Текст книги "Басни"

Автор книги: Иван Крылов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Пожар и Алмаз

     Из малой искры став пожаром,

          Огонь, в стремленьи яром,

По зданьям разлился в глухой полночный час.

          При общей той тревоге,

          Потерянный Алмаз

Едва сквозь пыль мелькал, валяясь по дороге.

          «Как ты, со всей своей игрой»,

     Сказал Огонь: «ничтожен предо мной!

     И сколь навычное потребно зренье,

Чтоб различить тебя, при малом отдаленьи,

Или с простым стеклом, иль с каплею воды,

Когда в них луч иль мой, иль солнечный играет!

Уж я не говорю, что всё тебе беды,

          Что́ на тебя ни попадает:

          Безделка – ленты лоскуток;

     Как часто блеск твой затмевает,

Вокруг тебя один обвившись, волосок!

     Не так легко затмить моё сиянье,

          Когда я, в ярости моей,

Охватываю зданье.

               Смотри, как все усилия людей

          Против себя я презираю;

Как с треском, всё, что встречу, пожираю –

И зарево моё, играя в облаках,

          Окрестностям наводит страх!» –

«Хоть против твоего мой блеск и беден»,

     Алмаз ответствует: «но я безвреден:

     Не укорит меня никто ничьей бедой,

          И луч досаден мой

          Лишь зависти одной;

     А ты блестишь лишь тем, что разрушаешь;

          Зато, всей силой съединясь,

Смотри, как рвутся все, чтоб ты скорей погас.

          И чем ты яростней пылаешь,

     Тем ближе, может быть, к концу».

Тут силой всей народ тушить Пожар принялся;

На утро дым один и смрад по нём остался:

     Алмаз же вскоре отыскался

И лучшею красой стал царскому венцу.

Пустынник и Медведь

Хотя услуга нам при ну́жде дорога́,

     Но за неё не всяк умеет взяться:

          Не дай Бог с дураком связаться!

Услужливый дурак опаснее врага.

Жил некто человек безродный, одинокой,

     Вдали от города, в глуши.

Про жизнь пустынную, как сладко ни пиши,

А в одиночестве способен жить не всякой:

Утешно нам и грусть, и радость разделить.

Мне скажут: «А лужок, а тёмная дуброва,

Пригорки, ручейки и мурава шелкова?» –

          «Прекрасны, что и говорить!

А всё прискучится, как не с кем молвить слова».

          Так и Пустыннику тому

     Соскучилось быть вечно одному.

Идёт он в лес толкнуться у соседей,

     Чтоб с кем-нибудь знакомство свесть.

          В лесу кого набресть,

     Кроме волков или медведей?

И точно, встретился с большим Медведем он,

     Но делать нечего: снимает шляпу

     И милому соседушке поклон.

     Сосед ему протягивает лапу,

     И, слово-за-слово, знакомятся они,

          Потом дружатся,

     Потом не могут уж расстаться

     И целые проводят вместе дни.

О чём у них, и что бывало разговору,

Иль присказок, иль шуточек каких,

          И как беседа шла у них,

          Я по сию не знаю пору.

          Пустынник был не говорлив;

          Мишук с природы молчалив:

     Так из избы не вынесено сору.

Но как бы ни было, Пустынник очень рад,

     Что дал ему бог в друге клад.

Везде за Мишей он, без Мишеньки тошнится,

     И Мишенькой не может нахвалиться.

          Однажды вздумалось друзьям

В день жаркий побродить по рощам, по лугам,

          И по долам, и по горам;

А так как человек медведя послабее,

          То и Пустынник наш скорее,

     Чем Мишенька, устал

          И отставать от друга стал.

То видя, говорит, как путный, Мишка другу:

          «Приляг-ка, брат, и отдохни,

          Да коли хочешь, так сосни;

А я постерегу тебя здесь у досугу».

Пустынник был сговорчив: лёг, зевнул,

          Да тотчас и заснул.

А Мишка на часах – да он и не без дела:

     У друга на нос муха села:

          Он друга обмахнул;

               Взглянул,

А муха, на щеке; согнал, а муха снова

          У друга на носу,

     И неотвязчивей час от часу.

     Вот Мишенька, не говоря ни слова,

     Увесистый булыжник в лапы сгрёб,

Присел на корточки, не переводит духу,

Сам думает: «Молчи ж, уж я тебя, воструху!»

И, у друга на лбу подкарауля муху,

     Что силы есть – хвать друга камнем в лоб!

Удар так ловок был, что череп врознь раздался^[62],

И Мишин друг лежать надолго там остался!

Цветы

В отворенном окне богатого покоя,

     В фарфоровых, расписанных горшках,

Цветы поддельные, с живыми вместе стоя,

          На проволочных стебельках

               Качалися спесиво

И выставляли всем красу свою на диво.

          Вот дождик начал накрапать.

Цветы тафтяные^[63] Юпитера тут просят:

          Нельзя ли дождь унять;

Дождь всячески они ругают и поносят.

«Юпитер!» молятся: «ты дождик прекрати;

               Что в нём пути^[64],

          И что его на свете хуже?

     Смотри, нельзя по улице пройти;

     Везде лишь от него и грязь, и лужи».

Однако же Зевес не внял мольбе пустой,

И дождь себе прошёл своею полосой.

               Прогнавши зной,

Он воздух прохладил; природа оживилась,

И зелень вся как будто обновилась.

Тогда и на окне Цветы живые все

     Раскинулись во всей своей красе

          И стали от дождя душистей,

               Свежее и пушистей.

А бедные Цветы поддельные с тех пор

Лишились всей красы и брошены на двор,

               Как сор.

Таланты истинны за критику не злятся:

Их повредить она не может красоты;

          Одни поддельные цветы

               Дождя боятся.

Крестьянин и Змея

Змея к Крестьянину пришла проситься в дом,

          Не по-пустому жить без дела,

     Нет, няньчить у него детей она хотела:

     Хлеб слаще нажитый трудом!

     «Я знаю», говорит она: «худую славу,

          Которая у вас, людей,

               Идёт про Змей,

          Что все они презлого нраву;

          Из древности гласит молва,

     Что благодарности они не знают;

     Что нет у них ни дружбы, ни родства;

Что даже собственных детей они съедают.

Всё это может быть: но я не такова.

Я сроду никого не только не кусала,

          Но так гнушаюсь зла,

Что жало у себя я вырвать бы дала,

               Когда б я знала,

          Что жить могу без жала;

          И, словом, я добрей

               Всех Змей.

Суди ж, как буду я любить твоих детей!» –

«Коль это», говорит Крестьянин: «и не ложно,

     Всё мне принять тебя не можно;

          Когда пример такой

          У нас полюбят,

Тогда вползут сюда за доброю Змеёй,

               Одной,

Сто злых и всех детей здесь перегубят.

Да, кажется, голубушка моя,

И потому с тобой мне не ужиться,

          Что лучшая Змея,

     По мне, ни к чорту не годится».

Отцы, понятно ль вам, на что́ здесь мечу я?..

Крестьянин и Разбойник

          Крестьянин, заводясь домком,

Купил на ярмарке подойник, да корову,

          И с ними сквозь дуброву

Тихонько брёл домой просёлочным путём,

     Как вдруг Разбойнику попался.

Разбойник Мужика как липку ободрал.

«Помилуй», всплачется Крестьянин: «я пропал,

          Меня совсем ты доконал!^[65]

Год целый я купить коровушку сбирался:

          Насилу этого дождался дня». —

     «Добро, не плачься на меня»,

     Сказал, разжалобясь, Разбойник:

«И подлинно, ведь мне коровы не доить;

          Уж так и быть,

     Возьми себе назад подойник»^[66].

Любопытный

     «Приятель дорогой, здорово!

                                Где ты был?» –

«В Кунсткамере^[67], мой друг!

                           Часа там три ходил;

     Всё видел, высмотрел; от удивленья,

     Поверишь ли, не станет ни уменья

          Пересказать тебе, ни сил.

     Уж подлинно, что там чудес палата! –

Куда на выдумки природа таровата!^[68]

Каких зверей, каких там птиц я не видал!

          Какие бабочки, букашки,

          Козявки, мушки, таракашки!

Одни, как изумруд, другие, как коралл!

          Какие крохотны коровки!

Есть, право, менее булавочной головки!» –

«А видел ли слона? Каков собой на взгляд!

     Я чай, подумал ты, что гору встретил?» –

«Да разве там он?» – «Там». —

                           «Ну, братец, виноват:

          Слона-то я и не приметил».

Лев на ловле

Собака, Лев, да Волк с Лисой

     В соседстве как-то жили,

          И вот какой

          Между собой

     Они завет все положили:

     Чтоб им зверей съсобща ловить,

И что́ наловится, всё поровну делить.

Не знаю, как и чем, а знаю, что сначала

     Лиса оленя поимала,

     И шлёт к товарищам послов,

     Чтоб шли делить счастливый лов:

     Добыча, право, недурная!

Пришли, пришёл и Лев; он, когти разминая

     И озираючи товарищей кругом,

               Делёж располагает

     И говорит: «Мы, братцы, вчетвером»,

И на четверо он оленя раздирает.

«Теперь, давай делить! Смотрите же, друзья:

          Вот эта часть моя

               По договору;

Вот эта мне, как Льву, принадлежит без спору;

Вот эта мне за то, что всех сильнее я;

А к этой чуть из вас лишь лапу кто протянет,

          Тот с места жив не встанет».

Конь и Всадник

Какой-то Всадник так Коня себе нашколил^[69].

     Что делал из него всё, что изволил;

     Не шевеля почти и поводов,

     Конь слушался его лишь слов.

«Таких коней и взнуздывать напрасно»,

          Хозяин некогда сказал:

     «Ну, право, вздумал я прекрасно!»

И, в поле выехав, узду с Коня он снял.

          Почувствуя свободу,

     Сначала Конь прибавил только ходу

                    Слегка,

И, вскинув голову, потряхивая гривой,

          Он выступкой пошёл игривой,

          Как будто теша Седока.

Но, сметя, как над ним управа не крепка,

          Взял скоро волю Конь ретивой:

Вскипела кровь его и разгорелся взор;

     Не слушая слов всадниковых боле,

          Он мчит его во весь опор

          Черезо всё широко поле.

Напрасно на него несчастный Всадник мой

               Дрожащею рукой

     Узду накинуть покушался:

     Конь боле лишь серчал^[70] и рвался,

И сбросил, наконец, с себя его долой;

          А сам, как бурный вихрь, пустился,

          Не взвидя света, ни дорог,

Поколь, в овраг со всех махнувши ног,

          До-смерти не убился.

          Тут в горести Седок

«Мой бедный Конь!» сказал: «я стал виною

               Твоей беды!

          Когда бы не́ снял я с тебя узды, —

          Управил бы наверно я тобою:

          И ты бы ни меня не сшиб,

          Ни смертью б сам столь жалкой не погиб!»

     Как ни приманчива свобода,

          Но для народа

     Не меньше гибельна она,

Когда разумная ей мера не дана.

Мирская сходка

          Какой порядок ни затей,

Но если он в руках бессовестных людей,

          Они всегда найдут уловку,

Чтоб сделать там, где им захочется,

                           сноровку.

В овечьи старосты у Льва просился Волк.

          Стараньем кумушки Лисицы,

     Словцо о нём замолвлено у Львицы.

Но так как о Волках худой на свете толк,

И не сказали бы, что смотрит Лев на лицы,

     То велено звериный весь народ

               Созвать на общий сход,

          И расспросить того, другого,

Что́ в Волке доброго он знает иль худого.

Исполнен и приказ: все звери созваны.

На сходке голоса чин-чином собраны:

          Но против Волка нет ни слова,

     И Волка велено в овчарню посадить.

          Да что же Овцы говорили?

     На сходке ведь они уж, верно, были? –

     Вот то́-то нет! Овец-то и забыли!

     А их-то бы всего нужней спросить.

Демьянова уха

          «Соседушка, мой свет!

          Пожалуйста, покушай». —

«Соседушка, я сыт по горло». – «Ну́жды нет,

     Ещё тарелочку; послушай:

     Ушица, ей-же-ей, на славу сварена!» –

«Я три тарелки съел». – «И, полно, что за счёты:

          Лишь стало бы охоты, —

     А то во здравье: ешь до дна!

     Что́ за уха! Да как жирна:

Как будто янтарём подёрнулась она.

     Потешь же, миленький дружочек!

Вот лещик, потроха, вот стерляди кусочек!

Ещё хоть ложечку! Да кланяйся, жене!»

Так потчевал сосед-Демьян соседа-Фоку

И не давал ему ни отдыху, ни сроку;

А с Фоки уж давно катился градом пот.

     Однако же ещё тарелку он берёт:

          Сбирается с последней силой

И – очищает всю. «Вот друга я люблю!»

Вскричал Демьян: «зато уж чванных не терплю.

Ну, скушай же ещё тарелочку, мой милой!»

          Тут бедный Фока мой,

Как ни любил уху, но от беды такой,

          Схватя в охапку

          Кушак и шапку,

     Скорей без памяти домой –

И с той поры к Демьяну ни ногой.

Писатель, счастлив ты, коль дар прямой имеешь:

Но если помолчать во время не умеешь

     И ближнего ушей ты не жалеешь:

То ведай, что твои и проза и стихи

Тошнее будут всем Демьяновой ухи.

Мышь и Крыса

«Соседка, слышала ль ты добрую молву?»

     Вбежавши, Крысе Мышь сказала: –

«Ведь кошка, говорят, попалась в когти льву?

Вот отдохнуть и нам пора настала!» –

          «Не радуйся, мой свет»,

     Ей Крыса говорит в ответ:

     «И не надейся попустому!

     Коль до когтей у них дойдёт,

     То, верно, льву не быть живому:

     Сильнее кошки зверя нет!»

Я сколько раз видал, приметьте это сами:

     Когда боится трус кого,

     То думает, что на того

     Весь свет глядит его глазами.

Чиж и Голубь

     Чижа захлопнула злодейка-западня:

     Бедняжка в ней и рвался, и метался,

А Голубь молодой над ним же издевался.

«Не стыдно ль», говорит: «средь бела дня

               Попался!

          Не провели бы так меня:

          За это я ручаюсь смело».

Ан смотришь, тут же сам запутался в силок.

               И дело!

Вперёд чужой беде не смейся, Голубок.

Медведь у пчёл

          Когда-то, о весне, зверями

В надсмотрщики Медведь был выбран

                                над ульями,

Хоть можно б выбрать тут другого поверней

          Затем, что к мёду Мишка падок,

               Так не было б оглядок;

     Да, спрашивай ты толку у зверей!

          Кто к ульям ни просился,

          С отказом отпустили всех,

               И, как на-смех,

          Тут Мишка очутился.

               Ан вышел грех:

Мой Мишка потаскал весь мёд в свою берлогу.

          Узнали, подняли тревогу,

          По форме нарядили суд,

               Отставку Мишке дали^[71]

               И приказали,

Чтоб зиму пролежал в берлоге старый плут.

          Решили, справили, скрепили;

          Но мёду всё не воротили.

А Мишенька и ухом не ведёт:

     Со светом Мишка распрощался,

     В берлогу тёплую забрался

     И лапу с мёдом там сосёт,

     Да у моря погоды ждёт.

Зеркало и Обезьяна

Мартышка, в Зеркале увидя образ свой,

     Тихохонько Медведя толк ногой:

     «Смотри-ка», говорит: «кум милый мой!

               Что́ это там за рожа?

     Какие у неё ужимки и прыжки!

          Я удавилась бы с тоски,

Когда бы на неё хоть чуть была похожа.

               А, ведь, признайся, есть

Из кумушек моих таких кривляк пять-шесть:

Я даже их могу по пальцам перечесть». —

     «Чем кумушек считать трудиться,

Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?»

               Ей Мишка отвечал.

Но Мишенькин совет лишь попусту пропал.

               Таких примеров много в мире:

Не любит узнавать никто себя в сатире.

               Я даже видел то вчера:

Что Климыч на-руку не чист^[72], все это знают;

               Про взятки Климычу читают,

          А он украдкою кивает на Петра.

Комар и Пастух

Пастух под тенью спал, надеяся на псов,

          Приметя то, змея из-под кустов

          Ползёт к нему, вон высунувши жало;

          И Пастуха на свете бы не стало:

Но сжаляся над ним, Комар, что было сил,

               Сонливца укусил.

          Проснувшися, Пастух змею убил;

Но прежде Комара спросонья так хватил,

          Что бедного его как не бывало.

          Таких примеров есть немало:

Коль слабый сильному, хоть движимый добром,

     Открыть глаза на правду покусится,

     Того и жди, что то же с ним случится,

               Что с Комаром.

Рыцарь

          Какой-то Рыцарь встарину,

Задумавши искать великих приключений, —

          Собрался на войну

Противу колдунов и против привидений;

Вздел латы и велел к крыльцу подвесть коня.

     Но прежде, нежели в седло садиться,

Он долгом счёл к коню с сей речью обратиться:

«Послушай, ретивой и верный конь, меня:

Ступай через поля, чрез горы, чрез дубравы,

          Куда глаза твои глядят,

     Как рыцарски законы нам велят,

          И путь отыскивай в храм славы!

Когда ж Карачуно́в я злобных усмирю^[73],

В супружество княжну китайскую добуду

          И царства два, три покорю:

Тогда трудов твоих, мой друг, я не забуду;

          С тобой всю славу разделю:

          Конюшню, как дворец огромный,

          Построить для тебя велю,

А летом отведу луга тебе поёмны;

     Теперь знаком ты мало и с овсом,

Тогда ж пойдёт у нас обилие во всём:

Ячмень твой будет корм, сыта медова – пойло».

Тут Рыцарь прыг в седло и бросил повода,

А лошадь молодца, не ездя никуда,

     Прямёхонько примчала в стойло.

Тень и человек

Шалун какой-то тень свою хотел поймать:

Он к ней, она вперёд; он шагу прибавлять,

     Она туда ж; он, наконец, бежать:

Но чем он прытче, тем и тень скорей бежала,

          Всё не даваясь, будто клад.

     Вот мой чудак пустился вдруг назад;

Оглянется: а тень за ним уж гнаться стала.

     Красавицы! слыхал я много раз:

Вы думаете что? Нет, право, не про вас;

А что бывает то ж с фортуною у нас;

          Иной лишь труд и время губит,

     Стараяся настичь её из силы всей;

Другой как кажется, бежит совсем от ней:

Так нет, за тем она сама гоняться любит.

Крестьянин и Топор

Мужик, избу рубя, на свой Топор озлился;

     Пошёл топор в-худых; Мужик взбесился:

          Он сам нарубит вздор,

     А виноват во всём Топор:

Бранить его, хоть как, Мужик найдёт причину.

«Негодный!» он кричит однажды: «с этих пор

Ты будешь у меня обтёсывать тычину^[74],

     А я, с моим уменьем и трудом,

          Притом с досужестью^[75] моею,

     Знай, без тебя пробавиться^[76] умею

          И сделаю простым ножом, —

     Чего другой не срубит топором». —

«Рубить, что мне велишь, моя такая доля»,

Смиренно отвечал Топор на окрик злой:

          «И так, хозяин мой,

          Твоя святая воля,

     Готов тебе я всячески служить;

Да только ты смотри, чтоб после не тужить:

          Меня ты попусту иступишь,

          А всё ножом избы не срубишь».

Лев и Волк

     Лев убирал за завтраком ягнёнка^[77];

               А собачонка,

          Вертясь вкруг царского стола,

У Льва из-под когтей кусочек урвала;

И Царь зверей то снёс, не огорчась нимало:

     Она глупа ещё и молода была.

     Увидя то, на мысли Волку вспало^[78],

          Что Лев, конечно, не силён,

               Коль так смирён:

И лапу протянул к ягнёнку также он.

          Ан вышло с Волком худо:

     Он сам ко Льву попал на блюдо.

Лев растерзал его, примолвя так: «Дружок,

     Напрасно, смо́тря на собачку,

Ты вздумал, что тебе я также дам потачку:

Она ещё глупа, а ты уж не щенок!»

Ворона

Когда не хочешь быть смешон,

Держися звания, в котором ты рождён.

Простолюдин со знатью не роднися:

          И если карлой сотворён,

          То в великаны не тянися,

          А помни свой ты чаще рост.

Утыкавши себе павлиным перьем хвост,

Ворона с Павами пошла гулять спесиво –

     И думает, что на неё

     Родня и прежние приятели её

     Все заглядятся, как на диво;

     Что Павам всем она сестра,

     И что пришла её пора

Быть украшением Юнонина двора^[79].

Какой же вышел плод её высокомерья?

Что Павами она ощипана кругом,

И что, бежав от них, едва не кувырком,

     Не говоря уж о чужом,

На ней и своего осталось мало перья.

Она-было назад к своим; но те совсем

     Заклёванной Вороны не узнали,

          Ворону вдосталь ощипали,

     И кончились её затеи тем,

     Что от Ворон она отстала,

          А к Павам не пристала.

Я эту басенку вам былью поясню.

Матрёне, дочери купецкой, мысль припала,

          Чтоб в знатную войти родню.

          Приданого за ней полмиллиона.

          Вот выдали Матрёну за Барона.

Что ж вышло? Новая родня ей колет глаз

Попрёком, что она мещанкой родилась,

А старая за то, что к знатным приплелась:

          И сделалась моя Матрёна

               Ни Пава, ни Ворона.

Лиса-строитель

Какой-то Лев большой охотник был до кур;

     Однако ж у него они водились худо:

          Да это и не чудо!

     К ним доступ был свободен чересчур.

               Так их то крали,

          То сами куры пропадали.

Чтоб этому помочь убытку и печали,

Построить вздумал Лев большой курятный двор,

     И так его ухитить и уладить,

     Чтобы воров совсем отвадить,

А курам было б в нём довольство и простор.

          Вот Льву доносят, что Лисица

          Большая строить мастерица –

          И дело ей поручено,

С успехом начато и кончено оно:

          Лисой к нему приложено

          Всё, и старанье и уменье.

Смотрели, видели: строенье – загляденье!

А сверх того всё есть, чего ни спросишь тут:

Корм под носом, везде натыкано насесток,

     От холоду и жару есть приют,

И укромонные местечки для наседок.

          Вся слава Лисаньке и честь!

     Богатое дано ей награжденье,

          И тотчас повеленье:

На новоселье кур немедля перевестъ.

          Но есть ли польза в перемене?

          Нет: кажется, и крепок двор,

          И плотен и высок забор –

          А кур час от часу всё мене.

     Отколь беда, придумать не могли.

Но Лев велел стеречь. Кого ж подстерегли?

          Тое ж Лису-злодейку.

Хоть правда, что она свела строенье так,

Чтобы не ворвался в него никто, никак,

Да только для себя оставила лазейку.

Волк и Кот

Волк из лесу в деревню забежал,

     Не в гости, но живот^[80] спасая;

     За шкуру он свою дрожал:

Охотники за ним гнались и гончих стая.

Он рад бы в первые тут шмыгнуть ворота,

               Да то лишь горе,

          Что все ворота на запоре.

          Вот видит Волк мой на заборе

                    Кота

И молвит: «Васенька, мой друг! Скажи скорее,

          Кто здесь из мужичков добрее,

Чтобы укрыть меня от злых моих врагов?

Ты слышишь лай собак и звук рогов!^[81]

Всё это ведь за мной». – «Проси скорей Степана;

Мужик предобрый он», Кот-Васька говорит.

«То так; да у него я ободрал барана». —

          «Ну, попытайся ж у Демьяна». —

          «Боюсь, что на меня и он сердит:

          Я у него унёс козлёнка».

          «Беги ж, вон там живёт Трофим». —

«К Трофиму? Нет, боюсь и встретиться я с ним:

На меня с весны грозится за ягнёнка!» –

«Ну, плохо ж! – Но авось тебя укроет Клим!» –

«Ох, Вася, у него зарезал я телёнка!» –

«Что вижу, кум! Ты всем в деревне насолил»,

          Сказал тут Васька Волку:

Какую ж ты себе защиту здесь сулил?^[82]

Нет, в наших мужиках не столько мало толку,

Чтоб на свою беду тебя спасли они.

     И правы, – сам себя вини:

     Что ты посеял – то и жни».

Волк и Пастухи

Волк, близко обходя пастуший двор

     И видя, сквозь забор,

Что́, выбрав лучшего себе барана в стаде,

Спокойно Пастухи барашка потрошат,

     А псы смирнёхонько лежат,

Сам молвил про себя, прочь уходя в досаде:

«Какой бы шум вы все здесь подняли, друзья,

Когда бы это сделал я!»

Кукушка и Горлинка

Кукушка на суку печально куковала.

     «Что, кумушка, ты так грустна?»

Ей с ветки ласково Голубка ворковала:

     «Или о том, что миновала

          У нас весна

И с ней любовь, спустилось солнце ниже,

     И что к зиме мы стали ближе?» –

     «Как, бедной, мне не горевать?»

Кукушка говорит: «Будь ты сама судьёю:

Любила счастливо я нынешней весною,

     И, наконец, я стала мать;

Но дети не хотят совсем меня и знать:

     Такой ли чаяла от них я платы!

И не завидно ли, когда я погляжу,

Как увиваются вкруг матери утяты,

Как сыплют к курице дождём по зву цыпляты:

А я, как сирота, одним-одна сижу,

И что́ есть детская приветливость – не знаю». —

«Бедняжка! о тебе сердечно я страдаю;

Меня бы нелюбовь детей могла убить,

     Хотя пример такой не редок;

Скажи ж – так-стало, ты уж вывела и деток?

     Когда же ты гнездо успела свить?

          Я этого и не видала:

          Ты всё порхала, да летала». —

     «Вот вздор, чтоб столько красных дней

     В гнезде я, сидя, растеряла:

     Уж это было бы всего глупей!

Я яйца всегда в чужие гнёзды клала». —

«Какой же хочешь ты и ласки от детей?»

     Ей Горлинка на то сказала.

Отцы и матери! вам басни сей урок.

Я рассказал её не детям в извиненье:

     К родителям в них непочтенье

     И нелюбовь – всегда порок;

Но если выросли они в разлуке с вами,

И вы их вверили наёмничьим рукам:

     Не вы ли виноваты сами,

Что в старости от них утехи мало вам?

Гребень

Дитяти маменька расчёсывать головку

     Купила частый Гребешок.

Не выпускает вон дитя из рук обновку:

Играет иль твердит из азбуки урок;

          Свои всё кудри золотые,

     Волнистые, барашком завитые

          И мягкие, как тонкий лён,

Любуясь, Гребешком расчесывает он.

И что́ за Гребешок? Не только не теребит,

          Нигде он даже не зацепит:

          Так плавен, гладок в волосах.

Нет Гребню и цены у мальчика в глазах.

Случись, однако же, что Гребень затерялся.

          Зарезвился мой мальчик, заигрался,

          Всклокотил волосы копной.

Лишь няня к волосам, дитя подымет вой:

               «Где Гребень мой?»

               И Гребень отыскался,

Да только в голове ни взад он, ни вперёд:

          Лишь волосы до слёз дерёт.

          «Какой ты злой, Гребнишка!»

               Кричит мальчишка.

А Гребень говорит: «Мой друг, всё тот же я;

          Да голова всклокочена твоя».

Однако ж мальчик мой, от злости и досады,

     Закинул Гребень свой в реку:

     Теперь им чешутся Наяды^[83].

     Видал я на своём веку,

     Что так же с правдой поступают.

     Поколе совесть в нас чиста,

То правда нам мила и правда нам свята,

     Её и слушают, и принимают:

     Но только стал кривить душей,

     То правду дале от ушей.

И всякий, как дитя, чесать волос не хочет,

          Когда их склочет.

Скупой и Курица

Скупой теряет всё, желая всё достать.

     Чтоб долго мне примеров не искать,

     Хоть есть и много их, я в том уверен;

     Да рыться лень: так я намерен

     Вам басню старую сказать.

Вот что́ в ребячестве читал я про Скупого.

     Был человек, который никакого

     Не знал ни промысла, ни ремесла,

Но сундуки его полнели очевидно.

Он Курицу имел (как это не завидно!),

          Котора яица несла,

               Но не простые,

               А золотые.

          Иной бы и тому был рад,

Что понемногу он становится богат;

     Но этого Скупому мало,

          Ему на мысли вспало,

Что, взрезав Курицу, он в ней достанет клад.

И так, забыв её к себе благодеянье,

Неблагодарности не побоясь греха,

Её зарезал он. И что же? В воздаянье

Он вынул из неё простые потроха.

Две бочки

     Две Бочки ехали; одна с вином,

               Другая

               Пустая.

Вот первая – себе без шуму и шажком

               Плетётся,

          Другая вскачь несётся;

От ней по мостовой и стукотня, и гром,

               И пыль столбом;

Прохожий к стороне скорей от страху жмётся,

          Её заслышавши издалека.

          Но как та Бочка ни громка,

А польза в ней не так, как в первой, велика.

Кто про свои дела кричит всем без умо́лку,

     В том, верно, мало толку,

Кто де́лов истинно, – тих часто на словах.

Великий человек лишь громок на делах,

     И думает свою он крепку думу

          Без шуму.

Мальчик и Змея

Мальчишка, думая поймать угря,

Схватил Змею и, во́ззрившись, от страха

Стал бледен, как его рубаха.

Змея, на Мальчика спокойно посмотря,

«Послушай», говорит: «коль ты умней не будешь,

То дерзость не всегда легко тебе пройдёт.

На сей раз бог простит; но берегись вперёд,

          И знай, с кем шутишь!»

Пловец и Море

На берег выброшен кипящею волной,

Пловец с усталости в сон крепкий погрузился;

Потом, проснувшися, он Море клясть пустился.

     «Ты», говорит: «всему виной!

     Своей лукавой тишиной.

     Маня к себе, ты нас прельщаешь

И, заманя, нас в безднах поглощаешь».

Тут Море, на себя взяв Амфитриды^[84] вид,

     Пловцу, явяся, говорит:

     «На что винишь меня напрасно!

Плыть по водам моим ни страшно, ни опасно;

Когда ж свирепствуют, морские глубины,

Виной тому одни Эоловы сыны^[85]:

          Они мне не дают покою.

Когда не веришь мне, то испытай собою:

Как ветры будут спать, отправь ты корабли,

          Я неподвижнее тогда земли».

И я скажу совет хорош, не ложно;

Да плыть на парусах без ветру невозможно.

Осёл и Мужик

          Мужик на лето в огород

          Наняв Осла, приставил

Ворон и воробьёв гонять нахальный род.

     Осёл был самых честных правил:

Ни с хищностью, ни с кражей незнаком:

Не поживился он хозяйским ни листком,

И птицам, грех сказать, чтобы давал потачку;

Но Мужику барыш был с огорода плох.

Осёл, гоняя птиц, со всех ослиных ног,

     По всем грядам и вдоль и поперёк,

          Такую поднял скачку,

Что в огороде всё примял и притоптал.

     Увидя тут, что труд его пропал,

          Крестьянин на спине ослиной

          Убыток выместил дубиной.

«И ништо!» все кричат: «скотине поделом!

               С его ль умом

          За это дело браться?»

А я скажу, не с тем, чтоб за Осла вступаться;

Он, точно, виноват (с ним сделан и расчёт),

          Но, кажется, не прав и тот,

Кто поручил Ослу стеречь свой огород.

Волк и Журавль

     Что волки жадны, всякий знает:

          Волк, евши, никогда

          Костей не разбирает.

За то на одного из них пришла беда:

          Он костью чуть не подавился.

     Не может Волк ни охнуть, ни вздохнуть;

          Пришло хоть ноги протянуть!

     По счастью, близко тут Журавль случился.

Вот, кой-как знаками стал Волк его манить

          И просит горю пособить.

          Журавль свой нос по шею

Засунул к Волку в пасть и с трудностью большею

     Кость вытащил и стал за труд просить.

     «Ты шутишь!» зверь вскричал коварный:

     «Тебе за труд? Ах, ты, неблагодарный!

А это ничего, что свой ты долгий нос

И с глупой головой из горла цел унёс!

          Поди ж, приятель, убирайся,

Да берегись: вперёд ты мне не попадайся».

Пчела и Мухи

Две Мухи собрались лететь в чужие кра́и,

И стали подзывать с собой туда Пчелу:

     Им насказали попугаи

О дальних сторонах большую похвалу.

Притом же им самим казалося обидно,

     Что их, на родине своей,

     Везде гоняют из гостей;

И даже до чего (как людям то не стыдно,

     И что они за чудаки!):

Чтоб поживиться им не дать сластями

     За пышными столами,

Придумали от них стеклянны колпаки;

А в хижинах на них злодеи пауки.

«Путь добрый вам», Пчела на это отвечала:

               «А мне

     И на моей приятно стороне.

От всех за соты я любовь себе сыскала –

     От поселян и до вельмож.

          Но вы летите,

          Куда хотите!

     Везде вам будет счастье то ж:

Не будете, друзья, нигде, не быв полезны,

     Вы ни почтенны, ни любезны,

     А рады пауки лишь будут вам

               И там».

Кто с пользою отечеству трудится,

     Тот с ним легко не разлучится;

А кто полезным быть способности лишён,

Чужая сторона тому всегда приятна:

Не бывши гражданин, там мене презрен он,

И никому его там праздность не досадна.

Муравей