
Текст книги "Данные достоверны"
Автор книги: Иван Черный
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)
– Кто такие? Откуда? – спросил я.
Мужики назвали свою деревню – Домановичи. Она находилась на северной границе леса, в котором была наша база.
– Если сомневаетесь – спросите о нас... Вот у свата дочь за партизанским командиром! Он командует ротой у товарища Коржа Василия Захаровича. Как перед богом, товарищ начальник! Мы лозу брали!
– Дочь, говоришь? А парень чей?
– Его парень! Свата то есть. Брат, значит, Надюхин... Лоза-то по хозяйству нужна. Лапти опять же...
– Ты, дядя, погоди насчет лаптей. Не о лаптях речь... Как вы здесь оказались?
– Да ведь... лес!.. Шли, значит, ну и это... А тут – вон оно! С ружьями, значит... Мы ж только лозу берем, ничего боле!
– Так. Ну а теперь говори правду. Кто вас сюда послал?
Мужики оторопело глядели мне в рот. Кажется, они начали что-то понимать.
Первым опомнился сват.
– Граждане... Да вы... Господи!.. Сынок, Адам! Сынок!.. Вы что задумали-то?! Крест-то на вас есть?!
Его напарник зачем-то снял шапку:
– Как перед иконой...
Голос у него перехватило.
Паренек, которого отец назвал Адамом, растерянно улыбался.
– Дяденька, – сказал он, – да у нас у самих партизаны... Верно! Отпусти нас, дяденька! Чего ты, в сам деле?
[148]
Сеня Скрипник хмыкнул, не удержавшись. Да и другие партизаны еле сдерживали улыбку.
Но парень мог и не знать о том, что старших послали выведать расположение базы.
– Отведите их, – приказал я партизанам. – Пусть обождут.
Мужиков и парня отвели в сторону.
– Что будем делать, товарищи? – спросил я командиров. – Отпустить их – рисковать отрядом...
Перевышко, дурачась, почесал затылок. Скрипник пожал плечами:
– Это очевидно, товарищ капитан. Но пускать их в расход... Не похожи на гитлеровских приспешников вроде...
– Что же ты предлагаешь? Уйти с базы?
– С базы уходить нежелательно...
– Вот именно.
Помолчали. Перевышко больше не дурачился. Широкое лицо его твердело, словно застывало на морозе. Синие глаза Скрипника стали темными до черноты.
Я сам чувствовал, что стараюсь подавить в душе жалость.
В такие минуты трудно бывает не поддаться ожесточению, гневу на нелепости судьбы и трудно бывает не сорвать этот гнев на том, кто кажется виновником случившегося.
Я еще раз посмотрел на мужиков. Они стояли в окружении партизан, щуплые, в худых тулупчиках, в подшитых, старых валенках, и с отчаянием глядели в нашу сторону.
– А что... – начал я и, обрадовавшись внезапно пришедшей в голову мысли, уже торопливо договорил: – А что, если этого парнишку оставим в отряде? Пусть посмотрит, как партизаны живут и воюют.
Сеня засиял. Перевышко прищурился, пытаясь вернуться из того состояния, в какое я сам поверг лейтенанта своими суровыми вопросами.
– Ведите их! – крикнул я.
Мы условились, что разговаривать с мужчинами будем нарочито сердито, строго. Так, чтобы произвести на них большее впечатление.
Мужики беспокоились. Сват быстренько перекрестился.
[149]
– Вот что, дядя, – сказал я. – Вас четверых мы отпустим. Хотим верить, что только за лозой и приходили... Но Адам останется тут, с партизанами. Пусть побудет с нами в отряде.
Мужики, причитая и бранясь, простились с парнишкой, их увели, а Адам остался стоять на месте. Он часто моргал, втягивал воздух. Похоже, еле сдерживался, чтоб не пустить слезу.
– Здоровый парень, а расстроился, – усмехнулся я. – Не надоело возле мамкиной юбки-то сидеть?
– А что? – спросил Адам. – А кому я мешал?
– Да никому. И пользы никому не приносил... Ладно. Не горюй. Поселим тебя с нашими бойцами, с ними скучать не будешь!
Адам промолчал, переступив с ноги на ногу.
Его отвели на хозяйственную базу. Отпарили в бане. Одели во все крепкое, чистое. Приставили смотреть за конями.
Какой крестьянский парень не любит коней? Любил их и Адам. А наслушавшись рассказов бывалых партизан, насмотревшись на их оружие – советское и трофейное, – перестал грустить по дому...
Недели через две, вспомнив об Адаме и узнав, что мужики не подвели, никому ничего про базу не говорили, что семья свата и верно связана с партизанским отрядом Коржа, я распорядился выдать Адаму обмундирование, полушубок и свозить его на свидание с родителями.
Вернувшись из деревни, где жил Адам, партизаны весело смеялись:
– Парень-то напрочь от дома отрекся, товарищ капитан! Мать ревет, цепляется за него, а он одно ладит: «Я вам не махонький. Из партизан не уйду!»
– Где сейчас Адам?
– На конюшне... Вы б видели, товарищ капитан, как он по улице вышагивал, как с парнями толковал, со сверстниками... Я, мол, не вам чета! Я, мол, и на задания уже ходил.
– Приврал, выходит?
– Да ведь хорошее приврал, товарищ капитан!
Адам так и остался в нашем соединении. Вскоре он получил винтовку, потом его обучили подрывному делу. Вышел из парня настоящий боец!
[150]
14
4 декабря в моей землянке допоздна засиделись Сеня Скрипник, начальник штаба Василий Федорович Гусев и порученец Петр Истратов.
Обсуждали события на фронте и у нас в районе, потом ужинали.
Наконец разошлись. Я погасил лампу, ослабил ремни, стянул сапоги и вытянулся на нарах.
Сон пришел мгновенно, но спал недолго: поднял резкий стук в дверь.
Вскочил с нар, нашаривая снаряжение:
– Кто там? Входи!
Заскрипела дверь, по ногам полыхнуло холодом, тревожный голос Николая Кузьменко глухо отдавался в сыроватом нутре землянки:
– Товарищ капитан!.. Это я. Решил разбудить... Связная из Житковичей!
По внезапному появлению Кузьменко, по его тону я догадался: беда.
– Что случилось? Говори!
– Горева арестовали, товарищ капитан. Семьи подпольщиков хватают...
Ночным лесом поскакали мы на южную заставу.
Женя Матвеец, невысокая девчушка лет восемнадцати, обутая в большие валенки, сидела возле жестяной печурки в землянке, где жили сестры Кирбай и другие женщины отряда.
Никто не спал.
Мы поздоровались с Женей, я попросил ее пойти в другую землянку, где никто не мог помешать нам.
Женя накинула вытертую плюшевую шубку, серый пушистый платок, пригнув голову, шагнула через порог...
Она говорила по-русски чисто, лишь изредка, когда особенно волновалась, употребляя белорусские слова и как-то приятно «цокая».
Видно было, девушка очень устала, пятнадцать километров по ночному лесу дались ей нелегко.
Тем не менее рассказывала Женя о событиях минувшего дня, не сбиваясь и не перескакивая с одного случая на другой.
Поздним вечером к ней прибежала жена Степана Татура, рабочего механизированного лесопункта, и сообщила,
[151]
что на мехпункт явились Иосиф Гарбуз и Николай Корж. На обоих лица нет. Говорят, что инженер Горев арестован, вместе с ним схвачены жена и сын, идут аресты семей всех подпольщиков. Гарбуз и Корж спаслись чудом, успели предупредить почти всех членов группы, но смогут ли те выбраться из города – не знают.
Сбор подпольщиков они назначили в хате у Татура и теперь спрашивают, что им делать.
Долго размышлять не приходилось.
– Передай Гарбузу и Коржу, чтобы собрали людей и вышли к завтрашнему вечеру в рыбхоз «Белое»... Ты ведь сама там живешь?
– Там, товарищ капитан.
– Вот и отлично. Пусть придут к тебе. За ними явятся наши партизаны и проводят на базу... Впрочем, может, тебе не дойти нынче обратно?
Женя встала:
– Дойду, товарищ капитан. Лучше меня никто дорог тут не знает, запутаются еще, а люди ж погибнуть могут!
– Ты хотя бы ужинала сегодня?
– Та какой там ужин... Я пойду! Времени жалко.
Я приказал Жене остаться, поужинать и выпить горячего чаю. После этого девушка ушла.
– С мехпункта пойдешь домой – смотри в оба! – напутствовал я Женю. – В своей хате днем не оставайся. Сиди у соседей. Явятся подпольщики – увидишь. А немцы придут – немедленно уходи в лес.
– Та не беспокойтесь, товарищ капитан. Не в первый раз! Мне бы только до мехпункта поскорей добраться!
Она махнула рукой и зашагала по лесной дороге – маленькая, совсем еще девочка, похожая в толстой шубейке и платке на сказочный колобок.
Если бы знать тогда, что недолго осталось жить нашему верному, нашему трогательно-женственному колобку! Остановили бы, вернули, послали кого-нибудь другого!
Но ни я, ни мои товарищи не беспокоились за Женю – опытная, находчивая, неприметная – не пропадет...
Вечером следующего дня группа наших партизан под командованием Василия Гусева направилась в рыбхоз «Белое». К полночи добрались до поселка, подошли к хате Матвеец. Павел Кирбай, входивший в группу, заметил прижавшегося к стене человека. Окликнул. Его узнал по голосу Корж, стоявший часовым.
В хате Жени Матвеец ждали партизан осунувшийся,
[152]
измученный думами о семье Иосиф Гарбуз, Степан Татур с женой, подпольщики Назаренко, Фетисов, Матюнин, Барабашев и Цигикалов, а также жена арестованного подпольщика Детковского и маленькие дети, сын и дочка, схваченного полицаями Хомченко.
А Жени Матвеец дома не было. Только мать ее тряслась от рыданий, вновь и вновь бросаясь к людям, выплакивая свою страшную беду, рассказывая, как схватили и зверски били ее дочку.
Оказывается, Женя, устав от тридцатикилометрового ночного похода, явилась прямо домой и легла спать. Она выполнила наш приказ – предупредила подпольщиков, собравшихся на мехпункте, но позаботиться о самой себе, поберечься сочла, видимо, зазорным, ненужным.
Бежать, когда в хату ввалились жандармы, было уже поздно...
Нет ничего страшнее, несправедливее, убийственнее ненужных, ничем не оправданных жертв.
И не сразу приходишь в себя, узнав, что они принесены...
Встретив житковичских товарищей, мы позаботились о размещении их на заставе, обещали немедленно узнать о судьбе семей и судьбе не вышедших в лес подпольщиков.
Выяснилось, что первым об аресте инженера Горева узнал подпольщик Матюнин, служивший в казачьей части. Командир сотни послал Матюнина в полицию с каким-то донесением, и тут подпольщик увидел, как полицаи Кацюбинский, Юзик Кирбай и Князев втащили в коридор окровавленного, потерявшего сознание Горева, впихнули в помещение его жену и сына.
Горева тотчас потащили в кабинет Германа, а Матюнин вышел прочь и побежал оповещать о страшной новости остальных товарищей. Это ему удалось. Уже через два часа все подпольщики знали об аресте своего руководителя и в следующую ночь не ночевали дома. Корж и Гарбуз, как самые близкие Гореву и известные партизанам лица, почувствовали, что ответственность за судьбу остальных товарищей лежит на них.
Гарбуз отправился в город, чтобы дать адрес мехпункта семьям подпольщиков, а Корж – группе Назаренко и Матюнина.
Гарбуз успеха не добился, чуть не попал в засаду, еле спасся сам, а Корж успел предупредить Назаренко, сказал, что надо немедленно уходить в лес.
[153]
Корж недоумевал, почему не пришли на мехпункт некоторые товарищи, своевременно извещенные о грозящей им опасности, – Василий и Николай Ярмош, Григорий Коровченко?
Его очень тревожила судьба отца, матери и двух сестренок.
Гарбуз был молчалив, сидел, уронив лицо в большие ладони: он уже знал, что его жена схвачена гестапо, а дети исчезли из дому.
Впоследствии мы узнали, что жена Гарбуза и вся семья Коржа уничтожены гестаповцами, что Василий Ярмош, Женя Матвеец, Детковский и Хомченко замучены и расстреляны.
Расстреляли фашисты и инженера Горева вместе с четырнадцатилетним сыном Игорем.
Григорию же Коровченко удалось спастись, но он заблудился в лесу и пристал к ковпаковцам, а Николай Ярмош бежал из-под стражи и попал в отряд любанских партизан.
Удалось нам узнать и то, как был арестован Горев.
В полдень 4 декабря на квартиру руководителя житковичских подпольщиков нагрянула полиция.
Собственно, обыска следовало ожидать. О Гореве ходил слух, что он бывший крупный советский инженер, член партии. Устраивая в то время повальные обыски по всему городу, полиция должна была прийти и к нему.
Горев оказался дома. В его квартире и сарае ничего не нашли. Но помощник начальника житковичской полиции Кацюбинский обратил внимание на стог сена возле забора. К стогу вела тропка, а сено стояло нетронутым. Полицаи разворошили стог, и на снег полетели шашки тола, магнитные мины, листовки... Горева избивали на глазах семьи, пока он не свалился. Все остальное известно.
Кто был виноват в провале группы Горева?
Как могло случиться, что Горев нарушил наш запрет и хранил тол и мины поблизости от своего дома?
Как удалось немцам и полиции буквально в один день и час приступить к арестам подпольщиков?
Эти невысказанные вопросы я читал в глазах и самих подпольщиков, и своих помощников.
Надо было дать ответ на эти вопросы и самому себе. Если нельзя помочь погибшим, то можно принять меры к тому, чтобы в будущем такие провалы не повторялись.
Поэтому я вновь и вновь расспрашивал вышедших в
[154]
лес житковичских товарищей об их работе, об организации руководства подпольем, о связях внутри группы и связи с партизанами, о приемах привлечения в группу Горева новых людей.
И то, что казалось загадочным, вскоре перестало быть загадкой.
Мысль о возможном предательстве отпала, как явно нелепая. Отпала и версия о том, что Горев или его сын могли не выдержать допроса, признаться в своей деятельности, назвать имена товарищей.
Это было большим облегчением для всех нас: больно сомневаться в людях.
Причины гибели подполья в Житковичах оказались одновременно и более простыми, чем думали сами подпольщики, и гораздо более сложными, чем могло показаться на первый взгляд, так как их было несколько, этих причин, и одна из них обусловливала и усугубляла другую.
Впрочем, по порядку...
В сентябре сорок второго года, когда инженер Иосиф Гарбуз приехал в рыбхоз «Белое», чтобы разыскать партизан-десантников, самостоятельно возникшая группа Горева насчитывала шесть человек: самого Горева и его сына, лейтенанта инженерных войск Николая Коржа, вернувшегося из окружения к семье, Иосифа Гарбуза и рабочего мехпункта Степана Татура с женой.
В те же дни в группу вошла и Женя Матвеец, назначенная связной с партизанами.
Все подпольщики знали друг друга, часто встречались, причем неоднократно приходили на работу к Гореву, чтобы советоваться с ним и получать указания, передаваемые из отряда через Женю Матвеец.
Иногда Женя Матвеец не могла прийти к Гореву. Тогда она шла к Иосифу Гарбузу или находила в городе Николая Коржа, и указания командования передавались подпольщикам через них.
Впоследствии, выполняя приказ о расширении разведывательной сети, Горев, Гарбуз и Корж, составившие руководящую тройку, привлекли в группу вышедшего из окружения лейтенанта Григория Коровченко, дядю Николая Коржа – Николая Ярмоша, двоюродного брата Коржа – Василия Ярмоша, рабочих Детковского и Хомченко, а впоследствии и группу советских военнопленных, завербованных немцами, но мечтавших искупить свою вину
[155]
перед Родиной, перейти линию фронта или бежать к партизанам.
Агитировали военнопленных Гарбуз и Корж. Прослышав, будто некоторые из них интересуются партизанами, наши решили прощупать таких людей.
Спустя некоторое время Гарбуз и Корж довольно близко познакомились с бывшим летчиком Назаренко, Матюниным и Григорием Цигикаловым.
По заданию подпольщиков эти военнопленные выполнили несколько диверсионных актов на железной дороге.
По делам службы Матюнин часто бывал в житковичской жандармерии. Здесь он увидел однажды некоего Прилуцкого, жителя деревни Юркевичи, передававшего гауптману Дринкелю какие-то списки, и узнал, что следующее посещение Прилуцкого назначено на определенный день.
В тот день предатель не дошел до города. В лесу его встретили Назаренко, Матюнин и Цигикалов, уже осведомленные о том, что немцы пытались арестовать Павла Кирбая. Они застрелили Прилуцкого, обнаружив у него пистолет системы «Вальтер» и списки жителей Юркевичей, «Белого» и Сукачей, сочувствовавших партизанам.
Они же уничтожили вблизи военного городка шефа немецкой организации ТОДТ.
Случай с Павлом Кирбаем насторожил подпольщиков, но, убедившись, что никого из горожан не трогают, Горев, Корж и Гарбуз посчитали, что опасность группе не грозит.
Подпольщики продолжали расширять сеть, усилили диверсионную деятельность, строили даже планы военного захвата города и уничтожения немецкого гарнизона и местной полиции.
Сознание, что дела идут успешно, что немцы и полицаи все время остаются в дураках, постепенно ослабляло и без того невысокую бдительность руководства группы.
Однажды Николай Корж, устроившийся по заданию командования отряда в городскую управу (он добывал для партизан паспорта и необходимые справки), пришел на службу со свежими номерами газеты «Правда». Вскоре ему понадобилось выйти за табаком, и он вышел, забыв газеты во внутреннем кармана пальто.
[156]
Возвратись, Корж обнаружил, что молоденькие сотрудницы управы, до того относившиеся к нему презрительно, плачут и восторженно глядят в его сторону. Оказалось, они пошарили по карманам немецкого прислужника и дезертира, каким считали Коржа, и внезапно обнаружили советские газеты!
– Теперь мы знаем, кто вы на самом деле! Простите за прошлые подозрения! – всхлипывали девушки.
Корж отругал их за самовольство, взял слово молчать и успокоился.
Девушки на Коржа не донесли, больше того, они же предупредили его в день ареста Горева, что гестаповцы приходили и в управу, искали паспортиста, но факт оставался фактом: Николай Корж допустил непростительный промах.
Сотрудницы управы из самых лучших побуждений могли рассказать о Николае родным и подругам, те – своим родным и своим подругам, и слух о подпольщике, обрастая, подобно снежному кому, подробностями, рано или поздно докатился бы до ушей тех, кому не следовало об этом знать...
О том, как хранил Горев листовки и взрывчатку, уже известно.
Узнав все это, мы в штабе отряда пришли к выводу: группа Горева не могла не провалиться.
В самом деле, почти все члены подполья знали друг друга в лицо и по фамилиям, почти все знали руководителей и в случае необходимости сами отправлялись к Гореву, Коржу или Гарбузу посоветоваться.
Горев, вынужденный для маскировки своей деятельности работать в немецком учреждении, никак не ограничивал личные связи и свои функции.
У него просто не хватало времени для того, чтобы обстоятельно продумывать каждый шаг группы, каждую акцию. Он не столько руководил работой, сколько сам занимался и разведкой и диверсиями.
Участие в агитационной работе среди военнопленных было, пожалуй, наиболее безрассудным шагом. Как руководители группы, Гарбуз и Корж не должны были лично встречаться с пленными, называть им фамилию Горева, знакомить с ним.
И дело не только в том, что среди пленных мог найтись предатель. Установив за ними слежку, гестапо сразу
[157]
же вышло бы не просто на связных подполья, а на его центр.
Ошибкой было и то, что подпольщики привлекали в свою среду главным образом близких и родных руководителей группы. В случае ареста одного из них были бы механически арестованы и многие другие, просто как родственники заподозренных.
К сожалению, о неправильном построении подполья в Житковичах мы узнали слишком поздно.
Кроме того, мы не учли, что с прибытием в район нашего действия мощного соединения С. А. Ковпака оккупанты, конечно же, будут не только укреплять оборону населенных пунктов, но и усилят работу контрразведки.
Группа Горева в последнее время, подчиняясь требованиям штаба отряда, стала действовать более скрытно, однако контрразведка могла, конечно, засечь частые встречи подпольщиков, даже не зная ничего определенного об их истинной работе, и все равно провела бы аресты.
Мы пришли к выводу, что самым правильным было бы в сложившейся ситуации немедленно вывести группу Горева в лес, а в Житковичах найти других, менее приметных людей.
Из этих новых людей надо было создать не одну большую группу подпольщиков, а несколько мелких групп, не связанных между собой. Такая структура отвечала бы самым строгим требованиям конспирации. Только в этом случае подполье в Житковичах функционировало бы нормально и было гарантировано от провалов.
Судьба группы инженера Горева стала для нас тяжелым уроком.
Но он не прошел даром.
15
Декабрь стоял морозный, снежный. Леса запахнулись в сугробы, как в белые полушубки.
12-го числа радист, дежуривший у приемника, выскочил из землянки с криком:
– Наши под Сталинградом наступают!
Все, кто оказались на центральной базе, бросив дела, бежали к радиоузлу.
[158]
Радист, как был, в одной гимнастерке, не замечая стужи, вслух читал записанную им сводку информбюро об окружении и разгроме отборной армии Паулюса, о громадном числе убитых, раненых и взятых в плен фашистских вояк, о колоссальном количестве захваченной нашими войсками техники, о том, что наступление продолжает развиваться успешно.
Люди обнимались, кричали «ура». По обветренным лицам текли слезы радости.
– Товарищ капитан, товарищ капитан, началось! А? Началось! Это почище, чем под Москвой!
У меня тоже комок подступал к горлу.
Все лето, всю осень мы страдали молча, слушая о прорыве бронированных полчищ фашистов к Волге и Кавказу.
Невыносимо было услышать, что и моя родная станица Тацинская, где жили старики родители, осталась в глубоком тылу у захватчиков.
Я же своими глазами видел, как расправляются фашисты с семьями советских командиров...
А гитлеровцы все наступали. Бросали в бой новые и новые дивизии. И наконец вышли к Сталинграду, к легендарному Царицыну.
Да что же это?! Неужели их не сломят, не раздавят, не сотрут?! Неужели пустят за Волгу?!
И вот – не пустили! Сломили, раздавили, стирают в пыль и прах! Вот! Наступил наконец тот праздник, которого ждали все от мала до велика!
Сообщение о победе под Сталинградом было тотчас передано на все заставы, во все партизанские деревни, доставлено разведчикам в Микашевичи и Житковичи.
А на следующий день об этом знали и в Барановичах, и в тех селах, через которые проходили отряды Бринского и Каплуна.
Скоро не осталось в наших краях ни одного хутора, где люди не слышали бы о крахе замыслов врага, где не понимали бы, что теперь исход войны предрешен.
Советские люди ликовали, а фашисты нервничали и паниковали.
В Барановичах, Житковичах и Микашевичах немцы держали гарнизоны в боевой готовности, окружили города проволочными заграждениями, усилили патрулирование улиц и ведущих в города дорог.
Особенно тряслись оккупанты в Житковичах. Было известно,
[159]
что на окраинах города немцы и полицаи спешно роют окопы, сооружают огневые точки, расставили орудия. На станции тоже поставлены пулеметы и орудия.
Видимо, гауптмана Дринкеля и его холуев бил озноб при мысли, что вышедший к озеру Червонному отряд Ковпака может ударить по городу.
Посланный нами в Житковичи для выяснения обстановки Коля Лавнюкович чуть не попал в лапы гестапо. Мальчик натолкнулся на улице на начальника житковичской полиции Германа. Тот и раньше встречал Колю в городе, знал, что парнишка живет в партизанском районе, но попыток задержать не делал. На этот раз, едва завидев нашего посланца, начальник полиции истерически завопил: «Партизан!»
Счастье Коли, что он был на санях, а Герману мешал точно прицелиться очередной запой: пули мерзавца просвистели мимо, добрая лошадь выручила паренька...
Вскоре мы узнали, что гитлеровцы высаживают войска в Житковичах, Лунинце, Микашевичах и что среди прибывающих фашистских частей есть специальные карательные команды СС.
Видимо, на этот раз готовилась облава, облава большого района, в котором находилась и наша центральная база...
Как я уже писал, немцы начали облавы против партизан еще с осени сорок второго года.
К этому времени партизаны так активизировались, что на железных дорогах Брест – Москва, Брест – Гомель, Брест – Житомир каждую ночь в десятках мест гремели взрывы.
Противник не мог не заметить, что удары партизан превратились из эпизодических и порою случайных – в массовые, планомерные, хорошо продуманные. Они грозили сорвать, парализовать перевозки фашистских армий, а попытки предотвратить крушения эшелонов, обезопасить дороги не приносили успеха оккупантам.
Противник пытался резко сократить движение поездов в ночное время, а днем гнать эшелоны один за одним – не вышло. К обычным средствам подрыва партизаны прибавили подрыв с помощью мин замедленного действия, и эшелоны продолжали валиться под откосы и гореть даже среди бела дня.
Фашистское командование ставило на всех мостах усиленные отряды охраны, вооруженные минометами и ар-
[160]
тиллерией, вырубало вдоль железнодорожного полотна лес, строило на особо опасных участках дзоты и бункеры по обеим сторонам железнодорожного полотна, бросало на патрулирование дорог регулярные части. Но по-прежнему валились под откос горящие эшелоны, взлетали на воздух мосты.
Тогда гитлеровское командование надумало уничтожить партизан или хотя бы оттеснить их из района, насыщенного железнодорожными магистралями.
Для одновременного удара по всем партизанским отрядам сил у фашистов опять-таки не имелось, и облавы проводились по этапам.
Немцы начали их с запада, из района Барановичей. Первой акцией явилась облава в районе озера Выгоновского.
Затем оккупанты бросили свои части против пинских партизан, действовавших восточнее Барановичей и Лунинца.
В октябре немецкие радисты усиленно засекали наш радиоузел, в начале ноября фашистская авиация бомбила район центральной базы, а в декабре, двигаясь все так же с запада на восток, каратели завязали бои с партизанами Коржа и майора Капусты.
Скоро фашисты должны были вплотную подойти к Булеву болоту. Со второй половины декабря мы спали не раздеваясь, а радиоузел и самое ценное имущество держали на санях.
Вести бой с превосходящими силами противника мы не имели права: не могли рисковать радиоузлом, рисковать связью с Центром и с отрядами.
Решено было в случае непосредственной опасности главным силам отойти на северо-восток, к минским партизанам, оставив в лесах возле Булева болота лишь небольшую группу бойцов для отвода глаз. Группе предстояло обозначать присутствие партизан на старом месте, маневрировать по чащобам, беспокоить гитлеровцев вылазками.
Чтобы обезопасить остающихся от активного преследования, наши подрывники заминировали все лесные дороги и троны, создали могучий взрывной заслон.
Командовать группой остающихся товарищей должен был сержант Петрунин, человек смелый, но расчетливый и осторожный. Людей в группу Петрунин подбирал сам и выбрал наиболее выносливых, бывалых.
[161]
Группе придали радиста с портативной радиостанцией «Север», чтобы постоянно информировал штаб отряда о действиях противника.
Одновременно мы подготовили зимние лагеря для населения деревень, входивших в партизанский район: вырыли землянки, построили стойла для скота, завезли в лесные лагеря продукты. Предполагалось, что при появлении карателей местные жители, известные своей помощью партизанам, немедленно уйдут в лес, а подрывники тотчас заминируют за ними последние свободные тропы...
* * *
Какой бы накаленной ни была обстановка, партизан должен действовать, принося пользу своей армии.
Мы помнили об этом. Каждый день Сеня Скрипник выходил в эфир, передавая Центру сведения, собранные нашими людьми в Барановичах, Микашевичах, Житковичах, а впоследствии в Сарнах и Ковеле. Однако условия работы товарищей в городах делались с каждым днем все труднее.
Фашистские войска и полиция блокировали все населенные пункты и все дороги к западу от Булева болота, устраивали регулярные «прочесы» лесов, и мы не могли уже посылать группы связи под Барановичи, должны были отказаться и от личных встреч с людьми из Микашевичей.
Связь с барановичскими пятерками осуществлялась в то время исключительно по радио, а с Микашевичами только через «почтовые ящики».
В свою очередь, разведгруппы с Выгоновского озера вынуждены были резко сократить личные встречи с товарищами из Барановичей, а порой и вовсе отказываться от встреч: гестапо и жандармерия установили строжайшее наблюдение за лицами, приезжавшими или приходившими в город, перекрыли все дороги контрольно-пропускными пунктами, наводнили город патрулями.
Основная связь с Барановичами шла опять же через «почтовые ящики».
Это беспокоило.
Дело в том, что и радио, и «почтовые ящики» необходимы для передачи информации, для получения тех или иных конкретных указаний, но они не могут заменить личного контакта с руководителем.
Ни по радио, ни через «почтовый ящик» обстоятель-
[162]
ных, развернутых инструкций не передашь, не подскажешь, как поступать в тех или иных случаях. Разведчик же, даже опытный, постоянно нуждается в советах. Объясняется это очень просто: в тылу врага он действует один, а против него работает целая государственная машина, и необходимо постоянно анализировать огромное число фактов, продумывать линию своего поведения, предупреждать возможные ходы противника, вводить его в заблуждение.
Вынужденный собирать важные сведения, устанавливать необходимые контакты, разведчик подчас просто не имеет времени для обстоятельного, всестороннего анализа обстановки.
Вдобавок кругозор его, естественно, ограничен, как кругозор всякого отдельного человека, вращающегося в определенном кругу, имеющего дело с определенным занятием.
Вот здесь на помощь разведчику и приходит руководитель.
Шире зная общую обстановку, имея время для анализа фактов, он как бы берет на себя функции заботливого тренера, направляющего талант игрока.
Сравнение это, конечно, весьма условно: разведка – не игра, и разведчик, допустим, не хоккеист, чья забота – дать шайбу.
Но при всей своей условности такое сравнение может объяснить читателю, в чем смысл взаимоотношений разведчика и его руководителя.
Нашим неопытным разведчикам в Барановичах и Микашевичах повседневная помощь руководителей была особенно необходима, но оказывать ее в условиях облавы разведгруппы порою не могли.
Больше того, при наличии особо тревожных обстоятельств они шли даже на то, что прерывали связь с товарищами на пять-шесть дней, приказывая через «почтовые ящики» ничего не предпринимать без дальнейших указаний.
Это сокращало поток нашей информации в Центр, но зато нам удалось сохранить всех разведчиков в Микашевичах и Барановичах, что в дальнейшем сыграло большую роль.
Впрочем, наши разведчики, как правило, продолжали действовать и в самое трудное время.
Несмотря на резкое ухудшение обстановки в районах
[163]
базирования, несмотря на все усилия карателей, радиостанция Сени Скрипника по-прежнему выходила в эфир, а передаваемые сводки становились все более подробными и квалифицированными.
* * *
Пока отряды Бринского и Каплуна двигались под Сарны и Ковель, искали местных партизан и находили пути проникновения на железнодорожные узлы противника, в оккупированные им города, в гарнизоны, мы давали в Москву сведения о железнодорожных перевозках через Барановичи, Житковичи, Микашевичи и Пинск.
В декабре сводки составлялись ежедневно.