Текст книги "Подменный князь. Дилогия (СИ)"
Автор книги: Иван Апраксин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Чтобы увидеть получше, мне пришлось проталкиваться сквозь толпу, неохотно расступавшуюся. Как и в войске Вольдемара, никто особенно не интересовался нами с Любавой. Если и обращали внимание на часы, мелькавшие у меня на запястье, или на успевшую стать грязной и засаленной рубашку, то очень скоро равнодушно отводили взгляд.
На самом деле люди от природы не слишком любопытны. Если по улице современной Москвы пойдет человек в боярской шубе и долгополом кафтане, подпоясанный саблей, интереса публики к нему хватит ненадолго. Чудно, смешно, да и только. Во все века люди гораздо больше интересуются своими заботами…
Часто провозглашались тосты. При этом все вставали из-за столов и низко, до земли кланялись Вольдемару, сидевшему во главе и обводившему тяжелым пристальным взглядом всех присутствовавших. Слова тостов не были мне слышны, но следовавшие за тем общие крики здравиц отлично разносились по всей округе.
Кричали здравицы князю Владимиру…
Ну да, ведь Вольдемар – это всего лишь скандинавский вариант имени Владимир. Итак, на моих глазах завоеватель Вольдемар, явившийся сюда с разношерстной бандой викингов, балтов, финнов и северных славян, в одночасье сделался киевским князем.
– Слава князю Владимиру! – кричали бояре с дружинниками, кланяясь и поднимая кверху серебряные стаканы.
И в этот момент меня словно пронзило током! В один миг все встало в моей голове по местам, словно разлеглось по полочкам то, что день за днем накапливалось в виде разрозненной информации. Всплыли в памяти забытые факты из когда-то читанных мною учебников, и догадки превратились в реальность.
Да что же я раньше не понимал? Как же посмел забыть важные вещи и не смог сопоставить когда-то читанное с тем, что довелось увидеть? А ведь все так очевидно!
Конунг Вольдемар – это ведь теперь и есть князь киевский Владимир! Тот самый Владимир Святой – креститель Руси, о котором так много приходилось мне слышать. Кто же не знает из истории этого имени?
Так вот оно что!
В тот момент я испытал сильнейшее потрясение. Загадка разрешилась. Я нахожусь не в параллельном мире, чего так боялся, а в самом настоящем мире, только древнем. В десятом веке, проще говоря. Это, что происходит сейчас вокруг меня, – Русь десятого века, самая настоящая.
Тут больше не было никаких сомнений, пелена спала с моих глаз.
– Пойдем, – сказал я Любаве, которая поджидала меня в сторонке, не решившись лезть следом через толпу мужчин. – Теперь все ясно. Слава великому князю Владимиру!
Видимо, девушка почувствовала мое ошеломленное состояние. Она во все глаза глядела на меня, не решаясь задать вопрос. По моему лицу было ясно, что говорить я сейчас не в силах.
Мы медленно брели по улице, уходящей вниз, в сторону от княжеского терема. Ноги мои двигались плохо, как бы нехотя: вся энергия ушла на мыслительный процесс. В моем мозгу бешено, сменяя одна другую, метались мысли.
Итак, это настоящая Русь десятого века. Я присутствую при взятии Киева князем Владимиром. Все правильно, он убил своего брата Ярополка Святославовича и сел на киевский престол. Все верно, все сходится.
Но разве этот молодой человек с повадками маньяка-убийцы, этот насильник и сладострастник похож хоть сколько-нибудь на князя Владимира Святого? Это он будет через несколько лет крестить Русь? Он станет мудрым и добрым правителем, о котором потом века народ будет слагать былины? Вот это чудовище, которое сидит там за пиршественным столом с руками, по локоть обагренными кровью жертв?
Что-то не укладывалось у меня в голове.
Говорят, что человеческая память бездонна и что даже самые глубоко забытые факты могут с особенной четкостью всплывать в минуты высокого нервного напряжения. А еще лучше – при потрясении. Как врач, я с этим не сталкивался, но проходить в курсе психиатрии доводилось. Теперь именно это произошло со мной.
Да, я вспомнил, что на самом деле читал в учебнике истории о том, что первоначально князь Владимир был язычником и даже имел многочисленный гарем, но потом исправился, взялся за ум и стал мудрым вождем славяно-русов. В книге об этом было ровно полторы строчки…
Ну что ж, вот эти самые полторы строчки мне и довелось увидеть своими глазами. В них вместились кровавые человеческие жертвоприношения, трупы убитых женщин и детей, сожженные деревни и города, разоренный Полоцк, изнасилованная Рогнеда, коварное братоубийство.
Учебники истории иной раз умеют быть исключительно лаконичными.
«Зато потом он станет умным и добрым, – стараясь успокоиться, сказал я себе. – Даже примет крещение и крестит Русь. Покается в своих злодеяниях и станет отцом русской государственности».
«Ну да, – тут же ответил я сам себе, – расскажи об этом Рогнеде. И мальчику Всеславу. И убитому Рогвольду, и убитому Ярополку, и сошедшей с ума от ужаса Хильдегард.
Полно, да способен ли такой человек, как Вольдемар, стать вдруг добрым и мудрым? Способен ли покаяться? Я уже достаточно насмотрелся на этого яростного безумца.
– Куда мы идем? – догнала меня Любава.
Я остановился и посмотрел на нее. Действительно, а куда нам теперь идти?
Конечно, у меня имелось приглашение от боярина Блуда, но идти туда мне совсем не хотелось. К тому же, хоть я и не увидел Блуда среди гостей на княжеском пиру, можно было не сомневаться, что он сейчас там, в числе киевской знати. Приветствует нового князя Киева, будущего Владимира Святого. О, боже…
– К Блуду не пойдем, – сказал я твердо. – Знаешь, что-то за последнее время мне сильно надоели негодяи.
Это ведь именно Блуд подставил своего князя Ярополка, предал его, обрек на смерть.
– Ну-у, – протянула Любава, тревожно глядя на меня и даже беря за руку. – Не волнуйся так. Это ведь самое обычное дело – предать своего господина ради более сильного. Наверное, Блуд все рассчитал и теперь сумеет войти в доверие к Вольдемару. Станет его правой рукой, ближним боярином. Блуд заслужил себе богатство и власть.
– Не уверен, – пожал я плечами. – Подлость Блуд совершил – это точно. Предательство совершил, да. А вот можно ли войти в доверие к этому припадочному придурку – не уверен. Кстати, он ведь теперь не Вольдемар, а Владимир, ты слышала, как кричали?
– Владимир – красивое имя, – ласково улыбнулась мне Любава. – Как у тебя. Вы с князем – тезки. Кстати, ты ведь на него похож.
– Похож? – удивился я. – С чего ты взяла?
– Конечно, похож, – засмеялась девушка. – Я с самого первого раза это увидела. Вы по виду прямо как братья… Только он – князь, а ты…
Она вдруг смутилась и опустила глаза.
– Ну, говори, – усмехнулся я. – Что ж ты замолчала? Он – князь, а я кто?
– Ты – совсем другой, – пробормотала Любава. – Ты – из другого мира. Не такой, как все.
Она вдруг вскинула руку и погладила меня по голове, по спутанным и давно не мытым волосам.
Ну вот, приплыли. С чего это женщинам кажется, что нам, мужчинам, приятно, когда нас гладят по голове? Этот жест означает жалость, желание приголубить, утешить. Любава так и смотрела меня – как на маленького, с нежностью. Так она обо мне и думала: человек не от мира сего, блаженный. В общем-то никчемный.
Обидно, между прочим.
А что я мог этому противопоставить? Любава и впрямь считала меня никчемным. Драться на мечах или топорах не умею. Физической силой похвастаться не могу. Куда мне до какого-нибудь Канателеня!
– Ты – не из латинских стран, – вдруг сказала Любава, заглядывая мне в глаза. – Ты всем говоришь, что пришел оттуда, но я знаю, что это не так.
– Откуда же я, по-твоему?
– Не знаю, – грустно произнесла девушка и покачала головой. – Только чувствую, что издалека. Совсем издалека.
Пришел мой черед замяться. Не рассказывать же ей сейчас о том, откуда я пришел на самом деле. Я и сам этого не понимаю. Да и место неподходящее.
Когда мы отошли от княжеского терема, уже начинало смеркаться – слуги во дворе разжигали факелы. А теперь на улице уже почти совсем стемнело. Поскольку факелов не предвиделось, а фонарей здесь явно не водилось, пора было задуматься о том, куда идти. Не ночевать же на киевской улице под чьим-нибудь забором. Правда, с безопасностью тут проблем не было: повсюду от самой пристани нам постоянно попадались навстречу небольшие отряды городских стражников, которые ходили день и ночь по городу по четверо, следя за порядком. На нас стражники не обращали особого внимания: в Киеве, куда приезжали купцы и искатели приключений со всех концов света, странно выглядящие люди примелькались и не вызывали к себе интереса.
Спросить, нет ли поблизости приличного отеля? Сомнительно…
– Пойдем к дьякону, – сказал я. – Захария объяснил нам, как до него добраться.
– А он пустит нас? – усомнилась Любава. – Неизвестных людей, да на ночь глядя…
– Дьякон пустит, – уверенно сказал я. – Передадим привет от Захарии, и вообще… К тому же больше нам идти все равно некуда. Или у тебя есть какие-нибудь предложения?
Любава потупилась, ресницы ее чуть дрогнули. Она промолчала и отрицательно качнула головой.
– Пойдем, куда ты скажешь, – тихо ответила она.
Я – не дурак и все прекрасно понял. Она могла бы пойти к Свенельду. Но знала, что меня туда с ней вряд ли пустят, да и не пойду я туда. И Любава решила идти со мной.
* * *
Найти дом Феодора-диакона оказалось весьма просто – Захария не солгал. Христиан в Киеве было совсем мало, так что все они были на виду, а уж единственный диакон – в особенности.
Дом был таким же, как все остальные, окруженный высоким частоколом, с глухими крепко-накрепко запертыми воротами. Сначала на стук откликнулись собаки, дружно взревевшие в три глотки, и лишь спустя пару минут в воротах появилась маленькая щель.
Услышав имя отшельника, нас впустили во двор, а затем и в дом, стоявший в окружении хозяйственных пристроек. В отличие от того, что мне приходилось видеть в деревнях по пути сюда, дом этот уже больше походил на те древнерусские дома, которые я в детстве рассматривал на картинках в учебнике. По крайней мере, он представлял собой бревенчатый сруб, стоящий на каменном фундаменте, а не обшитую деревом землянку. Крыша тоже была тесовой, а не покрытой слоями соломы, как повсюду. Правда, печи не было, а посредине помещения располагался сложенный из камней очаг. Сейчас он был погашен из-за летнего времени, но в холодные времена, когда его топили, то дым стлался по комнате и уходил кверху, в специально прорубленное в крыше отверстие. Точно такую же систему отопления мне уже довелось видеть здесь повсюду. Видимо, до появления печей еще оставались годы, если не столетия…
По стенам дома шли деревянные лавки примерно в метр шириной, на которых жители днем сидели, а ночью укладывались спать. Матрасы и постельное белье были еще неизвестны: спали на собственной одежде и укрывались ею же.
Войдя, мы сразу оказались в окружении многих людей: вся большая семья Феодора жила вместе – идея отдельных комнат еще не приобрела популярности. Хозяин жил вместе со всеми, и каждый домочадец был на виду, под неусыпным оком.
Как я понял впоследствии, семья Феодора состояла из его жены, трех сыновей, двух невесток, двух дочерей и большого количества ребятишек младшего возраста, число которых мне так и не удалось установить.
Мужчины в доме внешним видом не отличались от тех, что мы видели на улицах, но женщины выглядели иначе. Головы их были закутаны в платки до самых бровей.
Сам диакон принял нас, сидя на лавке в парадном углу дома, под развешанными там иконами. Было ему лет пятьдесят, но на вид гораздо больше из-за излишней полноты и нездоровой отечности, которая бросалась в глаза.
В длинном расстегнутом кафтане малинового цвета, из-под которого виднелась белая рубаха с косым воротом, и в синих шароварах, Феодор производил впечатление состоятельного человека. Одежда из крашеной ткани была признаком материального благополучия, как и многочисленные украшения по преимуществу из бронзы и червленого серебра. Правда, Феодор из-за своего духовного сана не носил украшений, но это с лихвой окупалось его домочадцами. Взрослые сыновья звенели крупными серьгами в ушах, а женщины – наборными монистами и браслетами искусной работы.
– Ты крещеный? – сразу спросил у меня Феодор, едва я назвался знакомым отшельника Захарии. А когда я ответил утвердительно, метнул строгий взгляд на Любаву, стоявшую в шаге за моей спиной.
– А она что – поганая? Почему голову не покрывает?
Голос у диакона был резкий, каркающий. Маленькие глаза смотрели исподлобья, и вообще чувствовалось, что человек явно не в духе. Во всяком случае, вопросы он задавал в тоне участкового уполномоченного.
– Она не христианка, – ответил я. – Не знает, что нужно покрывать голову.
– А звать тебя как?
Услышав имя Владимир, диакон чуть было не подскочил на лавке и вытаращился на меня.
– Как Владимир? – спросил он. – Ты же сам сказал, что крещен. А Владимир – не христианское имя, а поганое.
Ну да, он был по-своему совершенно прав. Я потупился, не зная, что ответить. Действительно, Владимир – это языческое славянское имя. Оно стало христианским уже гораздо позже, а для диакона десятого века являлось очевидным свидетельством моего «поганства», как тут называли язычников.
Теперь Феодор смотрел на меня уже совсем подозрительно и недружелюбно. Если мы действительно собирались остаться тут на ночлег, мне следовало срочно что-то придумать.
– Прости меня, я просто забыл, – сказал я, стараясь выкрутиться из положения, в которое сам себя поставил по легкомыслию. – Владимир – мое прежнее имя, до крещения. А крестили меня Николаем. Это я приплел имя своего отца, решив, что для такого дела худо не будет. И зачем я сказал, что крещен? Нужно было сказать, что оглашенный, как я сказал Захарии. Тогда не запутался бы…
– Николай, – повторил следом за мной диакон. – А что в Киеве делаешь? Ты не с ними пришел? Не с этими?
Он покрутил головой и сделал такое гадливое выражение лица, что у меня не осталось сомнений в том, кто имеется в виду.
– Не с новым князем? – наконец пояснил Феодор.
– Мы – сами по себе, – уклончиво ответил я, не вдаваясь в подробности. – Я лекарь, лечу разные болезни. А это – моя помощница.
– Что ж ты – христианин, с поганой связался? – мрачно поинтересовался диакон, уставив на Любаву свои заплывшие глаза.
Это был допрос с пристрастием, и мы оба чувствовали себя неуютно.
– Сказано же в Священном Писании, что неверная жена освящается верным мужем, – ответил я и сам изумился, как внезапно и негаданно всплыла в моем мозгу эта цитата из Библии. Конечно, я читал Библию в студенческие годы, и довольно часто, но не старался ничего запоминать. А вышло, что действительно самые разные сведения хранятся у нас в голове и способны временами всплывать самым неожиданным образом…
– В Священном Писании? – удивился Феодор и даже покраснел от досады. – Ты что же, читал Священное Писание?
Он был поражен.
– Конечно, читал, – ответил я. – А ты что же, не читал?
– Я не знаю греческого языка, – ответил диакон, потупясь. – И не знаю грамоты.
Теперь пришел мой черед удивляться.
– Как же ты служишь? – спросил я. – Ведь без грамоты и не читая Священное Писание невозможно служить в церкви.
– Отец Иоанн мне рассказывал, – пояснил Феодор. – А служу с голоса. Отец Иоанн меня научил, я запомнил, вот и служу. И знаю, что это означает.
Диакон заговорил по-гречески, и я понял, что он имеет в виду. Священник научил его богослужению на греческом языке, и Феодор просто заучил это наизусть. С голоса на голос.
В каком-то смысле тяжелейшая задача. Попробуй выучи наизусть на незнакомом языке все то, что должен провозглашать в церкви диакон! И подсмотреть ведь нельзя, если ты неграмотный.
Все остальные члены семьи диакона прислушивались к нашему разговору. Они старались этого не показать, и никто старался не смотреть в нашу сторону, но по напряженному молчанию можно было судить о внимании, обращенном на нас.
– А от каких болезней ты лечишь? – с интересом спросил нас хозяин. Поскольку с таким вопросом ко мне уже не раз обращались тут, я несколько осмелел. Мы с Любавой падали от усталости, были голодны, как волки, а Феодор даже не предложил нам присесть. Разговаривал как царь со своими слугами или как хозяин с работниками. А мы ведь были гостями, как ни крути…
Об этом я и сказал диакону, не постеснялся. Пусть тут десятый век, но ведь ноги-то не железные.
– Садись рядом, – после короткого раздумья предложил Феодор. – А помощница твоя пусть во дворе подождет, там и отдохнет. Негоже поганой в христианском доме сидеть.
Вот это да! К такому я был не готов. Вообще, мир в который я попал, нравился мне все меньше и меньше…
– Нет, – твердо произнес я, стараясь говорить как можно спокойнее. – Похоже, отец Иоанн хоть и рассказывал тебе о Священном Писании, но, видно, не все успел рассказать. Одним словом, либо ты принимаешь нас твоими гостями, либо нет, и тогда мы уходим. Но если принимаешь, то моя девушка не будет сидеть во дворе. – А поскольку Феодор молчал, то я добавил более миролюбиво: – Уверен, что отец Иоанн еще расскажет тебе о том, как Священное Писание учит относиться к людям. Ко всем людям, независимо от того, какого они народа и какой веры. Там про это много сказано, ты еще узнаешь об этом. А потом мы поговорим о твоих болезнях. Я вижу, ты больной человек.
То ли мои увещевания подействовали, то ли диакону не терпелось поговорить о своих недугах со знающим человеком, но он мрачно буркнул в ответ:
– Садитесь оба.
Жаловался он на постоянную сухость во рту, желание пить и невозможность напиться.
– Живот только раздувает, а во рту все равно все шершавое, будто и не пил, – рассказал он. – А еще слабость во всем теле, даже с утра. Иной раз всю службу на ногах не выстоишь, приходится присаживаться.
Я взял его за запястье. Пульс слабого наполнения, частый. Вместе с уже замеченной мною отечностью лица картина складывалась совершенно определенная. Конечно, хорошо бы сделать анализ крови, но где же тут взять лабораторию?
– Диабет, – сказал я вслух, забывшись.
– Что? – хором переспросили Феодор с Любавой.
В своем времени я непременно потребовал бы сделать анализ крови на сахар. Это рутинная и несложная процедура. Однако в данном случае клиническая картина диабета была очевидной без всяких анализов.
Я задумчиво посмотрел в лицо диакона. Прописать ему инсулин, который изобретут через тысячу лет?
Врачу всегда очень неприятно ощущать собственную беспомощность. Наверное, мне потому и нравилось работать на «Скорой», что там всегда есть возможность сделать с больным хоть что-то: поставить укол, сделать искусственное дыхание или наложить повязку. На самом деле это зачастую лишь имитация деятельности, и пациенту мои манипуляции все равно не помогут, но все же…
А в данном случае все не так. У человека тяжелое хроническое заболевание. Я понимаю его характер, но сделать ничего не могу, потому что нет лекарств. Никаких. А, кроме того, при диабете необходим регулярный контроль сахара в крови. А как его осуществить, если невозможно сделать анализ крови?
– Нужно соблюдать диету, – сказал я, отпуская руку Феодора. – Следи за тем, что ты ешь. Некоторые продукты тебе есть нельзя.
А поскольку диакон смотрел на меня с все возрастающим недоверием, я решил объяснить ему свой совет. Пусть он поймет меня.
– Тебе сегодня лучше, чем обычно, или хуже? – спросил я.
– Хуже, – мрачно заявил он. – С утра было нормально и днем тоже, а к вечеру стало гораздо хуже. Я думаю, это оттого, что принесли дурные новости: Владимир стал князем киевским. Не жить больше христианам в Киеве…
– А что ты ел сегодня днем? – поинтересовался я.
– Как что? Мяса я не ем, – ответил Феодор. – А сегодня ел морковь в меду – самая полезная пища.
– Ну да, – кивнул я. – Самая полезная, только не для тебя. Для тебя это как раз сочетание недопустимых продуктов. Тебя нельзя есть ни морковь, ни мед. Совсем ни капли, ни крошки.
«А иначе будет сахарная кома, – хотел было добавить я для убедительности. – И тогда тебе точно крышка, причем быстрая».
Но говорить вслух не стал, потому что эта самая кома и так не минует моего пациента. При отсутствии контроля сахара, как ни старайся соблюдать диету, а шансов на долгую жизнь нет.
– Чудак ты, – покровительственно усмехнулся Феодор, пожав плечами на мои слова. – Уж не знаю, из каких краев ты пришел сюда, но только вряд ли кто-то захочет здесь у тебя лечиться.
– Почему? – сразу не понял я такого категорического суждения.
Вероятно, наш хозяин проникся сочувствием к такому придурку, как я, и потому снизошел до объяснения.
– Ну, ты хоть сам послушай, что ты говоришь, – сказал он. – Морковь и редька – это же главная еда человека, она дает бодрость и полезна всем, от ребятишек до стариков. А мед дает силу, в нем целебные свойства, он дает здоровье. Кто же этого не знает? А ты говоришь, что этого мне нельзя есть. Ты, наверное, плохо учился своему ремеслу лекаря или просто самозванец.
Я уныло промолчал. А что можно возразить? Рассказывать про функцию поджелудочной железы и выработку инсулина? Про свойства продуктов содержать в себе сахар?
А поскольку я растерянно молчал, диакон истолковал это по-своему.
– Ладно, – сказал он, махнув рукой. – Если уж тебя брат Захария прислал и ты из наших, хоть и странный какой-то, то не гнать же тебя на улицу. Но в доме вас оставить не могу. Девка твоя – поганая, и потом, чувствует мое сердце, что ты с ней блудишь. Ведь блудишь?
Мы с Любавой ничего не ответили, и Феодор, найдя в этом подтверждение своим догадкам о нашей порочности, сокрушенно вздохнул.
– Так что в доме вас не оставлю. Идите на сеновал, там и ночуйте.
* * *
На сеновал нас конвоировали старший сын Феодора и его жена с двумя маленькими детьми, цеплявшимися за подол ее платья. Сын по дороге дал нам напиться из колодца, вырытого посреди двора, а невестка молча сунула Любаве большую плоскую лепешку из пшеницы и несколько длинных огурцов с пупырышками.
Во дворе, несмотря на темноту, мы увидели двух огромных лохматых собак, которые были привязаны у забора. Это были настоящие волкодавы, и очень яростные. При виде нас они принялись рваться, явно намереваясь растерзать пришельцев, и если бы сын хозяина не прикрикнул на них, дело могло закончиться плохо – веревки, которыми псы были привязаны, выглядели довольно ненадежно. Вообще, здесь принимались серьезные меры безопасности. В доме у входа мы увидели два топора с длинной рукояткой, вполне пригодные к бою, а также железный кистень – грозное оружие.
Едва мы вошли в сарай, где хранилось сено, молодой хозяин ловко захлопнул дверь и подпер ее с внешней стороны здоровенной дубиной.
Мы были в гостях, и нам дали приют, но в то же самое время мы как бы находились под арестом. Хотя как не понять хозяев: чужие люди, неизвестно кто, а в доме столько добра!
Сено было свежим, недавно скошенным, от чего благоухание его забивало все остальные запахи: конюшни, расположенной с одного бока, и летней кухни – с другого. Аромат свежескошенного сена и молодая красивая женщина, с которой у тебя только вчера завязался роман: разве этого недостаточно для того, чтобы хоть на время забыть всякие свои злоключения?
Забравшись на высокий сеновал, мы поужинали хлебом с огурцами. Не слишком сытная трапеза, к тому же огурцы были исключительно уродливыми на вид – кривыми и бугристыми.
«Зато уж точно без всяких нитратов и пестицидов», – подумал я, с хрустом откусывая. Огурец оказался сладким и очень сочным. Уже после я понял, насколько иным может быть вкус овощей и фруктов, которые выращиваются без химических удобрений.
– Он скоро умрет, если не будет лечиться, – сказала Любава, когда мы заговорили о нашем новом знакомом. – Почему ты сказал ему только о еде и ничего не сказал о лечении?
– Какое может быть лечение? – буркнул я, давясь черствой лепешкой. – Если нет лекарств…
– А травы? – улыбнулась девушка. – От этой болезни хорошо подходит отвар из почек сирени или девясила. Разве ты не знал? А еще лекарь…
Она засмеялась, и мне стало обидно.
– А ты знаешь, что за болезнь у Феодора? – спросил я. – Ну, коллега, каков ваш диагноз?
– Болезнь у него от пищи, – ответила Любава, не заметив моей иронии. – Что бы ни съел, все будет плохо. Эту порчу домовой насылает. Я, как вошла, сразу заметила, что во всех углах подметено. Ни соринки, ни пылинки, уж не говоря о крошках еды. Жадные они, здешние хозяева.
Любава осуждающе покачала головой, а мне стало интересно послушать дальше.
Выяснилось, что вокруг человека всегда много всякой невидимой живности. В доме – домовой, в сарае – сарайный, на сеновале – сенной. И живность эта хочет есть, причем вполне материальную пищу. А если остается голодной, то злится и может наслать на людей разные виды порчи, которые и есть болезни. Поэтому всякий здравомыслящий человек должен не жадничать и оставлять домовым пищу – крошки хлеба или обрезки овощей. Одним словом, домовые очень приветствуют, если в доме редко метут полы.
А лечение бывает трех видов. Первое, самое простое – это лечение травами. Нужно знать их все и знать, какая трава помогает при каких признаках болезни. Еще нужно уметь приготовлять отвары и делать мази.
– Если захочешь, – великодушно предложила девушка, – то я как-нибудь покажу тебе некоторые травы и покажу, как готовить из них лекарства.
Зато о двух других средствах целительства Любава хоть и знала хорошо, но рассказывать мне наотрез отказалась. Сказала только, что одно – это окуривание порченого, больного человека специальным составом курений, а второе я даже не сразу понял.
– Бел-горюч камень Алатырь, – так сказала Любава и, несмотря на мои расспросы, ничего более не пояснила. – Всему этому меня мама научила, – сказала она. – Мама была знаменитая ворожея и целительница, а я с детства у нее училась. Князь Рогвольд давно болел, поэтому для него лечение было очень важно. Вот он и взял меня себе в ключницы ради этого.
Она засмеялась, показав снова свою очаровательную улыбку.
– Другие князья и бояре ключницами всегда берут своих наложниц, – поведала она лукаво. – Но старый Рогвольд не нуждался в этом. Правда, он очень боялся, что об этом станет известно людям.
– Его мужская слабость помешала бы ему оставаться князем? – уточнил я, на что Любава уклончиво заметила:
– Людям не нравится, если князь слабый. Все хотят быть под защитой сильного господина.
Когда мать Любавы умерла, Рогвольд пригласил к себе ее дочь и предложил сделаться ключницей вместо матери, а заодно и целительницей своего престарелого хозяина.
– Ты будешь спать со мной? – спросила тогда семнадцатилетняя Любава, с опаской глядя на хилое тело и трясущиеся руки Рогвольда.
– Нет, – ответил он. – Но люди должны думать, что мы с тобой спим. Ты поняла меня? Это мое условие.
– Я поняла, – сказала Любава. – А кто тогда будет со мной спать?
Услышав, что станет наложницей княжеского сына Хельги, она обрадовалась. Хельги был молодой красавец, с вьющимися светлыми волосами, голубоглазый, как все русы, и очень ласковый с женщинами – о его нежностях много и возбужденно судачили многочисленные служанки в княжеском тереме и вокруг. И мужская сила у него была ого-го, не то, что у старика-отца.
– Он был неутомим, – с грустью сказала Любава, вспомнив о своем прежнем любовнике, и глаза ее подернулись пеленой печали. – Настоящий мужчина!
Тут мне стало совсем неприятно. Нет, я не Отелло, но нельзя же так в открытую издеваться над моими чувствами. Хельги – настоящий мужчина. Воевода Свенельд, видимо, тоже. А я что – не мужчина, что ли?
– Конечно, мужчина, – засмеялась Любава, когда я выразил ей свое возмущение. – Ты – пришелец-мужчина, и ты мне очень нравишься! Ты – лучше всех, Солнышко! – с этими словами она прыгнула на меня, и мы оба провалились в мягкое сено.
Уж не знаю, каков был покойный Хельги, но Любава явно была ему под стать и не уступала в «неутомимости». Бешеная энергия и сладострастие буквально исходили от ее крепкого тела. В любовных ласках она не стыдилась ничего, и ей не приходило в голову обуздывать свои желания. Сдержанная в обычной жизни, в постели Любава становилась настоящей тигрицей, самозабвенно предающейся плотским утехам.
Она отдавалась вся, целиком, до последней клетки своего тела. Я чувствовал это по ее дрожи, по ненасытной игре податливых и ищущих губ, по жару раскрытых бедер. Но она и брала свое, не стесняясь требовать желаемого удовольствия. Обхватив меня крепкими ногами и скрестив их у меня на спине, она яростно рывками двигалась мне навстречу.
Мы были уже совершенно мокрыми от пота, когда Любава хрипло произнесла:
– По-звериному. – И, выскользнув из моих объятий, встала на четвереньки, высоко задрав кверху тяжелый округлый зад.
Она стояла на локтях и коленях, опустив голову, так что золотистые волосы рассыпались по сену, перемешавшись с ним. Она ждала, крупно вздрагивая всем телом, и действительно в ту минуту была так похожа на норовистого, дикого, но укрощенного зверя, что я залюбовался.
Шлепнув девушку ладонью по отставленному заду, я спросил:
– Любишь вот так, по-звериному?
Она утвердительно замычала, и тогда я шлепнул гораздо сильнее, так что звук разнесся по всему сеновалу. Любава застонала, но продолжала стоять в ожидании ласки.
Видимо, поняв мое желание, она произнесла вслух:
– Люблю…
– Коленки шире, – велел я. – Еще! Еще шире! И прогнись как следует.
Я вошел в нее сзади – сразу и с размаха. Она взревела от сладкой боли и сладострастия, а затем, чуть помедлив и постепенно привыкая к ощущениям, так же с рычанием надвинулась на меня. Я стоял сзади на коленях, а мои руки лежали на ее крепких бедрах, задавая нужный ритм. Когда мы привыкли к нашим движениям и рычание Любавы сменилось ее благодарным сопением, я протянул руку и, крепко схватив ее за волосы, потянул на себя. Она со стоном запрокинула голову, все ее напряженно изогнувшееся тело дрожало, как натянутая тетива…
А потом, когда я сам себе уже казался утомленным и бессильным, как выжатый лимон, вдруг решительно сказала:
– Теперь я буду сверху.
И усевшись на меня верхом, начала еще одну бесконечную скачку, от напора которой я снова забыл все на свете, и силы вернулись ко мне. Полногрудая, с тонкой, но крепкой талией, с распущенными волосами, Любава, тяжело дыша, прыгала на мне, словно боевая наездница, напоминая вакхические художественные образы, подобные кляйстовской Пентезилее.
Наши тела были скользкими, как у индусов, которые перед занятиями сексом смазывают все тело кунжутным маслом. Пот лил с нас градом, смешиваясь, оба мы уже задыхались, но не могли оторваться друг от друга. Все это время глаза Любавы были широко открыты, она смотрела на меня в упор, не отрываясь. Прыжок на мне вверх, с коротким всхлипом, а затем – вниз, уже медленнее, с громким протяжным стоном, вырывавшимся у нее из груди, как победный торжествующий клич наслаждения. А глаза с неподвижными, как у кошки, зрачками при этом все время были устремлены на меня. Любава занималась любовью самозабвенно, как будто приносила жертву какому-то неведомому божеству. Или в ту минуту этим божеством для нее был я?
