Текст книги "Подменный князь. Дилогия (СИ)"
Автор книги: Иван Апраксин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
– Тебе понравилось? – спросил я, когда все закончилось и Любава, приникнув ко мне, покрывала мою грудь благодарными поцелуями.
– Да, Солнышко, – прошептала она. – Это было прекрасно.
– А почему Солнышко? – нашел я в себе силы для удивления.
– А кто же ты? – спокойно ответила она, не отрывая своих губ. – Конечно, Солнышко. Красное Солнышко. – Она еще чуть подумала и с уверенностью добавила: – Мое Красное Солнышко.
Говорила она неохотно, словно собиралась после некоторого перерыва возобновить наши занятия и теперь не хотела отвлекаться. Но я чувствовал, что мне, по крайней мере, необходим более длительный перерыв.
– Вот как, – сказал я, нежась под поцелуями в районе живота. – Значит, ты придумала для меня имя. Ну да, ты же собиралась это сделать. Так теперь мое первое и главное имя будет Солнышко. Так?
– Красное Солнышко, – пробормотала Любава. – Так гораздо красивее. И, кроме того, так звать тебя буду только я.
Продолжая целовать меня, Любава медленно, но упорно сползала все ниже и ниже, и еще через минуту я испытал ощущения, показавшие мне со всей определенностью, что моя подруга отнюдь не собирается успокаиваться на достигнутом.
Она собиралась пойти по второму кругу.
– Кстати, – сказал я, – если теперь ты знаешь мое первое имя, раз сама его придумала, то и я имею право знать твое. Разве не так?
В ответ Любава промычала, потому что говорить уже не могла. Вместо слов, показавшихся ей в тот момент излишними, она удвоила свои усилия в определенном направлении, действуя при этом необычайно искусно.
Скажу откровенно: мне двадцать семь лет и я никогда не вел жизнь монаха. А поскольку не был женат, то моя сексуальная практика отнюдь не ограничивалась одной женщиной. Более того, я всегда считал себя если не завзятым Казановой, то во всяком случае вполне опытным покорителем женских сердец и иных частей тела.
Но так хорошо, как с Любавой, мне не было никогда и ни с кем. С первого же раза, когда мы сошлись на траве-мураве под дуплом гигантского дуба, это было полное, стопроцентное попадание. Мы с Любавой «попали» друг в друга – тут не было сомнения.
Женщина может быть писаной красавицей, умницей и интеллектуалкой. Может обладать ногами Наоми Кемпбелл и сексуальностью Анжелины Джоли. И вы охотно признаете все это и будете хоть всю жизнь уговаривать себя, что вам с ней хорошо. Но потом в один прекрасный день появится та, с которой вы «попадаете» друг в друга во всем, – и тогда вы погибли!
За годы своих московских любовных похождений я догадывался, что это так, но испытать подобное, этот феномен мне довелось только сейчас, на киевском сеновале десятого века от Рождества Христова. Здесь, среди пахучего сена, полуголодный и усталый, я встретил свою настоящую любовь.
Не знаю, чувствовала ли моя подруга в тот момент то же, что и я. Может быть, нет, потому что у женщин такие вещи происходят как-то по-другому. Но действовала она по-настоящему умело, потому что уже через пять минут мое лирическое настроение снова сменилось боевым и тело мое воспряло для новых схваток, в которых я должен был смело потягаться с сонмом мужчин, владевших воспоминаниями и фантазиями моей подруги.
Я должен был победить их! По-настоящему женщиной можно овладеть, лишь вытеснив из ее сознания всех других мужчин, которых она знала или о которых мечтала. И чем заменить их? Собою одним. Это нелегкая задача для ума и для тела.
– Теперь ты довольна? – спросил я, когда мы прошли по второму кругу и Любава, успокоившись, лежала в моих объятиях. Перед глазами у меня шли черно-красные круги, а сердце готово было выскочить из груди и бухало там, словно кузнечный молот.
– Теперь – да, Солнышко, – умиротворенно промурлыкала девушка и хихикнула о чем-то своем.
– Ты ведь так и не ответила мне, не назвала свое настоящее имя.
– Да? – снова хихикнула она и прижалась ко мне своим все еще обжигающим телом. – А мне показалось, что я ответила. Разве нет?
– Но я не услышал. Ты как-то невнятно ответила, я не понял.
Она поцеловала меня в шею, потом взялась зубами за мочку уха и потянула на себя.
– Разве ты еще не догадался? – сказала она. – Солнышко, какой ты ненаблюдательный. Первое имя ведь дают по внешности. Ты заметил, какого цвета у меня глаза?
– Тебя зовут Серые Глаза?
– Сероглазка! – сказала девушка и, больно укусив меня за ухо, засмеялась. – Как же ты сразу не догадался! А еще пришелец из другого мира…
* * *
В эту ночь мне снова снился сон, который я запомнил. Мы с отцом шли рядом по огромному полю, засеянному алыми маками. День был очень ярким, с голубым небом и разлитым под ним морем красных цветов, расстилающимся беспредельно, за горизонт. На горизонте алый цвет сливался с голубым, и там, как будто в мареве, видна была тонкая линия всех цветов радуги, протянувшаяся от края и до края. Не бывает в мире живых людей таких беспредельных пространств!
На этот раз я снова отчетливо осознавал, что это – сон, а не реальность, и так же осознавал, что он снится мне неспроста.
Видя отца, чувствуя его рядом с собой, я испытывал тревожное чувство: мне хотелось его о многом спросить, но я не решался. Не потому, что боялся спросить, а попросту не мог сформулировать вопросы. О чем спрашивать, когда все непонятно?
– Ты молодец, – послышался наконец голос в моих ушах.
– Я все делаю правильно? – спросил я, испытав внезапную радость.
– Ты ничего не делаешь, – раздался спокойный ответ. – Вот поэтому и молодец.
– Папа, тебе нравится Любава? – вдруг спросил я, задав вопрос, волновавший меня в ту ночь сильнее всего.
– Это неважно, – ответил голос, и я ощутил пустоту, разочарование.
Чего же тогда хочет отец? Зачем он здесь и что хочет сказать мне? Или это я должен что-то сказать ему?
Мы не шли по полю. По крайней мере, ног своих я не чувствовал и не видел. Мы с отцом как будто медленно плыли в алом цвете, низко паря над землей.
Странно, в реальной жизни я никогда не бывал на маковом поле. Да и вряд ли это вообще возможно, если ты не занимаешься изготовлением наркотика. Посевы мака жестко контролируются. И почему папа избрал именно такой антураж для нашей встречи? Насколько я помню, он никогда не был любителем всяких излишних эффектов.
– Зачем я здесь, папа? Что я должен делать?
– Делать ничего не нужно, – сказал он. – Да ты и не можешь ничего сделать. Разве ты еще не до конца ощутил свою беспомощность?
О да. Ощутил в полной мере. До такой степени, что чувствовал себя раздавленным и уничтоженным. Игрушкой в руках непонятных мне сил.
– Ты нужен мне здесь, – сказал отец. – Ты должен совершить свою работу, для которой предназначен.
– Кем предназначен?
– Мной, – ответил он и надолго замолчал. Во сне невозможно контролировать время, но мне казалось, что прошла вечность, прежде чем до меня дошла следующая информация.
– Ты очень нужен в этом времени. Так было задумано с самого начала, и теперь пришел твой черед сыграть свою роль.
Мы продолжали двигаться бок о бок, и вдруг я сообразил, что отца не вижу, а лишь ощущаю его присутствие рядом с собой. Интересно, он снова в своем парадном офицерском мундире?
Я попытался повернуть голову, чтобы увидеть отца, но тщетно. Я знал, что рядом со мной – он, но голова моя не поворачивалась в нужном направлении. Во сне человек не владеет своим телом, это известно. А вот мыслями своими владеет, если постарается. Я напрягся изо всех сил и сформулировал свой вопрос, показавшийся мне в тот момент самым-самым главным.
– Папа, – спросил я, с трудом выговаривая слова, – я когда-нибудь вернусь в Москву? В свою обычную нормальную жизнь?
– Вернешься, – ответил он. – Только это совсем не главное. Напрасно ты так думаешь. Самое главное для тебя – здесь, потому ты тут и находишься. Когда сделаешь свою работу, то вернешься обратно. Но это будет уже совсем неважно.
– А кто переместил меня сюда?
– Я, – послышался голос. – Конечно, я. Кто же еще? Ведь ты нужен мне.
Теперь я увидел его. Папа стоял передо мной все в том же парадном лазоревом мундире, в каком я редко видел его в жизни. Зачем он так оделся?
Я не задал вопроса о мундире, но папа услышал меня.
– А какая разница, Володя? Может быть, потом ты увидишь меня и по-другому. Это будет зависеть от тебя.
Отец улыбнулся и похлопал меня по плечу. Я ощутил тяжесть его руки, как материального предмета. В детстве он часто так делал, хлопал меня по плечу, когда хотел выразить удовлетворение мной.
– Все будет хорошо, только не бойся.
– Что мне нужно делать? – прокричал я, осознавая, что сейчас вот пройдет миг, и отец исчезнет, и сон закончится.
Мой голос прозвучал громко, я старался, чтобы мой крик дошел до отца. Он снова ободряюще улыбнулся и поправил фуражку на голове так, чтобы середина козырька приходилась точно по кончику носа, – военные часто так делают.
– Все сделается само собой, – сказал он. – А ты только должен вести себя прилично. Я знаю: ты – приличный мальчик, так что не сомневаюсь в тебе.
Сначала исчезло поле, словно и не колыхались только что на теплом ветерке миллионы маков вокруг нас. Мы остались в пустоте, в ослепительно-черном космическом пространстве. Звезды, рассыпанные в агатово-черном небе, были разными – яркими и не очень. Они слали издалека свой свет, и он отражался, поблескивал на пуговицах офицерского мундира моего отца, на его кокарде, на бляшке парадного ремня.
Не успел я испугаться, как в следующее мгновение и мой отец стал стремительно удаляться. Он по-прежнему стоял, не шевелясь и улыбаясь мне, но фигура его вдруг стала улетать вдаль от меня, к свету далеких звезд, как мотылек, как бабочка, стремящаяся к лучу.
Я открыл глаза и увидел над собой крышу сеновала. Рядом спала Любава, а за тонкой дощатой стенкой слышалось сопение лошадей в конюшне. Они тоже спали, только стоя. Бог знает, видят ли лошади сны…
Любава одной рукой обнимала меня, а сама лежала на боку, близко придвинув свое лицо к моему. Дышала она тихо, словно затаилась, но ее легкое дыхание достигало меня.
Разметавшиеся волосы, свившиеся колечками, обрамляли ее лицо, показавшееся мне в ту минуту особенно прекрасным. Я с новой силой ощутил, насколько счастлив с ней рядом, насколько мне повезло встретить ее. Может быть, действительно стоило перенестись из двадцать первого века сюда лишь для того, чтобы повстречать эту женщину?
Некоторое время я размышлял над увиденным и услышанным. Никакого сомнения: эти сны посылаются мне для информации о чем-то. Это вроде инструктажа, вот только о чем? В чем смысл?
На этот, второй раз информации, полученной мною, было гораздо больше. Теперь уже с полной уверенностью можно было сказать, что ситуация явно находится под контролем. Та сила, которая забросила меня сюда, наблюдала за мной и давала советы.
Вот только какие?
Мне стало известно, что я здесь не случайно. Что должен совершить какую-то работу. Какую работу и что я реально могу?
Вылечить диакона Феодора от диабета? Но я не могу этого, и вряд ли нужно было ради этого забрасывать меня в десятый век. И самое главное: кто перебросил меня сюда?
Отец во сне сказал мне, что это сделал он. Но мой покойный папа – обычный военный врач. Конечно, я верю в то, что сейчас он на небесах, но вряд ли может влиять на мою судьбу, да еще так радикально…
А, впрочем, в одном мой папа во сне был очевидно прав. Я действительно был совершенно беспомощен и ничего сделать не мог. Так что мне просто не оставалось ничего иного, кроме как последовать данному мне совету: ничего не предпринимать и плыть по течению.
Не слишком приятная перспектива для мужчины…
* * *
На следующий день я думал о доблести – так мне велела Сероглазка.
– Ты пойдешь со мной? – спросил я утром, когда мы проснулись и услышали со двора человеческие голоса, кудахтанье кур и мычание коров.
Она сидела на сене и, протирая заспанные глаза, смотрела по сторонам, словно не понимала, где находится.
– А куда? – спросила она.
И правда, куда? Феодор приютил нас на ночлег, но у меня не было уверенности, что гостеприимство диакона будет долгим. Ну, еще одна ночь или две. А потом придется уходить и искать другое пристанище. Но какое?
Передо мной стояла большая проблема. Вот, мы добрались до Киева, столичного города, и что дальше? Куда теперь идти и что делать? И самое главное: как снискать хлеб насущный? Сколько же можно питаться из милости и быть нахлебником. Кроме всего прочего, со мной была Любава, которую я теперь мысленно называл Сероглазкой. Я нес ответственность не только за себя, но и за нее тоже.
Как прокормить себя и ее?
Окажись я просто в другой стране, пусть даже совсем незнакомой, вопрос заработка бы не стоял так остро. В конце концов, я дипломированный врач, и пусть у меня с собой нет диплома, знания-то остались. Если даже невозможно устроиться на работу врачом, можно стать медбратом, санитаром, да мало ли кем еще в области медицины.
Но здесь…
Провидение, или Бог, или Судьба, или космические пришельцы забросили меня в этот мир, но выживать здесь мне придется самому.
Видимо, вся буря сомнений отразились на моем лице, потому что Любава усмехнулась и сказала:
– Наверное, мне лучше остаться пока здесь. А ты пойди, осмотрись. Незачем мне таскаться повсюду с тобой.
– А ты что будешь делать?
Любава встряхнула длинными волосами, из которых посыпалось застрявшее там сено.
– Пойду помогу женщинам в доме, – сказала она. – Наверное, им нужна помощь. Пол помыть или готовить еду. Нужно же как-то отрабатывать ночлег и пищу. А ты сходи, посмотри на Киев.
Потом Любава спрыгнула с высокого сеновала и, оглянувшись на меня, добавила:
– Киев – столица доблести. Так и называют этот город. Я не бывала тут прежде, но много слышала о нем.
– Чьей доблести? – не понял я.
– Славянской доблести, – пояснила моя девушка, и в глазах ее мелькнула гордость. – С тех пор, как здесь стали править князья-славяне, много легенд ходит о доблести киевлян.
Оставив Любаву в доме диакона, я отправился в вынужденную экскурсию по городу, в который попал.
Мое вчерашнее впечатление оказалось не вполне верным. Потрясенный случившимся государственным переворотом и нашествием иноплеменного войска, город затих, притаился в ожидании своей судьбы. Теперь же, когда прошел день, минула ночь и ничего страшного не случилось, Киев ожил, вернулся в свою нормальную колею. Как говорится в таких случаях: жизнь продолжается…
Я шел по городу и во все глаза смотрел на окружающее. Улицы были полны народа, идущего по своим делам. Конных здесь было немного, еще меньше я видел повозок-волокуш. Идущие по улицам люди были одеты гораздо богаче, чем в деревнях, где мне уже приходилось побывать. Впрочем, столичные жители во все времена выглядят шикарнее своих сельских собратьев.
Мужчины были в шерстяных кафтанах до колен, под которыми имелись еще более длинные рубахи из холстины или льна, вышитые по вороту и на рукавах. Очень популярны были широкие шаровары, ниспадающие на обувь – кожаную у тех, кто побогаче, или сплетенную из соломы – прообраз лаптей.
Отличить славян было легко по обритым головам с длинными чубами, отброшенными на сторону или назад, а иногда даже обвитым вокруг головы. Славян тут было подавляющее большинство, хотя часто встречались и представители иных народов.
По мере моего продвижения по городу становилось все яснее, что Киев – не просто столица славянского племени полян, но крупный торговый и военный центр. На Днепре перед городом у пристаней, протянувшихся в длину больше километра, стояли многочисленные суда – весельные и те, что ходят под парусом. Ладьи были разной величины, и по украшениям на них, по раскраске парусов было понятно, что пришли они сюда с разных концов мира.
Разноязыкая толпа у пристани, одетые самым причудливым образом люди, обилие сгружаемых и разгружаемых товаров – все говорило о том, что Киев стоит в исключительно важном месте. Он – главный перевалочный пункт на торговом пути «из варяг в греки», то есть из Скандинавии, славянских и финских земель в Константинополь – столицу Византийской империи.
Весь этот огромный мир, раскинувшийся на бескрайних пространствах от Черного до Белого моря, еще оставался раздробленным, неустоявшимся, бурлящим человеческим океаном. Это был гигантский котел народностей и рас, которые еще не оформились в народы и государства.
На юге – хазары, на севере – викинги, на востоке многочисленные тюрки, а в середине – будущая русская земля.
Я шел по городу и видел приметы будущего величия русской земли. Огромный речной порт с обилием складов, откуда товары из всех стран мира растекаются по городам и селам. Высокие рослые люди – мужчины и женщины, которым предстоит стать отцами и матерями десятков поколений, составляющих мощный русский народ.
Сейчас все эти люди еще не осознают своей общности, своей общей великой судьбы. Они еще именуют себя полянами, кривичами, дреговичами, русами. Они торгуют, воюют, защищают и приумножают свое имущество, любят, воспитывают детей.
Они не могли знать будущего, но я – мог. Я смотрел на Киев, раскрывшийся перед моим взором, и был способен прозревать недалекое, да и далекое, будущее.
Впрочем, уже и сейчас я видел явственные приметы доблести, о которой мне сказала Любава. Среди встреченных мною людей было много воинов или тех, кто носил оружие. Это свидетельствовало о том, что Киев – военная держава.
И правда, я сразу вспомнил о том, что иду по городу, который уже давно своими военными победами наводит ужас на врагов. За несколько десятилетий до моего появления здесь киевский князь Олег со своей дружиной осадил прославленный Константинополь – жемчужину цивилизованного мира – и грозил полным истреблением города. Второй Рим, как его называли, трепетал пред победоносным воинством славян и русов!
Золотой щит, который князь Олег дерзко прибил к воротам Константинополя, или Царьграда, как славяне его называли, оставался весомым памятником воинской доблести киевлян.
Отсюда, с киевских берегов отплывали ладьи князя Святослава, вновь отправлявшегося сражаться с Византией. Святослав решил повторить славный подвиг Олега. Вот отсюда, от зеленых днепровских берегов он отправился в поход, ставший для него последним.
Кто же не помнит слова Святослава, сказанные им своей дружине перед последним, роковым боем с хазарами? Слова, исполненные воинской доблести, истинного рыцарства, при этом сказанные с подлинно римской лаконичностью?
– Лучше быть мертвыми, – сказал Святослав, – чем плененными. Сразимся, братья, ибо мертвые сраму не имеют.
Я смотрел на пеструю толпу возле днепровской пристани, на рыночной площади, возле княжеского терема и думал о прошлом и будущем, которое силился представить себе. И при виде этих людей – одновременно моих предков и современников – сердце мое наполнялось гордостью. Как много побед у них за плечами и насколько больше – впереди у их потомков, у будущих поколений русских!
Я прошелся по самым людным местам, обошел весь город. Повсюду мне встречались иноземные купцы – черноглазые хазары в овчинных шубах и кудлатых бараньих шапках, несмотря на летний зной, а рядом с ними торговцы из Византии – кареглазые, смуглые сыны южных краев. Северян я уже узнавал хорошо, потому что их много было в войске конунга Вольдемара: длинноволосые финны, скандинавы с заплетенными косичками. Киев и вправду производил впечатление средоточия славянских земель – их столицы.
Ворота княжеского двора теперь уже были заперты. Возле них стояли несколько дружинников в боевом облачении – в кольчугах, стальных шлемах с высокими шишаками, с копьями в руках.
Увидев их, мне вдруг пришло в голову, что за всю свою прогулку я не увидел ни одного из тех воинов, которые пришли сюда с князем Вольдемаром-Владимиром. Где они все, почему не ходят по рынку, не сидят на пристанях, не толпятся возле терема своего вождя? В конце концов, разве не они привели его сюда на княжение? Конечно, без предательства боярина Блуда и воеводы Свенельда, привезших Ярополка на встречу к Владимиру, словно барана на заклание, дело бы не выгорело. Но ведь и Блуд со Свенельдом палец о палец бы не ударили, если бы не мощная дружина, стоявшая за спиной Владимира!
И вот наступил второй день княжения Владимира, а где же теперь его воины – те, что пришли за ним из северных земель?
Странно…
Вспомнив о Вяргисе, Ждане, Канателене и прочих, с кем я невольно делил пищу в течение нескольких дней похода, я вспомнил о еде. А вместе с едой и обо всех прочих благах жизни, которых оказался лишен.
Нужно было срочно что-то предпринять, потому что в противном случае мы с Любавой очень скоро оказались бы голодными и бездомными.
Как ни крути, а придется идти к Блуду. Не он ли сам меня приглашал?
Идти туда мне совсем не хотелось, но больше делать было все равно нечего. А кроме того, мне пришло в голову, что раз я оказался в этом мире, то нужно идти везде и повсюду – прямо и напролом. Ведь кто знает, где подстерегает меня удача и где – поражение?
Найти дом Блуда не составило труда – его терем оказался едва ли не больше, чем княжеский. И более того – дом частично был каменный, чему я несказанно удивился. В стопроцентно деревянном Киеве я уже не надеялся увидеть каменное строение. И вдруг, едва войдя в боярский двор, я увидел, что первый этаж терема сложен из обтесанных камней и лишь второй этаж бревенчатый. Блуд явно стремился идти в ногу со временем!
– А-а! – протянул боярин, едва я переступил порог комнаты на втором этаже, куда меня провел слуга с начисто обритой головой и усами, свисающими ниже подбородка. – Старый знакомый! Лекарь! Я думал, что ты уже не появишься.
Мне стоило некоторого морального усилия заставить себя поклониться в пояс, коснувшись рукой пола, как здесь было принято. Но следовало привыкать, раз уж я задержался в десятом веке надолго.
В доме Блуда уже имелось разделение на комнаты, что еще раз говорило о том, что боярин следит за современными веяниями. Та, в которой мы встретились, была небольшой и почти пустой. Из мебели здесь имелось только деревянное кресло с высокой спинкой, покрытое цветастой шерстяной тканью, и лавка у стены. Зато стены были украшены красиво выделанными шкурами медведя, волка и лося. Вероятно, эта комната служила Блуду чем-то вроде делового кабинета.
Сам он сидел в кресле, а мне предложил сесть на лавку. Это было важно: я уже успел заметить, что здесь люди очень тщательно следят за субординацией, называя это «честью». Согласно правилам «чести», сидеть могли только равные люди, а всем нижестоящим оставалось стоять на ногах. Значит, Блуд не сумел меня классифицировать, а потому на всякий случай предложил присесть.
Сегодня он был одет в длинную, почти до колен малиновую рубаху из шелка, подпоясанную серебряным наборным поясом, состоящим из мелких бляшек, и в белые шаровары, собранные книзу у щиколоток. Эта нарядная одежда дополнялась обилием украшений из золота, которых на Блуде было навешано в избытке. Длинные тяжелые серьги в обоих ушах и золотые с цветными камнями затейливые перстни на каждом пальце обеих рук. Голова Блуда была тщательно выбрита пару часов назад, о чем говорили мелкие порезы, не успевшие до конца зажить.
– Ты приглашал меня зайти, боярин, – сказал я. – Вчера я не пришел к тебе, потому что подумал – ты на пиру у князя Владимира.
– Верно, – кивнул Блуд, продолжая буравить меня своими внимательными глазами. – Я хотел, чтобы ты полечил меня, лекарь. Ты ведь учился своему искусству в Византии?
– Нет, – покачал я головой. – Я никогда не бывал в Византии. И ты уже спрашивал меня об этом, боярин.
– Да, – согласился Блуд и крутанул унизанными перстнями пальцами возле своей головы. – Я подумал, а вдруг ты об этом забыл… А где же ты учился? И вообще, откуда ты пришел?
Это уже был серьезный разговор, причем разговор с умным и проницательным человеком. Передо мной был не полубезумный конунг и не воин с далекого севера. Прежде чем ответить, следовало три раза взвесить каждое слово.
– Знаешь, боярин, – медленно произнес я, не опуская взгляда, – я не могу сказать тебе, откуда я пришел. Лгать я не хочу, потому что уважаю тебя, но и сказать не могу. Ты лучше не спрашивай меня.
Блуд снова покрутил пальцами.
– А ты знаешь, как называется человек, который не может и не хочет сказать, откуда он пришел? Знаешь? Такой человек называется лазутчик. Лазутчик, подосланный врагом, чтобы выведывать тайны. Чтобы потом вернее нанести удар.
Лицо боярина было серьезным, он не шутил. О, боже, час от часу не легче! Теперь меня еще и приняли за шпиона!
– Кто тебя прислал? – продолжил Блуд, пристально глядя мне в глаза. – Византийский император? Свеи? Булгары? Знаешь, что делают у нас с лазутчиками?
Я сокрушенно покачал головой. Хороший вопрос: что тут делают со шпионами. Не знаю точно, но вполне могу себе представить…
Думать об этом не хотелось. Пот выступил у меня на спине, и рубашка прилипла к телу. Во рту пересохло, и я судорожно сглотнул. Выходило так, что я сам нарвался на смерть, да еще мучительную. Мог ведь и не приходить к Блуду…
– Лазутчика можно отдать собакам, чтобы они растерзали его, – мечтательно сказал боярин, не уставая вертеть пальцами правой руки. – А еще можно утопить в Днепре, но это лучше делать зимой, когда лед. Опускают в прорубь, и готово дело. Но лучше всего, конечно, посадить на кол. Будешь умирать долго-долго. Если правильно посадить человека, то смерть наступит только на другой день.
Он улыбался мне, говоря все это, и при каждом его слове мурашки пробегали у меня по коже. Вот, принесло же меня сюда!
Вероятно, Блуд очень внимательно следил за выражением моего лица, потому что в тот момент, когда я уже был близок к обмороку, он засмеялся и сказал:
– Не бойся, пришелец. Я просто пошутил, у меня веселый нрав. Лазутчик ты или нет – мы еще посмотрим. А пока что повернись ко мне боком.
Плохо соображая, я встал и повернулся к боярину боком.
– Да нет, – поморщился он. – Не надо вставать. Покажи боком свое лицо.
Несколько секунд он глядел на мой профиль, потом велел повернуться другой стороной.
– Ты ведь недавно отпустил бороду? – спросил он. – Она у тебя совсем короткая. Ты раньше брил лицо?
Услышав мой утвердительный ответ, Блуд строго сказал:
– Тебе нужно немедленно сбрить бороду. И брей лицо каждый день, ты меня понял?
– Зачем? – растерянно пробормотал я. – И у меня нет хорошего ножа.
О том, что здесь нет мыла и я не знаю, как без этого вообще бриться, я не сказал.
Но Блуд, казалось, сам понял мои затруднения. Громким хлопком рук он вызвал слугу, который, вероятно, караулил под дверью.
– Принеси все, что нужно для бритья, – велел боярин. – Побреешь вот этого человека.
Когда через короткое время слуга вернулся и подошел ко мне, Блуд добавил:
– Голову не брить. Сбрей ему бороду, только дочиста.
Ничего не понимая, я отдался в руки брадобрея. Зачем это нужно? Какое дело Блуду до моей бороды?
Между тем боярину было неинтересно наблюдать за процессом, так что он встал с кресла и вышел, оставив меня наедине со слугой.
А тот принес миску с горячей водой, тряпку, остро заточенный нож и глиняный кувшинчик с топленым жиром. Сначала он смочил тряпку в воде и обтер мое лицо вместе с отросшей длинной щетиной. Затем той же тряпкой зачерпнул из кувшина топленый жир и намазал бороду вместо мыльной пены. А затем принялся брить…
Однажды Марк Твен пошутил, что лучше один раз родить, чем всю жизнь бриться. Но он в своем девятнадцатом веке все-таки использовал более совершенные средства, чем те, которыми брили сейчас меня. Хотя горячая вода и жир смягчили кожу и не было слишком больно, все же нож, пусть самый острый, – это не безопасная бритва.
Когда через десять минут я, стерпев все, провел ладонью по нижней части лица, то обнаружил, что выбрит гладко, но кроваво. Кровь сочилась из многочисленных порезов на коже, как на голове у Блуда. Слуга же невозмутимо окунул ту же тряпку в ту же воду, а затем аккуратно приложил ее к моему лицу. Наверное, это делалось для облегчения страданий побритого, но как же быть с антисептикой? Одеколонов я тут не заметил.
Вернувшийся боярин осмотрел мое оголившееся лицо и остался доволен.
– Зачем это было нужно? – все-таки поинтересовался я. Действительно, какое дело Блуду до моей бороды?
Но он не ответил мне, только властно повторил:
– Брей бороду каждый день. – Потом снова уставился на меня и сказал: – Так от каких болезней умеешь ты лечить?
– А на что ты жалуешься? – задал я стандартный врачебный вопрос.
Теперь наша беседа перешла в доверительную плоскость. Блуд жаловался на постоянные головные боли, частые и обильные носовые кровотечения, неприятное сердцебиение, сопровождающееся слабостью и потом.
– Раздевайся до пояса, – твердо сказал я, выслушав жалобы. – И есть ли в доме какая-нибудь тонкая трубка?
Удивленно посмотрев на меня, боярин снял с себя рубаху. Не менее изумленный слуга притащил несколько трубок – деревянную из бамбука, оказавшуюся слишком длинной, и металлическую, невесть для чего предназначавшуюся, но пригодную для использования в качестве стетоскопа.
– Штаны снимать? – неуверенным голосом спросил Блуд. В который раз я отметил про себя, что пациенты во все века одинаковы – робеют и боятся врачебных процедур. В этом смысле моя профессия – почти уникальная. Ведь от врача каждый человек ждет помощи в своей болезни – будь то киевский боярин, нефтяной олигарх или всемогущий генерал спецслужб. Болезнь – это такая штука… Когда она приходит, обычный врач становится вдруг очень важным человеком.
– Штаны оставь, – разрешил я и, приложив «стетоскоп» к груди, стал выслушивать сердце и легкие.
Хрипы есть, но в пределах нормы. Заложенности нет. В этом мире ведь еще нет табака, и Блуд никогда в жизни не курил.
А вот тоны сердца меня совсем не порадовали. Судя по жалобам, Блуд уже давно страдал гипертонией. А поскольку болезнь зашла далеко, это сказалось на сердечной деятельности – вот откуда сердцебиение и слабость с потом. Ишемия.
Кивнув на трубку, через которую я прослушивал его, боярин довольно равнодушно поинтересовался:
– Это магия?
Я покачал головой и сел обратно на лавку. Пока Блуд натягивал и подпоясывал рубаху, я думал, чем можно ему помочь.
Высокое давление было очевидным, но тонометра у меня нет. Как лечить гипертоника, если нет средства для измерения давления крови?
Ну ладно, с этим еще можно смириться. А что назначить в качестве лечения? Вообще-то, гипертония – сравнительно несложная болезнь. Самое главное – это контроль артериального давления. А оно, давление, поддается контролю, стоит лишь применить нужные препараты. Их десятки, если не сотни, и задача врача заключается лишь в том, чтобы подобрать из этого множества наиболее подходящие для конкретного пациента. Кто победнее, пусть пьет энап или метапролол, кто побогаче – престариум или карведилол. Они все помогают.
