Текст книги "Интервенция (СИ)"

Автор книги: Иван Алексин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Глава 11

27 апреля 1609 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

– Мария! Поднимайся быстрее! Беда!

– Что случилось⁈ С Ванечкой что-то⁈

Мария Шуйская, едва раскрыв глава, кинулась к резной колыбели, подвешенной рядом с постелью к потолку, склонилась над спящим сыном и лишь затем, убедившись, что младенец сладко спит, обернулась к мечущимся в тусклом свете свечи фигурам, вычленив взглядом хозяйку. И тут же в душе поднялся липкий, застарелый страх, обдав сердце холодом. Вот и свершилось то, неизбежное. Не стала бы к ней в опочивальню Александра Скопин-Шуйская ночью без серьёзной причины врываться.

– Да что с ним сделается⁈ – отмахнулась от вопроса княгиня. – Одевайся быстрее! Спасаться нужно. Воры у ворот стоят!

– Воры⁈ – захлебнулась словом Шуйская. О том, зачем могли прийти сюда воры, у неё не было ни малейшего сомнения. Им её сын нужен. – Да что же нас всё в покое никак не оставят, Господи⁈ Кто там⁈

С того самого дня, как её мужа свергли с престола, а её в Богородице-Рождественский монастырь под строгий надзор сослали, бывшая царица жила в постоянном страхе. Дурой ещё довольно молодая женщина не была; понимала, что её ещё не родившийся ребёнок, прямой угрозой вернувшему себе престол Годунову является. И как в таких случаях этакие угрозы устраняют, прекрасно знала. Каждый день приступая к трапезе, гадала; не отравлено ли? Каждую ночь, просыпаясь, вслушивалась; не идут ли?

Переселение в дом князя Скопина-Шуйского стало истинным благословением. Нет, Мария ни капли не заблуждалась, относительно своей участи. Даже если не убьют, то сразу же после родов в монастырь сошлют и с ребёнком разлучат. Но тут, хотя бы надежда появилась, что девочку не убьют. Князь Михаил ей клятвенно пообещал, что выпросит у царя дозволение взять её дочь на воспитание и после, дав приданное, выдать замуж. Как же она тогда молилась, страстно взывая к Богу, о рождении девочки. Мечтала, чтобы у её ребёнка хотя бы крошечный шанс выжить появился!

Рождение Ванечки, перечеркнуло всё, вновь ввергнув бывшую царицу в пучину страха и отчаяния. Теперь её ребёнку точно не жить! Царь, уезжая в поход, наверняка на этот счёт своему псу распоряжение оставил. Страшный старик! Лишь раз, когда её из дворца в монастырь везли, его видела, а сердце каждый раз при воспоминании от ужаса трепещется. Одно слово, душегуб. Этакому и младенца зарезать, ничего не стоит!

И вновь потекли дни в тревожном ожидании неизбежного. Княгиня Александра утешала как могла, продолжая ссылаться на обещание князя. И даже матушка её мужа, княгиня Елена, суровая, властная женщина державшая в кулаке всё княжеское подворье, пообещала заступничество перед царём. Дескать, помнит о той поре, когда она одна с ребёнком осталась и их Василий Шуйский под свою опеку взял.

И в сердце вернулась надежда, крепчая с каждым новым днём. Не было, по-видимому, никакого распоряжения от царя. Иначе Грязной уже давно бы на подворье пришёл. А вдруг Ванечку не убьют? Вдруг постриг совершат да в монастырь отправят? Пусть лучше хотя бы монахом жизнь проживёт.

И тут эти воры! Теперь, даже если и отобьются, от Годунова милости ждать не приходится! Наверняка послухи Грязного о том, что здесь творится, уже известили.

– Сам князь Мстиславский с оружными людишками за забором стоит. Грозится, что если тебя с царевичем к нему по доброй воле не выведем, то он силой ворвётся. Матушка для виду согласилась, велев немного подождать; мол, негоже мужикам на женскую половину к неодетым женщинам ломится, а сама велела собираться быстрее. Митрошка нас через калитку выведет да в Кремль проводит.

Дальнейшее Мария помнила смутно. Она лихорадочно одевалась, вслушиваясь в нарастающий гомон за окном, вытащила из люльки протестующе заревевшего сына, бросилась вслед за княгиней по тонувшим во мраке сеням и горницам, ткнулась в тени перегородивших им путь воинов.

– Матушка!

– Привела? – выступила вперёд княгиня Елена, строго взглянув на бывшую царицу. – Митрошка.

– Слушаю, госпожа, – шагнула вперёд одна из теней.

– В Кремле бой идёт. Нечего им там делать. На подворье к Василию Головину их отведёшь. Он хоть и отец Сашкин, а у Годунова сильно не в чести. Не должны воры быстро догадаться, где искать. А там к утру уже ясно станет, чей верх.

– Как повелишь, Елена Петровна, – склонил голову холоп. – Всё исполню.

– Матушка, – сунулась к боярыне Александра. – Дозволь с тобой остаться. Им Мария с царевичем нужна! Нас тронуть не посмеют. Миша им такого не простит!

– Дура! Он и так им того, что на подворье силой ворвались, не простит. А добром я сюда Мстиславского не пущу! Увидят, что Шуйская сбежала, озлятся. Я своё отжила, а за тебя перед Мишей в ответе. Ступай, кому сказано!

Москва не спала. Беглецы выскочили через калитку в темноту узенького переулка, тронулись вдоль забора, настороженно прислушиваясь. Со стороны Кремля всё громче раздавались звуки набирающего силу боя. Гулко бухнул колокол, протяжным стоном стелясь над землёй, ритмично зазвенел, наполняя душу тревогой. Где-то сбоку взревели заговорщики, врываясь на княжеское подворье. Мария нащупала руку идущей рядом Александры, сжала её, прижимая к себе ребёнка.

– Ах ты ж!

Вывалившиеся из-за поворота всадники, похоже, стали для Митрохи неприятной неожиданностью. Те бросили коней вскачь, быстро сблизились, вырвав беглецов из тьмы десятком горящих факелов.

– Ты гляди-ка, – усмехнулся в бороду одетый в дорогой, пошитый из бархата охабень дворянин средних лет. – Прав был, Фёдор Иванович, что за проулочком присмотреть велел.

– А ты кто такой будешь, что смеешь мне, княгине Скопин-Шуйской, поперёк дороги становиться⁈

– Василий Сукин, я, – на мгновение растерялся всадник. – Городовой дворянин из Свияжска, – Василий решительно тряхнул головой, прогоняя прочь сомнения. – Прости, княгиня, но дело государево. Мне сам Фёдор Иванович Мстиславский повелел царицу Марию Петровну вместе с царевичем из-под неволи лютой освободить и в Кремль, где законному наследнику престола и быть полагается, доставить. Лучше добром нам её отдайте.

– Я с вами не поеду! – выкрикнула Мария, ещё сильнее сжимая руку княгини и вздрогнула, обернувшись на вскрик. – Как это⁈

Княгиня уже опускалась на землю, держась за древко стрелы, торчащее из груди. Её рука скользнула вниз, вырвавшись из ладони.

– Кто стрелял⁈ – раненым медведем взревел Сукин, ища среди всадников убийцу. – Сказано же было, княгинь не трогать!

– Княгиню убили! – с не меньшей яростью закричал Митроха. – Без супостатов!

Мария, прижимая к груди вновь заревевшего ребёнка, бессильно опустилась рядом с телом подруги и горько заплакала.

– Ну, сделал дело?

– Прости, господине, – Матвей упрямо набычил голову, но глаз не поднял, всё же не решаясь смотреть Грязнову в лицо. – Я по другому дело повернул. А к добру ли то или худое сотворил, то уж тут, как ты скажешь. Решишь покарать, я в твоей воле.

Грязной приподнялся с лавки, отодвинув недопитую кружку с квасом, склонил голову набок, недобро оскалившись.

– Это что же, Матвейка? Выходит, жив Васькин щенок? И Машка Шуйская жива? Или как?

– Живы, – сглотнул холоп. – А только я не попусту стрелу метнул.

Бывший опричник мгновенно подобрался, оскалившись по-звериному, подошёл к своему холопу, не сводя побелевших от ярости глаз. В руке блеснул нож.

– Это как?

– С беглецами Анастасия, жена князя Михаила была. Вот я и решил, что если её, а не Шуйскую с младенцем люди Мстиславского убьют, то так оно для дела даже лучше будет.

– Жену Скопина⁈ – боярин задумался, анализируя полученное известие, убрав нож, вернулся к столу. – Ну, говори, чем оно лучше, Матвейка, – отхлебнул государев слуга из кружки. – Говори, пока есть чем говорить.

– Младенца убить, пользы не много будет, господине, – облизал губы Матвейка. – Наверняка у Мстиславского с Воротынским другой под рукой есть. Сами бы бывшую царицу следом зарезали да спасённого царевича народу предъявили. Другое дело жена Скопина-Шуйского. Её убийство князь Михаил не простит. А значит, он теперь накрепко к нашему государю привязан. Зубами его ворогов рвать будет. А бояре с младенцем и так никуда теперь не денутся. Тех, кто в Кремль ворвался, порубили, теперь их черёд пришёл.

– Ладно, – кивнул своим мыслям Грязной. – Посмотрим, как оно дальше дело повернётся. Выйдет по твоему, кончится твоё холопство. Поместье с чином московского дворянина выпрошу. А нет – не взыщи.

* * *

8 мая 1609 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

– Государь, Ефим вернулся!

– Да, ну⁈ – я развернулся к Никифору, забыв об инспекции оборонительных сооружений вокруг кремля. – Сколько воинов с собой привёл⁈

– Да уж не мало! – расцвёл улыбкой обычно мрачный рында. – Оно, конечно, не полная тысяча, но семь сотен рейтар будет. И ещё много охочих людишек к нему по пути пристало!

Я лишь головой покачал.

Ишь ты, пристало! Всё-таки умом русский народ не понять! Я, когда в прошлом году на московский трон сел, что только не делал, чтобы южные области от ЛжеДмитрия оттолкнуть и на свою сторону перетянуть: сотнями разоблачительные грамоты по всей/м уездам рассылал, публичное признание ЛжеМаринки на Красной площади организовал, отлучение Вора от церкви от патриарха Иакова добился.

И всё бестолку. Вроде уже и самого Дмитрия окончательно прибили, и публичную демонстрацию причастности к еврейскому исповеданию продемонстрировали, но даже потеряв «символ», консолидировавшее вокруг себя все слои населения, на мою сторону южане переходить не торопились. Тот же Козельск это наглядно показал. Да и из других городов (за редким исключением навроде Болхова и Карачева) посланцы с изъявлением покорности перед моим шатром не толпились. Но стоило по окрестностям разнестись слухам о том, что ляхи царское войско разбили, как отношение ко мне местного населения кардинально изменилось. Даром что жители Болхова, несмотря на малочисленный отряд и угрозу появления вслед польского войска, с распростёртыми объятиями приняли, так ещё, в ответ на разосланных во все стороны гонцов, уже вестники из Мценска, Белёва и того же Козельска, своих посланцев с изъявлениями покорности и обещанием выслать воинскую подмогу прислали. А главное, что и жители Орла, ворота перед Ходкевичем закрыв, неожиданно заявили гетману, что: «Царь у них теперь один – Фёдор Борисович, а других воров, будь то Петрушка, что в Белгороде сидит или иноземный королевич, им не надобно».

Так что Ходкевич, выиграв битву, в итоге проиграл компанию. Юг страны, до этого одинаково враждебно смотревший на обе противоборствующие стороны, начал переходить на мою сторону. Хотя, может и не весь. Я, пока, только от близлежащих городов весточки имею. Как в более отдалённых регионах отреагируют, ещё неизвестно.

Впрочем, Ходкевич, ещё надеется переломить ситуацию в свою пользу, рассчитывая разгромить теперь армию Скопина-Шуйского, по последним данным как раз подошедшего к Орлу. Вот даже вслед за мной к Болхову не бросился, хотя наверняка весть о том давно до гетмана дошла.

Хотя в этом литовский полководец, пожалуй, прав. Сунься он вслед за мной, на быструю победу рассчитывать не приходилась.

Болховская крепость построенная на высоком холме (Красная гора), расположенном у впадения реки Болховки в реку Нугрь, несмотря на деревянные стены, была довольно крепким орешком. С трёх сторон водные преграды пусть и не очень широких рек, на берегу у основания холма «глухой» шестиметровый частокол с заострёнными толстыми брёвнами. И уже дальше на высоком холме, если, конечно, ты к нему прорвёшься, «рубленый город» (крепостная стена в основании которой широкие срубы доверху наполненные землёй с камнями).

С северной же стороны, единственно не имевшей водной преграды, осаждающим сначала было нужно взять посад, расположенный на соседнем холме и так же окружённый частоколом со рвом, и лишь затем, преодолев глубокий ров, вновь упереться в крепостные стены на вершине Красного холма, с их сторожевыми башнями и пушками.

В общем, быстро взять этакую крепость без серьёзной артиллерии, можно только забросав телами своих воинов, что Ходкевич себе позволить не может, а несколько 3-фунтовых пушек, что гетман притащил с собой, на роль осадных орудий никак не тянут.

Вскочив на коня, через Никольские ворота, въезжаю в город, спускаюсь с холма к суетящимся на склоне мастеровым. Потянувшиеся с окрестных деревень крестьяне вооружены были кое-как и в военном плане серьёзной силы не представляли. Поэтому наиболее боеспособных из них я отдал под командование Кузьмы (Кривонос был, пока, единственным воеводой, что появился вслед за мной в Болхове), который собрал под своей рукой около тысячи выживших стрелков. Вокруг старожилов и формировался новый отряд. Мушкетов у меня лишних нет, а вот простенькие пики сделать можно. Вот пусть и обучает. Остальных новоприбывших я отправил на строительство дополнительных укреплений. Пусть хоть так свой хлеб отрабатывают. И так с прокормом этакой оравы начали проблемы появляться.

Ещё до меня дошли вести о прибившихся со своими отрядами к Скопину-Шуйскому Тараске и Ефиме, о ранении попавших в плен Пожарском, Татищеве и Борисе Грязном, гибели Мизинца, Дмитрия Трубецкого, Татева, Шереметева и недолго побывшего в чине окольничего Тимофея Грязного. Такая вон печальная арифметика по результатам сражения получилась.

Ефима перехватываю на въезде в город. Рядом с десяток рейтар и, я мысленно кривлюсь, поминая чёрта, Захарий Ляпунов!

– Государь.

Соскочив с коня, поднимаю с колен Ефима, обнимаю, похлопывая по спине.

– Рад, что живой.

– Да что мне сделается, Фёдор Борисович, – сконфуженно затоптался воевода, не ожидавший такой чести. – Кони у нас резвые. Как Дмитрий Михайлович повелел уходить, мы и утекли. Там, правда, черкасы вслед погнались. Очень уж их Тараско со своими кирасирами шибко обидел. Так мы их, версты через три развернувшись, в сабли встретили. А потом уже на Юг, навстречу князю Михаилу пошли.

– Выходит, уже была битва? – моё сердце сжалось в радостном предчувствии. Просто не отпустил бы Скопин-Шуйский рейтарский полк до сражения. А на беглеца после поражения Ефим со своими рейтарами не походил. – Разгромили Ходкевича?

– Не то чтобы разгромили, царь-батюшка, – замялся воевода. – Два дня бились да наскоки его конницы отбивали. А потом гетман со своего лагеря снялся и обратно в сторону Брянска ушёл. Князь Михаил Васильевич следом пошёл, а мне разрешил к тебе, государь, в Болхов уйти. И вот Захария Петровича с сеунчем (послание с известием о победе) к тебе послал.

Нехотя оборачиваюсь к Ляпунову, кивком головы, поднимаю с колен. Из братьев Ляпуновых я больше всего не любил именно Захария: и сам Захарий славился шебутным, неуживчивым характером, и осадочек после нашей прошлой встречи под Коломной остался. Но сейчас, после поражения от Ходкевича, мне помощь рязанских полков была нужна как никогда. А потому, и свою антипатию на время усмирить можно, и брата рязанского воеводы радушно принять.

– Здрав будь, государь, – с поклоном протянул он два свитка. – Послание тебе привёз, царь-батюшка, от князя Скопина-Шуйского и брата моего воеводы рязанского Прокопки Ляпунова.

– И ты будь здрав, Захарий, – кивнул я Никифору. Тот выступил вперёд, забирая свитки. – Знаю о том, что вы с братом Прокопием князю Михаилу изрядно супротив татарвы помогли. За то обоих золотым жалую.

– Благодарствую, государь, – вновь падает на колени Ляпунов. – Мы отслужим.

Отслужите, куда вы денетесь. Вот от поляков отобьёмся и я вас воеводами в Воронеж и Белгород пошлю; к так ненавидимым вами татарам поближе, а от Переяславля-Рязанского – подальше. Глядишь, и для дела польза, и мне спокойнее.

– Ладно – махнул я рукой. – поехали в Кремль. В честь первой победы над ляхами можно и попировать.

По дороге вновь подозвал к себе Ефима.

– Как князь Михаил? Шибко по жене убивается?

– По виду не скажешь, – пожал плечами воевода. – Но думаю, да.

– Дела.

Весточку о неудачной попытке переворота мне привёз всё от же Матвейка, по-видимому, ставший персональным гонцом ко мне от Грязного. Сам государев слуга узнал о готовящемся перевороте от князя Куракина, для виду согласившегося поддержать заговорщиков, но сохранившим верность мне. Вот только времени у моих воевод осталось совсем мало. И если в Кремле ворвавшимся туда боярским холопам и примкнувшим к восстанию полторы сотни стрельцов, устроили тёплую встречу, то отправить помощь на подворье Скопина-Шуйского, Грязной уже не успел.

И ладно бы заговорщики просто уволокли с собой Марию Шуйскую с сыном. Не сильно им это помогло. Еле ноги потом из Москвы унесли. Но они ещё зачем-то княгиню Александру убили.

По мне, так глупость несусветная. Мстиславский с Воротынским заклятого врага таким образом себе заполучить умудрились. Да и того же, Бельского, схваченного в Кремле на самосуд Скопину придётся отдать. Глупость, говорю же. Видимо, либо не признали её в потёмках, либо сгоряча кто-то застрелил.

Ладно, посмотрим, как оно дальше повернётся. Особенно, если учесть, что по слухам, бояре с бывшей царицей и новоявленным царевичем в Смоленск сбежали. Сильно мотивированный воевода у меня теперь есть, а я теперь со стороны на это безобразие посмотрю. К руководству армией лезть не буду.

Глава 12

19 мая 1609 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

Москва бурлила, взбудораженная тревожным известием.

Царь! Царь возвращается! Да не просто так, а с поспешанием. Шибко гневен, сказывают, что москвичи опять супротив него бунтовать взялись.

«Очевидцы», косясь по сторонам, шёпотом рассказывали о сотнях казнённых в Туле и Серпухове, о публичном обещании государя покарать москвичей, как в своё время Иван Грозный Новгород покарал, о намерении разгневанного царя перенести столицы в Кострому. Кто-то особо «глазастый» у царских стремянных даже притороченные к сёдлам собачьи головы разглядел, даром, что я на тот момент ещё в верстах тридцати от Москвы находился!

В общем, большой радости от моего приезда москвичи не испытывали, гадая, чем обернётся для города провалившаяся попытка переворота: казнями, дознанием, репрессиями? Но страхи страхами, а внешне всё выглядело вполне благолепно: торжественный «комитет по встрече» во главе с патриархом Иаковом у ворот, раболепные поклоны заполнивших улицы горожан, задорный звон колоколов.

Соскочив с коня, подхожу под благословение к патриарху, на глазах у всех обнимаю Грязнова, демонстративно награждаю шубой Куракина. Это всё так, аванс; пусть люди видят, что я оценил заслуги этих двоих в разгроме воровского заговора. Позже с каждым отдельно на эту тему поговорю.

Отмахиваюсь от Власьева и Семёнова, наладившихся уже было по дороге мне что-то доложить и неожиданно сворачиваю в сторону от Кремля.

– Это мы куда, Фёдор Борисович? – чуть слышно спросил, сразу насторожившийся Никифор.

– Куда, куда? – оглянулся я на главного рынду. С возвращением в Москву Никифор сбросил, наконец-то, свою меланхолию, вернув себе былую привычку всюду совать свой нос. – Семечки лузгать, – и рассмеялся, потешаясь над выпученными в недоумении глазами.

Ну, да. О подсолничнике здесь ещё не знают. Но это мы быстро исправим. Пока я тут в походах грязь месил, из Архангельска первый обоз пришёл и кроме оборудования и материалов для заводов в Туле и на Урале, Джон Белтон мне помидоры, кукурузу и подсолнечник привёз. Так что будет теперь чем отца Феодосия озадачить. Его, кстати, в феврале вместо умершего в конце прошлого года отца Пафнутия в крутицкие митрополиты возвели. Так что пусть теперь отрабатывает.

На подворье Скопина-Шуйского нас ждали. Выходит, выполнил мой наказ Матвейка, принёс весточку княгине. Елена, встав на два шага впереди празднично одетых по такому случаю челядинцев, поклонилась, собственноручно протянув хлеб-соль, позвала в хоромы.

– Не обессудь, княгиня, да только времени у тебя гостить, нет совсем. Сама же ведаешь, что Сигизмунд с великим войском к Москве идёт. Нужно город к осаде готовить. Я и без того, даже в Кремле не побывав, с дороги сразу к тебе заехал; в горе твоём утешить да виновных в гибели княгини Александры пообещать покарать.

За спиной зашептались. Честь, и вправду, была велика. Когда такое было, чтобы царь, вернувшись после долгой отлучки в Москву, сразу с дороги кого-то из бояр своим визитом почтил? А тут даже не боярина, а вдову боярскую. Да ещё в такое время.

Не знаю уж какая муха укусила польского короля; скорее всего на Сигизмунда повлияло самовольное наступление Ходкевича и опасение, что великий литовский гетман покорит Московию без него. Не так уж это и важно. Главное, что в этом пласте реальности король дал уговорить себя Жолкевскому и, оставив под Смоленском осадный отряд, двинулся к Москве.

Вот и пришлось мне, бросив Болхов (никакая осада теперь, после отступления Ходкевича из-под Орла, городу не грозила), срочно возвращаться в столицу. Прежде только Кривоносу велел с собранным полком следом идти да Ефима с рейтарами обратно к Скопину-Шуйскому с наказом князю действовать по своему разумению, отправил. Он в военной стратегии намного больше моего понимает.

– Благодарствую, государь, – вновь поклонилась княгиня. – Но в жизнях своих бояр только ты волен. По своему разумению и накажешь. А меня, по всему видать, сам Господь наказывает. Сначала внука отнял, теперь невестку. Случись что ещё и с Мишей, с ним и весь род князей Скопин-Шуйских иссякнет.

– Того, Господь не допустит, – обнадёжил я княгиню, радуясь, что разговор повернул в нужную сторону. – И я не допущу! Осенью смотр невест будет. Вот мы с тобой и князю Михаилу невесту подберём. Вместе свадьбы и сыграем. Кто знает, – со значением посмотрел я в глаза княгини. – Может мы ещё и породниться через те свадьбы сможем.

Сзади выразительно крякнул Грязной, ещё больше загалдела свита, не в силах сдержать эмоции. Да и сама княгиня сверкнула глазами, явно правильно растолковав намёк.

– На всё твоя воля, государь, – в третий раз поклонилась она.

Вот и хорошо. Вот и ладушки. Теперь князь Михаил за меня горой будет. Да и слишком усилившимся Грязным, мощный противовес. Нельзя все яйца складывать в одну корзину.

– Дорогу, государю! С дороги!

Нестройно гомонящее людское море раздалось в стороны, давая проехать по чавкающему под копытами коня грязюке. И тут же бухнулось на колени, прямо в липкую жижу. Мне даже как-то неловко стало.

Нет, к постоянным поклонам я уже привык, принимая это как данность, напрямую связанную с моим статусом. Но сегодня ночью неслабый дождь прошёл, приведя низину к соответствию с её названием (Болото – территория на севере Замоскворечья, расположенная на противоположном от Кремля берегу реки Москвы). Так что поизгваздуют москвичи сегодня одёжу. Ох, поизгваздают!

– Государь милостив, – уловив мой сигнал, проорал во всю глотку Иван Годунов. – Поднимитесь, люди добрые!

Народ загудел, поднимаясь с колен, вновь сдвинулся к спешно построенному помосту, напирая на стрельцов. Одиннадцать приговорённых подняли головы. Я отвернулся, игнорируя их взгляды.

Не сегодня. Я и так слишком часто щадил своих врагов. И, как итог, едва опять Москву не потерял. И если продолжу в том же духе, точно долго не процарствую. Даже соратники за слабость примут. И без того совсем недавно ещё двух изменников простил.

Да и градус социального напряжения, что, по словам Грязнова, был близок к критической отметке, эти казни должны были существенно снизить. Люди страшились будущих репрессий. А какие могут быть репрессии, если виновные в попытке переворота уже публично изоблачины и наказаны? Тем более, что остальных схваченных в Кремле воров я помиловал, заменив смертную казнь на каторжные работы на Урале.

– Что, Петя, не жаль своих соплеменников?

– То не соплеменники, государь, а предатели, – презрительно фыркнул Пётр Урусов в сторону Баран Гази, бия Малой Ногайской Орды и четырёх мурз, попавших вместе с ним в плен. – Если позволишь, я сам этим шакалам головы срублю.

Ну, да. Урусова заложником в Москву из Большой Ногайской Орды прислали, а там отделившихся и ушедших на Запад в прошлом веке соплеменников не очень жалуют. Но всё равно, намёк крещёный ногаец должен понять. Для того с собой на эту казнь и притащил.

Князя Урусова прислал ко мне касимовский хан Ураз-Мухаммед. Переметнувшись год назад от Шуйского к ЛжеДмитрию II, хан, после разгрома царика под Клушино, мою власть признавать не спешил. Затаился в своём Касимове, пользуясь тем, что у меня до него ещё руки не дошли и занял выжидательную позицию, наблюдая за тем, кто в итоге победит. И лишь после известия о сражении под Орлом, определился с выбором. Вот и догнал меня по дороге в Москву с заверениями о преданности хана его соратник, князь Пётр Урусов, Ещё и дорогой подарочек, чтобы задобрить, привёз. Вон он рядом с ногайцами своей казни дожидается!

А где же ещё Богдашке Сутупову находится? Как говорится, по заслугам и награда. Это ведь он вместе с Рубцом Мосальским Путивль Гришке Отрепьеву сдал, что послужило коренным переломом в войне и привело к торжеству самозванца. Да и в Москву он вместе с другими убийцами приехал, и хотя непосредственного участия в убийстве моей матушки не принимал, но Ивашку Богданова для этого дела именно он привлёк. Деятельный, в общем, товарищ, за что и в чести был у обоих самозванцев. Вот только под конец оплошал, сбежав, когда я к Туле с войском подходил, не в Калугу, как Просовецкий, а в Касимов. Хотя, вроде они и в разные стороны разбежались, а сейчас рядом стоят, вместе с воровским боярином Иваном Заруцким.

Ну, и ещё трое стоящих на эшафоте, были приговорены к смерти за недавнюю попытку переворота. И здесь главной фигурой без сомнения был Богдан Бельский. Очень уж памятной была его попытка меня до прихода убийц в Кремле придержать. Да и потом, где только можно, напакостить норовил. Он оказывается, как сам вчера во время нашей беседы признался, так и не смог моему отцу простить, что тот его после смерти Ивана Грозного от большой власти отодвинул. А потом и на меня свою ненависть перенёс.

Вторым был князь Семён Звенигородский. Один из тех, кто вслед за более родовитыми боярами успел к сроку перебежать из Тушино в Москву и был прощён. Вот только этой милости князь Семён не оценил, обидевшись, что я отнял у него дарованные Вором вотчину и боярский чин, вернув в московские дворяне. Ну, ничего. На обиженных воду во… головы рубят. Пусть без неё и дальше обижается!

Третий из заговорщиков был тоже обижен, но не тем, что что-то отняли, а тем, что мало дали! Юрия Левшина, стрелецкого десятника, открывшего мне прошлой осенью Сретенские ворота в Москву, я произвёл в сотники, щедро наделив деньгами и сукном. Как выяснилось позже, не угодил. Честолюбивый стрелец как минимум в стрелецкие головы метил, и то, что по худородству ему в прежние времена и сотником стать не светило, Юркину обиду совсем не уменьшило. Вот и решил сотник предать ещё раз, переметнувшись к моим врагам. Вот только в этот раз прогадал.

– Ни к чему это, Петя, – остановил я порыв ногайца и махнул рукой дьяку. Тот, встав перед осуждёнными, начал читать приговор, подробно перечисляя проступки каждого. – Для пойманных воров у меня палач есть. То его работа. Ты лучше передай хану, чтобы в набег собирался. Сигизмунд всех воинов, что только смог собрать, с собой в поход забрал. А о том, что Польша с Литвой без защиты остались, не подумал. Вот вы с Ураз-Мухаммедом и напомните королю, что врываясь в чужой дом, о своём не нужно забывать.

– Будет сделано, мой царь! – расплылся в улыбке Урусов, хищно оскалив зубы.

Я отвернулся, скрывая накатившее раздражение. Радостно ему! Уже предвкушает, как вволю грабить и убивать сможет, а мне то его веселье тяжким камнем на сердце ляжет. Вот только по другому нельзя. Не ведутся войны в белых перчатках. И тот, кто во время войны жалеет чужой народ, не жалеет свой. Известие о разорении имений и застенков (поселение мелкой шляхты) сильно поубавит пыл приставшей к Сигизмунду шляхты, заставит задуматься о возвращении домой. Да и экономическому благополучию Речи Посполитой, разорение её земель, точно не поспособствует.

– В окрестности Быхова загляните, – зло посоветовал Василий Грязной. – Там земли богатые.

Ага, а ещё там много земель, что Ходкевичу принадлежат. Не может простить боярин гетману гибель единственного сына и плен внука. Ну, ничего, не удастся отбить, так выкуплю. Зато с Подопригорой обошлось; и на Брянск Ходкевич так внимания и не обратил, двинувшись обратно к Калуге, и сам Яким, по донесению Валуева, на поправку пошёл.

Дьяк, наконец, закончил, сноровисто свернув свиток в трубочку. Народ возбуждённо загудел, предвкушая начало жуткого зрелища, сдвинулся чуть ближе к эшафоту. Кат (палач) с подручными затоптались у плахи, поглядывая в сторону приговорённых.

– Начинайте, – коротко бросил я дьяку и тронул коня.

Хоть я и обтесался за эти годы, привыкнув к крови и страданиям, но никакого удовольствия от созерцания пыток и казней, по-прежнему не получаю. И пусть, стоящим на эшафоте людям всего лишь отрубят голову, а не посадят на кол или четвертуют, как советовал мне Грязной, зрелище, на мой взгляд, всё равно малоэстетичное.

Так что я это время гораздо лучше потрачу: город нужно к осаде готовить, полки с пушками в помощь князю Михаилу собрать, боярскую Думу, опять же, пользуясь предоставившейся возможностью, окончательно под себя прогнуть.

* * *

Запорожские казаки выбирали кошевого атамана. Собравшиеся на Раду сечевики спорили, надрывая глотки, угрожающе ревели, схатаясь за эфесы сабель, сквернословили, потрясая кулаками. Каждый был готов до хрипоты отстаивать своего кандидата, каждый считал, чо именно он лучше всех знает, кого следует выбрать в атаманы вместо погибшего в Крыму Сагайдачного.

– Бородавку в кошевые! Бородавку! Добрый казак!

– Да чтоб тебя черти забрали с твоим Бородавкой! Зачем он нам⁈ Пусть Порохня булаву берёт. Это он на Крым идти предложил.

– Правильно! Порохню в кошевые! Он наказным атаманом был и с добычей на Сечь привёл.

– Не нужен нам Порохня. Он, собачий сын, весь свой курень в Крыму потерял. До сих пор наши товарищи на галерах вёслами машут! Тискиневича в кошевые.

– Так, то когда было⁈ Он из басурманской неволе сам вырвался, галеру захватив. И после в Московии добре воевал и с большим прибытком вернулся. А ты последнюю свиту (сермяжный кафтан) в шинке пропил. Кабы не поход, уже на цепи у пушки бы сидел!

Дошло до драки. Разгорячённые сечевики шустро заработали кулаками, сбившись в курени, сцепились в яростной схватке, мутузя друг друга и продолжая горланить имя своего кандидата.