Текст книги "Подменный князь. Дилогия (СИ)"
Автор книги: Иван Апраксин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
– Кого? – спросил я, весь дрожа в предчувствии того, что сейчас случится нечто неминуемое.
– Не знаю кого, – ответила девушка. – Откуда мне знать? Но убьет!
Как бы в подтверждение ее слов, воин стремительно выскочил из-за шатра и, высоко подняв меч, бросился к группе людей. В следующее мгновение Вольдемар отшатнулся в сторону, давая проход, а Блуд со Свенельдом ловко отскочили назад.
Меч обрушился на Ярополка, ударив в плечо рядом с головой, и разрубил тело почти до пояса.
Все произошло в течение двух-трех секунд. Скорее всего, несчастный киевский князь даже не успел осознать приближающуюся смерть. По крайней мере, он не мучился – это я утверждаю, как врач. Удар меча сокрушил такие важные жизненные артерии, что смерть наступила в течение минуты.
Вероломное убийство произошло на плоту, стоящем на самой середине реки, под ярким утренним солнцем. Его хорошо видно было с обоих берегов реки, и оба берега закричали одновременно. Вопль поднялся со стороны лагеря Вольдемара – это был звериный рык воинов, готовых ринуться в кровавый бой за добычу. А с киевского берега несся многотысячный крик отчаяния и возмущения.
– Здорово, – сказал я, переводя дыхание. – Просто класс! Знаешь, милая, теперь я окончательно убедился: народ у вас тут серьезный, ничего не скажу.
Любава, сидя на траве у самой кромки воды, рыдала. Не от нервного потрясения, конечно. Она рыдала оттого, что на ее глазах все надежды пошли прахом. Она-то рассчитывала проникнуть в Киев под защиту князя Ярополка и освободить Рогнеду. А теперь мертвое тело несостоявшегося избавителя лежало на плоту посередине Днепра.
– Успокойся, – стараясь подбодрить девушку, сказал я. – С Блудом-то ничего не случилось. Он-то как раз остался целехонек. Меня он вообще приглашал заходить запросто, а ты со мной, так что…
– Блуд? – мгновенно прекратив рыдать, переспросила Любава. – Блуд приглашал тебя? Почему?
Она утерла слезы и теперь смотрела на меня, покрасневшая от переживаний, но очень красивая.
– Я ведь лекарь и умею лечить разные болезни. Вот Блуд и захотел полечиться, наверное, – ответил я. – А почему бы и нет? Мужчина он уже в возрасте, а судя по тому, что у него большой гарем, не чужд разных излишеств. Надо полечить старика.
– Блуд – главный человек в Киеве, – тихо произнесла Любава. – Это я точно знаю. Свенельд часто говорил об этом Рогвольду, я слышала. Да это и не секрет. Все знают, что именно боярин Блуд посоветовал Ярополку убить отца – князя Святослава. Блуд все и подстроил.
Любава пристально глядела на меня, словно ожидая реакции на свои слова. Но после всего виденного здесь, да и слышанного тоже, удивить меня было уже трудно.
– Милые люди, что тут сказать, – невольно усмехнулся я. – Тем не менее, мы с тобой непременно отправимся навестить Блуда.
– Но почему? – так и не могла понять меня девушка.
– Хотя бы потому, что больше нам просто некуда идти.
На самом деле, помимо всех прочих соображений, я вспоминал свой сон, который недаром мне снился. Какую главную мысль хотел довести до меня отец? Он дал мне понять, чтобы я не пугался, плыл по течению, что все под контролем. А что делать, ты сам поймешь – вот как он сказал…
А на тот момент обстоятельства складывались так, что, кроме визита к Блуду, у меня не было иной дороги.
Крики с нашего берега усилились. Вольдемар, подскочив к неостывшему трупу своего брата, поддел его сапогом и сбросил в воду. Вздувшийся красный плащ мертвого киевского князя поплыл вниз по течению.
Это послужило сигналом для всего войска. Струги с сидящими в них воинами отчалили и стремительно понеслись наперерез реки к киевским пристаням. Быстрота и натиск всегда были главными союзниками завоевателей.
Мы видели весело взлетающие ряды длинных весел, развевающиеся на ветру бороды Вольдемаровых воинов и блеск приготовленного к бою оружия.
Но битвы не случилось, как не нужен оказался и штурм города. Когда струги оказались на середине реки, в рядах защитников Киева началось движение. Засверкали на солнце мечи, столкнулись в схватке копья, взлетели над головами боевые топоры. Как мы узнали впоследствии, это по сигналу воеводы Свенельда киевские воины бросились на «ближнюю дружину» убитого князя. Кого-то убили, а кто-то успел убежать, но после гибели Ярополка защитников у Киева просто не оказалось. Ближняя дружина исчезла, а основное киевское войско перешло на сторону конунга Вольдемара.
Правда, воины самого Вольдемара были обескуражены. Их струги причалили к берегу, где уже стояли сам Вольдемар, а с ним – Блуд, Свенельд, другие бояре и полностью вооруженное киевское войско. Вроде бы Киев был взят, цель достигнута, но воины недоумевали: а когда же будет добыча? Ведь именно ради добычи пошли они с севера сюда за Вольдемаром.
Впрочем, мы с Любавой не стали больше смотреть, а вернулись в свое дупло. Все и так было предельно ясно, и мне следовало подумать о дальнейших действиях.
Показываться в Киеве сегодня мне совсем не хотелось. Пересечь Днепр и оказаться в большом чужом городе, в который вошла иноземная армия, – это значило подвергать себя смертельной опасности. Стать жертвой какой-нибудь дикой выходки разбушевавшихся воинов было бы очень обидно. Тем более что после запомнившегося мне сна я постоянно возвращался к нему мыслями, пытаясь разгадать, для чего я оказался здесь. Что от меня требуется?
Вопрос о том, кто или что забросил меня в этот мир, я сразу отметал, как не имеющий ответа. Мои запросы были гораздо скромнее: я жаждал хотя бы просто понять, что этим неведомым силам от меня нужно. Для чего я тут?
Поняв это, я смогу поступать правильно и в конце концов останусь в живых. А может быть, даже за хорошее поведение меня закинут обратно – в мой мир, в XXI век, в Москву или хотя бы туда, откуда забрали – в Полоцкий район Республики Беларусь…
Но здешний мир был очень плохо приспособлен для размышлений. В этом я уже успел убедиться прежде и получил подтверждение теперь, едва мы с Любавой приблизились к «нашему» дубу…
Прямо под деревом сидел человек. Он не говорил ни слова и молча смотрел на нас, словно ожидал наших действий.
Любава ойкнула и остановилась. Остановился и я, на всякий случай горько сожалея о том, что, впопыхах вскочив утром, оставил в дупле свое ружье. Теперь до него было уже не добраться.
Человек был на вид довольно молодой, хотя трудно определять возраст людей, заросших волосами до самых глаз. Темные волосы спускались ниже плеч и ни с какой стороны не были подстрижены. Кудлатая шапка волос закрывала лицо со всех сторон и прядями спускалась даже ниже лба, отчего глаза лишь проглядывали. К тому же человек не мыл голову уже очень-очень давно, явно не меньше года, потому что волосы слиплись в однородную массу. Оставалось лишь догадываться о тех мучениях, которые доставляют при этом вши…
Борода же спускалась на грудь, а на лице закрывала почти все щеки. Из одежды на человеке не было почти ничего. Точнее, его наряд состоял из одного предмета – длинной, почти до пят шубы, крытой кожей, с облезлым заячьим мехом внутрь. Одеяние это было надето на голое тело, в чем я позже неоднократно убедился.
Босые ноги с желтыми пятками вызывающе торчали наружу.
После всех своих приключений и неожиданностей, подстерегающих на каждом шагу, я к тому времени уже окончательно утратил способность пугаться. Юмор и ирония остались единственными моими защитниками. Только так я мог надеяться не сойти с ума.
– Ну, что ж ты остановилась? – спокойно обратился я к застывшей на месте Любаве. – Смотри, какой красивый мужчина. Наверное, он хочет с нами познакомиться поближе.
Незнакомец продолжал молчать, не отрывая от нас своего мутного взгляда. Уж не глухонемой ли он? И не совсем ли дикий человек? А что, если он сейчас вдруг как зарычит, да оскалится, да как кинется на нас!
Что тогда? На помощь звать некого, а сам я справлюсь ли с ним? Как знать, а вдруг он будет кусаться…
– Здравствуй, добрый человек, – на всякий случай миролюбиво сказал я, подходя поближе.
К моему удивлению, человек сразу ответил приветствием.
– Кто ты? – спросила вдруг Любава, боязливо стоявшая у меня за спиной.
– Я здесь живу, – спокойно произнес незнакомец, вежливо поджимая босые ступни и подтягивая их под шубу. Вставать он не собирался.
– Где ты живешь? – переспросила Любава, и тогда человек кивком головы указал на «наше» дупло.
– Вот здесь, – сказал он. – Здесь я живу уже долго.
Мы во все глаза смотрели на него, не зная, чего следует ожидать, а он, сидя на траве, совершенно невозмутимо снизу вверх разглядывал нас.
– Меня зовут Захария, – вдруг добавил он и неожиданно широко улыбнулся. Рот у Захарии был щербатым, в нем не хватало изрядного количества зубов, но сама улыбка оказалась чудесной, обезоруживающей и сразу осветившей его лицо. Так улыбаются несмышленые дети и еще некоторые сумасшедшие.
Но Любава внезапно заволновалась и выступила из-за моей спины.
– Ты живешь в этом дупле? – обеспокоенно спросила она. – Вот прямо здесь?
Захария кивнул и опустил глаза.
– Но ведь мы же спали тут прошлой ночью, – заметил я недоуменно. – А где был в это время ты?
– Здесь, – буркнул незнакомец и снова отвел глаза в сторону. – Увидел, что вы сюда забрались, и не стал вам мешать.
– А где же ты спал?
– Рядышком, вот тут. – Странный человек указал на куст в двух метрах от дуба.
Так вот оно что! Оказывается, прошлой ночью, когда мы с Любавой, выбравшись из дупла на траву, занимались любовными утехами, то не заметили, что делаем это совсем рядом с посторонним человеком. Получается, что этот Захария полночи наблюдал за нашими забавами. Он все видел и слышал! Мы даже не заметили его в темноте, а он не подал и знака, что находится поблизости и является как бы невольным участником наших любовных упражнений!
Уж не вуайерист ли он? А почему бы и нет? Сексуальные извращения встречаются в любую эпоху и, наверное, в любом мире…
Но Любаву волновали совсем не эти пустяки, а совсем другое.
– Покажи руки, – вдруг требовательно сказала она, и голос ее дрогнул. – И все тело тоже покажи.
Захария послушно вытянул вперед руки, выпростав их из широких рукавов, и высунул ноги из-под шубы. Но Любаве это показалось недостаточным.
– Весь покажись! – потребовала она.
А поймав мой удивленный взгляд, громко сказала:
– Мы спали в его дупле всю ночь. А если у него проказа?
Ах, вот оно что! Я и не подумал о такой возможности. Ну да, в моем мире никакой проказы практически не существует, нет реальной опасности заразиться этой смертельной, неизлечимой болезнью. Например, я, как врач, ни разу не сталкивался с этим древним проклятием рода человеческого. Нет, проказа теоретически существует и в нашем мире: в Индии, например. Даже в Средней Азии имеются лепрозории, где пытаются лечить эту болезнь. Но в России и Европе угроза заразиться проказой – чистая теория, даже смешная.
Но для Любавы это было совсем не смешно. Захария вновь покорно поднялся на ноги и одним движением распахнул свое одеяние, представ перед нами совершенно голым. Мы увидели худое, истощенное тело с впалым животом и выпирающими ребрами. Человек выглядел как узник концлагеря.
– Ты что, голодаешь? – спросил я его, пока Любава придирчиво присматривалась к сероватой, покрытой прыщами коже нашего нового знакомца.
– Это пост, – коротко ответил он, а потом, вскинув на меня глаза, горделиво прибавил: – Ты не знаешь, что это такое.
Тут я уже почувствовал себя вправе обидеться. Пусть я и ничего не смыслю в этом мире, но о посте я все-таки имею представление. Моя бабушка регулярно постилась перед Пасхой…
– Почему это не знаю? – возразил я. – Пост – это отказ от мяса и некоторых других видов пищи. Делается это для того, чтобы угодить Богу.
Немытое и занавешенное волосами лицо Захарии снова прояснилось.
– Ты христианин? – спросил он меня с надеждой. И вновь его потрясающая улыбка заворожила меня…
Но с ответом следовало быть осторожным. Конечно, бабушка, папина мама, крестила меня, когда мне было лет десять. Я хорошо помню, как она водила меня в храм на окраине городка и как мы там долго ждали в числе других неофитов. Но может ли называть себя христианином человек, который с тех пор ни разу не причащался? Пусть я не образец нравственности, но шутить с такими вещами не хотел.
– Нет, я не христианин, – пришлось мне ответить, и улыбка Захарии погасла.
– Ты оглашенный? – не желая терять надежду, уточнил он.
Я охотно кивнул, и мы оба вздохнули с облегчением. Оглашенный – это по церковной терминологии человек, который «оглашен», то есть ему известен смысл Евангелия. Что ж, для меня и моих взаимоотношений с религией это вполне подходящий термин.
– Он чистый, – радостно сообщила Любава. – Никаких пятен и лишаев нет. А я уж испугалась. Живет один в лесу, с чего бы это?
Успокоившись на предмет проказы, Любава даже слегка развеселилась.
– А что ты тут делаешь? – спросила она у Захарии, на что тот с достоинством ответил:
– Я – монах.
И снова в его голосе и в самом выражении лица промелькнуло что-то горделивое, словно этот нечесаный и давно не мытый человек ощущал себя гораздо выше нас.
– Но монахи живут в монастыре, – осторожно заметил я. – Разве тут монастырь?
– Ты ничего не знаешь о монашестве, – тихо ответил Захария. – В монастырях живут только слабые духом. Те, кому нужна поддержка себе подобных, кто не полагается на Господа. Я жил в монастыре, а потом ушел. Понял, что должен пройти искус.
Ага, перед нами был монах-отшельник. Я вспомнил, что читал об этом прежде. Христианское монашество зародилось в Египте, и именно в форме отшельничества. Монахи-подвижники уходили в пустыню и там жили в полном одиночестве и самоотречении. А в монастыри они стали объединяться уже гораздо позднее…
Но вот какая история! Захария оказался первым встреченным мною в этом мире христианином! Все, с кем я имел дело до этого, были язычниками. И в Киеве я не увидел ни одного церковного купола или креста.
Так, значит, в этом мире есть христиане. Это меня обрадовало уже потому, что было еще одним подтверждением того, что я нахожусь пусть и в чужой для меня эпохе, но все-таки в моем, а не в параллельном мире, от которого вообще непонятно, чего можно ожидать.
Страх, что меня закинуло в параллельный мир, не оставлял меня с самого начала. Это был главный вопрос, над которым я бился. Я пробыл здесь уже неделю, и столько всего успело произойти, но каждую минуту я невольно с затаенным ужасом отмечал те или иные детали, которые свидетельствовали о том, что это мой мир! То, что все вокруг было относительно похожим на Древнюю Русь, еще ни о чем не говорило. И в любой миг меня могло поджидать сокрушительное разочарование. Например, можно было только через месяц случайно узнать о том, что женщины здесь не рожают детей, а высиживают их в яйцах…
Встреча с отшельником дала мне новую надежду. Появилось новое свидетельство, что я нахожусь в самой настоящей Древней Руси, в эпоху до ее крещения. Это было уже что-то конкретное!
Правда, сама Древняя Русь была мало похожа на то, что мне приходилось видеть в исторических фильмах, и то, что приходилось читать в романах на эту тему.
«Но это, пожалуй, не проблема Древней Руси, – сказал я себе с очередным вздохом. – Скорее это моя проблема. И проблема фильмов, которые я смотрел, и книг, которые читал. Создатели книг и фильмов ведь не видели всего этого своими глазами, как довелось сейчас мне. Они хотели, чтобы было красиво! И никто не хотел снимать фильмы с курными землянками, топящимися по-черному, с поголовной вшивостью, гнилыми зубами и овчинами на голое тело…»
– Послушай, – сказала Любава, обращаясь к Захарии, – у тебя нет какой-нибудь еды? Потому что мы голодны и могли бы тебе заплатить.
К слову сказать, Любава с самого начала была убеждена в том, что я – богатый человек. Еще бы, она ведь зорким глазом приметила у меня массу вещей, назначения которых не понимала, но в ценности которых была абсолютно уверена. Чего стоили одни наручные часы, уж не говоря о пустой пачке сигарет «Мальборо», сумке с патронами, зажигалке…
– Еда? – рассеянно улыбнулся монах и протянул руку в сторону подступающего к реке леса. – Здесь много еды. Ягоды, грибы, корни трав, да и сама трава. Можно поймать рыбу…
Как вскоре выяснилось, никакой едой мы тут поживиться не могли. Сам Захария питался подножным кормом, а пойманную рыбу даже не готовил, а ел прямо сырой.
– А как же зимой? – поинтересовался я, когда Любава утратила всякий интерес к нашему нищему другу и отошла в сторону.
– Зимой иногда приносят, – смиренно потупившись, ответил монах. – Зимой тут без добрых людей не выжить. Прежде жил я в греческой земле, у ромеев, так там благодать, тепло. Весь год можно питаться как птице небесной.
– А в Киеве много христиан? – спросил я.
– Много, – убежденно сказал отшельник. – Еще княгиня Хельга исповедовала нашу греческую веру. А с тех пор сколько воды утекло. Сам князь Ярополк, я слышал, готовится стать христианином.
– Ну, – заметил я, – этого он, положим, уже не успеет. Не бывать Ярополку христианином.
Тут выяснилось, что не только я могу потреблять информацию и удивляться. Монах Захария потому и был отшельником, что не интересовался мирскими делами и даже бежал от них. Так, услышав сегодня утром боевую музыку с реки и шум войск, он намеренно не пошел на берег, а остался тут.
Я думал, что он огорчится моим известием о взятии Киева язычником Вольдемаром и о гибели князя Ярополка, но не тут-то было. Отшельнику это оказалось совершенно безразлично. Он для того и отшельник, чтобы думать не о Киеве, или о князе, или даже о христианстве вообще. Его интересует только спасение собственной души.
На этот раз мне самому пришлось выступить в роли человека, приносящего известия и вещающего о последних событиях.
– А кто пришел в Киев? – все-таки поинтересовался Захария. Услышав о князе Вольдемаре, он испугался.
– Теперь конец всем киевским святым, – твердо сказал он. – Кто же не знает, как этот сын Святослава относится к христианству? При Ярополке святым в Киеве жилось вольготно. У меня там остались братья.
Святыми Захария называл членов христианской общины и братьями – их же.
Как выяснилось, в Киеве имелся-таки один христианский храм, но низкий и без купола, переделанный из жилого дома. Вот почему со стороны реки он и не был виден. С единственным киевским священником, отцом Иоанном, Захария был хорошо знаком, и батюшка еженедельно по воскресным дням присылал своего дьякона Федора к отшельнику, чтобы передать святое причастие. Проблемой отшельника всегда является причастие – его может святить только священник в алтаре…
– Теперь, боюсь, уж не дождаться мне благодати такой, – заметил Захария встревоженно. – Вольдемар – ревностный идолопоклонник. Не бывать больше богослужениям под его правлением.
Пока мы разговаривали, Любава собрала в имевшуюся у отшельника корзинку ягод и, вернувшись, подсела к нам. За это время Захария успел рассказать, что родился он в деревне неподалеку от Киева, а крещение принял в Константинополе, куда попал в качестве гребца на ладье одного купца, продававшего в Византию меха и лесной мед.
– И сподобил меня Господь оказаться в монастыре, – говорил он. – Греческий монастырь на берегу теплого моря. Там телу хорошо, прелестно. Но дух мой возгорелся к Господу и возревновал о святости. Вот я и вернулся сюда, в родную землю, чтоб тут совершить подвиг.
– Какой подвиг? – сначала не понял я, но Захария строго взглянув на меня, пояснил:
– Подвиг духовный.
Именно духовным подвигом Захария называл свое отшельничество. Жить в одиночестве, без людей, без дома, в тесном дупле, питаясь собирательством. Зато ничто не отрывает от молитвы, ничто не уводит мысль от Бога, не искушает мирскими соблазнами.
– А по-славянски тебя как зовут? – вдруг спросила Любава, перебив монаха.
– Окунем, – неохотно буркнул он. – Но об этом я не помню, потому что в славянстве я умер, а во Христе воскрес как Захария, грешный и смиренный раб Божий.
– А по дому ты не тоскуешь? – снова спросила Любава с внезапно проснувшимся интересом. – У тебя ведь родители еще могут быть живы, да? Братья, сестры?
– Святые – мои братья, – отрезал монах. – Церковь – мне семья: отец, мать, братья и сестры.
– А не скучно тебе без дома, без родителей? – не унималась Любава, с жалостью смотревшая на нашего нового знакомого. – А без девушки? О женщинах ты не тоскуешь? Ты же мужчина!
Последние слова явно смутили и раздосадовали Захарию. Может быть, Любава попала в самую точку, и вопрос о женщинах действительно был для отшельника болезненным.
– Не спрашивай меня об этом, – стараясь сдержать раздражение, смиренно ответил Захария. – Есть вопросы, которые нельзя задавать, тебе это известно. Я же не спрашиваю твоего настоящего имени.
– Я бы тебе и не сказала, – с вызовом парировала Любава, но осеклась и больше с вопросами к монаху не лезла.
– А как ты тут зимой живешь? – поинтересовался я. – Холодно же.
– Костер жгу, – объяснил отшельник. – Возле костра и сплю.
– А чужие люди тебя не донимают? Сам понимаешь – воры, разбойники. Мало ли кто может прийти на свет костра.
Захария безмятежно улыбнулся.
– Воры, – сказал он. – Что же они у меня возьмут? Одежду вот эту? Я сам им отдам, если им нужно. А если убьют, то мне даже лучше будет. Разом все кончится, весь мой искус, и Господь меня, как невинно убиенного, сразу на небеса заберет.
Кажется, этот человек был искренен.
– На ночь вам тут оставаться нельзя, – строго сказал он. – И не думайте. Мне тут люди вообще не нужны, а уж женщина – тем более.
Он стыдливо потупился.
– А ты слышал нас прошлой ночью? – прямо спросил я, на что монах кивнул и, уведя взгляд в сторону, буркнул:
– Я молился, до меня не достигало.
Впрочем, судя по его покрасневшему в этот момент лицу, он был не вполне искренен и скорее, принимая желаемое за действительное, успокаивал себя.
– Если вам негде в Киеве жить, – сказал он, – то можете пойти к Федору-дьякону. Хоть он женщин тоже не принимает в доме, но ты все-таки оглашенный, – пояснил он мне. – Может быть, хоть на первое время сжалится.
* * *
Чтобы переправиться в Киев, нам пришлось украсть лодку. Множество их было привязано у дощатой пристани на нашем берегу Днепра. Видимо, смерды из расположенной здесь деревни занимались то ли рыболовством, то ли речным извозом, но количество лодок было велико.
Пользуясь тем, что напуганные нашествием жители еще не вернулись из леса к своим хозяйствам, я тщательно осмотрел доставшиеся в наше пользование плавсредства. Лодки были мелкие, почти плоскодонные, сделанные либо из тонких досок, либо долбленые. В одиночку столкнуть в воду такую колоду мне было не по силам, и я выбрал дощатую.
Погрузившись, мы поплыли к другому берегу. Помня об увиденной мною утром картине форсирования Днепра, я использовал найденный здесь же длинный шест и отталкивался им, доставая до дна. Правда, на всякий случай, взял я и весла, и правильно сделал. Оказавшись на середине реки, я вдруг почувствовал, что шест не достает до дна, и нас понесло течением.
Любава помогала мне, взяв второе весло и усиленно загребая, чтобы выправить лодку.
– А что это Захария тебе сказал насчет второго имени? – задал я вопрос. – А ты еще ответила ему, что не сказала бы… У тебя есть второе имя?
– Конечно, есть, – кивнула Любава, уже успевшая смириться с тем, что я не знаю самых элементарных вещей. – Только не второе, а первое. Второе – Любава, это для людей.
– А первое для чего?
– Первое имя – тайное, – пояснила девушка. – Его дают человеку родители, когда он только родится. Имя это знают родители и еще боги – все те, кто заботится о человеке. А чужим его знать нельзя.
– И какое же у тебя первое имя?
– Тебе тоже не скажу, – улыбнулась девушка. – Все зовут Любавой, и ты тоже зови. Ты же не бог.
– Нет, не бог, это точно, – покачал я головой. – Кстати, а в каких богов ты веришь?
– А у тебя нет первого имени? – не ответив на этот вопрос, задала свой девушка. – Ты только Владимир?
А когда я утвердительно кивнул, обеспокоенно заметила:
– Это очень плохо. Потому что если Владимир – твое настоящее имя, то любой, кто захочет, может наслать на тебя чары или еще хуже – порчу. Злые духи сразу поймут, на кого насылается порча, и все. Тебе обязательно нужно иметь настоящее, тайное имя.
– А как мне его получить? – улыбнулся я. – Ведь тайное имя дают родители, а моих родителей здесь нет.
– Я знаю, – ответила Любава, уже окончательно выбившаяся из сил от работы с веслом на быстром днепровском течении. – Ты – человек из другого мира.
Не знаю, что именно вкладывала Любава в свои слова, когда уже второй раз говорила мне так. По сути, это совершенно правильно и отражает истинное положение вещей, но как могла неграмотная девушка из глубокой древности осознать такой факт? Я ведь и сам до конца не понимал, как такое возможно. Да что там до конца…
– Тайное имя дает тот, кто любит человека, – сказала девушка. – Тот, кто желает ему добра.
В этот миг наша лодка попала в речной водоворот. Стремительное течение закрутило ее на месте и вода потащила вниз. Нос лодки вдруг клюнул, затем клюнул сильнее, и Любава закричала. Увидев ее испуганные глаза, я догадался, что девушка не умеет плавать. Схватив весло, я принялся отчаянно загребать, чтобы выплыть хоть куда, лишь бы вырваться из захватившего нас гибельного водяного кружения. От моих усилий лодка сильно накренилась сначала в одну, а потом в другую сторону. Услышав за спиной плеск, я догадался, что нечто упало в воду. Лишь спустя минуту, когда моя лихорадочная работа веслом позволила миновать опасную стремнину, я сумел оглянуться и понял, что случилась крупная неприятность – в воду упало мое ружье.
Переправа через реку оказалась гораздо труднее, чем я мог себе представить. Днепр весьма широк, и переплыть его на плоскодонке при помощи весел без уключин – дело непростое. Оно потребовало напряжения всех физических сил, так что, когда нос нашей лодочки уткнулся наконец в киевскую пристань, мы с Любавой оба были в изнеможении.
Некоторое время я переживал по поводу утраты ружья. Как-никак, оно оставалось моим единственным защитником. Из ружья я застрелил угрожавшего Любаве медведя, из ружья сумел ранить Ждана. Оно придавало мне уверенности в себе.
Как это часто бывает, на помощь моему расстроенному духу пришла философия.
«В конце концов, – сказал я себе, – ружье было лишь иллюзией безопасности. Ни от чего серьезного оно бы меня все равно не спасло. Может быть, и неплохо, что оно утонуло. Теперь, по крайней мере, буду надеяться только на себя. Тем более что пора привыкать: похоже на то, что в этом мире я всерьез и надолго».
Пристань оказалась пуста, нас никто не встречал, что уже было хорошо. Ведь мы очутились в Киеве в крайне неспокойное время: еще утром в город вошло войско Вольдемара, и здесь сменилась власть.
Не встретив никого на пристани, мы побрели в город, выбрав одну из улиц, спускавшихся к реке. Как я и увидел со стороны, улицы здесь были глухие, то есть представляли собой место, с обеих сторон огороженное высокими, глухими заборами. За заборами слышались человеческие голоса, лай собак, квохтанье кур и мычание скотины, но увидеть ничего было нельзя. При каждом доме был сад, но и о садах можно было лишь догадываться по торчащим над заборами верхушкам деревьев.
Все же о чем-то можно было судить. Например, было очевидно, что разноплеменное войско Вольдемара вошло утром в город совершенно мирно. Не было сожженных домов, порушенных заборов и вообще никакого намека на разорение. Штурма и разграбления города, о котором всю дорогу сюда трепетно мечтал мой друг Вяргис со своими товарищами, не произошло.
Людей на улицах было немного – все сидели по домам. Идти поэтому было тревожно – не удалось затесаться среди толпы. Мы поднялись в город по одной улице, затем свернули на другую. Заборы и вообще строения здесь были деревянные и некрашеные: видимо, краска еще слишком дорого стоила и была сугубо привозным товаром для богатых.
Правда, терем князя киевского, к которому мы вскоре приблизились, сверкал яркими цветами. Окруженный частоколом, он был трехэтажным и возвышался над всеми окрестными строениями. Деревянная крыша у него была высокой, крутой, покрытой красной краской. Сам же терем был желтым, веселым на вид, с крошечными оконцами по всем трем этажам, и каждое оконце имело крепкие ставни. В принципе, этот терем был своего рода замок, который с одинаковым успехом можно было использовать как для обычной жизни, так и для долгой обороны. Маленькие оконца в случае нападения служили бойницами, а княжеское крыльцо выглядело вообще неприступным. Высокое, с навесом, оно вело сразу на второй этаж.
Как я узнал впоследствии, ворота княжеского двора обычно бывали крепко заперты, но в тот раз, когда мы с Любавой подошли к нему, все было нараспашку, и мы смогли увидеть то, что происходило внутри. Прямо во дворе стояли длинные столы, накрытые вышитыми скатертями. По обе стороны столов – длинные лавки, на которых сидели дружинники князя и приглашенные бояре.
Вольдемар праздновал свою победу и восшествие на киевский престол.
Стоявшие в воротах воины не пускали во двор зевак, которых тут оказалось немало: киевляне собрались возле княжеского терема и с большим любопытством заглядывали внутрь. Понять их можно – не каждый день да и не каждый год в государстве происходят такие головокружительные события. В один день произошла полная смена власти, да еще такая драматическая. Еще утром киевской землей правил Ярополк, а сейчас его труп болтается где-то в днепровских плавнях. Что-то обещает Киеву новое правление?
Видимо, улицы, которыми мы шли по городу, не случайно были пусты: все, кого интересовало происходящее, толпились здесь. И ворота тоже отворены были не случайно – это было намеренное действие, чтобы жители Киева увидели воочию, кто теперь правит ими и как его принимают самые знатные люди княжества.
Это была своего рода рекламная кампания. В отсутствие телевидения, радио и газет единственным средством распиарить нового вождя была публичность его чествования. Пусть толпы жителей смотрят через открытые ворота на своего нового властелина и на те почести, которые ему воздаются!
Народу было много у ворот, но немало и внутри двора. За столами сидело человек сто мужчин – это были княжеские воины, – так называемая ближняя дружина, а еще ближе к самому князю располагались бояре в шубах, несмотря на летнюю погоду. Шуба здесь была признаком богатства и знатности, ее носили, невзирая на температуру воздуха.
Прислуживали многочисленные слуги, мужчины и женщины. Посуды за столом не было: ели вареное мясо, которое брали руками с серебряных блюд, а также кашу из поставленных здесь же котлов. При этом использовались большие ложки, почти такие же, как виденные мною ранее у воинов. Правда, пили из высоких серебряных стаканов – их я не смог подробно разглядеть.
