерянный
Перед загадкою икса.
 
 
А потом в кабачке, забавном на диво,
С бочонками-табуретками,
Мы пили холодное пиво
И заедали креветками.
 
 
Дни и дороги бегут навстречу,
И, может быть, близко конец маячит.
Я, верно, ему на вопрос не отвечу,
Да я и не знаю, что всё это значит!
 

* * *

Тане Ф.

 
Зачем я утром к десяти часам
Жду почтальона – я не знаю сам.
 
 
Я писем не пишу, да и похоже,
Что мне писать никто не станет тоже
 
 
Но хоть не жду я писем ниоткуда,
А все-таки я ожидаю чуда.
 
 
Я жду какой-то вести от кого-то,
Я жду в судьбе большого поворота.
 
 
И поступь почтальона издалёка
Я чувствую, как приближенье рока.
 
 
Когда во двор вступает письмоносец,
То продирает по спине морозец,
 
 
А в голосе его из коридора
Я слышу громы греческого хора.
 
 
Но вот богов гонец, судеб посланец,
С холщовой сумкой вестник, приосанясь
 
 
И улыбаясь царственно-лучисто,
Даёт мне счёт от моего дантиста.
 
 
И сразу всё темнеет – небо, стены,
На всём следы мгновенной перемены.
 
 
И почтальон под тёмным небосклоном
Становится обычным почтальоном.
 

* * *

 
Что ни утро – то листья янтарней.
В дым осенний летят торопливы.
Так в штабах отступающих армий
Обречённо сжигают архивы.
 
 
На холодном ветру суматоха.
Эта осень совсем как эпоха:
Сколько сорванных, сбитых, сожжённых,
Перепуганных и побеждённых…
 

* * *

 
И ветер, и снег,
И темень на улице поздней,
И тени из тех,
Что, сойдясь, замышляют какие-то козни.
 
 
И в тёмном парадном
Не спрятаться и не согреться,
И слышно, как рядом
Под рёбрами брякает сердце.
 
 
Качаются ветви
В беспамятно-воющем ветре,
В отчаянном ветре
Качаются вечные ветви.
 
 
Зачем Ты свои небеса
Расплескал надо мною?
Зачем Ты мне колешь глаза
Непорочной звездою?
 
 
Как лодку ночную
Кидает куда-нибудь шквалом —
Я так же кочую
По вздыбленным чёрным кварталам.
 
 
На этой из камня
И глины отлитой планете
Была красота мне
Страшнее всех страхов на свете.
 
 
Сияла она,
Как лампада над Дантовым адом,
Грозна и страшна,
Оттого что с погибелью рядом.
 
 
Казалось тогда,
Что и космос какой-то двоякий,
Я тоже звезда,
И я тоже сверкаю во мраке.
 

* * *

 
Из Питсбурга ехал автобус,
Катился на юг в Вашингтон,
Я сел, от других обособясь,
В заботы свои погружён.
 
 
И как-то взглянув наудачу,
Я мельком увидел во рву –
Как белая тощая кляча
Неспешно жевала траву.
 
 
И столько в ней вечного было,
И столько земного тепла,
Как будто чудесная сила
Земли за окном проплыла.
 
 
За броской, за выспренней фразой,
За спешкой писательских дел,
Я, видимо, где-то промазал,
Чего-то я недоглядел.
 
 
Поэт, обличитель, оракул,
Эпохи приветствую гул,
А вот над ручьём не заплакал,
А вот над кустом не вздохнул.
 
 
А может, вздохну и заплачу,
И правда откроется мне.
Когда-нибудь белую клячу
Я снова увижу в окне.
 

ЛИЧНОЕ ДЕЛО

1. МЕТРИКА

 
Свидетельство о рождении,
Справка о первом вздохе,
Дело о пробуждении
Духа, о пригвождении
К телу, к земле, к эпохе.
 
 
Метрическая выпись
О том, что жребию выпасть!
 
 
Заверенная подписью,
Каким-то чиновным Пименом,
Что ты не болтаешься попусту,
А ходишь отныне с именем.
 
 
Закапан в глаза тебе ляпис,
И есть о том уже запись.
 
 
Уроженец владивостоцкий!
Такому не отвертеться
От полуголодного детства
В стране, где Ленин и Троцкий.
 
 
Уроженец Владивостока!
Такому с самого детства
От Пушкина и от Блока
Уже никуда не деться!
 
 
Родившемуся в Приморье,
Тебе на роду написано
Истинно-русское горе —
Горькая русская истина!
 
 
Родившемуся в Приморье,
Тебе на роду начертано
Русское слово прямое,
Вспыхивающее жертвенно.
 
 
Метрическое удостоверение.
Подпись секретаря.
Восемнадцатый год рождения.
Дата вторжения
В мир – первое декабря.
 

2. ПРИВИВКИ

 
Прививка оспы
И дифтерита.
Но почему же, Господи,
В этой жизни-побывке
Не сделали нам прививки
От хари, оспой изрытой,
От хари этой
Усатой,
От его портретов
И статуй?
 
 
Смерть знала способ —
Накликала
Калигулу,
Изрытого оспой.
 
 
Жизни шиворот-навыворот,
А конец один —
От него ни сывороток,
Ни вакцин.
 
 
С юности иммунность
К жалости, к слезам,
А была ли юность —
Я не знаю сам.
 
 
Грохот с домом рядом,
Чуть ли не в дверях:
Это мне снарядом
Прививают страх.
 
 
Канонада до рассвета.
Только будет ли рассвет?
К недосыпу, к недоеду
У меня иммунитет.
 
 
Против слабостей и вздохов
Есть в крови антитела.
Нет, не зря во мне, эпоха,
До сих пор твоя игла.
 
 
Сердце мне холодным шприцем
Проколола ты насквозь.
Никаких мне снов не снится.
Не приснилось – не сбылось.
 

3. ПРОТОКОЛ ОБЫСКА И АРЕСТА

 
Клок бумаги. Протокол.
Расписались понятые.
Дождь таких бумаг прошёл
В эти годы по России.
 
 
На рассвете проводы.
Увезли куда-то.
(У такого-то, такого-то
То-то и то-то изъято.)
 
 
Увезли куда-то.
Где он – не узнаем.
Детство мое изъято,
Смех за вечерним чаем,
Милая теплота
Доброй руки отцовой.
 
 
Ляжет бумага та
В память плитой свинцовой.
 
 
Переписка ворохом
Свалена – изъята.
Изъято всё, что дорого,
Изъято всё, что свято.
 
 
В протоколе пункт один,
Как железный стержень, —
Что задержан гражданин,
Гражданин задержан.
 
 
Гражданина уводил
В кителе детина,
И задержан бег светил
Был для гражданина.
 
 
Только сел в машину он —
Двинулась машина,
И задержан ход времён
Был для гражданина.
 
 
И пропал он, как в дыму,
На заре в июле,
И дыхание ему
Задержали пулей.
 
 
Брось на клок бумаги взгляд,
Только зубы стисни:
Прочитай, как был изъят
Гражданин из жизни.
 

4. ОБРАЗОВАНИЕ

 
Математика и химия,
География, история.
Занимался в школе ими я,
Только то была теория.
 
 
А когда пошло подкидывать
По ухабам и колдобинам —
Тут я занялся эвклидовой
Геометрией особенной.
 
 
В голубом дыму наверченном
Паровозы шли и фыркали,
А колеса-то начерчены
Будто дьяволовым циркулем.
 
 
И составы шли товарные,
И мерцали рельсы инеем…
(Взрывы перпендикулярные.
К параллельным этим линиям!)
 
 
И дорогою корявою
С пересадками и плаваньем
Изучал я географию
По вокзалам и по гаваням.
 
 
И следы свои история
На хребте моем оставила,
Та история, которая
Устанавливает правила,
 
 
Что одним-то слава, почести,
Привилегии и премии,
А другим и жить не хочется
В распроклятом этом времени.
 
 
И когда вся горечь допита,
И когда вздохнул я с лёгкостью —
От поставленного опыта
Седина в итоге – окисью.
 
 
Иль звездою промелькнувшею
Голова моя побелена?
Без остатка всё минувшее
На добро и зло поделено.
 

5. ПРОПИСКА

 
Чиновный какой-нибудь аспид,
Устав кулаками стучать,
Начальственным жестом на паспорт
С размаху прихлопнет печать.
 
 
Пустяшное дело – прописка,
Да нет без прописки житья.
А вот на холмах Сан-Франциско
Живу непрописанным я.
 
 
Пишу о холмах Сан-Франциско,
Где пальмы качают верхи,
И ходят без всякой прописки
По белому свету стихи.
 
 
Сегодня как будто бы лишний
С моею судьбой кочевой,
Я все ж современникам слышный,
Как слышен в трубе домовой.
 
 
Россия, твой сын непутёвый
Вовек не вернется домой.
Не надо, чтоб в книге домовой
Записанным был домовой.
 
 
Никто не заметит пропажи,
Но знаю: сегодня уже
Прописан я в русском пейзаже,
Прописан я в русской душе.
 
 
В Московском университете
Какой-нибудь энтузиаст
Стихи перепишет вот эти
И дальше друзьям передаст.
 
 
И тысячу раз повторённый
Мой стих – мне порукою он,
Что я отделенью районной
Милиции не подчинён!
 
 
С милицией, с прокуратурой,
С правительством – я не в ладу,
Я в русскую литературу
Без их разрешенья войду.
 
 
Не в тёмном хлеву на соломе,
Не где-нибудь на чердаке, —
Как в отчем наследственном доме
Я в русском живу языке.
 

* * *

…И прислоненного к вольнолюбивой мачте…

Цветаева

 
Я на чужбину уезжал в вагоне,
В котором перевозят скот,
Где задыхался скученный народ,
От пыли, мусора и вони.
 
 
Раскаты пушечной пальбы
Да паровоза визг смертельный.
Там даже не было отдельной
Высокой человеческой судьбы.
 
 
А так: куда-то устремясь,
Тащились полчища без счёта.
Ненастье. Серость. Скука. Грязь.
Хлябь. Слякоть. Месиво. Болото.
 

* * *

 
Ещё кое-как рассовал ты
По полкам свою дребедень —
И вот уже мчится асфальтом
Косая автобуса тень.
 
 
На запад, на север, куда-то,
Куда-то на юг, на восток
В изгибах, в подъемах и скатах
Расходятся сотни дорог.
 
 
И я по судьбе непоседа —
Вся жизнь у меня на ветру…
Наверное, снова заеду
Куда-то в глухую дыру.
 
 
Пора мне подальше убраться
От города и горожан —
Под знойное солнце плантаций,
В дворянские гнезда южан…
 
 
А может быть, двинусь в Канаду,
На север холодный махну,
Чтоб где-нибудь у водопада
Закидывать в воду блесну.
 
 
Безумствуют горные реки,
Гремят они ночи и дни…
Вот так же и в каменном веке,
Наверно, гремели они.
 
 
И всё мне мечтается, будто
Я в жизни какой-то другой
Встречаю огнистое утро
В палатке над горной рекой.
 

* * *

Леониду Ржевскому

 
Тебя поздравляю сегодня, друг,
С итогом высоких дней!
Еще мы вытянем семьдесят щук
И семьдесят окуней!
 
 
Затем я сегодня к тебе пришёл
И руку твою потряс,
Чтоб сесть нам семьдесят раз за стол
И выпить семьдесят раз!
 
 
Да здравствует водка, икра, балык,
Давай наливаться в дым!
Еще мы напишем семьдесят книг
И семьдесят издадим!
 
 
И руку тебе я затем потряс,
Чтоб время любило нас,
Чтоб нам согрешить еще семьдесят раз
И каяться семьдесят раз!
 
 
Неважно – прозаик или поэт.
Главнейшая из задач,
Чтоб так же, как ты, и в семьдесят лет
Пить этот чертов scotch!
 
 
И я с тобой говорю сейчас,
И всё о том же мой сказ:
Чтоб в покер сыграть нам семьдесят раз
И выиграть семьдесят раз!
 
 
Пусть время несет меня на волне,
Давно я пустился вплавь,
Но в день, когда семьдесят стукнет мне,
Ты тоже меня поздравь!
 
 
Затем, чтобы время любило нас,
Чтоб годы пускались впляс,
Чтоб нам еще встретиться семьдесят раз
И чокнуться семьдесят раз!
 

* * *

 
В туристическом бюро
Все по карте разберут.
Там придумают хитро
Занимательный маршрут.
 
 
Доктор за ноги берёт,
Доктор мне дает шлепок.
И малютка-самолёт
Первый делает рывок.
 
 
Дом родильный. Отправной
Пункт. Ночной аэродром.
Вон созвездье надо мной
Закачалось топором.
 
 
И в пролет оконных рам
Наливают синеву.
По садам и по дворам
Я в коляске поплыву.
 
 
А потом, большой совсем,
В школу я иду пешком.
Мне пройти кварталов семь,
Каждый дом мне тут знаком.
 
 
Погуляй, душа! Дыши
Снежным светом января.
Ах, как числа хороши
На листках календаря!
 
 
Но из школы в стон и плач,
Как в поход, уходим мы.
Очереди передач
Под воротами тюрьмы.
 
 
И, развеянные в прах,
Полетим, унесены
На телегах и возах
По обочинам войны.
 
 
Путешествие моё!
Карта времени в руках.
То случайное жильё,
То посадка впопыхах,
 
 
Самолеты, поезда,
Океанский пароход…
Где ж она, моя звезда,
И куда она ведёт?
 
 
Над зеркальным черным льдом
Полуночной вьюги свист.
Бухта смерти. В Отчий дом
Возвращается турист.
 

ПЕТРУШКА

 
Петрушка:
 
 
А, почтеннейшая публика!
Дорогие современники!
Всем вам – дырочка от бублика,
А мне – с вишнею вареники.
 
 
Мне – тарелку каши гречневой,
Мне – говядину тушёную!
Современники, конечно, вы
Обойдетесь кашей пшённою.
 
 
У меня – бутылка вермута —
Запивать мои вареники,
А сивуха мной отвергнута
В вашу пользу, современники!
 
 
На столе моем – пирожные,
И я кофе пью со сливками,
А у вас столы порожние,
Вам и хлеб дают урывками.
 
 
У меня матрац пружинистый!
А за ваш тюфяк соломенный —
На толкучку если вынести —
Не дадут и грош поломанный.
 
 
У меня колпак-то с кисточкой,
И ношу я обувь лаковую.
Величают люди выскочкой —
Я из ящика выскакиваю!
 
 
Называюсь я Петрушкою,
Прозываюсь шаромыжником,
Я дерусь пивною кружкою,
А кидаюсь я булыжником!
 
 
Эй вы, старые и малые,
Эй, мальчонка со старухою
Заходите – всех пожалую
Здоровенной оплеухою!
 
 
Заходите все – охочие
До веселой скоморошины!
Кулаком вас так попотчую,
Что уйдете огорошены!
 
 
Я цыпленка люблю
С кашей рисовою!
И стишонки к тому ж
Я пописываю!
 
 
Во саду ли, в огороде
Галки тучей носятся!
Это к нашей теме, вроде,
Вовсе не относится.
 
 
Вон цыган плетется с клячею.
Кляча где-нибудь украдена.
И хромая, и незрячая,
И у ней на морде ссадина.
 
 
Цыган:
 
 
Конь арабских кровей!
Честное слово!
Не найдешь нигде, ей-ей,
Скакуна такого!
 
 
Эй, Петрушка, давай
Мне рублевок пачки,
Да с конем поезжай
Поскорей на скачки!
 
 
Конь недаром между глаз
Звездочкою мечен,
Первый приз ему тотчас
В скачке обеспечен!
 
 
Петрушка:
 
 
Как ты смеешь лезть ко мне
С гнусною скотиной?
Сто ударов по спине
Получай дубиной!
 
 
(Бьет цыгана, тот с криком убегает.)
(к лошади):
 
 
Эй ты, мерин вислоухий,
Погуляй-ка во поле!
Было время – с голодухи
Мы конину лопали.
 
 
Во саду ли, в огороде
Галки тучей носятся,
Это к нашей теме, вроде,
Вовсе не относится.
 
 
Лекарь:
 
 
И трясучку, и коросту —
Всё излечит лекарь, —
Из-под Каменного мосту
Фармазон-аптекарь.
 
 
Знаю, что ты должен есть,
Что тебе полезней.
У меня рецепты есть
Ото всех болезней!
 
 
Покупай медикамент,
Снадобье-микстуру, —
Отрастишь в один момент
Чудо-шевелюру!
 
 
Сто пилюль недорогих
В коробке закрытом.
Проглоти одну из них —
Будешь месяц сытым!
 
 
А еще, крещеный мир,
Сущее богатство:
Продается эликсир
Равенства и братства!
 
 
Хочешь целый пузырёк?
Вся цена – полушка.
Развяжи свой кошелёк,
Покупай, Петрушка!
 
 
Петрушка:
 
 
Мне на это денег жалко,
К черту мазь и порошки!
Доберусь я лучше палкой
До твоей пустой башки!
 
 
(Бьет аптекаря, тот проваливается.)
 
 
Ах как много всяких этих
Экономик да эстетик
Лекари-аптекари
Нам накукарекали!
 
 
Во саду ли, в огороде
Галки тучей носятся.
Это к нашей теме, вроде,
Вовсе не относится.
 
 
Немец:
 
 
Сколько зим и сколько лет!
Здрасте, Петр Иваныч!
 
 
Петрушка:
 
 
Это немец, мой сосед,
Иоганн Христьяныч.
 
 
Немец:
 
 
Я могу играть на флейте
И могу ходить с ружьём,
И хоть гвоздь мне в лоб забейте,
Настою я на своём!
 
 
Из картошки отварной
Спечь могу я пряник,
А из банки жестяной
Сделать подстаканник!
 
 
Но, приученный к труду,
Не терплю я лоботрясов,
Даже рельсы я кладу,
Как сказал поэт Некрасов!
 
 
Ах, Петрушка, я люблю
Вид твой молодецкий!
Хочешь, для тебя сошью
Я кафтан немецкий?
 
 
Петрушка:
 
 
Сшей-ка мне кафтан-багрян
Да длиной до пяток,
А пока что за кафтан
Получай задаток!
 
 
(Бьет немца палкой, тот с криком исчезает.)
 
 
Тут не шутки, не игрушки!
С немцем вечная возня.
Сколько раз уже из пушки
Он всерьез палил в меня!
 
 
Во саду ли, в огороде
Галки тучей носятся.
Это к нашей теме, вроде,
Вовсе не относится.
 
 
А быть может, и относится
Это к нашей теме.
Что несу я околесицу —
Я винюсь пред всеми.
 
 
Через годы, через грязь
По толкучкам жизнь плелась
Меченой, бродячею
Краденою клячею.
 
 
И за мной еще вчера
С автоматом бегали
И ефрейтор-немчура,
И свои аптекари.
 
 
Где угнаться им за мной,
Шалым прощелыгою?
Как петрушка площадной
Целый век я прыгаю.
 
 
Целый век веду войну,
Всем и вся перечу,
И всего еще одну
Ожидаю встречу.
 
 
В балагане столько раз
Смерть мою обманывал,
Только ныне без прикрас
Я играю заново!
 
 
У меня хоть длинный нос,
Да она безноса,
И покатят под откос
Все мои колеса!
 
 
К удивленью вящему
Зрителей вопящих —
Тут по-настоящему
Я сыграю в ящик!
 
 
Во саду ли, в огороде
Галки тучей носятся.
Это к нашей теме, вроде,
Прямиком относится.
 

* * *

 
Всё, кажется, в полном порядке.
Не злюсь я на долю мою.
Подстриженным деревом в кадке
У двери вокзальной стою.
 
 
В клоках паровозного дыма
Снует по перрону народ.
Иной пробегающий мимо
Мне в кадку окурок швырнет,
 
 
Иль старую бросит газету,
Иль кинет пустой коробок…
Но вот уже слышится где-то
Последний, прощальный звонок,
 
 
И в арке ночного пролома
Вагоны исчезнут за тьмой.
Одни уезжают из дома,
Другие приедут домой.
 
 
И мне бы усталые корни
В родимую землю уткнуть,
И мне бы огонь семафорный
И рельсовый сказочный путь.
 
 
Узнал бы, как в деле проворен
И как беспощадно остер,
Срубая деревья под корень
Гуляет родимый топор.
 

* * *

 
Так бывает, что от мыслей горьких
Места не могу себе найти.
Пропадаю где-то на задворках.
Сбился окончательно с пути.
 
 
Впрочем, сокрушаться я не вправе:
Есть домишко, есть лежанка, печь…
Ну, а если возмечтать о славе —
Можно храм какой-нибудь поджечь.
 

* * *

 
Человек на дороге
В римской тоге
Иль в рыцарском панцире,
Иль в гимнастёрке,
Иль оборванцем
Убогим
В опорках…
 
 
По сторонам – пожарища,
Его провожающие.
 
 
Что это – Рим,
Подожженный Нероном,
Иль это мы горим
В Киеве обречённом?
 
 
Человек на пожаре.
Медный блеск облаков.
Написан сценарий
Для всех веков.
 
 
Дом, отпылавший факелом,
Дымом квартал заволакивал.
 
 
Мечутся по мостовой
Люди с жалкой поклажей.
 
 
Ветер кривой
Кидается сажей.
 
 
Рыцарь в броне,
Что там погибло в огне?
Герб родовой на стене?
 
 
Или тот самый
Шелковый шарф,
Вышитый дамой
Под звоны арф?
 
 
Шла татарва
Городищем спалённым,
Сухая трава
Горела по склонам.
Что там в пылающей грамоте,
Писанной на пергаменте?
 
 
Я видел, как щебнем и прахом
Валился очаг.
Как люди стояли со страхом
В очах.
 
 
Я на земном шаре
Жил и стоял на пожаре.
 
 
Топот тысяченогий
Катится по дороге.
Точно земля задрожала,
Громом потрясена.
Что там – слоны Аннибала
Иль пушки Бородина?
 
 
Ночью кошмарной
Землю трясет пальбой.
Битва на Марне
Или Полтавский бой?
 
 
Или персидский Дарий
От скифских бежит полков?
Написан сценарий
Для всех веков.
 
 
Слышишь поступь солдата?
Крови сегодня течь.
Очередь автомата
Или короткий меч.
 
 
Много войною взято,
Да не велик итог.
Высится над солдатом
Крохотный бугорок.
 
 
Вот он – огромный, тёмный,
Головоломный провал.
Наверно, уже не помнит,
За что и с кем воевал.
 
 
Были они да сплыли,
Скошенные войной.
Веточка на могиле
Зазеленеет весной.
 
 
Из времени, как из дыма,
Выйдя шагом стальным,
Солдаты проходят мимо
И снова уходят в дым.
 
 
Человек на дороге.
Гор потемнели отроги.
 
 
А позади – стража
У городских ворот.
Ночью идти страшно,
Но человек идёт.
 
 
С родины изгнанный,
В драной хламиде, замызганный,
На берегу Дуная
Стоит человек, вспоминая
Город, солнцем обрызганный.
 
 
Или в карете чёрной
Скачет из княжества,
Пока не уляжется
Какой-то скандал придворный.
 
 
Берег уже отдалён.
Встала волна-громада.
А позади – Альбион,
А впереди – Эллада.
 
 
Или в вагоне,
Иль в самолёте.
И о погоне
Ветер поёт на высокой ноте.
 
 
Или на паре
Лихих рысаков.
Написан сценарий
Для всех веков.
 
 
Некуда деться.
А надо куда-нибудь деться.
Что позади – Флоренция,
Иль позади Одесса?
 
 
И от грудного стука
В мокрых глазах качанье.
А позади – разлука,
А позади – прощанье.
 
 
А позади – застава,
А позади – граница,
И всё, что ты там оставил,
Будет до смерти сниться!
 
 
Люди уходят в дым,
Тонут в дыму, седея.
Снится одним – Крым,
Снится другим – Вандея.
 
 
Мне ж маячат во мраке
Беженские бараки.
 

* * *

 
У самого дома взъерошенным клёном,
Мой день, ты ещё надо мною шумишь,
И ты, моя улица, хламом зелёным
Завалена вся от подъездов до крыш.
 
 
Земля подо мною крутилась недаром:
Нет-нет, да и свалит куда-нибудь вкось,
Но хоть ускользала вертящимся шаром,
А всё ж уцепиться за край удалось.
 
 
И около красных заречных закатов,
И рвов, и мостов, и холмов, и церквей,
Меня в огороженный дворик упрятав,
Бушуют косматые толпы ветвей.
 
 
Кирпичные тучи из труб отработав,
По целому небу костры разбросав,
За длинным оврагом литейных заводов
Грохочут и ночью и днём корпуса.
 
 
Так что же – вот это моя усыпальница,
Гробница моя и мой вечный покой?
Вот этой землёй мое тело завалится
И станет когда-нибудь этой землёй?
 
 
А там некрологом не очень подробным
Почтят на последнем газетном листке
И сделают надпись на камне надгробном
Совсем на каком-то другом языке.
 
 
Мы пушкинским словом бездонно-хрустальным
Ещё и сегодня с тобою живём.
Так что ж тебе делать со звуком печальным?
Так что ж тебе в имени дальнем моём?
 
 
Зачем же опять я над сеткой железной
Тебе посылаю мой теннисный мяч,
Мой стих отрешённый, мой крик бесполезный,
Подхваченный ветром моих неудач?
 
 
Так что же мне делать с моею печалью,
Чтоб стать ей навеки печалью твоей?
Куда я с моими стихами причалю?
Скажи мне, куда я плыву без огней?
 
 
А может быть – ветер попутный со мною,
А может быть – я оседлаю волну,
А может быть, я, как высокой волною —
Высоким стихом до тебя доплесну!..
 

СЕМЕЙНЫЙ АРХИВ

 
Мне из Москвы писали
(Участвовать пригласив),
О том, что хранится в ЦГАЛИ
Наш семейный архив.
 
 
Задуматься есть причина,
Что там ни говори.
Воображаю, как чинно
Выглядит всё внутри.
 
 
За стёклами в морозилке
Хранится родитель мой,
Положен с пулей в затылке.
Дата: тридцать восьмой.
 
 
А рядом с отцом на полке
Заполнены все места —
Сплетни и кривотолки,
Доносы и клевета.
 
 
В отделе того же года
Хранится газетный крик.
Вырезка – «Враг народа»
Болтается, как ярлык.
 
 
Тут же и комнатёнка
С полуслепым окном,
Куда меня, как котёнка,
Вышвырнул управдом.
 
 
Наверно, среди архива
Им тоже место нашлось —
Знакомым, что торопливо
При встрече глядели вкось.
 
 
Тут даже оскал разъярённый
Пса, угрожавшего мне,
Которого вдоль перрона
Охранник вел на ремне,
 
 
Когда в товарных вагонах,
Растянутых на версту,
Гуртом везли заключенных
Куда-нибудь на Воркуту.
 
 
И думали вы, что сунусь
С воспоминаньями я
В архив, где хранится юность
Растоптанная моя?
 

* * *

 
Вверху хрусталём и хромом
В антракте зажгли звезду.
Раскланиваюсь со знакомым
В четырнадцатом ряду.
 
 
А сцена пуста. Не там ли,
Вперёд наклонясь чуть-чуть,
Просил Офелию Гамлет
В молитве его помянуть?
 
 
Я страх почувствовал некий,
Что Гамлет просил о том
Уже в семнадцатом веке.
Попросит в двадцать шестом.
 
 
И перед этою тайной,
Что столько веков живёт,
Я – только совсем случайный
Незначащий эпизод,
 
 
И что искусство мудрее
Во многом жизни самой,
И что костюм устареет
Не гамлетовский, а мой.
 
 
Что здесь, у самого края
Сцены, живущей века,
Зрителя я играю,
И роль моя коротка.
 

МАГАЗИН ИГРУШЕК

 
Магазин игрушек.
Сколько погремушек!
Прямо из окошек —
Выставка матрёшек.
Вон дрыгун, вон прыгун,
На верёвочке вертун!
Рядом с этим дрыгунцом —
Пограничник с ружьецом.
Вон пожарник в каске,
Куколка в коляске.
Крашеные кубики
Для дошкольной публики.
А у самых у дверей —
Деревянный воробей:
Заведёшь ключом пичужку —
Чик-чирик да скок-поскок.
Продавец продаст игрушку,
Запакует в коробок.
 
 
Жизнь сегодня подытожа,
Сделал вывод я один:
Жизнь совсем была похожа
На вот этот магазин.
Был дрыгун я, был прыгун,
Был я по миру скакун,
А за мной, за дрыгунцом —
Пограничник с ружьецом!
От него я тягу дал,
Удирать я был удал!
И среди путей-дорожек
Моего житья-бытья
На хорошеньких матрёшек
Как засматривался я!
 
 
Жизнь горела, жизнь пылала,
Жизнь меня кидала в жар,
И пожарников немало
Заливало мой пожар!
Несмотря на эти встряски,
Я нисколько не тужил, —
Я дитя возил в коляске,
Дом из кубиков сложил.
И теперь я – ей-же-ей —
Деревянный воробей!
Есть какой-то голосок:
Завожусь я на часок!
Мой последний вечер – вот он!
Мрак вокруг меня глубок.
Очень скоро буду продан:
Запакуют в коробок!
 

* * *

 
Проснулся ночью – болит плечо.
Ну что же, значит – я жив ещё.
От жизни больно, как от ушиба.
А все же Богу за жизнь спасибо.
 
 
Кому столицы, кому задворки,
А я остался в ночном Нью-Йорке.
Себя я вижу за стойкой в баре.
А за окошком – фонарь в угаре.
 
 
По виду скажут – бывалый малый,
Чуть-чуть сутулый, слегка усталый…
А сам себе я по всем приметам
Казался ветром, звездой, поэтом!..
 
 
Но только время – песок сыпучий.
Улёгся ветер, звезда за тучей…
Да и с годами о всяком хламе
Устал я звёздно звенеть стихами.
 
 
Ну, что же, – с болью, так, значит, с болью.
Уже свыкаюсь я с новой ролью,
И телогрейка моя на вате,
И вечерами окно в закате.
 
 
И клён знакомый – совсем у дома,
И сад за домом, где всё знакомо.
Всё то же кресло стоит в гостиной.
Жизнь оказалась довольно длинной.
 

* * *

 
В добротных фуражках Добрыни Никитичи
Стоят на трибунах иконно,
И тысячи тысяч, по площади идучи,
Несут исступлённо знамёна.
 
 
А в мире осеннем одни несуразности,
И всё заграбастает скоро
Октябрь, подползающий жёлтой опасностью
К ольхе, что стоит у забора.
 
 
Никто не отыщет спасения скорого,
Но, русские люди, молитесь,
Чтоб в поле на тягу набрел Святогорову
Мечом опоясанный витязь.
 

* * *

 
Мы весело жили, и мглу
Вечернюю мы не заметили,
А смерть где-нибудь на углу
Уже расставляет свидетелей.
 
 
И может быть, тот нелюдим,
Сопящий над чашкой с мороженым,
Склонится над телом твоим,
У будки газетной положенным.
 
 
По виду суровый такой,
Взглянув на тебя озабоченно,
Махнёт безнадёжно рукой —
Что, дескать, с тобою покончено!
 
 
Пройдешь ты остаток пути,
Простишься ты с жизнью налаженной.
Ах, если бы с толком пройти
Вот эти последние сажени!..
 
 
Чтоб даром твой дух не угас
Среди обступающей темени,
Рискнул бы ты правду хоть раз
Сказать о себе и о времени,
 
 
Блеснул бы ты правдою той,
Что прячут от всех по обычаю,
Что смерти равна простотой
И смерти равна по величию.
 

* * *

 
Вот она – эпоха краха
С рыхлой суматохою!
Трепыхаемся от страха,
На ухабах охая.
 
 
Вот она – эпоха-пряха,
А какая выгода?
По смирительной рубахе
Каждому для выхода!
 
 
Вот она – эпоха-сваха,
А свяжись с пройдохою —
Вместо Гретхен, бедолага,
Будешь жить с Солохою!
 
 
Вот она – эпоха-шлюха,
Хриплая, махровая.
Если хочешь – с нею плюхай
На постель пуховую.
 
 
А ресницы бахромою,
Точно у цыганочки,
Только быть тебе Хомою,
Да верхом на панночке!
 
 
Ах, эпоха-запивоха!
Как разит сивухою!
На тебя дохнет эпоха —
Так и рухнешь рюхою!
 
 
Вот она – эпоха спеха,
Скорости разаховой!
От Мисхора до Палеха
В полчаса отмахивай!
 
 
Любит бляхи щеголиха,
Вешает, дурёха, нам,
Чтоб прохаживаться лихо
Чучелом гороховым!
 
 
И вот с этой-то эпохой
Я по свету трюхаю —
Если плохо – с хлебной крохой,
Хорошо – с краюхою!
 
 
А эпоха-то с подвохом,
С плахою да с обухом!
А у роковой эпохи
Раковая опухоль!
 

* * *

 
Засядут в кабинете
Чиновники матёрые
И для всего на свете
Придумают теории.
 
 
А мне бы в пять часов утра
Стоять посереди двора
И, как собака, в ноздри
Вбирать холодный, острый,
Настоянный на звёздах
Передрассветный воздух.
 
 
А им бы день и ночь подряд
Ворочать ворохи цитат,
А им бы только как-то,
Хоть про булыжник с тракта
Потолковать абстрактно!
 
 
Произвели они расчёт,
Куда история течёт, —
А я бродяга-звездочёт,
История на кой мне чёрт!
 
 
Любой из них перо берёт
Строчить доклад или трактат
О том, как, сделав шаг вперёд,
Проделать два шага назад.
 
 
А мне и мир-то Божий
Почувствовать бы кожей,
Я на земле прохожий
С восторженною рожей!
 
 
Люблю базар и кавардак,
И беготню гусей и кур,
Я на селе Иван-дурак,
Я в балагане – балагур!
 
 
Они гражданские права
Вытаскивают изо рта,
Как фокусник из рукава
Пускает голубей до ста…
 
 
А я туда иду в поход
Вослед за боевой трубой,
Где с мельницею Дон-Кихот
Ведёт самозабвенный бой!
 
 
Где облаками в синеве
Несётся вереница дней,
Где медный таз на голове
Оксфордской шапочки важней!
 

* * *

 
На пустыре, забором огороженном,
Землечерпалки роют котлован.
А я хожу каким-то растревоженным,
Наверно, люди думают, что пьян.
 
 
Уже закладка началась фундамента,
Подвоз цемента, балок, кирпича,
А я иду по улице, беспамятно
Какие-то обрывки бормоча.
 
 
А в центре пустыря начальство
Стоит, над чертежами ворожа,
А вот для моего четверостишия
Никто мне не покажет чертежа.
 
 
Глядишь – и над цементною площадкою
Воздвигнут металлический каркас,
А у меня слова такие шаткие,
А стойких слов я в жизни не припас,
 
 
А у меня слова такие ломкие,
Что я не знаю, как их уберечь.
Эпохи ветер налетает, комкая
Мою невразумительную речь.
 
 
Что будет в этом здании? Кузнечные
Цеха, или музей, или вокзал?
Векам на зависть балки поперечные
С продольными строитель увязал.
 
 
А я хочу, чтоб было долговечнее
То слово, что я шёпотом сказал…