Текст книги "Интервенция (СИ)"

Автор книги: Иван Алексин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Глава 17

25 июня 1609 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

– Ну, и где эта сволочь⁈

Рывком распахнув дверь, врываюсь в комнату, подскакиваю к широкой лавке, стоящей за печью. Следом, заполошно гремя хозяйственной утварью, ворвались Никифор со своими рындами, встали за спиной, хрипло дыша.

Ну, да. Не успели. Обычно, по заведённому мною же порядку, часть охраны первыми в чужой дом входят; и в том, что злого умысла на царя-батюшку там никто не имеет, убедится нужно, и не по чину мне вот так, не известив хозяев об оказанной им чести, поперёк своих людишек к ним в гости лезть.

Но тут, как получилось, так получилось. Очень уж меня известие о том, что Матвей Лызлов выжил и в доме царского садовника, что почти напротив Кремля в слободе Верхние садовники находится, лежит, из равновесия вывело. В один миг (благо, что конюхи, привыкнув к моему шебутному характеру, завсегда наготове одного из коней держат) через реку переправился и сюда прискакал.

– Говори, паскуда, – рывком приподнял я Лызлова, – ты Москву поджёг? Отвечай!

Матвей замотал головой, смотря на меня мутным взглядом. Судя по рассказу Ильюшки-садовника, московский дворянин, когда он его подобрал, без сознания на берегу реки лежал. И так, не приходя в себя, трое суток и провалялся. И когда очнулся, поначалу дурной был. В общем, судя по всему, сотрясения мозга у бывшего холопа Грязного изрядное. Чем-то, хорошо так, по голове прилетело.

Хотя, чего так сотрясать? Были бы мозги, на такое дело не решился…

– Не поджигал я Москвы, государь.

– Ты мне сказки не рассказывай, Матвейка! – отпустил я Лызлова, давая упасть обратно на лавку. Тот сполз на пол, бухнувшись на колени. – Мне Грязной перед смертью во всём признался.

– Василий Григорьевич умер⁈

– Намедни похоронили, – понурился я.

Гнев, буквально секунды назад бешено рвавшийся наружу, сразу спал, сменившись неподдельной печалью, желание снова сунуть Матвея в реку, да так, чтобы обратно не всплыл, утратило остроту. Тем более, что после разгрома отряда Зборовского, там этих трупов и так полным-полно. Я даже указ о двойном вознаграждении за каждого похороненного утопленника обнародовал и водой из реки пользоваться строго-настрого запретил. Хотя, может, уже и не полно. Мужики сетями всю реку утыкали и ещё с бреднями целые ватажки бродят. Вот, наверное, радости Головину⁈ Может, лопнет от жадности, старый сквалыга!

– Упокой его душу, Господи, – дрожащей рукой перекрестился Матвей и твёрдо взглянул мне в глаза. – А Москвы я не поджигал, государь. Ведать о том, ведал, в том повинную голову кладу. А подожгли Скородом людишки Василия Григорьевича по его приказу. Мне же велено было ляхов на Крымский мост под пушки заманить, что и исполнил, живота (в данном случае; жизни) своего не жалея.

Ишь, хитрый какой! Ему мозги сотрясли, а всё равно соображает: от поджигателей открестился, на покойного вину свалил и о своём подвиге царю-батюшке напомнил. Я задумался, решая, как поступить.

Так-то, формально, мне Лызлову и предъявить нечего. Приказ о поджоге от ближнего государева боярина исходил. Не бывшему холопу этот приказ оспаривать. Тем более, никто не утверждал, что Грязной на этакое дело без моего ведома решился. Исполнителям о таком не сообщают. Да и не было Матвея среди поджигателей, то тоже правда. Вот только вся ли? Нутром чую, что новоиспечённый московский дворянин многого не договаривает и по самые уши в этом деле замешан.

Так, может, в пыточную его? Там быстро до правды дознаюсь. И что потом? Казнить? Казнить – дело нехитрое. Вот только кого я вместо Лызлова во главе тайного приказа поставлю? Василий Григорьевич именно Матвея себе на замену готовил. На Лызлове уже сейчас много чего завязано. И человек он деятельный, хитрый, умный. И что самое главное, мне преданный. Понимает, что если меня не будет, и ему несдобровать. Остатки боярских родов, Лызлова не меньше меня ненавидят. Ладно. Для начала ещё один вопрос уточню и уже потом с Матвеем решать буду.

– О князе Черкасском и Янисе Литвинове, что расскажешь?

– Иван Борисович вместе со мной на Крымском броде был. Зборовский что-то заподозрил, вот и пришлось князю вместе с поляками поехать. Когда в реку въехали, мы с ним приотстали немного, чтобы под картечь не угодить, но там всем перепало. В сутолоке я князя из виду потерял. Выжил ли, нет, не ведаю. А ещё вместе со Зборовским князь Юрий Трубецкой прискакал, – поднял голову Матвей. – Но и с ним что дальше случилось, не знаю.

– В темнице тот Юрашка сидит, – усмехнувшись, просветил я Лызлова. – Кто знает, может скоро вновь с ним свидишься. О Янисе, что ведаешь?

– Ничего, государь. Как и было сговорено, он возле Чертольских ворот остался. Разве что, – вновь поднял голову Лызлов. – Поляк, которого Зборовский приставом у ворот оставил, знакомцем Литвинова оказался. Признали они друг друга.

Признали, значит. Это хорошо, что признали. Может, тогда и жив мой сотоварищ, если взрыв ворот пережить сумел. Мог просто уйти из горящего города вместе со старым знакомцем своим.

– Ладно, позже решу, что с тобой делать. Никифор, московского дворянина в Кремль отвезите. Пусть там под приглядом лечится. И иноземного лекаря, Артемия Фидлера, к нему приставь.

Уже во дворце меня перехватил Афанасий Власьев.

– Чего тебе?

– Посланник к тебе, государь, – поклонился глава посольского приказа. – Новый запорожский кошевой атаман своих людишек с дарами прислал.

Да, ну! Выходит от Порохни весточка пришла. Известие о том, что мой бывший воевода после удачного похода в Крым, получил булаву, до меня уже дошло. Но то одно. Сосем другое дело, от очевидца о том походе и избрании в кошевые услышать да дальнейшие планы с человеком Порохни согласовать.

На помощь запорожцев в отражении польского нашествия, я не рассчитывал. Слишком большую добычу взяли сечевики в Бахчи-Сарае; пока не прогуляют, никакой Порохня их с места не сдвинет. Да и решится уже всё в нашем противостоянии с Сигизмундом в ближайшие дни. Как-никак, третий день подряд поляки наши стены у Калужских и Серпуховских ворот утюжат. Проломы, как их не заделывай, только множатся. А, значит, всё по плану идёт и скоро поляки на решительный штурм пойдут.

– Зови.

– Как звать, государь⁈ – выпучил глаза дьяк, не веря своим ушам. – Не готово же ничего! Не принято послов в тот же день принимать. То царской чести урон. Опять же бояр в грановитую палату нужно созвать, стремянных да рынд в парадную одежду переодеть.

– Война у нас, Афанасий Иванович, – остудил я пыл главы посольского приказа. – Вой-на, – по слогам добавил я. – Может завтра ляхи в город ворвутся, а ты говоришь подождать. Некогда мне ждать, когда в стране такое творится! – не удержался я от того, чтобы немного над дьяком постебаться. – К тому же всего лишь, посланник, а не посол. Не велика птица. Так что веди ко мне в кабинет. Только одного. Нечего черкасам во дворце всей толпой делать. Все полы своими сапожищами изгваздают!

А, главное, шансов будет значительно меньше, что кто-то из сечевиков во мне Чернеца опознает. Оно, конечно, кто же ему поверит? Но к чему лишние слухи плодить?

– Здорово живёте, Фёдор Борисович, – пряча в усы улыбку, обозначил поклон сечевик.

– Дядько Евстафий⁈ – с трудом признал я, в одетом в богатый малиновый кафтан из кармолина атамане, своего старого знакомца и учителя Корча. – Ты ли это⁈ Живой⁈

– Твоими молитвами, государь, – было видно, что Евстафий тоже рад встрече. – От кошевого атамана войска Запорожского, Данилы Порохни, тебе низкий поклон.

– То любо! – рассмеявшись, обнял я старика. – Экий ты важный стал, дядько Корч. Что твой пан!

– Так войсковым судьёй товарищи выкрикнули, – старик явно растрогался, встретив столь радушный приём. Когда такое было, чтобы сам царь с сечевиком обнимался? – А Якима Бородавку войсковым есаулом выбрали.

Хорошо. Похоже, Порохня власть на Сечи в свои руки крепко взял, раз в старшины сотоварищей продвигает. Что, впрочем, после столь успешного похода на Крымское ханство, совсем неудивительно. Хотя, нынешняя популярность моего бывшего воеводы на будущее никаких гарантий не даёт. Стоит чуть оступиться и забузят сечевики, кинутся другого атамана выбирать.

– Никифор, – высунулся я в дверь. – Вели, пусть вина принесут. – кивнул старику на коротенькую лавочку возле стола. – Садись Евстафий, рассказывай как в Крым сходили.

– Хорошо сходили, Фёдор Борисович. – ответил Корч и неожиданно захихикал: – С самого хана штаны сняли.

– Как это?

– А вот, – сечевик достал из-за пазухи бархатные шаровары. – Подарок тебе, государь, – широко улыбнулся он. – Самого крымского хана штаны. Самолично снял! Прими, не побрезгуй!

– Как же он теперь без штанов то? – деланно озадачился я.

Вошедший чашник, Михайло Симагин, попятился, судорожно прижимая к груди пузатую бутыль. И тихо вышел, понимая, что будет вспоминать увиденное даже на смертном одре: царь-батюшка, держащий в руках расшитые золотом шаровары и весело ржущий на пару с седоусым атаманом. Этакое как забудешь?

– Ну, вот, – проводил я взглядом захлопнувшуюся за чашником дверь. – Ошарашили мы Михайлу. Как бы не запил опять. И самому выпить опять же хочется. Ладно, – посерьёзнел я. – Где послание от Данилы. Давай сюда.

– Так нет никакого послание, государь, – развёл руками Корч.

– Как нет?

– Так опаску кошевой имел, что ляхи могут меня в дороге перехватить. Их тут много у тебя развелось, – хитро прищурился он. – Сам ведаешь. А я слишком стар, чтобы на кол садится, если они послание найдут. А так едет небольшой казачий отряд, что к польскому войску пристать решил. Что с нас возьмёшь?

– И часто останавливали?

– Было дело, – пожал плечами казак. – Но лучше уж с польскими дозорами дело иметь, чем с твоими дьяками, – признался он мне. – Всю душу вынули, послание от гетмана требуя. Поверить не могли, что нет у меня его.

– Хорошо, – махнул я рукой, поняв, почему Порохня прислал ко мне посланником именно Корча. Кому другому на слово я мог и не поверить. – Так говори, что атаман передать велел.

– Он велел передать тебе, государь, – Корч встал, из-за стола, – что заключённый с тобой договор блюдёт. Сначала трон на Москве вернуть помог, потом запорожское войско в поход на твоё государство не пустил, Крымское хаство, опять же, как ты того пожелал, разорил. Теперь, если и ты твои обещания выполнишь и о совместном походе против ляхов в следующем году можно договориться.

– Всё, что обещал, сделаю, – твёрдо заявил я. Не настали ещё те времена, когда московские цари казацкую вольницу под себя гнуть начнут. Силы не те. А, значит, нужно покуда с ними дружить да на своих врагов натравлять. – Вот только с Польшей придётся повременить. Не готовы мы пока к большому походу туда. Поэтому сначала нам Крымское ханство добить нужно будет.

– Раз нужно, добьём, – легко согласился Корч. – Надеюсь, хан себе новые шаровары купить успел?

* * *

Горнист вновь затрубил, оповещая осаждённых о прибытии парламентёров, оглянулся назад на пана Домарацкого.

– Сейчас впустят, – заверил того Молчанов. – Засуетились уже поди.

Словно услышав окольничего, ворота в острог начали медленно раскрываться, открывая путь на Поклонную гору. Наружу выглянуло два десятка стрельцов, выстроились, образовав живой коридор, качнули бердышами, недобро посматривая в сторону польских посланников.

– Не порубят часом? – деланно обеспокоился Янис, слегка щурясь под бьющими в лицо солнечными лучами.

– Не порубят, – криво улыбнулся в ответ Молчанов – Князь Михаил рыцарские обычаи блюдёт.

«А ведь он это не в похвалу, в осуждение князю сказал», – сообразил Литвинов. – «Сам-то предать или в спину ударить не погнушается. Скользкий, что твой налим, предусмотрительный. Недаром и у обоих самозванцев в чести был, и у польского короля единственный в опалу не попал. Вот только с участием в убийстве царицы Марии прогадал. Фёдор этого бывшему дьяку нипочём не простит».

– Московиты и рыцарство, – презрительно фыркнул пан Домарацкий, нисколько не стесняясь того, что окольничий его слышит. – Сколько бы князь не тужился, подражая куртуазным манерам, рыцарем это его не сделает. Для этого ему нужно было родится в Польше. Ну, или хотя бы в Литве, – немного подумав, добавил он, дружески хлопнув Яниса по плечу.

Литвинов одобрительно хмыкнул, ничуть не обидевшись на слегка пренебрежительное «хотя бы». Всё же Домарацкий его почти ровнёй себе признал, хотя Янис даже худородным шляхтичем не был. А всё тот случай возле Чертольских ворот!

Что и говорить. Можно сказать, что только чудом тогда пан Мацей спасся. Не отъехал бы он вслед за Янисом от ворот на переговоры с черкасами, так под воротами и остался бы. И так взрывом едва не накрыло! Тому же казацкому атаману обломком бревна все мозги по земле размазало. А из двухсотенного отряда самого капитана едва половина выжила.

И всё бы ничего да тут из домов и хозяйственных построек густой дым повалил, а из дверей наружу какие-то бородачи с факелами посыпались. Ну, как какие-то? Это Домарацкий людишек Грязного впервые увидел, а Янис сотоварищей, с которыми совсем недавно плечом к плечу на стене стоял, сразу узнал. Особенно того, седобородого Васятку, что руками с надворной башни махал.

Так эти тати мало того, что все окрестные дома разом запалили, так ещё в сабли оглушённых взрывом врагов решили взять! Хорошо, что Янис лежавшего на земле капитана от вражеских клинков прикрыл, а мгновением позже на обнаглевших московитов выжившие после взрыва поляки ударили.

В общем, насилу Домарацкий в тот раз из города ноги унёс. Но услуги, оказанной Янисом, при этом не забыл, приблизив спасителя к себе.

Вот и в этот раз, будучи посланным на переговоры к князю московитов самим гетманом Ходкевичем, пан Домарацкий взял литвина с собой.

– С Богом, – перекрестившись, тронул коня Молчанов. Хамской реплики поляка окольничий демонстративно не заметил. – Только не забудь, пан Мацей, переговоры с князем Михаилом гетман мне повелел вести. Ведаю, чем его прельстить. Если удастся уговорить Скопина-Шуйского вместе с войском на нашу сторону перейти, москвичи сами ворота откроют и Федьку нам выдадут.

Набольший воевода встретил посланников гетмана у шатра; за спиной воеводы да начальные люди, с боков и сзади простые воины подпирают.

«Ишь ты», – закрутил головой по сторонам Янис. – «В открытую князь решил переговоры вести, у всех на виду. Этак Молчанову сложнее будет его на измену Годунову подбить. А ему это многолюдство только на руку. Может и удастся в толпе с кем незаметно переговорить да сложенный вчетверо лист бумаги Скопиину-Шуйскому упросить передать».

Сведения у Литвинова были важные, а самолично до Москвы можно было и не добраться; вся дорога литовскими разъездами полна. Вот и увязался Янис за паном Мацеем на переговоры, надеясь там счастья попытать.

– С чем пожаловали, панове? – скривил губы в усмешке Скопин-Шуйский. – Неужто пан гетман решил обратно в Литву вернуться и хочет узнать условия, на которых я его отпущу? Я слышал, что в окрестностях Быхова неспокойно.

Неспокойно? Это князь слишком мягко выразился, По слухам, что недавно дошли до литовского войска, там сейчас весь край в огне. Шляхтичи уже открыто ропщут. Но как же ему незаметно в сторону отойти? Вроде и много людей вокруг, а только хуже выходит. Сотни воинов с них троих глаз не сводят. Видимо, придётся просто тот лист незаметно уронить в надежде, что либо грамотный человек подберёт либо таковому прочитать передаст.

– Пан Ян скоро отправится в Литву, – подбоченился Домарацкий. – Но дорога туда через Москву идёт.

– Гетман Ходкевич приказал передать тебе, князь Михаил Скопин-Шуйский, повеление короля, – вышел вперёд Молчанов: – Ты должен покориться и перейти на сторону законного московского государя.

– Это королевич Владислав, что во Пскове изменниками выкликнут был – законный государь⁈

Янис вздрогнул, внезапно признав в задавшем вопрос воеводе Тараску. Ишь ты! Весь в латный доспех оделся, бармица с шлема до плеч лежит. Так сразу и не признаешь! А вот побратим его узнал. Так и сверлит насмешливым взглядом.

Вот он случай! Лишь бы удалось Тараске листок сунуть. Тот и воеводе его передаст, и за Яниса, что не подсыл, перед князем поручится. Вот только как?

– Не королевич, – покачал головой Молчанов. – О том, что на Руси Владислава ждут, короля бояре с патриархом обманули. Он о том узнав, тех бояр в железо заковать повелел и с собой в Польшу увезёт на вечное заточение. А законный государь – царевич Иван Васильевич Шуйский. Ему король отнятый Годуновым отчий трон вернуть хочет. Ему и царствовать. А тебе, князь, ввиду малолетства Ивана, царство его оберегать да государством править.

Последние слова окольничего потонули в поднявшемся гуле. Бородатые воины ошеломлённо глядели в сторону князя, качали головами.

Велик соблазн! Особенно учитывая, что будущему царю и года еще не исполнилось. Это сколько же лет Скопин-Шуйский вместо него сможет править? Тем более, что представителей старых боярских родов Сигизмунд в Польшу увезти пообещал.

– Сразу после воцарения законного наследника на московском престоле, – решил подкинуть пряник и простым воинам князя Домарацкий, – его королевское величество покинет Московию и между нашими странами настанет вечный мир.

И вновь загудели воины. Только гул этот стал не таким монолитным, перерастая в споры. Видимо не всем московитам сделанное польским королём предложение не понравилось. Устали уже многие от непрерывных войн. О мирной жизни мечтают.

– Если ваш король хочет мира, то пусть убирается обратно в Польшу, – покачал головой князь Михаил. – И не ему решать, кто должен в нашем государстве править. Мы не вассалы ему, не данники. А не уйдёт Сигизмунд с нашей земли добром, так мы мечами ему, в какую сторону бежать, покажем. Ступайте.

Всё! Сейчас их за ворота выведут! Не выходит ничего! Видимо придётся положится на удачу. Янис напрягся, сжимая в руке письмо, обернулся уже перед самыми воротами и вновь встретился взглядом с Тараской, идущим следом в толпе. Литвин выразительно посмотрел другу в глаза, демонстративно перевёл взгляд на руку и разжал кулак.

Глава 18

26 июня 1609 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

– Всё готово, государь. Со всех сторон ворогов окружили. Не уйдут, супостаты.

– Ждём, – решительно кивнул я Ефиму, не сводя глаз с небольшой деревушки. Где-то там в одном из неказистых деревянных строений, по крышам которых робко гуляли первые лучи восходящего солнца, находился человек буквально заставивший меня совершить наверное самый безрассудный поступок в этой жизни; бросить Москву накануне решающего сражения с польско-литовским войском и примчаться сюда к этому селению на берегу реки Сетунь.

А всё Янис! Нужно же ему было в подброшенной в лагерь Скопина-Шуйского записке, кроме рассказа о намеченном польскими полководцами плане штурма Москвы, о местонахождении русских пленных упомянуть. Мол, в деревне всего одна панцирная хоругвь из кварцяного литовского войска стоит. Её, под шумок начавшейся битвы, раздолбать ничего не будет стоить.

Нет, Литвинова я понимаю. Бориса, внука своего побратима Грязного из плена вызволить хочет. Ну, и остальных узников заодно. Дело то богоугодное! Только того друг мой, Янис, не учёл, что там кроме моих сторонников, ещё и бояре-изменники на цепи сидят. И один из них очень сильно моему реципиенту задолжал.

Я долго держался, проклиная вновь проснувшееся подсознание, спорил сам с собой, доказывая, что Васька Голицин и так никуда не денется и совсем необязательно при его поимке самолично присутствовать, напоминал, опять же сам себе, о важности предстоящего сражения.

Всё было бесполезно. По-видимому, не простые исполнители, а именно князь Голицин, руководивший казнью матери Фёдора, стоял в списке его приоритетов первым номером. Вот моё подсознание и взбесилось, отказываясь идти на компромисс. Мои мысли неслись по кругу, постоянно возвращаясь к одному и тому же, в крови, туманя мозг, бушевал адреналин, глаза заливал липкий пот.

И я сдался. Всё равно от меня в таком состоянии никакого толка не будет. Только изведусь вконец, за кремлёвскими стенами отсиживаясь. Тем более, что вступать в бой самолично, я не собирался, предоставив возможность разобраться с литовским отрядом Ефиму с его рейтарами.

Вдалеке загрохотало. Пушечные и мушкетные залпы слились воедино, набирая силу, разорвали в клочья тишину и безмятежность зарождающегося дня.

– Кажись, началось, – сузил глаза Никифор, прислушиваясь, оглянулся в сторону грохочущей канонады, словно надеясь пронзить взглядом шумевший листвой осинник. – Пошли на приступ ляхи.

– Началось, – зло буркнул я в ответ. – Я в словах Литвинова и не сомневался. То человек мне верный.

Никифор не ответил, виновато отведя глаза в сторону. Вчера, отчаянно пытаясь воспрепятствовать моему сумасбродному решению, главный рында каких только доводов не приводил. И одним из них было утверждение, что сообщение Яниса – хитрость, целью которой было выманить войско Скопина-Шуйского с хорошо укреплённого места и потом разгромить обманутого воеводу. А заодно, если выйдет, и меня из Москвы вытащить. Потому, мол, и рейтарам Ефима с Поклонной горы к Москве почти беспрепятственно прорваться дали!

– Значит, скоро и князь Михаил своих воинов в бой выведет, – резюмировал Ефим и поклонился мне. – Дозволь, государь, к своим людишкам отъехать. Как только большой воевода по лагерю литвинов ударит и наше время ворога бить настанет.

– Ступай.

Я проводил тысяцкого взглядом, мучительно раздумывая, не допустили мы с Куракиным какой ошибки, готовясь к нынешнему сражению. По сообщению от Яниса, узнавшего о планах польских полководцев от некоего капитана Мацея Домарацкого, присутствовавшего на военном совете, те собирались ударить по Москве с двух сторон. Нынешней ночью войско Ходкевича скрытно снялось в лагеря, оставив около тысячи обозных жечь всю ночь костры и к рассвету подошло к Москве со стороны многострадальных Чертольских ворот. В том, что его воины, не смотря на заделанные бреши, быстро прорвутся в Скородом, Ходкевич нисколько не сомневался. В дальнейшем он рассчитывал всей силой навалиться на стены Белого города, отвлекая на себя самые боеспособные отряды защитников Москвы.

А затем, когда московиты, чтобы сдержать натиск армии Ходкевича, стянут к Белому городу часть сил из Замоскворечья, с Юга нанесёт удар уже Жолкевский. Его отряды быстрым броском доберутся до стен Кремля и Китай-города и, подтянув пушки, пробьют проходы для своего войска уже в сердце столицы.

Хороший план, который вполне мог сработать. Но только в том случае, если бы мы о нём заранее не узнали. Поверив заверениям Тараски, что сообщению Яниса можно доверять, Скопин-Шуйский не только отправил ко мне с предостережением рейтар Ефима, но и сообщил, что на рассвете, как только Ходкевич начнём штурм города, разгромит оставленный неприятелем лагерь и, дав увязнуть польскому войску в Замоскворечье, ударит в спину. Ну, а как Ходкевича в Белый город не пустить и в том же Замоскворечье до подхода помощи продержаться, то уже наша с Куракиным забота.

Вот мы с князем обязанности и разделили. Я в Успенский собор к Патриарху Иакову молиться ушёл (не хватало ещё, чтобы слух о том, что я Москву покинул, среди защитников города прошёл. Ещё посчитают, что сбежал), а Куракин озаботился обороной Белого города и Замоскворечья.

На улице, по-видимому, разбуженные звуками канонады, начали появляться первые воины. Впрочем, никакого беспокойства литвины не выказывали. Тут же, не отходя далеко от домов, справляли нужду, отводили к реке коней, тискали идущих к колодцу баб.

– Как бы через реку не ушли, – процедил я, играя желваками на скулах. – Нужно было всё же оставить рядом со стрелками сотню стремянных.

– Да куда они уйдут, государь⁈ – начал горячится Никифор. Отряд стремянных стрельцов он считал неотъемлемой частью моей охраны и не готов был поступиться даже его малой частью. – Когда рейтары со всех сторон налетят, мало кто к реке уйти успеет. А тех удальцов, что успеют, залп из трёх десятков мушкетов разом проредит.

Да понимаю я, что проредит. Тем более, что если из литвинов кто и спасётся, не велика печаль. Не за ними пришли. А для пленников с надетым на них железом, даже переправа через такую речушку как Сетунь, в большую проблему вылиться может. Просто душа не на месте опять. Скорее бы уже со всеми виновными в смерти Марии Годуновой разобраться, чтобы её сынок свои фортели с давлением на психику выкидывать перестал. Хотя, если Голицына сегодня не упущу, один Молчанов останется. Да и тот, где-то неподалёку, при польском короле обретается. Если повезёт, скоро со всеми долгами перед бывшим владельцем этого тела рассчитаюсь.

Крестьяне вывели не улицу несколько телег с запряжёнными в них лошадьми. Подошедший литвин лениво заглянул в ним, поворошил в охапках сена. А вот это, похоже, транспорт для узников. Это они что, уезжать собрались? Во время мы, однако, к ним на огонёк заглянули.

Вновь взрыв выстрелов и заполошный криков, только в этот раз намного ближе, за отделяющим нас от Поклонной горы леском. Это Скопин-Шуйский обозников по брошенному лагерю гонять начал. Значит, и нам пора. Дальше ждать, только дать литвинам возможность подготовится к нападению.

Так же рассудил и Ефим. Сразу с трёх сторон на деревню обрушился поток из всадников, быстро преодолел, окружающую деревню открытое пространство из полей и приусадебных огородов и ворвался в деревню, сметая всё на своём пути. Те из воинов, что оказались в этот момент на улице были буквально нашпиговали свинцом, с десяток литвинов, бросившихся к реке рекой, полегли под залпом засевших на другом берегу стрелков и только те, кто ещё не успел выйти из домов, остались в живых, притаившись за стенами.

Впрочем, сопротивления выжившие почти не оказали. Численность заполонивших узкую улочку всадников не давала им и тени надежды, что можно отбиться, а героически умирать, просто так, из принципа, никому не хотелось.

– И зачем мы только с собой сюда рейтар притащили? – не преминул я выговорить Никифору в очередной раз, посылая коня вскачь. Видно день у главного рынды сегодня такой; от царя-батюшки постоянно нагоняи получать. – Мы бы здесь и одними стремянными вполне обошлись. А те же рейтары сейчас в Москве ох бы как пригодились!

В деревне всё было кончено. С полсотни литовских воинов уныло жались к плетню у дома старосты, их нахохлившийся командир сделал шаг мне навстречу, изобразив что-то вроде поклона.

– Ротмистр Витаус Хрептович, – представился он мне. – Сдаюсь на вашу милость, ясновельможный пан. Не могу вручить свою саблю, так как эти скоты её уже отняли.

– Где пленные? – проигнорировал я его вопрос. Мне ещё политесы с каждым взятым в плен шляхтичем разводить не хватало.

Впрочем, этот вопрос тоже можно было не задавать. Понятно же, что пленные в том доме, возле которого телеги стояли. Да и появилось уже оттуда два дюжих рейтара, бережно вынося князя Пожарского.

– Ефим, – оглянулся я, прежде чем подъехать к раненому. – Бери свою тысячу и к Скопину-Шуйскому на подмогу скачите. Здесь мне теперь и стремянных за глаза хватит. Дмитрий Михайлович, как ты? Сильно худо?

– Бог даст, теперь выздоровею, Фёдор Борисович, – попробовал приподняться мой воевода. – Благодарствую за заботу, государь. Но мне что? Обо мне поляки заботились. Всё же большой воевода в полон попал. Даже врача лечить присылали. А вот Михаил Татищев плох совсем. Его, несмотря на раны, в железе вместе с остальными держали.

Следом из дома потянулись другие пленники; грязные, ободранные, в кандалах. Я с чувством обнял Бориса Грязного, криво улыбнулся Михаилу Салтыкову с сыновьями, склонился над мечущемся в горячке Татищевым.

– На милость мою, говоришь, сдаёшься? – оглянулся я на литовского ротмистра. – Будет тебе моя милость. Рядом с самим полковником Зборовским в выгребную яму посажу.

Я хотел было добавить, рассказав ротмистру о своём обещание их королю, поступать с польскими пленными так же, как они поступают с русскими, но запнулся на полуслове, чувствуя как темнеет в глазах.

Молча хлестнул ногайкой коня, едва не сбив с ног очередного пленника.

– Ну, что, Васька? Помогли тебе твои ляхи?

* * *

– Бей! – Косарь разрядил пищаль, привычным движением опустив её к ноге и тут же, развернувшись, изо всех припустил к выходу из острожка. – Не отставай, братцы! Не то порубят, окаянные!

Впрочем, подгонять стрельцов было совсем не нужно. Рядом хрипло задышали сослуживцы, усиленно втаптывая в землю придорожную пыль. За спиной рявкнули разрывами гранаты, задорно взревели копейщики с мечниками. Долго заслону не продержаться, ляхи сквозь проломы густо лезут, но время своих стрельцов увести, ему выгадают. Не успеют вражьи вои им в спины пальнуть. Не должны успеть.

Торжествующий рёв врагов, подталкивает в спину, заставляет бежать ещё быстрее, из последних сил. Ворвались таки, супостаты! В острожке сеча идёт. Ещё немного, и посекут последних защитников. Их там совсем немного осталось. А тогда…

Но Косарь со своей сотней уже вбегает в распахнутые ворота очередной крепостцы, черпает ковшом из заранее приготовленного бочонка, жадно пьёт, чувствуя как растекается по жилам живительная влага. Следом, сплёвывая на бороды сухую слюну вваливаются гренадеры, валятся прямо на вытоптанную траву, прижимая к бокам пустые подсумки.

– Умаялся поди, Федька? – ехидно поинтересовался приятель Косаря, Иван Вересов. Коренастый сотник, уже приладил заряженную пищаль между заострённых кольев частокола, не спуская глаз с оставленного Косарем острога. Рядом тлел небольшой костёр, обложенный со всех сторон лежащими одним концом на углях щепками, стоял прислонённый к стене бердыш – Так отдохни покуда. Теперь наш черёд ворога встречать. Не зевай, ребятушки, – предупредил он изготовившихся к бою стрелков. – Сейчас ратники, кто выжил, к нам побегут. Нужно ляхам прыти поубавить, чтобы сразу следом не лезли.

– Да кому там выжить? – вытер рукавом пот Косарь. – Знали, что на смерть остаются, – истово перекрестился он и, оглянувшись на хватающих ртами воздух воинов, рявкнул, срывая на них клокочущую внутри злость: – Чего встали⁈ Сначала пищали зарядите, а уже потом и отдышаться можно.

Стрельцы потянулись к берендейкам, доставая бумажные патроны, гренадеры поплелись к стоящему в стороне навесу с выложенным под ним припасом ручных гранат.

– Чего ты на них вызверился, Федька? – оглянулся на Косыря Вересов. – Сам же ведаешь, не бросятся ляхи сразу на приступ. Пушки свои сначала притащат да стену нам порушить попытаются. Эх! Всех посекли! Никто не утёк! – отвернулся сотник от павшей крепостцы. – Царствие им небесное!