Текст книги "Интервенция (СИ)"

Автор книги: Иван Алексин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Глава 14

16 июня 1609 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

Массивные створки Петровских ворот нехотя разошлись в стороны. Стрельцы, выглянув за стену, шикнули, согнав с десяток груженных мешками телег на обочину, замерли истуканами вдоль стен деревянной арки. Я слегка прищурился, всматриваясь в уходящую в даль дорогу, шумно выдохнул, стараясь погасить поднимающуюся в душе тревогу.

– С Богом!

Архип кивнул, разворачивая коня, тронулся, выезжая в авангард конной полусотни.

– Федя!

Соскакиваю с коня, прижимаю к груди выскочившую из возка сестру.

Опять всё сначала! Да сколько же можно мне сердце рвать⁈ Я и так её из Москвы уехать полдня уламывал. Всё поверить не могла, что мы город можем не удержать. А когда поверила, в другую крайность кинулась. Теперь сестре в голову втемяшилось, что меня непременно убьют и она снова одна остаться. А тут ещё и молодой жених в самое пекло первым голову сунет. Есть отчего заистерить и в родного брата мёртвой хваткой вцепиться.

И это ещё хорошо, что её наперсницы из возков нос высунуть боятся. Всё же допекли они меня вчера, выступив единым фронтом с царевной: одна мужа бросать не хочет, другая всё время в Козельск рвётся (туда Валуев из полусожжённого Брянска перевёз Якима), третья вообще непонятно чего хочет и только глазками в мою сторону зыркает.

Хотя, чего я себе вру? Чего Мария хочет, как раз понятно. С тех пор как Иван Годунов о предстоящем осенью смотре невест объявил, мне Ксения с Настей весь мозг вынести успели, свою подругу на все лады расхваливая.

Впрочем, чего я на девушек грешу? Тут хоть понять можно. Скучно им. А вот потянувшиеся со всех сторон в Москву дворяне с дочерьми, это уже отдельный разговор. На дорогах, по-прежнему, не спокойно, с Запада польское войско над городом нависает, а они всё равно со всех сторон прут и прут. Даже из тез южных городков, что мою власть признавать не спешат, представители есть. По Москве даже байки пошли, что одного из этих папаш с дочерью панцирные самого Жолкевского задержали, так мой «будущий тесть» так разорался, что гетман велел пропустить, решив не связываться, «от греха». Выдумки, конечно. Но дыма без огня не бывает. Во всяком случае, даром, что до озвученного события ещё месяца три есть, подковёрная борьба уже сейчас разгорелась нешуточная. Вон, даже Грязного посулами и взятками завалили, (не дают старику поболеть спокойно), а Ивана Годунова о том лучше и не спрашивать. Вернее уже спросил как-то в шутку, так на дворецкого смотреть больно было; только рот как рыба открывал да глаза пучил.

Ладно, что-то отвлёкся я. Тем более от этих «шалых», что в Москву как тараканы набежали, всё же польза есть. Дороги, и впрямь, небезопасны, а потому выезжали дворяне из своих поместий во главе небольших отрядов которыми пополняли московский гарнизон.

– Ну, чего ты, Ксюша? – заглянул я сестре в глаза. – Люди же смотрят. Невместно царской сестре прилюдно слёзы лить.

– Может, я всё же останусь?

Ну вот, она опять за своё! Ведь договорились уже! Вроде убедил вчера, что в случае чего и мне, и Михаилу её ненаглядному в одиночку намного проще спастись будет. Вон в прошлый раз, когда мы оба из Москвы убегали, её поймали, а меня нет.

– Ты нам здесь ничем не поможешь. Решено всё. Может, до Костромы даже доехать не успеешь и весточка о нашей победе в дороге догонит.

– Поеду, – кивнула Ксения и, пересилив себя, попросила: – Обещай, что Михаила в беде не бросишь.

Мда. Прикипела сестра к князю. И видела его всего пару раз, когда тот с войском к Москве отступил, а сердцем уже прикипела. Хотя, ей ведь уже 27 лет. По нынешним временам – перестарок. Да и отчаялась уже Ксения за годы проведённые в монастыре, поставив на замужестве крест. А тут жених; молодой, красивый, знатный. Ещё и знаменитый полководец к тому же! Тут любая голову потеряет.

– Да куда я его брошу? – покачал я головой. – Мы с князем Михаилом теперь как нитка с иголкой; он на Москву смотрит, я в сторону Поклонной горы оглядываюсь. Порознь не победить.

Усадил сестру обратно в возок, поцеловав на прощание в щёку, махнул рукой Михайлову и долго потом смотрел вслед, Должны добраться. Архип, хоть и молод, а командир справный и лично мне преданный. Недаром я его в полусотники вывел. Из кожи вон вылезет, а царевну довезёт.

Мимо заскрипели колёсами телеги обозников, потянулись в город крестьяне из окрестных деревень.

– Государь.

Что-то в голосе Никифора заставило напрячься, отлипнуть взглядом с проглотившего возки горизонта.

Янис⁈

Побратим стоял возле одной из телег рядом с застывшим в ступоре возницей: весь какой-то потрёпанный, в поношенном явно с чужого плеча армяке, с недельной щетиной на подбородке. А сзади, из-за спины литвина настороженно выглядывала… Лизка? Я даже машинально головой мотнул, собственным глазам не поверив. Он полноватой, пышущей здоровьем полногрудой красавицы осталась едва ли половина. И эта худая, слегка сутулящаяся половина с наметившимися чёрточками морщин на осунувшемся лице едва держалась на ногах, бережно поддерживаемая литвином. Как она ещё дорогу до Москвы выдержала, непонятно? Неужто в возке нельзя было довезти?

Я зло закусил губу, почувствовав солоноватый привкус во рту. Ну, как так-то! Я же писал о Янисе Барятинскому, просил стольника Литвинова с невестой под свою опеку взять. Что там дороги от Ярославля до Углича?

Хотя, чего уж там. Хоть самому себе не стоит врать; сам виноват. Скинул заботу о друге на воеводу, а сам за полгода даже не поинтересовался ни разу: как он там? И это при том, что его невесту в тёмную использовал, под ножи и сабли убийц подставив.

Вновь соскочив с коня, бросаюсь к Янису, обнимаю, подхватываю, не дав упасть на колени, княгиню.

– Ты как здесь?

– Устал без дела в Угличе сидеть, – криво улыбнулся литвин. Вот и гадай теперь; то ли он просто на скуку пожаловался, то ли на то, что я о нём забыл, намекнул. – Как Елизавета от раны немного оправилась, в путь и собрались. Спасибо матушке-игуменье: к обозу, что во Владимир шёл, пристроила. А уже по дороги с Владимира на свою беду ватажку разбойников повстречали. Слава богу, Силантий, – кивнул он в сторону крестьянина, – подобрал и, во что было, приодел. Так с Божьей помощью и добрались.

Сам Силантий уже давно стоял на коленях, ошалелыми глазами смотря теперь на Яниса. По всему видно; когнитивный диссонанс у мужика. Наверняка только одна мысль кузнечным молотом в голове бьётся: 'Это кого же я на дороге подобрал, что сам царь с ним обниматься лезет? Никак, боярин какого тати раздели.

– Ещё не боярин, но тоже человек не простой, – заверил я бородача, окончательно вгоняя в ступор. – На, держи за службу, – сунул я ему несколько серебряных монет. Сначала хотел было дать золотой, вот только жалко мужика, пришибут. – Вспоминай в своих молитвах царского стольника Яниса Литвинова и княгиню Елизавету Зубатую.

Яниса с Лизкой я отправил в Кремль, выделив в качестве провожатых пару стремянных. Сам же пообещал приехать чуть позже, сославшись на дела. Смалодушничал, в общем. Не готов я был вот так сразу со своим побратимом серьёзный разговор начать. Нужно было решить; признаться перед другом в том, что я его вместе с невестой «в тёмную» использовал или всё на стечение обстоятельств свалить. В первом случае я мог потерять друга, во втором… Самому от себя потом противно будет.

Так что обратно в Кремль, я не спешил; заглянул в Замоскворечье, осмотрев построенные там острожки, съездил к Крымскому броду, уверившись что здесь из Скородома в Замоскворечье полякам переправиться будет довольно проблематично, затем встретился у Чертольских ворот с Матвеем Лызловым, убедившись, что задуманная мною ловушка практически готова. В кремль вернулся ближе к полудню, незадолго до обеда и велев принести в кабинет бутыль с заморским вином, позвал следом Яниса.

– Садись, – кивнул я литвину на кресло у стола. – Поговорим.

Молча разлил по кубкам вино, молча выпили.

– Я знал, что за Елизаветой будут охотиться людишки Филарета, – неожиданно для самого себя решился я. – И в том, что с ней случилось, моя вина.

Я замер, пытливо вглядываясь в лицо друга. Что ответит? Может ведь и в морду за такое плюнуть. Имеет право. Но Янис продолжал молчать, хмуро высматривая что-то на дне своего кубка.

– Я надеялся через княгиню сообщников Филарета выявить, – начал оправдываться я. – А с княгиней ничего не случилось бы, если бы она зачем-то из возка не вылезла. Она… – я запнулся, с раздражением оборвав сам себя и просто признал: – Моя вина. Прости.

– А стоило ли оно того, чернец? – поднял, наконец, глаза побратим.

– Стоило, – твёрдо заявил я. – Филарет всё равно бы княгиню не простил. Очень уж она ему своим признанием подгадила. Голландия далеко, но всё же это не конец света. Пообещал бы вознаграждение за её голову, охотники среди латинян нашлись бы. А так я Романовым руки окоротил. Теперь ему до вас добраться труднёхонько будет.

Литвин кивнул, вроде бы согласившись с моим доводом, вот только в его глазах я себе прощения не находил.

Разливаю по кубкам остатки вина, жадно пью, собираясь с духом перед исповедью.

– Я должен был тебе всё рассказать. Но я тогда как раз только что себе московский престол вернул. Казалось, горы теперь свернуть могу. Все задумки воплотить по силам, любое дело могу свершить. Людей за своими прожектами замечать перестал, – покаялся я. – Вот и ту опасность, что Лизе по пути из Ростова грозила, в расчёт брать не стал. Тогда казалось, что невелика она – опасность эта. А оно вон как вышло…

– Но теперь Елизавете ничего не грозит?

– Не знаю, – честно признался я. – Филарету сейчас точно не до неё. Вот если Сигизмунд победит и его на патриарший стол посадит, тогда может и вспомнить. Ну, и про иезуитов забывать не нужно. Княгиня их ордену тоже изрядно насолила. Переждать вам в безопасном месте нужно, пока не уляжется всё.

– Я думал самое безопасное место в Москве, рядом с тобой, – удивился Литвинов. – Или опять за границу пошлёшь?

– Говорю же, польское войско к Москве идёт. Отобьёмся ли, нет, не ведаю. А тебя с княгиней я в Астрахань пошлю, – твёрдо заявил я. – Мне Хворостинин недавно письмо прислал. Голландский мастер на Джомбайском острове верфь уже достроил и флейт и фрегатом заложил. Дело то, конечно, не быстрое. Остров хоть от Астрахани и недалеко, но всё туда добираться хлопотно. Зато ногаи дотянутся не смогут. Вот ты за строительством кораблей и проследишь. Чтобы заминки никакой при строительстве не было да всё что нужно для этого, на тот остров исправно поставлялось. Ну, что, возьмёшься?

– Возьмусь, Фёдор Борисович, – кивнул мне в ответ литвин. – Вот только не сразу. Сначала Москву от ворога обороним, а после и в дорогу можно будет собираться.

* * *

* * *

– Вот, значит, как…

Василий Григорьевич Грязной разжал пальцы, позволив измятому листку упасть на одеяло, устало закрыл глаза.

– Квасу дай.

Матвей Лызлов, вскочив с лавки, зачерпнул из стоящей в углу кади, поднёс ковшик к губам боярина. Василий пил долго, небольшими глотками цедя влагу, затем провёл рукой по слегка подмокшей бороде, вновь потянулся к листку.

Эх, тяжка государева служба. Тяжка. Сначала единственного сына потерял, теперь одного из внуков к лютой смерти собственноручно приговорить придётся. И ничего тут не поделаешь. Нельзя иначе! Он по другому служить не умеет, потому и Ивану Васильевичу на глаза попал. Теперь надежда только на другого внука, Васятку, осталась. Пусть хоть он род продолжит. Иначе зачем всё это?

– Что за человек, ведаешь?

Вопрос был задан так, для проформы. Не очень то бывшего опричника интересовала личность посланника, что письмо от отца Барча ему принёс. Наверняка один из рядовых членов общества Иисуса (иезуиты), которого святым братьям было не жалко отдать на растерзание государеву псу. Да и откуда он может быть ведом Матвею? Мало ли людишек по Руси бродят? Этим вопросом, вдаваясь в несущественные подробности, бывший опричник просто оттягивал момент принятия решения, которое обернётся неминучей смертью любимого внука.

– Ведаю, Василий Григорьевич, – неожиданно заявил Лызлов. – Я его в Ярославле, когда государю весточку об его отлучении Гермогеном привозил, видел. То Понкрат, пушкарский полуголова.

– Тот самый, что свейскому королевичу отравленную книгу принёс? – не поверил своим ушам царский ближник.

– Он, господине.

– Храбёр!

Грязной стиснул кулаки, представляя как сдирает кожу проклятому слуге схизматиков, как ломает рёбра, выдирая их вместе с мясом раскалённым крюком. Вор, что на самого государя худое замыслил, лёгкой смерти не заслуживает!

Нельзя! Нельзя этого Иуду даже пальцем тронуть! Кто тогда его ответ латинянину отвезёт?

– Пусть его, – со вздохом отказался от соблазна Грязной. – Пусть латинянин думает, что я его угрозы испугался. Борису потом не несдобровать, зато волю государеву выполним. И ты, глядишь, во главе приказа сядешь. Одному Черкасскому веры не много будет. Иное дело если королю о том же самом, его духовник скажет.

Матвей кивнул соглашаясь. Очень непростое задание ему царь-батюшка дал; польские отряды в нужное место заманить. Решится Сигизмунд на штурм Поклонный горы или просто блокирует войско Скопина-Шуйского, не так уж и важно. И в том, и в другом случае, удара интервентов по самой Москве не избежать. Ведь по мнению польских полководцев, все основные воинские силы сосредоточились под рукой князя Михаила, а в Москве большая часть защитников состояла из ополчения и немногочисленных стрелецких и казачьих отрядов. Одним решительным ударом захватить столицу московитов, уничтожить ставшего костью в горле Годунова, посадить на трон младенца-Шуйского, объявив регентом одного из предателей-бояр или самого короля; соблазн слишком велик. Получится, и все московиты склонят голову перед новым правительством, а там, со временем, младенец может умереть, освободив престол либо для королевича, либо для самого Сигизмунда.

Вот государь и хотел, раз вражеской атаки на город не избежать, чтобы поляки нанесли главный удар через Чертольские ворота, где их будет ждать горячий приём. И будущего главу тайного приказа этой проблемой озадачил. Что хочешь, мол, делай, хоть сам перебежчиком становись и польского короля убеждай, а результат вынь да положи.

Впрочем, Матвей унынию предаваться не стал, тем более, что его бывший хозяин, боярин Василий Грязной, несмотря на болезнь и немочь, в стороне от этого дела оставаться не пожелал, найдя выход из трудной ситуации.

Князь Иван Борисович Черкасский, племянник самого Филарета, ещё в конце прошлого века будучи деятельным участником заговора Романовых, едва не погиб, чудом не оказавшись в Пелыме в одной избе с сидевшими на цепи Иваном и Василием Романовыми. С тех пор Черкасский (как и Иван Романов), ни в каких заговорах больше не участвовал, стараясь не отсвечивать. Не предавал Бориса Годунова, никак не отреагировав на появление ЛжеДмитрия I, не участвовал в свержении самозванца на стороне Шуйских, не отъезжал в лагерь второго самозванца, отклонил призыв к восстанию Богдана Бельского. Тихий такой, в общем, товарищ, не проблемный, что, впрочем, не мешало мне относится к племяннику Филарета с большим подозрением и по карьерной лестнице не продвигать.

Вот к нему и обратился всесильный государев слуга, предложив породниться (Грязнов, мысленно похоронив Бориса, решил срочно женить своего последнего внука, а сестра князя Черкасского Ирина, как раз подходила по возрасту) и будущему родственнику свою протекцию при государе. Ну а то, что князь за это должен был написать письмо Филарету с обещанием открыть Чертольские ворота и помочь полякам ворваться в белый город, так чего ради счастья сестры и своего благополучия не сделаешь? Предавали и за меньшее.

– Порох под воротами заложили?

– Да, Василий Григорьевич, – кивнул в ответ Матвей. – Я было и человека фитиль поджечь, когда ляхи через ворота в город войдут, нашёл, да у государя свой на примете есть.

– Пусть и твой будет, – подумав, решил боярин. – Мало ли что с государевым человеком может случиться. Кто первый доберётся, тот башенку над воротами и взорвёт. Только вот что я скажу тебе, Матвей. Получится часть польского войска под нашими пушками в Скородоме запереть, то дело хорошее. А только справимся ли? Сила у ворогов немалая, а воевать они умеют. Здесь рисковать нельзя. Поэтому я думаю, ещё нашим воям помочь.

– Это как?

– А так, что спрячем верных людишек в домах, что вдоль городской стены стоят. Ляхи к Белому городу рваться будут, не должны быстро найти. А как взрыв у Чертольских ворот услышат, так и вылезут. И дома те подожгут.

– Да как же так, милостивец, – отшатнулся от старика Лызлов. – Собственными руками Москву поджечь! Это же полгорода выгореть может!

– И пусть горит, – пресёк все сомнения Грязной. – Фёдор мне не раз говорил, что хорошо бы все эти избушки снести и по уму, по новой земляной город отстроить. Вот мы ему нечаянно и пособим, – захихикал старик. – А заодно и всех ворогов, что в город ворвутся, погубим. Штурмовать стены, когда за спиной пожар пылает, не шибко сподручно. Тут главное всё тайно сделать, чтобы государь не поведал. Узнает; ни тебе, ни мне не здобровать. Пусть думает, что это поляки с огнём баловаться удумали. Потому всех людишек, кто после этого дела выжить сумеет, ты в моем поместье собери. А дальше сам ведаешь, что делать нужно.

– Как повелишь, Василий Григорьевич, – проглотил застрявший в горле комок Матвей. – Никто о том не проведает.

Глава 15

22 июня 1609 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

Я упорно поднимался, преодолевая пролёт за пролётом. За спиной натужно пыхтел думный дьяк Семёнов и укоризненно сопел носом Никифор, тащивший массивный столец, футляр с подзорной трубой и плотно скрученный моток верёвки из конского волоса.

А вот нечего было вслед за мной на колокольню тащится! От кого меня там охранять? Не от Ивана же. Так у моего секретаря для душегубства и без того возможностей хватает. Как-никак, два раза на дню ко мне в кабинет с докладом приходит. Сунул в бок засапожник, пока я бумаги читаю, сказал рындам на выходе, что царь беспокоить не велел и дёру из дворца. При определённом везении, есть шанс удрать. А тут с колокольни куда удирать? Одна дорога – головой вниз. Всё лучше, чем за цареубийство смерть лютую принимать.

Остаётся, звонарь. Но Симеон, если по виду судить, седьмой десяток разменял. Вроде и крепкий ещё старик, но супротив нас с Семёновым нипочём не сдюжит. Да и зачем престарелому пономарю на жизнь своего государя умышлять? Он ещё у моего батюшки в чести был и тот его как-то раз за благолепный перезвон золотым пожаловал.

В общем, незачем было Никифору на этакую верхотуру следом за мной лезть. Там и без него тесно. Так нет же, пока из дворца до колокольни Ивана Великого ехал, всю душу своим нытьём успел вынуть. Вот и пускай теперь тащит. Я, так-то, ни о каком табурете поначалу и не думал. Не боярин, чай, и пешком постоять могу. А тут сразу самый тяжёлый притащить велел и своему телохранителю всучил. Пускай волочёт, раз такой ответственный!

– Здрав будь, царь-батюшка.

Седовласый старик низко кланяется, отходит в сторону, освобождая место для поднявшихся.

– И тебе доброго здоровья, Семион, – кивнув звонарю, я подошёл к одной из бойниц, высунулся, всматриваясь в сторону Поклонной горы.

– Не видно ничего, – недовольно пробурчал Никифор из-за спины. – Всё дымом затянуло.

– Затянуло, – согласился я с ним, вслушиваясь в многоголосый рёв пушек, доносившийся издалека. Похоже Сигизмунд всю свою осадную артиллерию, что из-под Смоленска привёз, против князя выставил. Ну, ничего. У Михаила Васильевича тоже есть чем Ходкевичу ответить. – Дай трубу.

– Прими, государь, – Никифор ставит рядом со мною столец, смахнув с него воображаемую пыль рукавом, бережно вынимает из футляра подзорную трубу.

– То дело, – одобрительно киваю я. – Чего встал, Иван, садись, писать удобнее будет.

Вновь, пряча улыбку, вглядываюсь в клубящееся вдалеке дымовое марево. Очень уж забавно у моего секретаря рожу скривило. Виданное ли дело, в присутствии стоящего государя, на царское место сесть. И Никифор глазами обиженно хлопает. Не для дьяка же тащил! А о звонаре и говорить нечего. Как забился в угол, так там и замер, почти не дыша; не отсвечивает.

Ничего, пускай терпят! Просто состояние у меня сегодня какое-то взбудораженно-приподнятое. С самого утра, как только канонада со стороны Поклонного холма начала набирать силу, места себе не нахожу. По дворцу мечусь, дворцовую челядь своим появлением распугивая. Я и на колокольню эту восьмидесятиметровую потому полез, что больше мочи сидеть в четырёх стенах, ожидая вестей, просто не было. Ещё немного и сорвался бы, поскакал к Ивану Куракину под ногами мешаться и битвой руководить помогать. А так хоть весь ход сражения своими глазами увижу, ну и нервы на свежем ветерке в норму приведу.

Ничего, сегодня всё решится. Не думаю, что Сигизмунд с Жолкевским станут бездействовать, ограничившись лишь наблюдением за схваткой Ходкевича со Скопином-Шуйским. Должны на приготовленную для них Василием Григорьевичем приманку клюнуть. Всё же ворваться почти без боя в город и, одним решительным броском захватив Кремль, сразу решить в свою пользу исход всего сражения – соблазн, от которой очень трудно отказаться. Особенно имея подтверждение о лояльности ближнего боярина от князя Черкасского, будто бы вступившего с Грязным в сговор и держа того же Грязного за горло угрозой казни его любимого внука.

Вспомнив о попавшем в плен телохранителе, я зло сжал кулаки. И ведь не сделаешь ничего! Даже пригрозить, что если они Бориса тронут, мы с их пленными тоже церемонится не будем, нельзя было! Тогда Жолкевский сразу бы понял, что «предательство» Грязнова и письмо от князя Черкасского Филарету – ловушка. Ну, ничего. В самом ближайшем будущем, я поляков отучу к русским пленным по-скотски относится. Пусть только сунутся. Каждое действие имеет своё противодействие.

Словно услышав мои мысли, сдвинулась с места и армия Жолкевского. Застрельщиком выступила лёгкая конница врага состоящая из казаков и мелкопоместной шляхты. Всадники, не обращая внимания на довольно плотный огонь из пушек и пищалей, быстро подскакали к стенам напротив Чертольских и Арбатских ворот, засыпали стены градом стрел и выстрелов из пистолей. Следом, бешено ревя в сотни глоток бросились пешие воины со связками фашин в руках.

– Всю рвань вперёд бросили, – прокомментировал увиденное Никифор, – лишь бы вид сделать, что на стены лезть собираются. А сами даже из пушек ни разу не выстрелили.

– Верно, – согласился я с рындой. – Не собираются поляки всерьёз на штурм идти. Сигнала от Ваньки Черкасского ждут. Вон уже и панцирная конница к Чертольским воротам выдвигается.

– Так князь Черкасский воровство замыслил, государь⁈ А как же?..

Я отмахнулся от дьяка, направив трубу в сторону надворной башни над Чертольскими воротами. Не ведает мой секретарь о готовящейся для поляков ловушки, ну и ладно. У него другие приоритеты, с военным делом не связанные. Я его и взял сюда с собой только потому, что если вдруг что-то важное в свою трубу разгляжу, можно было быстро эти сведения князю Куракину передать. Для того и шкатулку с верёвкой взяли, чтобы Никифор быстро написанное сообщение вниз спустил, а там уже найдётся кому к князю его доставить. Вон сколько народу возле колокольни столпилось. Типа, охраняют.

Вот только вряд ли я чего дельного разглядеть смогу. Только общую картину, да и то. Всё же нужно будет этот прибор до ума доводить. Сложно какие-то подробности разглядеть, когда всё увиденное тёмное, нечёткое да ещё и кверх ногами бегает. Мучение одно. Вот и теперь, я до рези в глазах вглядывался в суетящиеся на стенах воинов, тщетно пытаясь разглядеть среди них Яниса.

Литвинова я в свой план взорвать надворную башню над Чертольскими воротами и тем самым на время запереть часть польского войска в своеобразном котле, посветил. И тот тут же вызвался принять участие в операции, указав на самое слабое место в задуманном: мародёры.

Мысль о том, что московиты настолько обезумели, что под собственную башню подкоп подвели и фугас заложили, ни одному шляхтичу в голову не придёт. Слишком дико это звучит. Но сколько бы вражеских воинов не ворвалось в город, всегда найдутся желающие немного поживиться. И ближайший к городским воротам дом, в подполье которого и начинается подкоп, они своим вниманием скорее всего не обойдут. Взрыву помешать они не смогут, но и времени выждать, пока в город протиснется как можно больше вражеских воинов, уже не надут. Другое дело земляк-литвин, чудом вырвавшийся из заключения и жутко обрадованный появлению победоносного лыцарского войска. Он и сам пограбить не прочь, и доблестным панам гораздо более подходящее место для грабежа показать готов.

– Скачут, Фёдор Борисович! Скачут! – восторженно заревел Никифор, не сводя глаз с конной массы, устремившейся к распахнувшимся воротам. – Поверили, ляхи!

Сзади что-то возмущённо пробулькал Семёнов, не понимая; чему радуется рында? Я до боли закусил губу, мысленно подгоняя, крутящихся у ворот всадников; узковат проход, всей массой быстро не проскочишь. Ну, ничего. Тут мы можем и подождать! Лишь бы поверил польский военачальник Черкасскому с Лызловым, нанёс в нужном направлении главный удар! Лишь бы поверил. Иначе жертва Грязного может оказаться напрасной.

– Поверили! Поверили, ляхи, государь! – вновь заорал рында, бешено тряся головой.

Огромная клякса начала растекаться во все стороны: ткнулась в перекрывающий дорогу на Север острожек, откатилась под пушечными залпами от стен Белого города, но основная масса всадников начала стягиваться к Крымскому броду, явно планируя переправу.

– Сейчас встретят, – догадался дьяк Семёнов, наблюдая за первыми рядами конницы, вспенившими копытами речную воду в сторону гостеприимно открывшего проход на противоположном берегу острожка.

– Встретят, – выдавил из себя звонарь, заворожённо следящий за разворачивающемся на его глазах действом. О том, что рядом с ним находится сам царь, старик, похоже, на время забыл.

Встретили. Более трёх десятков собранных в одном месте пушек, буквально взорвались, заливая всё пространство перед собой смертоносной картечью. И тут же прогремело несколько мушкетных залпов засевших в острожке стрелков Кривоноса. Река вспучилась от опрокинутых в воду тел, забурлила под многочисленные крики и конское ржание, укрылась под густой пеленой стелящегося над водой дыма.

– Давай! Ну, же! Давай!

Я впился глазами в башню, шепча эти слова словно молитву. Пороховой дым скрыл с глаз происходящее на реке, но я знал, что именно сейчас в ошеломлённые чудовищными потерями польские хоругви врубились отряды поместной конницы, выдавливая их обратно в Земляной город. в тоже время слитный пушечный залп должен был послужить сигналом для взрыва Чертольских ворот и одновременной атаки из Белого города и с Севера, со стороны Арбатских ворот.

Башня рухнула как-то буднично, совсем не эффектно, утонув в густых клубах дыма и похоронив под собой авангард входящей в город венгерской пехоты.

«Получилось»! – Я, не сдержавшись со всей силы хлопнул Никифора по плечу. – И пусть образовавшийся в воротах завал и оставшиеся без защитников стены надолго врага не удержат, этого времени князю Куракину должно было хватить, чтобы как следует проредить попавшую в ловушку конницу.

– Ох, ты ж!

– Ты чего, Никифор? – что-то в голосе рынды заставило меня похолодеть, предчувствуя недоброе.

– Пожар, государь! – выдавил тот в ответ. – Дома у Чертольских ворот горят! Видать, ляхи подожгли! Что ж теперь будет⁈

– Что-то будет, – пробормотал я в ответ, наблюдая за чёрным клубами дыма, нависшими уже над десятком домов.

* * *

– Ещё раз из пушек пальнём и всё. Можно будет ворота открывать.

Янис кивнул, осторожно косясь в сторону Матвея Лызлова. Вроде и недели не прошло, как он в Москву приехал, а о своём сотоварище всякого наслушаться успел. И о том, что в московские дворяне из простых холопов разом выскочил, и о том, что будто всю Москву под своим приглядом держит. А, главное, сказывают, что даже бояре с князьями на того Матвея сильную опаску имеют и стараются стороной обходить. Не зря ближним человеком самого государева слуги Василия Григорьевича Грязного считается!

А вот Янису Лызлов сразу по душе пришёлся. Приветливый, дерзкий, надёжный, в глубине глаз задорная сумасшедшинка искрится. Матвей литвину его побратима Тараску напомнил, только постаревшего лет на десять, заматеревшего, научившегося сдерживать свои порывы. С этаким сотоварищам и в лицо смерти не так боязно посмотреть. Будь Лызлов Лизкиным приставом вместо какого-то там Подопригоры, наверняка бы с княгиней ничего не случилось!

При воспоминании о любимой Янис помрачнел. Лиза выжила чудом, долгое время находясь между смертью и жизнью. Сколько ночей он провёл возле неё и не сосчитать. Уже и отчаялся было, решив, что не выживет. А тут ещё и признание это Федькино. Нет, в том, что Черне… Фёдор Борисович княгиню в качестве приманки против воров использовал, Янис его не винил. На то он и царь, чтобы своими людишками по своему разумению располагать. Их дело служивое, что государь повелит, то и свершить должны. Но всё же Чернец (именно тот Чернец, что весло на турецкой галере с ним делил, а не Фёдор Годунов) должен был ему о том прямо сказать, а не рассказывать сказки о важной заморской поездке! Тогда бы он сам княгиню у ворот ростовского монастыря встретил, и сам бы её у возка своей грудью прикрыл.

Не сказал, не упредил. Вот что по-настоящему обидно!

– Давно пора, – согласился он. – У ляхов уже и конница наготове стоит, – махнул он рукой в сторону, показавшихся за спиной орущих под стеной черкасов, панцирных хоругвей. – Сигнала ждут.

Нестройно рявкнули пушки, дав в сторону противника последний залп, яростно взвыли казаки, ответив беспорядочной стрельбой из луков и пистолей.

– Может, выждем немного, покуда конница ближе подойдёт? – пробурчал в бороду коренастый стольник, князь Иван Черкасский. – Если черкасы первые в открытые ворота ворвутся, могут порубить тут всех.

– Не порубят, князь! – голос Лызлова был полон злого, бесшабашного задора. – Начальных людишек у черкасов о нас предупредили. Если порубят, кто их в Кремль проведёт? Бей!

Янис вздрогнул, оглушённый яростным рёвом московского дворянина и тут же вокруг него закипела яростная сеча. Хотя с сечей литвин немного погорячился. Скоротечную, не продлившуюся и десяти секунд бойню, даже схваткой назвать было трудно. Просто часть стрельцов, казаков и охочих людишек, повинуясь команде Матвея, стремительно развернулись к своим товарищам, вгоняя железо в спины, перерезая засапожниками глотки, стреляя в упор из пистолей. Лишь немногие из намеченных жертв успели хоть как-то отреагировать на нападение, отбив первые выпады, но тут же легли следом, под посыпавшимися со всех сторон ударами.