Текст книги "Басни"

Автор книги: Иван Крылов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

В дому сластей и вин, чего ни пожелай:

          Всего с избытком, через край.

И, словом, кажется, в его хоромах рай.

          Одним лишь Откупщик страдает,

               Что он не досыпает,

     Уж божьего ль боится он суда,

          Иль, просто, трусит разориться:

Да только всё ему не крепко как-то спится.

          А сверх того, хоть иногда

Он вздремлет на заре, так новая беда:

          Бог дал ему певца, соседа.

С ним из окна в окно жил в хижине бедняк

Сапожник, но такой певун и весельчак,

     Что с утренней зари и до обеда,

С обеда до́-ночи без умолку поёт

И богачу заснуть никак он не даёт.

          Как быть, и как с соседом сладить,

          Чтоб от пенья его отвадить?

          Велеть молчать: так власти нет;

          Просил: так просьба не берёт.

Придумал, наконец, и за соседом шлёт.

Старайся клеть к избе гораздо ближе ставить». —

          «Эх, братцы, это всё не так»,

               Сосед толкует Фока:

          «не то беда, что клеть далёка,

Да надо на дворе лихих держать собак;

     Возьми-ка у меня щенка любого

От жучки: я бы рад соседа дорогого

          От сердца наделить,

               Чем их топить».

И словом, от родни и от друзей любезных

Советов тысячу надавано полезных,

          Кто сколько мог,

А делом ни один бедняжке не помог.

На свете таково ж: коль в нужду попадёшься,

          Отведай сунуться к друзьям:

Начнут советовать и вкось тебе, и впрямь:

А чуть о помощи на деле заикнёшься,

               То лучший друг

               И нем и глух.

Хозяин и Мыши

     Коль в доме станут воровать,

          А нет прилики^[38] вору,

          То берегись клепать^[39],

Или наказывать всех сплошь и без разбору:

     Ты вора этим не уймёшь

               И не исправишь,

А только добрых слуг с двора бежать заставишь,

И от меньшой беды в большую попадёшь.

          Купчина выстроил анбары

     И в них поклал съестные все товары.

А чтоб мышиный род ему не навредил,

Так он полицию из кошек учредил.

          Спокоен от Мышей Купчина;

     По кладовым и день и ночь дозор;

И всё бы хорошо, да сделалась причина:

          В дозорных появился вор.

У кошек, как у нас (кто этого не знает?),

     Не без греха в надсмотрщиках бывает.

          Тут, чем бы вора подстеречь

И наказать его, а правых поберечь,

Хозяин мой велел всех кошек пересечь.

Услыша, приговор такой замысловатый,

          И правый тут, и виноватый

               Скорей с двора долой.

          Без кошек стал Купчина мой.

А Мыши лишь того и ждали, и хотели:

     Лишь кошки вон, они – в анбар,

          И в две иль три недели

          Поели весь товар.

Слон и Моська

          По улицам Слона водили,

               Как видно напоказ –

Известно, что Слоны в диковинку у нас –

     Так за Слоном толпы зевак ходили.

Отколе ни возьмись, навстречу Моська им.

Увидевши Слона, ну на него метаться,

          И лаять, и визжать, и рваться,

          Ну, так и лезет в драку с ним.

          «Соседка, перестань срамиться»,

Ей шавка говорит: «тебе ль с Слоном возиться?

Смотри, уж ты хрипишь, а он себе идёт

               Вперёд

И лаю твоего совсем не примечает». —

     «Эх, эх!» ей Моська отвечает:

     «Вот то́-то мне и духу придаёт,

          Что я, совсем без драки,

     Могу попасть в большие забияки.

Пускай же говорят собаки:

     «Ай, Моська! знать она сильна,

          Что лает на Слона!»

Волк и Волчонок

Волчонка Волк, начав помалу приучать

          Отцовским промыслом питаться,

     Послал его опушкой прогуляться;

А между тем велел прилежней примечать,

          Нельзя ль где счастья им отведать,

               Хоть, захватя греха,

               На счёт бы пастуха

          Позавтракать иль пообедать!

          Приходит ученик домой

И говорит: «Пойдём скорей со мной!

Обед готов; ничто́ не может быть вернее:

               Там под горой

     Пасут овец, одна другой жирнее;

          Любую стоит лишь унесть

               И съесть;

А стадо таково, что трудно перечесть». —

«Постой-ка», Волк сказал: «сперва мне ведать^[40] надо,

          Каков пастух у стада?» –

          «Хоть говорят, что он

     Не плох, заботлив и умён,

Однако стадо я обшёл со всех сторон

И высмотрел собак: они совсем не жирны,

     И плохи, кажется, и смирны». —

          «Меня так этот слух»,

Волк старый говорит: «не очень к стаду манит;

          Коль подлинно не плох пастух,

     Так он плохих собак держать не станет.

          Тут тотчас попадёшь в беду!

Пойдём-ка, я тебя на стадо наведу,

     Где сбережём верней мы наши шкуры:

Хотя при стаде том и множество собак,

          Да сам пастух дурак;

А где пастух дурак, там и собаки дуры».

Обезьяна

               Как хочешь ты трудись;

               Но приобресть не льстись

          Ни благодарности, ни славы,

Коль нет в твоих трудах ни пользы, ни забавы.

Крестьянин на заре с сохой

          Над полосой своей трудился;

          Трудился так крестьянин мой,

          Что градом пот с него катился:

          Мужик работник был прямой.

          Зато, кто мимо ни проходит,

     От всех ему: спасибо, исполать!^[41]

          Мартышку это в зависть вводит.

Хвалы приманчивы, – как их не пожелать!

          Мартышка вздумала трудиться:

     Нашла чурбан, и ну над ним возиться!

               Хлопот

          Мартышке полон рот:

     Чурбан она то понесёт,

     То так, то сяк его обхватит,

     То поволочет, то покатит;

     Рекой с бедняжки льётся пот;

И наконец она, пыхтя, насилу дышит:

А всё ни от кого похвал себе не слышит.

     И не диковинка, мой свет!

Трудишься много ты, да пользы в этом нет.

Кот и Повар

          Какой-то Повар, грамотей,

          С поварни побежал своей

          В кабак (он набожных был правил

     И в этот день по куме он тризну^[42] правил),

А дома стеречи съестное от мышей

               Кота оставил.

Но что́ же, возвратясь, он видит? На полу

Объедки пирога; а Васька-Кот в углу,

          Припав за уксусным бочонком,

Мурлыча и ворча, трудится над курчонком.

          «Ах, ты, обжора! ах, злодей!»

          Тут Ваську Повар укоряет:

«Не стыдно ль стен тебе, не только что людей?

(А Васька всё-таки курчонка убирает.)

     Как! быв честным Котом до этих пор,

Бывало, за пример тебя смиренства кажут, —

          А ты… ахти, какой позор!

          Теперя все соседи скажут:

          «Кот-Васька плут! Кот-Васька вор!

     И Ваську-де, не только что в поварню,

          Пускать не надо и на двор,

          Как волка жадного в овчарню:

Он порча, он чума, он язва здешних мест!»

      (А Васька слушает, да ест.)

Тут ритор^[43] мой, дав волю слов теченью,

Не находил конца нравоученью.

     Но что ж? Пока его он пел,

     Кот-Васька всё жаркое съел.

          А я бы повару иному

     Велел на стенке зарубить:

Чтоб там речей не тратить попустому,

          Где нужно власть употребить.

Лев и Комар

          Бессильному не смейся

     И слабого обидеть не моги!

Мстят сильно иногда бессильные враги:

Так слишком на свою ты силу не надейся!

     Послушай басню здесь о том,

Как больно Лев за спесь наказан Комаром.

     Вот что́ о том я слышал стороною:

Сухое к Комару явил презренье Лев;

Зло взяло Комара: обиды не стерпев,

Собрался, поднялся Комар на Льва войною.

Сам ратник, сам трубач пищит во всю гортань

И вызывает Льва на смертоносну брань.

     Льву смех, но наш Комар не шутит:

То с тылу, то в глаза, то в уши Льву он трубит!

И, место высмотрев и время улуча^[44],

          Орлом на Льва спустился

     И Льву в крестец^[45] всем жалом впился.

Лев дрогнул и взмахнул хвостом на трубача.

Увёртлив наш Комар, да он же и не трусит!

Льву сел на самый лоб и Львину кровь сосёт.

Лев голову крутит, Лев гривою трясёт;

     Но наш герой своё несёт:

То в нос забьётся Льву, то в ухо Льва укусит.

          Вздурился Лев,

     Престрашный поднял рёв,

     Скрежещет в ярости зубами

     И землю он дерёт когтями.

От рыка грозного окружный лес дрожит.

Страх обнял всех зверей; всё кроется, бежит:

     Отколь у всех взялися ноги,

Как будто бы пришёл потоп или пожар!

          И кто ж? Комар

     Наделал столько всем тревоги!

Рвался, метался Лев и, выбившись из сил,

О землю грянулся и миру запросил.

Насытил злость Комар; Льва жалует он миром:

Из Ахиллеса^[46] вдруг становится Омиром^[47],

               И сам

Летит трубить свою победу по лесам.

Крестьянин и Лисица

«Скажи мне, кумушка, что у тебя за страсть

               Кур красть?»

Крестьянин говорил Лисице, встретясь с нею.

          «Я, право, о тебе жалею!

          Послушай, мы теперь вдвоём,

Я правду всю скажу: ведь в ремесле твоём

          Ни на волос добра не видно.

Не говоря уже, что красть и грех и стыдно,

          И что бранит тебя весь свет;

               Да дня такого нет,

Чтоб не боялась ты за ужин иль обед

          В курятнике оставить шкуры!^[48]

          Ну, стоют ли того все куры?» –

          «Кому такая жизнь сносна?»

               Лисица отвечает:

«Меня так всё в ней столько огорчает,

          Что даже мне и пища не вкусна.

Когда б ты знал, как я в душе честна!

     Да что же делать? Нужда, дети;

Притом же иногда, голубчик-кум,

          И то приходит в ум,

Что я ли воровством одна живу на свете?

Хоть этот промысел мне точно острый нож». —

               «Ну, что ж?»

Крестьянин говорит: «коль вправду ты не лжёшь,

          Я от греха тебя избавлю

          И честный хлеб тебе доставлю;

Наймись курятник мой от лис ты охранять:

Кому, как не Лисе, все лисьи плутни знать?^[49]

     Зато ни в чём не будешь ты нуждаться

И станешь у меня как в масле сыр кататься»^[50].

          Торг слажен; и с того ж часа́

          Вступила в караул Лиса.

Пошло у мужика житьё Лисе привольно; –

     Мужик богат, всего Лисе довольно;

          Лисица стала и сытей,

          Лисица стала и жирней,

Но всё не сделалась честней:

Некраденый кусок приелся скоро ей;

     И кумушка тем службу повершила,

          Что, выбрав ночку потемней,

     У куманька всех кур передушила.

          В ком есть и совесть, и закон,

          Тот не укра́дет, не обманет,

          В какой бы ну́жде ни был он;

          А вору дай хоть миллион –

          Он воровать не перестанет.

Воспитание Льва

Льву, Кесарю^[51] лесов, Бог сына даровал.

     Звериную вы знаете природу:

У них, не как у нас – у нас ребёнок году,

Хотя б он царский был, и глуп, и слаб, и мал;

               А годовалый Львёнок

          Давно уж вышел из пелёнок.

Так к году Лев-отец не шуткой думать стал,

     Чтобы сынка невежей не оставить,

          В нем царску честь не уронить,

И чтоб, когда сынку придётся царством править,

Не стал бы за сынка народ отца бранить.

Кого ж бы попросить, нанять или заставить

Царевича Царём на-выучку поставить?

          Отдать его Лисе – Лиса умна,

     Да лгать великая охотница она;

               А со лжецом во всяком деле мука. —

Так это, думал Царь, не царская наука.

     Отдать Кроту: о нём молва была,

     Что он во всём большой порядок любит:

          Без ощупи шага не ступит

          И всякое зерно для своего стола

          Он сам и чистит, сам и лупит;

               И словом, слава шла,

Что Крот великий зверь на малые дела:

Беда лишь, под носом глаза Кротовы зорки,

          Да вдаль не видят ничего;

Порядок же Кротов хорош, да для него;

А царство Львиное гораздо больше норки.

Не взять ли Барса? Барс отважен и силён,

     А сверх того, великий тактик он;

          Да Барс политики не знает:

     Гражданских прав совсем не понимает,

Какие ж царствовать уроки он подаст!

Царь должен быть судья, министр и воин;

     А Барс лишь резаться горазд:

Так и детей учить он царских недостоин.

Короче: звери все, и даже самый Слон,

          Который был в лесах почтён,

          Как в Греции Платон^[52],

     Льву всё ещё казался не умён,

               И не учён.

По счастью, или нет (увидим это вскоре),

          Услышав про царёво горе,

     Такой же царь, пернатых царь, Орёл,

               Который вёл

          Со Львом приязнь и дружбу,

Для друга сослужить большую взялся службу

     И вызвался сам Львёнка воспитать.

          У Льва как гору с плеч свалило.

И подлинно: чего, казалось, лучше было

Царевичу царя в учители сыскать?

          Вот Львёнка снарядили

               И отпустили

          Учиться царствовать к Орлу.

Проходит год и два; меж тем, кого ни спросят,

О Львёнке ото всех лишь слышат похвалу:

Все птицы чудеса о нём в лесах разносят.

     И наконец приходит срочный год,

          Царь-Лев за сыном шлёт.

Явился сын; тут царь сбирает весь народ,

          И малых, и больших сзывает;

          Сынка целует, обнимает,

И говорит ему он так: «Любезный сын,

По мне наследник ты один;

Я в гроб уже гляжу, а ты лишь в свет вступаешь:

     Так я тебе охотно царство сдам.

          Скажи теперь при всех лишь нам,

          Чему учён ты, что ты знаешь

И как ты свой народ счастливым сделать чаешь?» –

«Папа́», ответствовал сынок: «я знаю то,

          Чего не знает здесь никто:

          И от Орла до Перепёлки,

          Какой где птице боле вод,

          Какая чем из них живёт,

          Какие яйца несёт,

И птичьи нужды все сочту вам до иголки.

Вот от учителей тебе мой аттестат:

          У птиц недаром говорят:

          Что я хватаю с неба звёзды;

Когда ж намерен ты правленье мне вручить,

          То я тотчас начну зверей учить

                    Вить гнёзды».

Тут ахнул царь и весь звериный свет;

          Повесил головы Совет,

     А Лев-старик поздненько спохватился,

          Что Львёнок пустякам учился

          И не добро он говорит;

Что пользы нет большой тому знать птичий быт,

Кого зверьми владеть поставила природа,

И что важнейшая наука для царей:

          Знать свойство своего народа

          И выгоды земли своей.

Дерево

     Увидя, что топор крестьянин нёс,

«Голубчик», Деревцо сказало молодое:

«Пожалуй, выруби вокруг меня ты лес,

          Я не могу расти в покое:

          Ни солнца мне не виден свет,

     Ни для корней моих простору нет,

     Ни ветеркам вокруг меня свободы,

Такие надо мной он сплесть изволил своды!

Когда б не от него расти помеха мне,

Я в год бы сделалось красою сей стране,

И тенью бы моей покрылась вся долина;

А ныне тонко я, почти как хворостина».

          Взялся крестьянин за топор,

               И Дереву, как другу,

               Он оказал услугу:

Вкруг Деревца большой очистился простор;

     Но торжество его недолго было!

          То солнцем дерево печёт,

          То градом, то дождём сечёт,

И ветром, наконец, то Деревцо сломило.

«Безумное!» ему сказала тут змея:

          «Не от тебя ль беда твоя?

Когда б, укрытое в лесу, ты возрастало,

Тебе б вредить ни зной, ни ветры не могли,

     Тебя бы старые деревья берегли;

А если б некогда деревьев тех не стало,

          И время их бы отошло:

Тогда в свою чреду, ты столько б возросло,

          Усилилось и укрепилось,

Что нынешней беды с тобой бы не случилось,

И бурю, может быть, ты б выдержать могло!»

Гуси

          Предлинной хворостиной

Мужик Гусей гнал в город продавать;

     И, правду истинну сказать,

Не очень вежливо честил свой гурт гусиной:

На барыши спешил к базарному он дню

      (А где до прибыли коснётся,

Не только там гусям, и людям достаётся).

          Я мужика и не виню;

Но Гуси и́наче об этом толковали

     И, встретяся с прохожим на пути,

          Вот как на мужика пеняли:

«Где можно нас, Гусей, несчастнее найти?

          Мужик так нами помыкает,

И нас, как будто бы простых Гусей, гоняет;

     А этого не смыслит неуч сей,

          Что он обязан нам почтеньем;

Что мы свой знатный род ведём от тех Гусей,

Которым некогда был должен Рим спасеньем:

Там даже праздники им в честь учреждены!» –

     «А вы хотите быть за что отличены?»

Спросил прохожий их. – «Да наши предки…» – «Знаю,

          И всё читал: но ведать я желаю,

          Вы сколько пользы принесли?» –

          «Да наши предки Рим спасли!» –

     «Всё так, да вы что сделали такое?» –

«Мы? Ничего!» – «Так что́ ж и доброго в вас есть?

               Оставьте предков вы в покое:

               Им по делом была и честь;

     А вы, друзья, лишь годны на жаркое».

Баснь эту можно бы и боле пояснить –

               Да чтоб гусей не раздразнить.

Свинья

Свинья на барский двор когда-то затесалась;

Вокруг конюшен там и кухонь наслонялась;

     В сору, в навозе извалялась;

В помоях по уши до сыта накупалась:

          И из гостей домой

          Пришла свинья-свиньёй.

«Ну, что ж, Хавронья, там ты видела такого?»

          Свинью спросил пастух:

          «Ведь и́дет слух,

Что всё у богачей лишь бисер да жемчу́г;

А в доме, так одно богатее другого?»

Хавронья хрюкает: «Ну, право, порют

                           вздор.

     Я не приметила богатства никакого:

     Всё только лишь навоз да сор;

А, кажется, уж, не жалея рыла,

          Я там изрыла

     Весь задний двор».

Не дай Бог никого сравненьем мне обидеть!

Но как же критика Хавроньей не назвать,

     Который, что́ ни станет разбирать,

Имеет дар одно худое видеть?

Муха и дорожные

В июле, в самый зной, в полуденную пору,

     Сыпучими песками, в гору,

     С поклажей и с семьёй дворян,

          Четвёркою рыдван^[53]

               Тащился.

Кони измучились, и кучер как ни бился,

     Пришло хоть стать. Слезает с ко́зел он

          И, лошадей мучитель,

С лакеем в два кнута тиранит с двух сторон:

А легче нет. Ползут из колымаги вон

Боярин, барыня, их девка, сын, учитель.

     Но, знать, рыдван был плотно нагружён,

     Что лошади, хотя его трону́ли,

Но в гору по песку едва-едва тянули.

Случись тут Мухе быть. Как горю не помочь?

Вступилась: ну жужжать во всю мушину мочь;

          Вокруг повозки суетится;

     То над носом юлит у коренной^[54],

          То лоб укусит пристяжной,

То вместо кучера на ко́злы^[55] вдруг садится,

               Или, оставя лошадей,

И вдоль и поперёк шныряет меж людей;

Ну, словно откупщик на ярмарке, хлопочет,

          И только плачется на то,

               Что ей ни в чём, никто

               Никак помочь не хочет.

Гуторя слуги вздор, плетутся вслед шажком;

Учитель с барыней шушукают тишком;

Сам барин, позабыв, как он к порядку нужен,

Ушёл с служанкой в бор искать грибов на ужин;

И Муха всем жужжит, что только лишь она

          О всём заботится одна.

Меж тем лошадушки, шаг за шаг, понемногу

          Втащилися на ровную дорогу.

«Ну», Муха говорит: «теперя слава богу!

Садитесь по местам, и добрый всем вам путь;

          А мне уж дайте отдохнуть:

          Меня насилу крылья носят».

Куда людей на свете много есть,

Которые везде хотят себя приплесть

И любят хлопотать, где их совсем не просят.

Орёл и Паук

               За облака Орёл

          На верх Кавказских гор поднялся;

          На кедре там столетнем сел

И зримым под собой пространством любовался.

Казалось, что оттоль он видел край земли:

Там реки по степям излучисто текли;

          Здесь рощи и луга цвели

          Во всём весеннем их уборе;

     А там сердитое Каспийско Море,

Как ворона крыло, чернелося вдали.

«Хвала тебе, Зевес, что, управляя светом,

Ты рассудил меня снабдить таким полётом.

Что неприступной я не знаю высоты»,

          Орёл к Юпитеру^[56] взывает:

«И что смотрю оттоль на мира красоты,

          Куда никто не залетает». —

«Какой же ты хвастун, как погляжу!»

Паук ему тут с ветки отвечает:

«Да ниже ль я тебя, товарищ, здесь сижу?»

     Орёл глядит: и подлинно, Паук,

     Над самым им раскинув сеть вокруг,

               На веточке хлопочет

И, кажется, Орлу заткать он солнце хочет.

          «Ты как на этой высоте?»

          Спросил Орёл: «и те,

Которые полёт отважнейший имеют,

          Не все сюда пускаться смеют;

А ты без крыл и слаб; неужли ты дополз?» –

     «Нет, я б на это не решился». —

     «Да как же здесь ты очутился?» –

     «Да я к тебе же прицепился,

И снизу на хвосте ты сам меня занёс:

Но здесь и без тебя умею я держаться;

И так передо мной прошу не величаться;

И знай, что я…» Тут вихрь, отколе ни возьмись,

И сдунул Паука опять на самый низ.

     Как вам, а мне так кажутся похожи

     На этаких нередко Пауков

Те, кои без ума и даже без трудов,

Тащатся вверх, держась за хвост вельможи;

          А надувают грудь,

Как будто б силою их бог снабдил орлиной:

     Хоть стоит ветру лишь пахнуть,

     Чтоб их унесть и с паутиной.

Собака

     У барина была Собака шаловлива,

Хоть ну́жды не было Собаке той ни в чём:

          Иная бы таким житьём

          Была довольна и счастлива

          И не подумала бы красть!

     Но уж у ней была такая страсть:

     Что́ из мясного ни достанет,

               В минуту стянет.

          Хозяин сладить с ней не мог,

               Как он ни бился,

     Пока его приятель не вступился

     И в том ему советом не помог.

«Послушай», говорит: «хоть, кажется, ты строг,

     Но ты лишь красть Собаку приучаешь,

          Затем, что краденый кусок

               Всегда ей оставляешь.

     А ты вперёд её хоть меньше бей,

               Да кражу отнимай у ней».

     Едва лишь на себе Собака испытала

               Совет разумный сей, —

          Шалить Собака перестала.

Квартет

          Проказница-Мартышка,

               Осёл,

               Козёл,

          Да косолапый Мишка

     Затеяли сыграть Квартет.

Достали нот, баса^[57], альта^[58], две скрипки

     И сели на лужок под липки, —

     Пленять своим искусством свет.

Ударили в смычки, дерут, а толку нет.

«Стой, братцы, стой!» кричит Мартышка:

                                    «погодите!

Как музыке итти? Ведь вы не так сидите.

Ты с басом, Мишенька, садись против альта,

          Я, прима^[59], сяду против вторы^[60]

     Тогда пойдёт уж музыка не та:

          У нас запляшут лес и горы!»

          Расселись, начали Квартет;

          Он всё-таки на лад нейдёт.

          «Постойте ж, я сыскал секрет»,

     Кричит Осёл: «мы, верно, уж поладим,

               Коль рядом сядем».

Послушались Осла: уселись чинно в ряд;

     А всё-таки Квартет нейдёт на лад.

Вот, пуще прежнего, пошли у них разборы

И споры,

          Кому и как сидеть.

Случилось Соловью на шум их прилететь.

Тут с просьбой все к нему, чтоб их решить

                                     сомненье:

«Пожалуй», говорят: «возьми на час терпенье,

Чтобы Квартет в порядок наш привесть:

И ноты есть у нас, и инструменты есть:

          Скажи лишь, как нам сесть!» –

«Чтоб музыкантом быть, так надобно уменье

          И уши ваших понежней»,

          Им отвечает Соловей:

          «А вы, друзья, как ни садитесь,

          Всё в музыканты не годитесь».

Листы и Корни

          В прекрасный летний день,

          Бросая по долине тень,

Листы на дереве с зефирами шептали,

Хвалились густотой, зелёностью своей

И вот как о себе зефирам толковали:

«Не правда ли, что мы краса долины всей?

Что нами дерево так пышно и кудряво,

          Раскидисто и величаво?

          Что́ б было в нём без нас? Ну, право,

Хвалить себя мы можем без греха!

          Не мы ль от зноя пастуха

И странника в тени прохладной укрываем?

          Не мы ль красивостью своей

     Плясать сюда пастушек привлекаем?

У нас же раннею и позднею зарёй

          Насвистывает соловей.

               Да вы, зефиры, сами

          Почти не расстаётесь с нами». —

«Примолвить можно бы спасибо тут и нам»,

Им голос отвечал из-под земли смиренно.

«Кто смеет говорить столь нагло и надменно!

          Вы кто такие там,

Что дерзко так считаться с нами стали?» –

Листы, по дереву шумя, залепетали.

«Мы те»,

          Им снизу отвечали:

     «Которые, здесь роясь в темноте,

     Питаем вас. Ужель не узнаёте?

Мы корни дерева, на коем вы цветёте.

          Красуйтесь в добрый час!

Да только помните ту разницу меж нас:

Что с новою весной лист новый народится;

          А если корень иссушится, —

          Не станет дерева, ни вас».

Волк и Лисица

          Охотно мы дарим,

     Что́ нам не надобно самим.

     Мы это басней поясним,

Затем, что истина сноснее вполоткрыта.

Лиса, курятники накушавшись досыта,

И добрый ворошок припрятавши в запас,

Под стогом прилегла вздремнуть в вечерний час.

Глядит, а в гости к ней голодный Волк тащится.

     «Что, кумушка, беды!» он говорит:

«Ни косточкой не мог нигде я поживиться;

     Меня так голод и морит;

     Собаки злы, пастух не спит,

          Пришло хоть удавиться!» –

     «Неужли?» – «Право так». —

                          «Бедняжка-куманёк!

Да не изволишь ли сенца? Вот целый стог:

          Я куму услужить готова».

А куму не сенца, хотелось бы мясного –

          Да про запас Лиса ни слова.

               И серый рыцарь мой,

          Обласкан по́ уши кумой,

          Пошёл без ужина домой.

Бумажный змей

          Запущенный под облака,

Бумажный Змей, приметя свысока

          В долине мотылька,

«Поверишь ли!» кричит: «чуть-чуть тебя мне видно;

          Признайся, что тебе завидно

     Смотреть на мой высокий столь полёт». —

          «Завидно? Право, нет!

Напрасно о себе ты много так мечтаешь!

Хоть высоко, но ты на привязи летаешь.

               Такая жизнь, мой свет,

          От счастия весьма далёко;

          А я, хоть, правда, невысоко,

               Зато лечу,

               Куда хочу;

Да я же так, как ты, в забаву для другого,

               Пустого,

          Век целый не трещу».

Лебедь, Щука и Рак

     Когда в товарищах согласья нет,

          На лад их дело не пойдёт,

И выйдет из него не дело, только мука.

          Однажды Лебедь, Рак да Щука

          Везти с поклажей воз взялись,

     И вместе трое все в него впряглись;

Из кожи лезут вон, а возу всё нет ходу!

Поклажа бы для них казалась и легка:

          Да Лебедь рвётся в облака,

Рак пятится назад, а Щука тянет в воду.

Кто виноват из них, кто прав, – судить не нам;

          Да только воз и ныне там.

Скворец

          У всякого талант есть свой:

Но часто, на успех прельщаяся чужой,

          Хватается за то иной,

          В чём он совсем не годен.

          А мой совет такой:

          Берись за то, к чему ты сроден,

Коль хочешь, чтоб в делах успешный был конец.

          Какой-то смолоду Скворец

          Так петь щеглёнком научился,

     Как будто бы щеглёнком сам родился.

Игривым голоском весь лес он веселил,

               И всякий Скворушку хвалил.

     Иной бы был такой доволен частью;

Но Скворушка услышь, что хвалят соловья, —

А Скворушка завистлив был, к несчастью, —

     И думает: «Постойте же, друзья,

               Спою не хуже я

          И соловьиным ладом».

          И подлинно запел;

Да только лишь совсем особым складом:

     То он пищал, то он хрипел,

          То верещал козлёнком,

          То не путём

          Мяукал он котёнком;

И, словом, разогнал всех птиц своим пеньём.

Мой милый Скворушка, ну, что за прибыль в том?

     Пой лучше хорошо щеглёнком,

          Чем дурно соловьём.

Пруд и Река

«Что это», говорил Реке соседний Пруд:

     «Как на тебя ни взглянешь,

     А воды всё твои текут!

Неужли-таки ты, сестрица, не устанешь?

     Притом же, вижу я почти всегда,

          То с грузом тяжкие суда,

     То долговязые плоты ты носишь,

Уж я не говорю про лодки, челноки:

Им счёту нет! Когда такую жизнь ты бросишь?

          Я, право, высох бы с тоски.

В сравнении с твоим, как жребий мой приятен!

          Конечно, я не знатен,

По карте не тянусь я через целый лист,

Мне не бренчит похвал какой-нибудь гуслист:

          Да это, право, всё пустое!

Зато я в илистых и мягких берегах,

          Как барыня в пуховиках,

          Лежу и в неге, и в покое;

               Не только что судов

                    Или плотов,

     Мне здесь не для чего страшиться:

Не знаю даже я, каков тяжёл челнок;

          И много, ежели случится,

Что по воде моей чуть зыблется листок,

Когда его ко мне забросит ветерок.

Что́ беззаботную заменит жизнь такую?

          За ветрами со всех сторон,

Не движась, я смотрю на суету мирскую

          И философствую сквозь сон». —

«А, философствуя, ты помнишь ли закон?»

          Река на это отвечает:

«Что свежесть лишь вода движеньем

                                   сохраняет?

          И если стала я великою рекой,

Так это от того, что, кинувши покой,

          Последую сему уставу.

               Зато по всякий год,

     Обилием и чистотою вод

И пользу приношу, и в честь вхожу и в славу.

И буду, может быть, ещё я веки течь,

Когда уже тебя не будет и в-помине,

     И о тебе совсем исчезнет речь».

Слова её сбылись: она течёт поныне;

     А бедный Пруд год от году всё глох,

     Заволочён весь тиною глубокой,

          Зацвёл, зарос осокой,

     И, наконец, совсем иссох.

Так дарование без пользы свету вянет,

          Слабея всякий день,

     Когда им овладеет лень

И оживлять его детельность не станет.

Тришкин кафтан

     У Тришки на локтях кафтан продрался.

Что долго думать тут? Он за иглу принялся:

     По четверти обрезал рукавов –

И локти заплатил. Кафтан опять готов;

     Лишь на четверть голее руки стали.

          Да что до этого печали?

     Однако же смеётся Тришке всяк,

А Тришка говорит: «Так я же не дурак,

               И ту беду поправлю:

Длиннее прежнего я рукава наставлю»…

          О, Тришка малый не простой!

          Обрезал фалды он и полы,

Наставил рукава, и весел Тришка мой,

          Хоть носит он кафтан такой,

          Которого длиннее и камзолы.

Таким же образом, видал я, иногда

               Иные господа,

          Запутавши дела, их поправляют,

Посмотришь: в Тришкином кафтане щеголяют.

Механик

Какой-то молодец купил огромный дом,

Дом, правда, дедовский, но строенный на-славу:

И прочность, и уют, всё было в доме том,

И дом бы всем пришёл ему по нраву,

          Да только то беды –

Немножко далеко стоял он от воды.

«Ну, что ж», он думает: «в своём добре я властен;

     Так дом мой, как он есть,

Велю машинами к реке я перевесть

(Как видно, молодец механикой был страстен!),

          Лишь сани под него подвесть,

Подрывшись наперёд ему под основанье,

     А там уже, изладя на катках,

     Я во́ротом, куда хочу, всё зданье

          Поставлю, будто на руках.

И что́ ещё, чего не видано на свете:

Когда перевозить туда мой будут дом,

Тогда под музыкой с приятелями в нём,

          Пируя за большим столом,

На новоселье я поеду, как в карете».

          Пленяся глупостью такой.

И к делу приступил тотчас Механик мой.

Рабочих подрядил^[61], под домом рылся, рылся,

Ни денег, ни забот нимало не берёг;

Однако ж дома он перетащить не мог

          И только до того добился

          Что дом его свалился.

          Как много у людей

               Затей,

     Которые ещё опасней и глупей!