Текст книги "Данные достоверны"

Автор книги: Иван Черный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

Попытки противника двигаться только днем не дали эффекта. Огромный опыт наших подрывников позволил им ставить мины так, что регулярно взрывались и дневные эшелоны.

Достаточно сказать, что за май – июнь подрывники соединения уничтожили около сорока эшелонов врага. И это на таком небольшом, в общем-то, пятачке, каким был район действий отряда!

Такого «подарка» фашисты явно не ожидали.

Впрочем, они вообще не ожидали, что мы появимся у них в тылу, и никак не могли, кажется, сообразить, что за войска успешно разгромили их постарунки, выдержали бои с механизированными частями пехоты и парализуют теперь движение на дорогах.

Пугая самих себя и своих прислужников, фашисты распространили слух, что под Люблином и Варшавой появилось крупное соединение Красной Армии.

Помню, в середине мая штаб стоял в Заглымбоче. Охрана доложила: с противоположной стороны озера,

[284]

огибая его по южной дороге, движется к селу колонна автомашин врага.

Заложив коней, мы выехали по северной дороге и медленно стали огибать озеро, держа противника на дистанции и явно показывая, что не намерены уходить из села.

Гитлеровцы видели нас. Они, конечно, догадывались, с кем имеют дело. Но сунуться не рискнули... Зато мы не собирались давать спуску фашистам. Мы решили показать, кто является здесь настоящим хозяином, – и сделали это. Я приказал устроить засаду и выделил командиру засады два ПТР, пять пулеметов, три ротных миномета. Заминировав дорогу, засада дождалась, когда подорвется передовая машина с немецкими солдатами, а затем уничтожила огнем четыре автомашины из девяти и, надо полагать, положила немало солдат фюрера.

В дальнейшем немецкие автоколонны вблизи Заглымбоча и других сел, слывших партизанскими, не показывались.

Так уже в середине мая сорок четвертого года мы прочно утвердились на новом месте.

26

Наши группы, отряды и штаб были вынуждены постоянно перемещаться, поэтому мы принимали все меры предосторожности, чтобы противник не обнаружил и не захватил нас врасплох на какой-нибудь дневке.

Направляясь в облюбованную деревню, мы никогда не ехали прямиком, делали крюки, заезжали по дороге в две-три другие деревни, на два-три других хутора. Добравшись до цели, никогда не распространялись о том, откуда приехали и куда будем держать путь дальше.

В районе действий соединения мы категорически запретили местным жителям какое-либо передвижение по ночам. Незнакомых людей, появлявшихся в деревне, занятой партизанами, тщательно проверяли. Подозрительных задерживали и не выпускали до тех пор, пока отряд или штаб не покидали деревню.

Особенно следили за тем, чтобы ни одна живая душа не могла наблюдать за нашими перемещениями.

[285]

Тут и выяснилось, что кто-то явно интересуется партизанскими маршрутами...

Петя Истратов обратил внимание на вспышки электрического фонарика за нашей спиной, когда мы выезжали из Лейно в Ново-Орехов.

– Сигналят, товарищ подполковник!

Немедленно отрядили бойцов на поимку сигнальщика, но того и след простыл. Зато не успел штаб приблизиться к Ново-Орехову, с окраины этого села тоже замигал электрический лучик.

– Ну, черти! – выругался Митя Гальченко. – Разрешите, товарищ подполковник?..

Но и тут тоже никого не нашли.

Я волновался, понимая, что нас кто-то «отправляет» и кто-то «принимает».

И к счастью, вспомнил тогда одну любопытную деталь. Товарищи из Президиума Крайовой Рады Народовой рассказывали мне еще на базе Каплуна, что у них существует нелегальная связь со всеми селами. Любой приказ из Варшавы могли передать через надежных людей от одной деревни к другой по цепочке в самое короткое время. Обычно товарищ из Варшавы добирался на велосипеде до ближайшего села или хутора, передавал приказ известному ему человеку, а тот немедленно отправлялся в другую деревню, к новому связному. Таким же путем осуществлялась связь сел с Варшавой.

Говорили, помнится, и о световой сигнализации.

Я встретился с Метеком, который подтвердил, что их связные иногда пользуются световой сигнализацией. Он улыбался и не отрицал, что штаб Армии Людовой четко информирован о местоположении каждого партизанского отряда на Люблинщине, независимо от его принадлежности.

– Хуже, что такой же системой пользуются аковцы, – согнав с лица улыбку, сказал Метек. – Весьма возможно, что люди из Армии Крайовой тоже наблюдают за вашими переездами. А публика там имеется всякая...

После этого разговора мы стали еще осторожней. Выезжая из сел, оставляли на окраине группы прикрытия, которые покидали населенный пункт, лишь получив наш сигнал о благополучном прибытии в новый пункт.

Таким образом мы в какой-то мере страховали себя. Но только в какой-то мере. Мигание загадочных ночных фонариков не прекращалось...

[286]

Но, как говорится, нет худа без добра. После того как я рассказал товарищам о беседе с польскими друзьями еще на базе у Каплуна и о своей встрече с Метеком, мы решили взять на вооружение опыт польского подполья: тоже завели связных в каждой деревне, организовали передачу сведений по цепочке.

Однако эта связь по цепочке шла у нас только снизу вверх. По ней передавалась лишь информация от разведчиков к командирам групп и от командиров групп и отрядов к штабу. Эта информация не составляла секрета, так как содержала сведения о противнике.

Наши же собственные указания разведчикам, наши советы и приказы, естественно, по цепочке не передавались. Знать о них полагалось весьма ограниченному кругу лиц...

* * *

Появление нашего соединения под Варшавой, Люблином и Демблином, обусловленное успехами советских войск на фронтах, немедленно сказалось на численном росте партизан в районе действий.

Наши небольшие поначалу группы и отряды как магнитом притягивали к себе другие отряды советских партизан, не имевшие до сих пор связи с Большой землей. Они постепенно превращались в бригады, насчитывавшие по нескольку сот человек.

Это сразу сказалось и на общей обстановке в районе. Мы стали силой, с которой вынуждены были считаться не только аковцы, но и немцы. Местное население теперь смелее помогало партизанам, а партизаны – фронту.

Поэтому начиная с конца апреля мы могли передавать Центру самую различную информацию о гитлеровцах.

Весьма большое место занимали в ней сведения об аэродромах фашистской армии, которых настойчиво требовал Центр: ведь первыми откатывались на запад именно авиационные части врага, а по ним можно было установить, какие именно армии противника и куда навостряют лыжи.

Кроме того, нельзя было позволить гитлеровцам безнаказанно перебазироваться на новые, пока неизвестные нашему командованию аэродромы!

Еще 19 апреля отряд Серафима Алексеева обнаружил в двух километрах западнее местечка Подлудова аэродром Уляж, где имелось двести двадцать двухмоторных самоле-

[288]

тов и около пятидесяти транспортных калош типа «Ю-52», а в лесочке рядом с аэродромом – склад авиабомб.

21 апреля аэродром Уляж подвергся внезапному и сокрушительному налету советской авиации.

8 мая разведчица Лиса передала, что в четырнадцати километрах северо-западнее Бялой Подляски, между деревнями Борджилувка Лесьня и Розкочи, находится посадочная площадка для легких самолетов.

На северо-западной окраине Варшавы разведчики обнаружили так называемый Млотинский аэродром. Было установлено: там постоянно находятся до сорока пяти самолетов. Прикрывают аэродром сорок зенитных орудий и десять прожекторных установок. Летный состав размещается в казармах Зелена Рымонска, там же находятся радиостанция, склады боеприпасов, учебно-формировочный пункт войск связи и зенитчики. Всего – тысяча двести человек. Возле казарм замечены двенадцать зенитных орудий и шесть прожекторов.

Был разведан также центральный варшавский аэродром «Окенты», располагавшийся юго-западнее города. Фашистское командование держало тут от двухсот пятидесяти до трехсот самолетов различных типов. Численность летного состава и обслуживающего персонала на аэродроме достигала почти тысячи человек, а охраны – ста пятидесяти. В четырех точках вокруг аэродрома находились двенадцать зенитных батарей. Расположение этих батарей разведчики сумели отметить на карте.

Все обнаруженные аэродромы неоднократно подвергались ожесточенной бомбежке сразу после того, как о них сообщалось в Центр.

Удалось зафиксировать и изменения на Демблинском аэродроме, где в конце мая разместилась 4-я эскадрилья 55-го авиационного полка, прибывшего из Франции.

Советская авиация несколько раз бомбила аэродром, но он продолжал действовать. Нам приказали выяснить, в чем дело. Оказалось, что во время налетов немцы полностью затемняли настоящий аэродром и высвечивали ложное летное поле возле кладбища у шоссе Демблин – Бобровник...

Вскоре от самолетов 4-й эскадрильи 55-го полка остались только обломки.

15 апреля Володя Моисеенко пробирался с бойцами ночью на связь с хелмскими разведчиками, когда услышал внезапно возникший в небе страшный гул. Звук чем-то

[288]

напоминал рокот авиационного мотора и в то же время не походил на него. Моисеенко остановил бойцов. Гул внезапно оборвался. Минуту спустя высоко в небе полыхнуло пламя. Оно осветило длинный сигарообразный предмет, похожий на торпеду. Из хвоста его вырвался шлейф густого дыма. «Торпеда», клюнув носом, с раздирающим уши воем ринулась к земле. Последовал глухой удар. А после десяти томительных секунд тишины громыхнул колоссальной силы взрыв!..

Следом за первой пролетели еще две «торпеды». Два новых мощных взрыва потрясли землю. Полеты «торпед» продолжались в ночь на 16, 17 и 18 апреля.

Бойцам Моисеенко удалось подобраться к месту падения необычных снарядов. Разведчики оказались на краю глубокой воронки. Вокруг нее в диаметре около ста метров виднелись следы выжженной травы, кустарника, деревьев.

В те же дни из Хелма и из местечка Фысув нам сообщили о прибытии восьмидесяти немецких техников для наблюдения за полетами странных снарядов.

Походило, что речь идет о каком-то новом оружии или о модификации оружия, еще не применявшегося на фронте.

Ответ на нашу радиограмму в Центр гласил:

«Сведения о «торпедах» получены впервые и только от вас. Приказываем приложить все усилия для выяснения типа этих снарядов, их устройства и места производства».

Через две недели мы радировали в Москву:

«По точно проверенным данным воздушные торпеды, вернее, ракеты типа ФАУ, производятся на заводе Сталева-Воля. Завод построен до войны, а в настоящее время расширен, выпускает пушки и другие виды артиллерийского вооружения. Ракеты ФАУ действуют на жидком горючем. По словам рабочих и охраны завода, ракеты используются против Англии».

В мае – июне мы установили точное местонахождение крупнейших складов немецких боеприпасов в лесу Кренщана, севернее Лукова, на станции Ромберта, под местечком Коло. Все эти склады также подверглись бомбардировкам.

Много потребовалось сил и труда, чтобы определить точное расположение и характер строившихся немцами линий укреплений сначала по берегу Западного Буга, затем на западном берегу Вислы.

[289]

Красная Армия продолжала наступать, и эти сведения были очень нужны Центру. И хотя немцы старательно охраняли район строительства на берегу Западного Буга, ничто не укрылось от наших разведчиков – местных крестьян, которые добросовестно выполняли даже связанные с риском просьбы партизан.

Весьма важные сведения сообщил, между прочим, командир строительного батальона, захваченный в плен бойцами Серафима Алексеева.

Оказалось, что укрепленная полоса тянется от Демблина до Варшавы, имеет окопы полного профиля и деревоземляные точки, но не бетонирована. Довольно подробно осветил пленный и систему укреплений в самом городе Демблине.

Данные наших разведчиков подтвердили: капитан говорил правду.

О том, что делалось у немцев за Вислой, узнать было проще: здесь рыли окопы насильно согнанные на работу поляки. С их помощью мы довольно быстро смогли установить расположение всех траншей, что строились в двадцати километрах западнее Вислы.

Очень ценную информацию удавалось иногда получить от некоторых пленных.

От танкиста Шварцингера, солдата танковой дивизии «Викинг», мы узнали, что дивизией командовал генерал-лейтенант Гилле, что в феврале она была окружена на юге вместе со 112-й и 270-й пехотными дивизиями, что затем была отведена в Люблин на отдых и переформировку и что личный состав набирают не только из немцев, но также из националистов.

Когда пленного спросили о перевооружении дивизии, он, помявшись, вдруг выпалил:

– Мы получаем новые танки «фюрер». Они значительно крупнее танков «тигр» и имеют пушки большего калибра. Кроме того, получаем небольшие танки «кошат». При столкновении с вражескими машинами они взрываются...

Разведчикам в Люблине было дано указание проверить эти сведения и уточнить технические данные новых танков.

Центр высоко оценил переданную нами информацию и подчеркнул, что аналогичные сообщения поступили также из других источников, что убеждает в их достоверности.

[290]

На станции Бедна, что по дороге из Люблина в Луков, разведчики Федора Степи взяли сразу четырех пленных. Они оказались солдатами железнодорожного отряда № 503, принадлежавшего фирме Кассель, главное бюро которой располагалось в Кракове.

Пленные заявили, что отряд прибыл под Луков еще 3 апреля для строительства второй колеи железной дороги Люблин – Луков. По их словам, двухпутное движение по дороге должно было открыться 1 июля 1944 года.

В середине июня Серафим Алексеев со своими бойцами вновь устроил удачную засаду на шоссе Люблин – Варшава. Уничтожив несколько автомашин, партизаны захватили в одной из них подполковника. Он очень хорошо знал, какие именно части находятся в Демблине, кто ими командует, где они стоят. Это позволило подтвердить и уточнить прежние данные по Демблину, полученные от разведчика Дарьяна.

Весьма точно сообщали нам о переменах в составе гарнизона города Хелм тамошние разведчики Фиска Негунда, Скиба, Верба.

Так, на 2 мая, по данным Вербы, гарнизон города состоял из двадцати пяти тысяч немецких солдат и двух с половиной тысяч служащих немецкой администрации. 14 мая Сова и Скиба сообщили, что гарнизон пополнился остатками четырех фашистских дивизий, разбитых в последних боях на советско-германском фронте.

Центр заинтересовался этими данными. Нас попросили выяснить, верно ли, что «Гроссдейчланд», то есть пресловутый полк «Великая Германия», находится сейчас в Хелме?

Проверка подтвердила правильность первоначальных данных. Подразделения «Великой Германии» были обнаружены вдобавок и в Люблине, откуда о них доложил разведчик Следующий.

Вскоре пришлось провести еще одну проверку. Фронтовые разведчики сообщили, что на одном из участков фронта замечены танки дивизии «Викинг», в то время как мы передали о дислокации этой дивизии в Люблине.

«Распутайте узел», – приказал Центр.

Разъяснения дал пленный унтер-офицер из дивизии «Викинг» Тюльсдорф, взятый разведчиками Анатолия Седельникова.

Тюльсдорф рассказал, что в Люблине постоянно находятся штаб дивизии и подразделения, которые не успели

[291]

пополниться людьми и техникой. Как только подразделение мало-мальски укомплектуется – его бросают в бой, а разбитые части вновь выводят в Люблин. Этим и объясняется одновременное присутствие частей дивизии «Викинг» и в Люблине и на фронте...

Чрезвычайно важным «языком» оказался солдат санроты 1/572, пойманный под местечком Крупки. Выяснилось, что санрота обслуживает ни много ни мало... штаб 4-й полевой армии немцев!

Во-первых, мы определили местонахождение штаба этой армии, а во-вторых, лишний раз убедились – количество битых гитлеровских частей все увеличивается.

В мае нам уже было известно от Лисы, что в Бялой Подляске готовят помещение под штаб какого-то фельдмаршала, едущего с центрального участка фронта. Некоторые офицеры штаба уже явились. В июне туда же прибыли три фашистских генерала.

Почти одновременно с получением сведений о подтягивании в район наших действий тылов немецких армий, отступавших на фронте, варшавские товарищи Анджей, Станислава Квашневская, Стахурский передали: гитлеровцы начали демонтаж и вывоз предприятий из столицы Польши.

Это были многозначительные сообщения. Значит, фашисты почуяли, что пахнет жареным. Значит, скоро наши войска будут тут, под Варшавой!

Партизан, собиравшихся на деревенских улицах послушать радиопередачи из Москвы, тесным кольцом обступали крестьяне. Многие понимали русский и на ходу переводили землякам содержание победных сводок Совинформбюро. А уж язык артиллерийских салютов Москвы понимали все...

* * *

Кто же были те люди, которые вели разведку в польских городах?

Кто скрывался под псевдонимами Лиса, Вацлав, Анджей, Словец, Оляж, под десятками других выдуманных имен?

Были среди них и крестьяне, и рабочие, и служащие, и бывшие военные, и даже советские военнопленные, принуждаемые работать на «великую Германию».

Сейчас, к сожалению, я не могу назвать подлинные имена всех наших разведчиков. Заботясь об их безопас-

[292]

ности, мы не хранили бумаг, тексты радиограмм сжигали сразу после передачи, а разведчики фигурировали в них только под псевдонимом, чтобы в случае перехвата немецкая служба радиоподслушивания не могла разыскать наших людей...

Имена товарищей мы хранили в памяти.

Увы! Сейчас, спустя два с лишним десятилетия, память подводит меня.

Я не могу с уверенностью назвать подлинные фамилии Лисы, Чеслава, Пальмы, Словеца, Следующего, Охотника, Вербы, Совы, Скибы и многих, многих других отважных польских патриотов.

Забыл и настоящую фамилию Лодзи. Помню только, что под этим псевдонимом действовал летчик польской армии, сбитый в первых боях с гитлеровцами. Инвалид войны, этот человек горел ненавистью к поработителям родины. Он и его сестра Сирота жили в Лукове. Их сведения о Луковском гарнизоне, о прибытии туда новых воинских частей всегда отличались точностью и своевременностью.

Только один псевдоним я могу расшифровать точно. Псевдоним Анджей. Под ним скрывался, как он сам говорил, Андрей Алексеевич Саелов, уроженец деревни Ижмот, Заметченского района, Пензенской области. Перед войной Андрей Алексеевич занимал должность главного ревизора Пензенского областного управления связи. В боях был ранен, попал в плен, несколько лет провел в фашистских лагерях. В сорок четвертом году немцы заставили Саелова работать на одном из крупных складов Варшавы, где отпускалось продовольствие для воинских частей. Через руки Саелова проходили различные документы, позволявшие точно устанавливать численный состав отдельных гитлеровских формирований. Кроме того, Саелов по роду своих занятий был знаком с размещением этих формирований, знал, где находятся различные склады.

Связь с Саеловым мы установили через бывшего жителя Варшавы Магаевского. Через него передали Саелову и двум товарищам, которые прослышали о партизанах и решили влиться в их ряды, чтобы оставались в Варшаве и добывали интересовавшую нас информацию о противнике...

Да, время многое стерло в памяти.

[293]

И все же верю, отзовутся Жолубь и Леон, Словец и Демб, Казимир и Крук, все, кто не погиб, кто живет сейчас в подлинно народной, счастливой Польше, во имя которой они сражались бок о бок с советскими партизанами!

27

Лето сорок четвертого. Палящий июнь.

Войска Красной Армии, продолжая наступление, вплотную подошли к границам Польши, Восточной Пруссии, Румынии.

Уже никто не сомневался, что гитлеровская авантюра потерпела крах, что первое в мире государство рабочих и крестьян выстояло в схватке с алчным, до зубов вооруженным врагом, что конец «тысячелетнего рейха» – вот он!

Наши солдаты и офицеры считали версты, оставшиеся до Берлина...

В это время западные союзники, США и Англия, открывают наконец второй фронт. Под прикрытием мощных авиационных армад англичане и американцы форсируют Ла-Манш. На четвертом году войны с Германией преодолены тридцать километров водного пространства! Это, конечно, не густо, да и времени упущено много, но, как говорится, лучше поздно, чем никогда. Мы внимательно слушаем сводки о боях в Нормандии.

А между тем английские самолеты время от времени появляются и над Польшей. Они кружат над районами, где имеются силы Армии Крайовой, сбрасывают над лесами и болотами контейнеры и мешки с грузом, листовки.

По иронии судьбы большая часть грузов попадает в руки партизан Каплуна и Седельникова. В контейнерах и мешках – винтовки, автоматы, пулеметы, гранаты, радиостанции, пистолеты, инструкции о пользовании оружием, напечатанные на польском языке. А в листовках – призывы поддерживать «лондонское» правительство Польши, бороться против Советов, не пускать Красную Армию в Польшу.

Первый английский «подарочек» Каплун принял еще 15 апреля в районе урочища Туров, что в трех километрах северо-восточнее Малориты.

[294]

Второй «подарочек» попал через шесть дней к Михаилу Горе.

А следующие доставались, как правило, Анатолию Седельникову.

Мы регулярно сообщаем в Центр об английских грузах и листовках.

Лето сорок четвертого. Палящий июнь. И – тревога. Все нарастающая тревога...

Мы не были столь наивными, чтобы полагать, будто немцы после разгрома постарунков, мощного удара по железнодорожным коммуникациям и систематических нападений на их автомобильные колонны станут сидеть сложа руки.

Гитлеровцев должно было насторожить все учащающееся появление советских бомбардировщиков над хорошо замаскированными объектами, которые ранее не подвергались нападению с воздуха. Разрушение советской авиацией нескольких аэродромов, полный разгром крупнейших складов подсказывали, вероятно, фашистскому командованию, что кто-то наводит самолеты на цели.

А поскольку с прибытием наших отрядов эфир заполнили позывные десятка новых раций, противник мог установить прямую связь между этими радиопередачами и советскими бомбардировками.

Однако до поры до времени фашисты не принимали действенных мер против нашего отряда. Они ограничились лишь усилением охраны дорог, переходом на дневной график движения поездов и прекращением поездок по шоссе на одиночных машинах.

Это время бездействия противника кончилось в июне.

Напор Красной Армии нарастал. Полчища рейха отступали. Их тылы откатывались за Западный Буг. Сюда же перемещались штабы армий и корпусов. Наш пеленгатор все чаще обнаруживал в эфире позывные новых немецких радиостанций, появлявшихся на пеленге Бреста, Люблина, Демблина, Хелма, Парчева.

Данные пеленгатора подтверждались наблюдением разведчиков. Одновременно через Станиславу Квашневскую мы узнали об активизации варшавского подполья. В городе появились листовки, призывавшие бороться с оккупантами, подполье вооружалось...

По логике вещей гитлеровцы вот-вот должны были начать облавы, но дела у них были слишком плохи. Видимо, просто не доходили руки до партизан. И все же мы

[295]

приказали своим разведчикам в городах следить, не готовятся ли фашисты к нападению на партизан, чтобы обезопасить свои штабы и движение по дорогам.

Сделано это было весьма своевременно.

17 и 18 июня из Люблина, Хелма и Парчева поступили сведения о готовящейся немцами облаве.

В те дни противник выслал на шоссейные дороги танки и войска, усилил патрулирование железных дорог. Остатки разбитых под Ковелем 32-й и 34-й немецких пехотных дивизий, отведенные в деревню Ягодное, формировали какие-то отряды. Отмечалось оживление в гарнизонах Демблина, Хелма, Парчева.

Наши силы к тому времени распределялись примерно так: Григорий Патык, оставшийся под Брестом, уже соединился с нашими наступавшими войсками и вышел из подчинения штаба.

Каплун оставался на прежней базе возле Малориты, но был отрезан от нас Западным Бугом и в случае острой необходимости не смог бы подойти на выручку: слишком много фашистских войск расположилось вдоль Буга.

У Федора Степи и Магомеда, курсировавших под Луковом, Седлецом и Бялой Подляской, собралось около трехсот пятидесяти человек.

Под Люблином действовал с пятьюдесятью бойцами Анатолий Седельников, а под Хелмом – Володя Моисеенко с группой из двадцати пяти человек.

Парахин с отрядом в шестьдесят человек блокировал шоссе Хелм – Владава, а Христофоров с таким же отрядом – шоссе Демблин – Луков – Любартов.

Двадцать пять партизан Косенко контролировали железные дороги Хелм – Ковель и Хелм – Владава.

Отряд Серафима Алексеева из шестидесяти человек вместе с группой Григория Басарановича совершали диверсии и вели разведку под Демблином, главным образом на железной дороге Демблин – Люблин – Любартов.

Восточнее реки Буг, вдоль железной дороги Владава – Брест, располагались шестьдесят бойцов Сазонова. Отряд Филатова и пять подвижных диверсионных групп (Николая Коржа, Мусина, Швырева, Назаренко и Цигикалова) рейдировали по всему району.

Михаила Гору в это тяжелое время я направил под Демблин, а Хаджи Бритаева – под Люблин и Хелм.

При штабе отряда оставалось максимум сорок пять – пятьдесят человек. Следовало позаботиться об усилении

[296]

штабной группы на случай боя. Вот почему в двадцатых числах июня, когда штаб разместился в местечке колония Воли Верещинской, к нам подтянулись со своими людьми Парахин, Володя Моисеенко и Филатов.

Колония Воли Верещинской в ту пору состояла из полутора десятка хат и фактически представляла собой выселки расположенной в полутора километрах деревни Воля Верещинская. Тянулась колония вдоль так называемого Коровьего болота, подпиравшего ее с востока. И хотя по вечерам на нас нападали мириады комаров, мы готовы были мириться с этим: болото давало надежную гарантию, что с востока к штабу никто не подъедет.

Зато мы внимательно наблюдали за дорогой из Хелма, идущей через Уршулин мимо колонии в направлении к Воле Верещинской и далее к Сосновицам.

На ветряке, торчавшем близ перекрестка дорог, мы в первый же день оборудовали наблюдательный пункт. С ветряка была отлично видна и Воля Верещинская, где отдыхал в те дни отряд под командой Барановского, и парчевский лес, и Сосновицы, где стоял крупный отряд Армии Крайовой.

Близкое соседство других партизан нисколько не беспокоило нас. Однако, направляясь сюда, мы не знали, что отряды Барановского и Армии Крайовой находятся тут уже давно...

21 июня стало известно: лес вблизи деревни Ягодное под Демблином и лес под Луковом уже обложены карателями, а разведчики Седелышкова и Моисеенко донесли, что из Люблина, Хелма и Парчева против партизан выходят немецкие войска.

К исходу дня наши разведчики уточнили и предполагаемые маршруты противника: из Люблина – на Волю Верещинскую, из Хелма – на Уршулин, из Парчева – на Сосновицы, на Новый и Старый Орехов.

В шестом часу утра 22 июня прискакали польские крестьяне, подтвердившие, что немцы движутся на Волю Верещинскую тремя колоннами – со стороны Люблина, Хелма и Парчева.

Почти одновременно появились немецкие самолеты-разведчики.

Мы подняли отряд, привели его в боевую готовность.

Взяв с собой Петю Истратова, я поскакал к Барановскому договариваться о взаимодействии. Он заверил, что будет держаться до последней возможности.

[297]

Установили связь и с отрядом Армии Крайовой, предупредили аковцев о приближении немцев.

В восьмом часу партизан Василий Задорожный, дежуривший на ветряке, крикнул, что видит пыль над дорогами, ведущими в Хелм и Люблин.

Связные и разведчики, обследовавшие маршруты предполагаемого движения неприятеля, подтвердили: из Люблина фашисты движутся на Волю Верещинскую, из Хелма – на колонию Воли Верещинской, а из Парчева – на деревню Сосновицы, на аковцев.

Мы заняли круговую оборону. Меня беспокоила высокая рожь, колыхавшаяся вдоль дороги, занимавшая все пространство между нами и отрядом Барановского. По ржи немцы могли скрытно приблизиться к обороняющимся партизанам. Будь это дома, мы бы сожгли рожь. Но мы находились на польской земле...

Вскоре пыльная дымка над дорогами стала видна и нам. Потом со стороны Сосновиц послышались выстрелы, ударило несколько автоматных очередей, стали взрываться гранаты.

«Началось!» – подумал я.

Но наблюдатель тут же закричал:

– Товарищ подполковник! Аковцы драпанули из Сосновиц!

– Как драпанули?! У них же сильный отряд!

– Точно говорю – драпанули, товарищ подполковник! Вон как коней нахлестывают!

Прискакали разведчики, подтвердили: отряд Армии Крайовой отошел, не приняв боя, на рысях уходит в парчевский лес.

– Герои, так их перетак! – не удержался Гальченко.

Я приказал передвинуть пулеметы в сторону дороги на Хелм, полагаясь на отряд Барановского.

Но через полчаса выяснилось, что отходит и Барановский. Его брички тоже запылили к парчевскому лесу.

Это удивило и огорчило.

Впоследствии я узнал, что немцы подползли по ржи к самой деревне и появились так внезапно, что Барановский едва не попал в плен: он отдавал приказания партизанам, когда увидел в двадцати метрах от себя поднимавшихся в рост солдат врага...

Так около девяти часов утра 22 июня 1944 года мы остались одни перед тремя наступавшими колоннами немцев.

[298]

Не в наших правилах было показывать врагу спину. Я решил дать бой. У нас насчитывалось несколько пулеметов, две трети бойцов имели автоматы, мы располагали тремя ротными минометами.

Бежать с таким вооружением, не намяв фашистам бока?! Ну, нет!

Я приказал вывести население колонии Воли Верещинской в ближайший лесок и убрать подальше к болоту обоз, а основные силы отряда сконцентрировать вдоль дороги на Хелм, где по опушке редкого лесочка прятались жители.

Колонны гитлеровцев сближались. Их острие нацелилось на наш отряд.

В девять часов утра немцы выскочили из ржи, что росла за дорогой на Хелм. Партизаны тут же положили их.

Так начался этот бой, закончившийся только в девять часов вечера.

Мы выдержали и отбили двенадцать атак.

Фашисты явно не ожидали столь яростного отпора. Подъезжали они на бричках, словно собрались на базар, и по ржи пошли в рост, надеясь, видимо, что сомнут нас так же, как смяли аковцев. Гитлеровцы уже привыкли, что аковцы не выдерживают открытых боев с регулярными частями.

Самонадеянность дорого обошлась фашистам в первые минуты боя и заставила их быть более осторожными.

Часа через два немецкие офицеры сообразили, что голыми руками – с одними автоматами и гранатами – нас не взять.

Наступило недолгое затишье.

Мы были начеку. Еще до боя я выслал разведку в сторону Хелма и Парчева. Разведчики сразу заметили пушку, которую немцы подвезли к Воле Верещинской и пытались установить на перекрестке дорог, возле ветряка.

Артиллерийский обстрел не входил в наши расчеты.

Приказав минометчикам следовать за мною, я побежал на окраину колонии. Отсюда хорошо были видны и перекресток дорог, и тупорылая пушка, уже развернутая в нашу сторону, и орудийная прислуга, суетившаяся возле орудия.