Текст книги "Басни"

Автор книги: Иван Крылов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Какой-то Муравей был силы непомерной,

Какой не слыхано ни в древни времена;

Он даже (говорит его историк верной)

Мог поднимать больших ячменных два

                                     зерна!

Притом и в храбрости за чудо почитался:

          Где б ни завидел червяка,

               Тотчас в него впивался

И даже хаживал один на паука.

          А тем вошёл в такую славу

          Он в муравейнике своём,

Что только и речей там было, что о нём.

Я лишние хвалы считаю за отраву;

Но этот Муравей был не такого нраву:

               Он их любил,

          Своим их чванством мерил

               И всем им верил:

А ими, наконец, так голову набил,

     Что вздумал в город показаться,

     Чтоб силой там повеличаться.

     На самый крупный с сеном воз

     Он к мужику спесиво всполз

     И въехал в город очень пышно;

     Но, ах, какой для гордости удар!

Он думал, на него сбежится весь базар,

               Как на пожар;

     А про него совсем не слышно:

     У всякого забота там своя.

Мой Муравей, то взяв листок, потянет,

     То припадёт он, то привстанет:

     Никто не видит Муравья.

Уставши, наконец, тянуться, выправляться,

     С досадою Барбосу он сказал,

Который у воза хозяйского лежал:

     «Не правда ль, надобно признаться,

          Что в городе у вас

     Народ без толку и без глаз?

Возможно ль, что меня никто не примечает,

     Как ни тянусь я целый час?

          А, кажется, у нас

     Меня весь муравейник знает».

И со стыдом отправился домой.

          Так думает иной

               Затейник,

Что он в подсолнечной гремит^[86].

               А он – дивит

     Свой только муравейник.

Пастух и море

Пастух в Нептуновом соседстве^[87] близко жил:

На взморье, хижины уютной обитатель,

Он стада малого был мирный обладатель

     И век спокойно проводил.

Не знал он пышности, зато не знал и горя,

     И долго участью своей

Довольней, может быть, он многих был царей.

     Но, видя всякий раз, как с Моря

Сокровища несут горами корабли,

Как выгружаются богатые товары

     И ломятся от них анбары,

И как хозяева их в пышности цвели,

     Пастух на то прельстился;

Распродал стадо, дом, товаров накупил,

     Сел на корабль – и за Море пустился.

Однако же поход его не долог был;

     Обманчивость, Морям природну,

Он скоро испытал: лишь берег вон из глаз,

     Как буря поднялась;

Корабль разбит, пошли товары ко́ дну,

     И он насилу спасся сам.

     Теперь опять, благодаря Морям,

Пошёл он в пастухи, лишь с разницею тою,

     Что прежде пас овец своих,

     Теперь пасёт овец чужих

Из платы. С нуждою, однако ж, хоть большою,

Чего не сделаешь терпеньем и трудом?

     Не спив того, не съев другова,

Скопил деньжонок он, завёлся стадом снова,

И стал опять своих овечек пастухом.

     Вот, некогда, на берегу морском,

          При стаде он своём

          В день ясный сидя

               И видя,

Что на Море едва колышется вода

           (Так Море присмирело),

И плавно с пристани бегут по ней суда:

«Мой друг!» сказал: «опять ты денег захотело,

     Но ежели моих – пустое дело!

     Ищи кого иного ты провесть,

     От нас тебе была уж честь.

     Посмотрим, как других заманишь,

А от меня вперёд копейки не достанешь».

Баснь эту лишним я почёл бы толковать;

     Но ка́к здесь к слову не сказать,

     Что лучше верного держаться,

Чем за обманчивой надеждою гоняться?

Найдётся тысячу несчастных от неё

     На одного, кто не был ей обманут,

          А мне, что́ говорить ни станут,

          Я буду всё твердить своё:

Что́ впереди – бог весть; а что моё – моё!

Крестьянин и Змея

          К Крестьянину вползла Змея

     И говорит: «Сосед! начнём жить дружно!

Теперь меня тебе стеречься уж не нужно;

Ты видишь, что совсем другая стала я

И кожу нынешней весной переменила».

Однако ж Мужика Змея не убедила.

     Мужик схватил обух

И говорит: «Хоть ты и в новой коже,

     Да сердце у тебя всё то же».

     И вышиб из соседки дух.

Когда извериться в себе ты дашь причину,

     Как хочешь, ты меняй личину:

     Себя под нею не спасешь,

И что́ с Змеёй, с тобой случиться может то ж.

Лисица и виноград

Голодная кума Лиса залезла в сад;

     В нём винограду кисти рделись.

     У кумушки глаза и зубы разгорелись;

А кисти сочные, как яхонты горят;

     Лишь то беда, висят они высоко:

     Отколь и как она к ним ни зайдёт,

          Хоть видит око,

          Да зуб неймёт.

     Пробившись попусту час целой,

Пошла и говорит с досадою: «Ну, что ж!

          На взгляд-то он хорош,

     Да зелен – ягодки нет зрелой:

     Тотчас оскомину набьёшь».

Овцы и Собаки

     В каком-то стаде у Овец,

Чтоб Волки не могли их более тревожить,

     Положено число Собак умножить.

     Что́ ж? Развелось их столько наконец,

Что Овцы от Волков, то правда, уцелели,

     Но и Собакам надо ж есть;

     Сперва с Овечек сняли шерсть,

А там, по жеребью, с них шкурки полетели,

А там осталося всего Овец пять-шесть,

          И тех Собаки съели.

Колос

На ниве, зыблемый погодой, Колосок,

           Увидя за стеклом в теплице

И в неге, и в добре взлелеянный цветок,

      Меж тем, как он и мошек веренице,

И бурям, и жарам, и холоду открыт,

      Хозяину с досадой говорит:

«За что́ вы, люди, так всегда несправедливы,

Что кто умеет ваш утешить вкус иль глаз,

     Тому ни в чём отказа нет у вас,

 А кто полезен вам, к тому вы нерадивы?

      Не главный ли доход твой с нивы:

А посмотри, в какой небрежности она!

 С тех пор, как бросил ты здесь в землю семена,

 Укрыл ли под стеклом когда нас от ненастья?

     Велел ли нас полоть иль согревать

И приходил ли нас в засуху поливать?

Нет: мы совсем расти оставлены на счастье,

     Тогда как у тебя цветы,

Которыми ни сыт, ни богатеешь ты,

Не так, как мы, закинуты здесь в поле, —

За стёклами растут в приюте, в неге, в холе.

Что́ если бы о нас ты столько клал забот?

          Ведь в будущий бы год

          Ты собрал бы сам-сот,

И с хлебом караван отправил бы в столицу.

Подумай, выстрой-ка пошире нам теплицу». —

          «Мой друг, – хозяин отвечал, —

Я вижу, ты моих трудов не примечал.

Поверь, что главные мои о вас заботы.

Когда б ты знал, какой мне стоило работы

     Расчистить лес, удобрить землю вам:

     И не было конца моим трудам.

Но толковать теперь ни время, ни охоты,

          Ни пользы нет.

Дождя ж и ветру ты проси себе у неба;

А если б умный твой исполнил я совет,

То был бы без цветов и был бы я без хлеба».

          Так часто добрый селянин,

          Простой солдат иль гражданин,

     Кой с кем своё сличая состоянье,

          Приходят иногда в роптанье.

Им можно то ж почти сказать и в оправданье.

Похороны

В Египте встарину велось обыкновенье,

Когда кого хотят пышнее хоронить,

Наёмных плакальщиц пускать за гробом выть.

Вот, некогда, на знатном погребенье,

     Толпа сих плакальщиц, поднявши вой,

     Покойника от жизни скоротечной

          В дом провожала вечной

               На упокой.

Тут странник, думая, что в горести сердечной

То рвётся вся покойника родня,

«Скажите», говорит: «не рады ли б вы были,

Когда б его вам воскресили?

Я Маг; на это есть возможность у меня:

Мы заклинания с собой такие носим –

     Покойник оживёт сейчас». —

«Отец! вскричали все: «обрадуй бедных нас!

     Одной лишь милости притом мы просим,

          Чтоб суток через пять

          Он умер бы опять.

В живом в нём не было здесь проку никакова,

          Да вряд ли будет и вперёд;

               А как умрёт,

То выть по нём наймут нас, верно, снова».

Есть много богачей, которых смерть одна

          К чему-нибудь годна.

Трудолюбивый медведь

Увидя, что мужик, трудяся над дугами,

     Их прибыльно сбывает с рук

      (А дуги гнут с терпеньем и не вдруг),

Медведь задумал жить такими же трудами.

     Пошёл по лесу треск и стук,

     И слышно за версту проказу.

Орешника, березняка и вязу

Мой Мишка погубил несметное число,

          А не даётся ремесло.

Вот и́дет к мужику он попросить совета

И говорит: «Сосед, что за причина эта?

     Деревья-таки я ломать могу,

     А не согнул ни одного в дугу.

Скажи, в чём есть тут главное уменье?» –

     «В том», отвечал сосед:

     «Чего в тебе, кум, вовсе нет:

               В терпенье».

Два мальчика

«Сенюша, знаешь ли, покамест, как баранов,

          Опять нас не погнали в класс,

Пойдём-ка да нарвём в саду себе каштанов!» –

     «Нет, Федя, те каштаны не про нас!

     Ты знаешь ведь, ка́к дерево высоко:

          Тебе, ни мне туда не влезть,

          И нам каштанов тех не есть!» –

          «И, милый, да на что́ ж догадка!

Где силой взять нельзя, там надобна ухватка.

          Я всё придумал: погоди!

     На ближний сук меня лишь подсади.

          А там мы сами умудримся –

     И до́сыта каштанов наедимся».

Вот к дереву друзья со всех несутся ног.

Тут Сеня помогать товарищу принялся,

          Пыхтел, весь потом обливался,

И Феде, наконец, вскарабкаться помог.

          Взобрался Федя на приволье:

Как мышке в закроме, вверху ему раздолье!

     Каштанов там не только всех не съесть, —

               Не перечесть!

          Найдётся чем и поживиться,

          И с другом поделиться.

Что́ ж! Сене от того прибыток вышел мал:

Он, бедный, на низу облизывал лишь губки;

Федюша сам вверху каштаны убирал,

А другу с дерева бросал одни скорлупки.

          Видал Федюш на свете я, —

               Которым их друзья

Вскарабкаться наверх усердно помогали,

А после уж от них – скорлупки не видали!

Совет Мышей

Когда-то вздумалось Мышам себя прославить

     И, несмотря на кошек и котов,

     Свести с ума всех ключниц, поваров,

И славу о своих делах трубить заставить

     От погребов до чердаков;

А для того Совет назначено составить,

В котором заседать лишь тем, у коих хвост

          Длиной во весь их рост:

Примета у Мышей, что тот, чей хвост длиннее,

               Всегда, умнее

          И расторопнее везде.

Умно ли то, теперь мы спрашивать не будем;

Притом же об уме мы сами часто судим

     По платью, иль по бороде.

Лишь нужно знать, что с общего сужденья

Всё длиннохвостых брать назначено в Совет;

     У коих же хвоста к несчастью нет,

Хотя б лишились их они среди сраженья,

Но так как это знак иль неуменья,

          Иль нераденья,

     Таких в Совет не принимать,

Чтоб из-за них своих хвостов не растерять.

Всё дело слажено; повещено собранье,

     Как ночь настанет на дворе;

     И, наконец, в мушном ларе

          Открыто заседанье.

     Но лишь позаняли места,

Ан, глядь, сидит тут крыса без хвоста.

Приметя то, седую Мышь толкает

          Мышонок молодой

     И говорит: «Какой судьбой

     Бесхвостая здесь с нами заседает?

     И где же делся наш закон?

Дай голос, чтоб её скорее выслать вон.

Ты знаешь, как народ бесхвостых наш не любит;

И можно ль, чтоб она полезна нам была,

Когда и своего хвоста не сберегла?

Она не только нас, подполицу всю губит».

А Мышь в ответ: «Молчи! всё знаю я сама;

     Да эта крыса мне кума».

Пастух

У Саввы, Пастуха (он барских пас овец),

          Вдруг убывать овечки стали.

               Наш молодец

     В кручине и печали:

Всем плачется и распускает толк,

     Что страшный показался волк,

Что начал он овец таскать из стада

          И беспощадно их дерёт.

          «И не диковина», твердит народ:

     «Какая от волков овцам пощада!»

          Вот волка стали стеречи.

     Но отчего ж у Саввушки в печи

То щи с бараниной, то бок бараний с кашей?

          (Из поварёнок, за грехи,

В деревню он был сослан в пастухи:

Так кухня у него немножко схожа с нашей.)

За волком поиски; клянёт его весь свет;

Обшарили весь лес – а волка следу нет.

Друзья! Пустой ваш труд: на волка только слава,

          А ест овец-то – Савва.

Мельник

У Мельника вода плотину прососала;

     Беда б не велика сначала,

     Когда бы руки приложить;

Но кстати ль? Мельник мой не думает тужить;

А течь день-ото-дня сильнее становится:

     Вода так бьёт, как из ведра.

     «Эй, Мельник, не зевай! Пора,

     Пора тебе за ум хватиться!»

А Мельник говорит: «Далёко до беды,

     Не море надо мне воды,

И ею мельница по весь мой век богата».

          Он спит, а между тем

     Вода бежит, как из ушата.

     И вот беда пришла совсем:

     Стал жернов, мельница не служит.

Хватился Мельник мой: и охает, и тужит,

     И думает, как воду уберечь.

Вот у плотины он, осматривая течь,

Увидел, что к реке пришли напиться куры.

     «Негодные!» кричит: «хохлатки, дуры!

Я и без вас воды не знаю где достать;

А вы пришли её здесь вдосталь допивать».

          И в них поленом хвать.

Какое ж сделал тем себе подспорье?

Без кур и без воды пошёл в своё подворье.

          Видал я иногда,

     Что есть такие господа

(И эта басенка им сделана в подарок),

Которым тысячей не жаль на вздор сорить,

     А думают хозяйству подспорить,

          Коль свечки сберегут огарок,

И рады за него с людьми поднять содом^[88].

С такою бережью диковинка ль, что дом

          Скорёшенько пойдёт вверх дном?

Булыжник и Алмаз

Потерянный Алмаз валялся на пути;

Случилось, наконец, купцу его найти.

               Он от купца

          Царю представлен,

     Им куплен, в золоте оправлен,

И украшением стал царского венца.

     Узнав про то, Булыжник развозился,

Блестящею судьбой Алмаза он прельстился

И, видя мужика, его он просит так:

          «Пожалуйста, земляк,

     Возьми меня в столицу ты с собою!

За что́ здесь под дождём и в слякоти я ною?

     А наш Алмаз в чести, как говорят.

Не понимаю я, за что́ он в знать попался?

Со мною сколько лет здесь рядом он валялся;

Такой же камень он, и мне набитый брат.

Возьми ж меня. Как знать? Коль там я покажуся,

То также, может быть, на дело пригожуся».

Взял камень мужичок на свой тяжёлый воз,

     И в город он его привёз.

Ввалился камень мой и думает, что разом

     Засядет рядом он с Алмазом;

Но вышел для него случа́й совсем иной:

Он точно в дело взят, но взят для мостовой.

Мальчик и Червяк

Не льстись предательством ты счастие сыскать!

У самых тех всегда в глазах предатель низок,

Кто при нужде его не ставит в грех ласкать;

И первый завсегда к беде предатель близок.

Крестьянина Червяк просил его пустить

          В свой сад на лето погостить.

     Он обещал вести себя там честно,

Не трогая плодов, листочки лишь глодать,

И то, которые уж станут увядать.

Крестьянин судит: «Как пристанища не дать?

Ужли от Червяка в саду мне будет тесно?

     Пускай его себе живёт.

Притом же важного убытку быть не может,

     Коль он листочка два-три сгложет».

Позволил: и Червяк на дерево ползёт;

Нашёл под веточкой приют от непогод:

          Живёт без нужды, хоть не пышно,

          И про него совсем не слышно.

Меж тем уж золотит плоды лучистый Царь,

Вот в самом том саду, где также спеть всё стало,

     Наливное, сквозное, как янтарь,

При солнце яблоко на ветке дозревало.

Мальчишка был давно тем яблоком пленён:

Из тысячи других его заметил он:

          Да доступ к яблоку мудрён.

     На яблоню Мальчишка лезть не смеет,

     Её тряхнуть он силы не имеет

И, словом, яблоко достать не знает как.

Кто ж в краже Мальчику помочь взялся? Червяк.

     «Послушай», говорит: «я знаю это, точно

     Хозяин яблоки велел снимать;

Так это яблоко обоим нам непрочно;

     Однако ж я берусь его достать,

Лишь поделись со мной. Себе ты можешь взять

Противу моего хоть вдесятеро боле;

     А мне и самой малой доли

     На целый станет век глодать».

Условье сделано: Мальчишка согласился;

Червяк на яблоню – и работа́ть пустился;

     Он яблоко в минуту подточил.

     Но что ж в награду получил?

     Лишь только яблоко упало,

И с семечками съел его Мальчишка мой;

     А как за долей сполз Червяк долой,

То Мальчик Червяка расплющил под пятой:

И так ни Червяка, ни яблока не стало.

Мот и Ласточка

          Какой-то молодец,

В наследство получа богатое именье,

Пустился в мотовство и при большом раденье

          Спустил всё чисто; наконец,

          С одною шубой он остался,

И то лишь для того, что было то зимой –

          Так он морозов побоялся.

     Но, Ласточку увидя, малый мой

И шубу промотал. Ведь это все, чай, знают,

          Что ласточки к нам прилетают

               Перед весной:

Так в шубе, думал он, нет нужды никакой:

К чему в ней кутаться, когда во всей природе

К весенней клонится приятной всё погоде

И в северную глушь морозы загнаны! –

          Догадки малого умны;

Да только он забыл пословицу в народе:

Что ласточка одна не делает весны.

И подлинно: опять отколь взялись морозы,

     По снегу хрупкому скрыпят обозы,

Из труб столбами дым, в оконницах стекло

               Узорами заволокло.

От стужи малого прошибли слёзы,

И Ласточку свою, предтечу тёплых дней,

Он видит на снегу замёрзшую. Тут к ней,

Дрожа, насилу мог он вымолвить сквозь зубы:

     «Проклятая! сгубила ты себя;

          А, понадеясь на тебя,

И я теперь не вовремя без шубы!»

Свинья под Дубом

     Свинья под Дубом вековым

Наелась желудей досыта, до отвала;

     Наевшись, выспалась под ним;

     Потом, глаза продравши, встала

И рылом подрывать у Дуба корни стала.

     «Ведь это дереву вредит»,

     Ей с Дубу ворон говорит:

Коль корни обнажишь, оно засохнуть может». —

     «Пусть сохнет», говорит Свинья:

     «Ничуть меня то не тревожит;

     В нём проку мало вижу я;

Хоть век его не будь, ничуть не пожалею;

Лишь были б жёлуди: ведь я от них жирею». —

«Неблагодарная!» примолвил Дуб ей тут:

     «Когда бы вверх могла поднять ты рыло,

          Тебе бы видно было,

     Что эти жёлуди на мне растут».

     Невежда также в ослепленье

     Бранит науки и ученье,

     И все учёные труды,

Не чувствуя, что он вкушает их плоды.

Паук и Пчела

          По мне таланты те негодны,

     В которых Свету пользы нет,

Хоть иногда им и дивится Свет.

     Купец на ярмарку привёз полотны;

Они такой товар, что надобно для всех.

          Купцу на торг пожаловаться грех:

          Покупщиков отбою нет; у лавки

          Доходит иногда до давки.

Увидя, что товар так ходко идёт с рук,

          Завистливый Паук

     На барыши купца прельстился;

     Задумал на продажу ткать,

     Купца затеял подорвать

И лавочку открыть в окошке сам решился.

Основу основал, проткал насквозь всю ночь,

     Поставил свой товар на-диво,

     Засел, надувшися, спесиво,

     От лавки не отходит прочь

И думает: лишь только день настанет,

То всех покупщиков к себе он переманит.

Вот день настал: но что ж? Проказника метлой

     Смели и с лавочкой долой.

     Паук мой бесится с досады.

«Вот», говорит: «жди праведной награды!

На весь я свет пошлюсь, чьё тонее тканьё:

          Купцово иль моё?» –

     «Твоё: кто в этом спорить смеет?»

Пчела ответствует: «известно то давно;

     Да что́ в нём проку, коль оно

     Не одевает и не греет?»

Котёл и Горшок

     Горшок с Котлом большую дружбу свёл,

Хотя и познатней породою Котёл,

Но в дружбе что́ за счёт? Котёл горой за свата;

     Горшок с Котлом за-панибрата;

Друг бе́з друга они не могут быть никак;

С утра до вечера друг с другом неразлучно;

     И у огня им порознь скучно;

     И, словом, вместе всякий шаг,

          И с очага и на очаг.

Вот вздумалось Котлу по свету прокатиться,

     И друга он с собой зовёт;

Горшок наш от Котла никак не отстаёт

И вместе на одну телегу с ним садится.

Пустилися друзья по тряской мостовой,

     Толкаются в телеге меж собой.

          Где горки, рытвины, ухабы –

Котлу безделица; Горшки натурой слабы:

От каждого толчка Горшку большой наклад;

     Однако ж он не думает назад,

     И глиняный Горшок тому лишь рад,

     Что он с Котлом чугунным так сдружился.

     Ка́к странствия их были далеки,

Не знаю; но о том я точно известился.

Что цел домой Котёл с дороги воротился,

А от Горшка одни остались черепки.

Читатель, басни сей мысль самая простая:

Что равенство в любви и дружбе вещь святая.

Котёнок и Скворец

     В каком-то доме был Скворец,

          Плохой певец;

     Зато уж философ презнатный,

     И свёл с Котёнком дружбу он.

Котёнок был уж котик преизрядный,

     Но тих и вежлив, и смирён.

Вот как-то был в столе Котёнок обделён.

     Бедняжку голод мучит:

Задумчив бродит он, скучаючи постом;

     Поводит ласково хвостом

          И жалобно мяучит.

     А филосо́ф Котёнка учит –

И говорит ему: «Мой друг, ты очень прост,

     Что терпишь добровольно пост;

А в клетке над носом твоим висит щеглёнок:

     Я вижу ты прямой Котёнок».

«Но совесть…» – «Как ты мало знаешь свет!

          Поверь, что это сущий бред,

И слабых душ одни лишь предрассудки,

А для больших умов – пустые только шутки!

          На свете кто силён,

          Тот делать всё волён.

Вот доказательства тебе и вот примеры».

     Тут, выведя их на свои манеры,

Он философию всю вычерпал до дна.

Котёнку натощак понравилась она:

          Он вытащил и съел щеглёнка.

     Разлакомил кусок такой Котёнка,

Хотя им голода он утолить не мог.

     Однако же второй урок

     С большим успехом слушал

И говорит Скворцу: «Спасибо, милый кум!

     Наставил ты меня на ум».

И, клетку разломав, учителя оп скушал.

Две собаки

     Дворовый, верный пёс

               Барбос,

Который барскую усердно службу нёс,

     Увидел старую свою знакомку,

          Жужу, кудрявую болонку,

На мягкой пуховой подушке, на окне.

     К ней ластяся, как будто бы к родне,

          Он, с умиленья чуть не плачет,

               И под окном

          Визжит, вертит хвостом.

               И скачет.

     «Ну, что́, Жужутка, ка́к живёшь,

С тех пор, как господа тебя в хоромы взяли?

Ведь, помнишь: на дворе мы часто голодали.

     Какую службу ты несёшь?»

«На счастье грех роптать», Жужутка отвечает:

«Мой господин во мне души не чает;

     Живу в довольстве и добре,

     И ем, и пью на серебре;

Резвлюся с барином; а ежели устану,

Валяюсь по коврам и мягкому дивану.

     Ты как живёшь?» – «Я», отвечал Барбос,

Хвост плетью спустя и свой повеся нос:

     «Живу по-прежнему: терплю и холод,

               И голод,

     И, сберегаючи хозяйский дом,

Здесь под забором сплю и мокну под дождём;

          А если невпопад залаю,

          То и побои принимаю.

     Да чем же ты, Жужу, в случа́й попал,

     Бессилен бывши так и мал,

Меж тем, как я из кожи рвусь напрасно?

Чем служишь ты?» – «Чем служишь! Вот прекрасно!»

     С насмешкой отвечал Жужу:

«На задних лапках я хожу».

     Как счастье многие находят

Лишь тем, что хорошо на задних лапках ходят!

Кошка и Соловей

     Поймала кошка Соловья,

     В бедняжку когти запустила

И, ласково его сжимая, говорила:

     «Соловушка, душа моя!

Я слышу, что тебя везде за песни славят

     И с лучшими певцами рядом ставят.

          Мне говорит лиса-кума,

Что голос у тебя так звонок и чудесен,

     Что от твоих прелестных песен

Все пастухи, пастушки – без ума.

     Хотела б очень я, сама,

          Тебя послушать.

Не трепещися так; не будь, мой друг, упрям;

Не бойся: не хочу совсем тебя я кушать.

Лишь спой мне что-нибудь: тебе я волю дам

И отпущу гулять по рощам и лесам.

В любви я к музыке тебе не уступаю

И часто, про себя мурлыча, засыпаю».

     Меж тем мой бедный Соловей

     Едва-едва дышал в когтях у ней.

     «Ну, что́ же?» продолжает Кошка:

     «Пропой, дружок, хотя немножко».

Но наш певец не пел, а только что пищал.

          «Так этим-то леса ты восхищал!»

          С насмешкою она спросила:

          «Где ж эта чистота и сила,

     О коих все без-умолку твердят?

Мне скучен писк такой и от моих котят.

Нет, вижу, что в пеньё ты вовсе не искусен:

          Всё без начала, без конца,

Посмотрим, на зубах каков-то будешь вкусен:

          И съела бедного певца –

          До крошки.

Сказать ли на ушко, яснее, мысль мою?

     Худые песни Соловью

          В когтях у Кошки.

Рыбья пляска

               От жалоб на судей,

          На сильных и на богачей

               Лев, вышед из терпенья,

Пустился сам свои осматривать владенья.

Он и́дет, а Мужик, расклавши огонёк,

     Наудя рыб, изжарить их сбирался.

Бедняжки прыгали от жару кто как мог;

     Всяк, видя близкий свой конец, метался.

          На Мужика разинув зев,

«Кто ты? что делаешь?» спросил сердито Лев.

«Всесильный царь!» сказал Мужик, оторопев,

«Я старостою здесь над водяным народом;

     А это старшины, все жители воды;

          Мы собрались сюды

Поздравить здесь тебя с твоим приходом». —

«Ну, как они живут? Богат ли здешний край?» —

«Великий государь! Здесь не житьё им – рай.

     Богам о том мы только и молились,

     Чтоб дни твои бесценные продлились».

(А рыбы между тем на сковородке бились.)

«Да отчего же», Лев спросил: «скажи ты мне,

Они хвостами так и головами машут?» —

«О, мудрый царь!» Мужик ответствовал: «оне

От радости, тебя увидя, пляшут».

Тут, старосту лизнув Лев милостливо в грудь,

Еще изволя раз на пляску их взглянуть,

     Отправился в дальнейший путь.

Крестьянин и Лошадь

     Крестьянин засевал овёс;

     То видя, Лошадь молодая

     Так про себя ворчала, рассуждая:

«За делом столько он овса сюда принёс!

     Вот, говорят, что люди нас умнее:

Что́ может быть безумней и смешнее,

          Как поле целое изрыть,

          Чтоб после рассорить

     На нём овёс свой попустому?

Стравил бы он его иль мне, или гнедому;

Хоть курам бы его он вздумал разбросать,

Всё было б более похоже то на стать;

Хоть спрятал бы его: я видела б в том скупость;

А по́пусту бросать! Нет, это просто глупость».

Вот к осени, меж тем, овёс тот убран был,

И наш Крестьянин им того ж Коня кормил.

     Читатель! Верно, нет сомненья,

Что не одобришь ты конёва рассужденья;

Но с самой древности, в наш даже век,

          Не так ли дерзко человек

          О воле судит Провиденья,

          В безумной слепоте своей,

Не ведая его ни цели, ни путей?

Белка

     У Льва служила Белка,

Не знаю, ка́к и чем; но дело только в том,

Что служба Белкина угодна перед Львом;

А угодить на Льва, конечно, не безделка.

За то обещан ей орехов целый воз.

Обещан – между тем всё время улетает;

А Белочка моя нередко голодает

И скалит перед Львом зубки свои сквозь слёз.

Посмотрит: по́ лесу то там, то сям мелькают

     Её подружки в вышине;

Она лишь глазками моргает, а оне

Орешки, знай себе, щелкают да щелкают.

Но наша Белочка к орешнику лишь шаг,

     Глядит – нельзя никак:

На службу Льву её то кличут, то толкают.

Вот Белка, наконец, уж стала и стара

И Льву наскучила: в отставку ей пора.

Отставку Белке дали,

И точно, целый воз орехов ей прислали.

Орехи славные, каких не видел свет;

Все на-отбор: орех к ореху – чудо!

     Одно лишь только худо —

Давно зубов у Белки нет.

Кукушка и Орёл

Орёл пожаловал Кукушку в Соловьи.

     Кукушка, в новом чине,

     Усевшись важно на осине,

     Таланты в музыке свои

     Высказывать пустилась;

     Глядит – все прочь летят,

Одни смеются ей, а те её бранят.

     Моя Кукушка огорчилась

И с жалобой на птиц к Орлу спешит она.

«Помилуй!» говорит: «по твоему веленью

     Я Соловьём в лесу здесь названа;

     А моему смеяться смеют пенью!» —

«Мой друг!» Орёл в ответ: «я царь, но я не Бог.

Нельзя мне от беды твоей тебя избавить.

Кукушку Соловьём честить^[89] я мог заставить;

Но сделать Соловьём Кукушку я не мог».

Щука

     На Щуку подан в суд донос,

Что от неё житья в пруде не стало;

          Улик представлен целый воз,

     И виноватую, как надлежало,

На суд в большой лохани принесли.

          Судьи невдалеке сбирались;

          На ближнем их лугу пасли;

Однако ж имена в архиве их остались:

          То были два Осла,

Две Клячи старые, да два иль три Козла;

Для должного ж в порядке дел надзора

Им придана была Лиса за Прокурора.

     И слух между народа шёл,

Что Щука Лисыньке снабжала рыбный стол;

Со всем тем, не было в судьях лицеприязни,

     И то сказать, что Щукиных проказ

Удобства не было закрыть на этот раз.

Так делать нечего: пришло писать указ,

Чтоб виноватую предать позорной казни

И, в страх другим, повесить на суку.

«Почтенные судьи! – Лиса тут приступила. —

Повесить мало, я б ей казнь определила,

Какой не видано у нас здесь на веку:

Чтоб было впредь плутам и страшно и опасно —

Так утопить её в реке». – «Прекрасно!» —

Кричат судьи. На том решили все согласно,

И Щуку бросили – в реку!

Белка

В деревне, в праздник, под окном

          Помещичьих хоро́м,

               Народ толпился.

На Белку в колесе зевал он и дивился.

Вблизи с берёзы ей дивился тоже Дрозд:

Так бегала она, что лапки лишь мелькали

     И раздувался пышный хвост.

«Землячка старая», спросил тут Дрозд:

                      «нельзя ли

     Сказать, что́ делаешь ты здесь?» –

«Ох, милый друг! тружусь день весь:

Я по делам гонцом у барина большого;

     Ну, некогда ни пить, ни есть,

     Ни даже духу перевесть».

И Белка в колесе бежать пустилась снова.

«Да», улетая, Дрозд сказал: «то ясно мне,

Что ты бежишь – а всё на том же ты окне».

     Посмотришь на дельца иного:

Хлопочет, мечется, ему дивятся все:

     Он, кажется, из кожи рвётся,

Да только всё вперёд не подаётся,

     Как Белка в колесе.

Мыши

     «Сестрица! знаешь ли, беда!»

На корабле Мышь Мыши говорила:

«Ведь оказалась течь: внизу у нас вода

          Чуть не хватила

          До самого мне рыла».

(А правда, так она лишь лапки замочила.)

     «И что́ диковинки – наш капитан

          Или с похмелья^[90], или пьян.

Матросы все – один ленивее другого;

          Ну, словом, нет порядку никакого.

     Сейчас кричала я во весь народ,

     Что ко́ дну наш корабль идёт:

Куда! – Никто и ухом не ведёт,

Как будто б ложные я распускала вести;

А ясно – только в трюм лишь стоит заглянуть,

     Что кораблю часа́ не дотянуть.

Сестрица! неужели нам гибнуть с ними вместе!

Пойдём же, кинемся, скорее, с корабля;

          Авось не далеко земля!»

Тут в Океан мои затейницы спрыгну́ли

          И – утонули;

А наш корабль, рукой искусною водим,

Достигнул пристани и цел, и невредим.

     Теперь пойдут вопросы:

А что́ же капитан и течь, и что́ матросы?

               Течь слабая, и та

               В минуту унята;

А остальное – клевета^[91].

Лиса

     Зимой, ранёхонько, близ жи́ла,

Лиса у проруби пила в большой мороз.

Меж тем, оплошность ли, судьба ль (не в этом сила),

     Но – кончик хвостика Лисица замочила,

          И ко льду он примёрз.

     Беда не велика, легко б её поправить:

          Рвануться только посильней

И волосков хотя десятка два оставить,

               Но до людей

          Домой убраться поскорей.

Да как испортить хвост? А хвост такой пушистый,

          Раскидистый и золотистый!

Нет, лучше подождать – ведь спит ещё народ;

А между тем, авось, и оттепель придёт,

     Так хвост от проруби оттает.

Вот ждёт-пождёт, а хвост лишь боле примерзает.

     Глядит – и день светает,

Народ шеве́лится, и слышны голоса.