Текст книги "Федор Годунов. Потом и кровью (СИ)"

Автор книги: Иван Алексин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Глава 14

– Смерть ему! Смерть! На своего в походе руку поднял! Зарубить как собаку! Казака убил! Вместе их закопать!

Крики с требованием моей казни неслись со всех сторон. Перекосившиеся от ненависти лица, мелькающие перед глазами сабли и пистоли, тянущиеся к горлу руки. Я шёл сквозь беснующуюся, полупьяную толпу в сторону видневшегося в центре площади помоста, каждую секунду ожидая, что на меня сейчас набросятся, разорвут, порежут на куски. Слишком неуправляема и страшна запорожская вольница в своём гневе. Иной раз, и кошевого, не на шутку разбушевавшись, без всякого суда зарубить могли. И двое сечевиков, что сопровождали меня на помост в качестве охраны, воспрепятствовать этому никакой возможности не имели.

Ну, а что я хотел? Гаркуша не выжил, совсем немного не дотянув до рассвета. Вот его товарищи, проспавшись к утру, бучу и подняли, всколыхнув сначала свой курень, а затем и всё запорожское войско. Народ запорожцы горячий, порывистый, многие к тому же успели поправить здоровье дармовой выпивкой. Вот и вскипела в разгорячённых головах жажда немедленного суда и расправы над выродком, что посмел их сотоварища подло убить. Даже продолжение разграбления захваченного города, ради такого дела, на время отложили.

Я был на удивление спокоен. Перегорело как-то всё внутри за ту ночь, что суда и неминуемой казни ждал. А то, что казнь в скором времени воспоследует, сомневаться не приходилось. Несмотря на видимость полной анархии, вся жизнь запорожцев подчинялась довольно суровым законам. И за нарушения этих законов следовала не менее суровая кара. Поэтому неудивительно, что за убийство казака, кроме как на поединке, следовало только одно наказание – смерть. Смерть неотвратимая, скорая и беспощадная. И это в мирное время. А во время похода какие-то ссоры между запорожцами были запрещены ещё строже и даже за банальную драку между соратниками, кошевой атаман имел полное право смерти предать. А тут убийство! Да и убил не казак даже, а пришлый! Да он и суда-то казацкого не заслуживает!

Так что теперь вся интрига, на данный момент, строилась лишь вокруг одного вопроса; дойду я до помоста, где казацкие старшины стоят или не дойду, и вынесут ли мне смертный приговор или баловство всё это? Так закопают, да ещё и плюнут напоследок на могилу.

Мда. Хорошо ещё, что своих друзей сумел отговорить, от попытки за меня попробовать заступится. Тут мне Порохня здорово помог, доходчиво объяснив Янису с Аникой, что разгорячённые сечевики их даже слушать не станут. А вот порвать приблудных москаля и литвина за компанию со мной, могут запросто. Другое дело – Тараско. Но и ему бывший куренной атаман посоветовал поперёк батьки не лезть, упирая на то, что сам Бородавка помочь обещал. Если уж у кошевого ничего не выйдет, то молодому запорожцу тем более голову снесут.

Вот только не по плану всё пошло. Не учёл Порохня, что уже с утра напившись дармового вина, часть сечевиков озвереют, и уже по пути на судилище меня покромсать возжелают.

И с этим ничего не поделаешь. Совсем немного мне не повезло. Всего через год пришедший к власти Сагайдачный запретит употребление спиртного в походе. Под страхом смертной казни запретит. И карать нарушителей будет без пощады. Вот только, сейчас, мне от этих знаний ничуть не легче.

– Ты зачем Гаркушу зарубил, свиное рыло? – перегородил мне дорогу дородный казак, дыхнув прямо в лицо перегаром. – Он добрый казак был. Да таких, как ты с десяток супротив него мало будет!

– Да что с ним говорить⁈ – отодвинул пьяного, не дав ему говорить, другой запорожец. – Пускай сполна за смерть Гаркуши ответит! Порубать его прямо здесь, да куски собакам разбросать! Чтобы другим неповадно было на запорожца руку поднимать!

Охранявшие меня казаки благоразумно отвалили в сторону, растворившись в толпе.

Значит, не дойду. С десяток шагов всего до помоста осталось, но не дойду. Я закрутил головой со всех сторон, натыкаясь на хищные, жаждущие моей крови лица и начал мысленно молиться. Вот и всё. Как ни старайся, а от судьбы не убежишь. Суждено было Фёдору Годунову умереть, значит так тому и быть. Сбежав, я только немного отсрочил неизбежное, не протянув даже полугода.

Жалел ли я, в этот момент, о том, что так безоглядно вступился за Настю? Да, жалел. Но не о том, что вступился. Тут, как говорится, без вариантов было. Не мог я девчонку на растерзания озверевшим казакам бросить. Это каким же дерьмом надо быть, чтобы так поступить?

А жалел я о том, что безоглядно это сделал! Не нужно было, эмоциям поддаваться! Гаркуша этот пьян был как нерадивый конюх. Саблю в руках с трудом держал. Включи я тогда голову и мог бы спокойно его обезоружить. Или хотя бы схватку затянуть, а там бы Порохня с Богданом вмешаться успели.

– А ну, отпусти его, – резко оттолкнув вопящего запорожца, из толпы вынырнул Тараско. – Забыл, что мы в походе? Тут лишь кошевому решать, как его казнить.

– А ты куда лезешь? Уйди прочь, пёсья кровь! У, жидовская морда! Толкаться тут удумал⁈

Толпа ощетинившимся зверем сдвинулась ещё плотней, угрожающе рыча. Меня начали тянуть во все стороны, примериваясь, куда половчее ударить.

Всё. Сейчас, порвут. Ещё и друга за собой в могилу утащу.

– Тараско, уходи! Не поможешь ты мне! Пропадёшь только зря!

Тот набычившись, упрямо мотнул головой. Меня ухватил кто-то сзади за волосы, резко дёрнул, обнажая горло.

– Гей, хлопцы. А ну, тащите его на помост. Там кошевой ему казнь заморскую придумал.

Оборачиваюсь на знакомый голос, умудрившийся перекричать запорожскую многоголосицу, встречаюсь глазами с Грязным. Он-то здесь как очутился? Пластом же на галере лежал.

– И то, пускай он эту собаку лютой смерти предаст, – подхватили из толпы выкрик моего боярина. – Посмотрим, что за казнь такая – заморская.

– Тягай московита к кошевому, товарищи. Пускай судит вражину.

– Тащи, пёсьего сына.

Десятки рук, буквально, вынесли меня на помост, вытолкнув под ноги Бородавке. Поднимаю голову, оценивая состав судейской коллегии. Рядом с кошевым атаманом стоят ещё двое: уже знакомый мне обозный старши́на Пётр Сагайдачный и неизвестный мне, ещё довольно молодой запорожец, одетый как простой казак в тёмно-синий кафтан и шаровары. И не подумаешь сразу, что передо мной стоит третий глава похода на Варну, кошевой есаул Григорий Тискиневич. Разве что сабля с богатой гардой, да ещё довольно редкие для этого времени, дорогущие колесцовые пистолеты за поясом, его статус выдают.

Поднимаюсь, чертыхаясь про себя, вновь нахожу глазами бывшего опричника.

Нет. Если я каким-то чудом этот день переживу и к власти всё же приду, быть Василию Грязному возле самого трона. В который раз ведь меня выручает. Да, и мужиком при этом умным оказался. Сообразил, что силой супротив толпы ничего не сделаешь. И на кровожадности этой же толпы и сыграл. Психолог, блин, доморощенный. Но служит мне, не за страх, а за совесть. Вон бледный весь, на ногах еле стоит, а всё же нашёл силы подняться и пришёл.

Казаки, между тем, продолжали бесноваться, требуя моей немедленной казни.

– Тихо, товарищи! – во всю глотку орёт Бородавка, подняв вверх булаву. – Слово сказать хочу.

Запорожцы нехотя затихают, недовольно ворча и кидая в мою сторону многообещающие взгляды.

– Я вот хочу спросить вас, казаки, – вопросил, между тем, кошевой, грозным взглядом окидывая притихшую толпу. – Вы православное войско или поганые язычники, что ни порядка, ни законов воинских не знают?

– Какие же мы язычники, батько? Вестимо, войско православное! – донеслось в ответ со всех сторон.

– А если так, то что же вы буйствовать в походе удумали, да расправу без суда вершить, словно басурмане какие?

Со всех сторон вновь поднялись выкрики, требующие предать меня лютой смерти. Вот только кричали при этом сечевики уже не так уверенно, без прежней страсти.

– Так предадим, – не стал перечить толпе Бородавка, согласно кивнув. – Только по суду предадим, как среди христианского лыцарства заведено. На том Сечь Запорожская стояла и стоять. Или кому-то из вас законы, что на Раде нами всеми приняты были, не по нраву?

Я криво усмехнулся, наблюдая за окончательно притихшей толпой. Ну, что же, этот раунд кошевой выиграл. И теперь меня грохнут строго по закону. Надо же! Вот прямо на душе полегчало!

– Товарищи, – потряс, между тем, булавой Яцко. – А ну, выходи в круг те, кто видел, как Чернец Гаркушу зарубил.

Из толпы вышли двое уже виденных мною казаков и хмурый Порохня. Встали, развернувшись к толпе, поклонились лыцарству.

– Все ли вышли? – выдержав паузу, вопросил кошевой. – Больше видоков нет среди вас?

– Все вышли, батьку! Нет среди нас больше видоков! – зашумели в ответ из толпы.

– Ну, тогда больше сюда никому и лезть нечего, – резко заявил Бородавка. – Послушаем, что товарищи наши расскажут, которые всё своими глазами видели. Богдан, рассказывай, как дело было, – кивнул кошевой меченому.

– Ну, дык, вошли мы в дом, а там богатый турок живёт, – чувствовалось, что оратор из Богдана был никакой и к долгим монологам он был непривычен. – Ну, я его и зарубил. Стали добычу искать, а там, смотрим, девка басурманская прячется! Ну, мы с Гаркушей и решили, что того… Не убудет, мол, с неё. Раз с басурманином жила, то православному завсегда рада быть должна, – хохотнул он неуверенно. – А тут этот московит прибежал, – зыркнул запорожец в мою сторону. – Кричит, ногами топает, да за саблю свою хватается! Спор у них с Гаркушей начался. Тот тоже саблю из ножен потянул. Я хотел было товарища остановить, да не успел. Схлестнулись. Ну, московит его и зарубил.

– Так ли всё было, Ахмед? – под негодующие крики спросил Сагайдачный у казака-азиата.

– Всё так, бачка атаман, – кивнул тот, выразительно поведя бровями. – Только Гаркуш пьян был сильно, – азиат неодобрительно покачал головой. – Какой из него воин? Этот, – ткнул в меня пальцем казак, – его легко убил.

– Вот же нехристь, – смачно сплюнул в мою сторону Тискиневич. – Что тут думать, Бородавка? – хмуро бросил он кошевому, под одобрительный рёв толпы. – Закопать его вместе с Гаркушей, чтобы другим неповадно было.

– Больно шустрый ты, Гришка, – взмахом руки остановил войскового есаула Порохня. – А меня, значит, выслушать не желаешь? А ведь ты ещё безусым в Сечь пришёл, когда меня товарищи атаманом Батуринского куреня выкликнули, – отвернувшись от побагровевшего есаула, Данила повернулся к притихшим запорожцам. – Дозвольте и слово сказать, панове!

– И то, правда, – неожиданно выступил вперёд Сагайдачный. – На суде каждый казак может слово сказать. На том наше товарищество и держится. Пусть говорит, если есть что сказать.

– Говори, Порохня. Только быстрей. Не до вечера же здесь нам стоять⁈

– Пусть, скажет. Порохня, казак добрый.

– Гаркуша с Богданом не турецкую девку обрюхатить хотели, а нашу православную, в Туретчину неволей уведённую. И девка та, Чернецу сестрой названой была. Вот ты Гричко помнишь ли, как у тебя сестру татарва поганая увела? Мы тогда молодые были. В погоню кинулись, да так и не догнали.

– Помню, как не помнить, – ответил из толпы пожилой казак. – Матушка тогда сильно по ней убивалась.

– А что бы ты сделал, если бы здесь встретил и увидел, как её казаки снасильничать хотят?

– Порубил бы, – решительно махнул рукой Грицко. – Как есть, порубил бы.

– А вы, панове? – обвёл взором запорожцев Порохня. – Неужто смотреть бы стали, как ваших матерей и сестёр насильничают?

Толпа заревела, возмущённо потрясая кулаками.

– Вот, – удовлетворённо протянул казак. – А он сразу за саблю хвататься не стал, – ткнул в меня пальцем Порохня. – По-хорошему сказал Гаркуше да Богдану, что сестра это его. И насильничать над ней, он не даст. Так ли было, Богдан или я брешу, как старый пёс? – развернулся он к несостоявшемуся насильнику. Тот промолчал, понурив голову. – Мы разве сюда пришли над нашими сёстрами насильничать, а не турок бить, а, товарищи?

Запорожцы загудели, как растревоженный улей.

А хорошо Порохня говорит, даже не ожидал от него! Думал, он только саблей махать умеет. В моей душе начал загораться робкий огонёк надежды на то, что всё может обойтись.

– А Гаркуша не угомонился и сестру Чернеца девкой продажной обозвал, а самому убираться подобру-поздорову велел, – продолжил, между тем, Данила. – Кто-нибудь смог бы такое стерпеть, товарищи? – запорожец выразительно посмотрел на окончательно притихших сечевиков. – Да я бы первый ему в морду плюнул, если он бы такое стерпел! Потому как если ты за честь своей сестры постоять не можешь, то какой же ты казак? Такому трусу не саблю, а юбку впору носить. И всё же Чернец и тогда сразу в драку не полез, а только в ответ всё что о Гаркуше думает высказал. Так ли было, Ахмед? – развернулся пожилой казак теперь уже к азиату. – Если лгу, то здесь, прямо перед всем лыцарством о том скажи!

– Так, – кивнул тот, сузив свои раскосые глаза. – Не лез Чернец первым в драку.

Я буквально кожей почувствовал, как меняется настроение среди казаков. Кто-то из толпы меня даже подбадривать начал.

– Ни один казак бы не стерпел, – согласился с Порохнёй Тискиневич. – Да только он не казак. А город нами на щит был взят. И погулять в нём хлопцам не воспрещается.

– Не казак, – продолжил удивлять меня Сагайдачный, неожиданно встав на защиту. Видно сказывается то, что мы с ним вчера бок о бок сражались. – Но и не холоп бесправный, а тоже участник похода. И у ворот города, рядом со мной плечом к плечу стоял, смерти неминучей в глаза глядя. Так что тут ты Гриша не прав.

– И как Варну взять почти без крови он придумал, и за чужими спинами отсиживаться не стал, а в самое пекло полез. – приободрился Порохня поддержкой обозного старшины. – А мы, за его геройство, его сестру у него на глазах насиловать взялись, – Данила презрительно сплюнул и резюмировал: – Мол, по заслугам тебе от всего казачества и награда.

– Так ты что же предлагаешь, ему убийство товарища нашего без наказания оставить? – не пожелал сдаваться Тискиневич. – Поединки во время похода запрещены.

– Он защищался, – пожал плечами Порохня. – Гаркуша первым на него набросился. Или ты предлагаешь, когда на тебя с саблей кидаются, самому шею под клинок подставлять? Может ещё на колени упасть и нагнуться, чтобы противнику поудобней рубить было?

Запорожцы весело заржали, оценив шутку бывшего куренного. А я понял, что, похоже, сегодняшний день смогу пережить.

* * *

– Ну, что же, братья, до сих пор некогда было, а теперь самое время, – Порохня потряс кружкой, расплёскивая во все стороны дорогое, заморское вино. – Выпьем же за наше освобождение из рабства басурманского, за свободу в нелёгком бою добытую, да товарищей наших в проклятой Туретчине сгинувших, помянем.

Все поднялись, молча потянув кружки к губам, постояли, вспоминая погибших друзей.

– Не знаю, как судьба нас в будущем раскидает, – заявил Янис, приглаживая пышные усы, – но хочу сказать, что вы мне, и впрямь, как братья стали. И тех, с кем я весло под плетью аргузиновой делил, всю оставшуюся жизнь помнить буду.

– А ты куда после похода думаешь податься? – поинтересовался я, забрасывая в рот виноградину. – Обратно в Литву или другое место на примете есть?

Литвин мне нравился: сильный, надёжный, монументальный какой-то. Такой не предаст и спину от вражеского меча завсегда прикроет. Вот только как его с собой остаться уговорить, я пока не представлял.

– Не знаю, – задумчиво повертел кружку в руках Янис. – Наверное, да, в родные края вернусь. Только не ждёт там меня никто. Пинас (парусное судно), на котором я по Балтике ходил, уже больше года на дне морском лежит. И из родни нет никого. Все от морового поветрия полегли.

– Так оставайся с нами, в Сечи, – бухнул кулаком по столу Тараско. – Корабли и у нас есть. Будем вместе на чайке Чёрное море бороздить да турок топить!

– Чайка не корабль, а лодка большая, – насупившись, покачал головой литвин. – Да и на море жить нужно, а не наскоками к нему раз в несколько лет бегать.

– Тогда ты оставайся, Чернец – развернулся мой друг ко мне. – Зачем тебе в Московию возвращаться, коль родных никого не осталось? Неужто опять в монахи подашься?

– Может и останусь, – сделал я вид, что задумался. Не знаю, решусь ли открыться кому-то из своих товарищей, но лучше сделать вид, что навсегда в Сечи остаться хочу. В итоге и останусь. До самой «смерти». – Вот только как бы казаки за смерть Гаркуши на меня не озлобились.

– За Гаркушу ты ответ перед лыцарством уже держал и вины на тебе более нет, – Порохня, не спеша, начал по новой наполнять вином опустевшие кружки. – Вот только в запорожцы теперь тебя не скоро принять получится. Хотели мы вчера с Бородавкой, да сам видишь, как вышло, – Данила, отставив кувшин в сторону, уставился на меня.

– Ничего. Я подожду.

Ага. Мне только запорожцем заделаться и не хватало! Может ещё и волосы сбрить да чуб оставить?

– А я на Русь вернусь, в Тверь, – мечтательно заявил Аника, прихлёбывая вино. – Меня там уже и похоронили наверное. Матушка все слёзы выплакала. Один я у неё, – пояснил нам бывший приказчик. – Двое братьев ещё в младенчестве в землю сырую легли. И батя горюет. Кому он теперь дело своё передать сможет?

– Зато когда вернёшься, вот радости-то будет, – приобнял его за плечи Тараско. – Я тоже до дому на хутор съезжу, – поведал он нам. – Опять меня матушка женить попытается, – грустно улыбнулся казак. – Да только не выйдет у неё ничего. Я к Сечи сердцем прикипел и иной жизни для себя не мыслю.

– А я ведь так и не поблагодарил тебя, дядька Данила, за заступничество твоё, – поднявшись, поклонился я запорожцу. – Если бы не ты, да не Василий, не сидеть бы мне сейчас с вами за одним столом, а в земле сырой лежать.

– Пустое, – небрежно отмахнулся от меня Порохня. – Бородавка бы и без меня тебя казнить не позволил. Да что Бородавка, Сагайдачный и то такого бы не допустил, – нехотя признался мне запорожец. – Он казак справедливый, это даже Яцко признаёт, хоть они с ним и сильно друг друга не любят. А вот Василий тебе, и вправду, жизнь спас. Я уж думал, что порвут тебя сечевики до суда, не дадут до помоста дойти. Сам к тебе пробиться пытался, да Василий своим выкриком опередил. Ловко он придумал, – от души засмеялся атаман. – Даже мне интересно стало, что это за казнь такая – заморская!

Дружно рассмеялись и мы, даже обычно хмурый литвин улыбнулся.

– Умный старик, – признал он, пригладив усы. – Жаль только, что рану свою в той сутолоке ещё больше воспалил. Опять пластом лежит.

– Настя выходит, – лукаво покосился в мою сторону Тараско. – Ни на шаг от старика теперь не отходит.

– Дай-то, бог, – согласился я с другом, размашисто перекрестившись.

За Грязного я, и впрямь, сильно беспокоился. Вот ведь! Вроде и рана не очень серьёзная, а оно вон как повернулось!

Узнав о предстоящей казни, старик на месте сидеть не стал и, не поддавшись на доводы Яниса с Аникой, что ничем мне помочь не сможет и только хуже сделает, всё-таки поднялся с постели. Попёрся на пару с Тараской на созванный, по такому случаю, казачий суд.

И что самое удивительно, и вправду, смог помочь, вовремя выкрикнув в бурлящую толпу нужные слова. Вот только рану себе боярин при этом так разбередил, что сейчас в горячке мечется.

Мда. Если бы не уверения Порохни, что рана неопасная, да неусыпные хлопоты возле раненого Настёны, я бы тоже сейчас метался, места себе не находя. Дорог мне стал Василий после недавних событий. И не как верный слуга, а как друг неподдельный – дорог! Может, и не так уж он и неправ, утверждая, что нас сама Судьба вместе свела?

Я задумался, подводя некоторый итог событиям, последовавшим после моего бегства из Москвы.

Главную часть намеченного мною плана, удалось выполнить. Мне удалось скрыться и найти относительно безопасное место, где я смогу дождаться гибели ЛжеДмитрия. В Запорожской Сечи, среди бывших гребцов-галерников меня точно никто искать не будет. И самое главное, я начинаю потихоньку обрастать людьми. Кроме Грязного, почти уверен, что смогу Тараску перетянуть под свои знамёна, стоит ему только открыться. Попробую поговорить с Янисом, возможно с Порохнёй. Разве что Анику домой отпущу, не буду вводить в соблазн купеческого сынка. Но в дальнейшем и ему весточку передать можно будет. Свой человек в Твери мне в будущем точно не помешает.

Но это всё будет завтра. А пока я отдыхаю в кругу друзей.

Глава 15

– Вот такие дела. – вздохнув, резюмировал Порохня. – Ухватили нас за горло басурмане. Так ухватили, что не знаю, как и вырываться будем.

– Да уж, – сокрушённо покачал я головой. – Оказывается, мало удачно в поход сходить, да богатую добычу взять. Нужно ещё домой суметь вернуться, да добытое в целости сохранить.

Мы сидели у костра на левом, низком берегу Днепра, приходя в себя после ночного сражения. Вернее, сражением этот расстрел казацких чаек, попавших под перекрёстный обстрел крепостных пушек, можно было назвать с большой натяжкой. Тут уж скорее на ум слово «избиение» подходит. Хорошо ещё, что мы не кучно шли и под основной удар только авангард попал. Иначе тут бы больше слово «разгром» уместно было.

Но, я, пожалуй, всё по порядку расскажу. Поначалу, возвращение запорожского войска из похода, протекало на редкость удачно. Море, для этого времени года, было на удивление спокойным, а ветер, исправно надувая паруса, попутным. Так что за то время, что мы к Днепру добирались, даже вёслами помахать практически не пришлось. И ни одного турецкого корабля по пути не встретилось, что характерно. Попадались иногда рыбацкие лодчонки, да и те испуганно шарахались в разные стороны, только завидев вдалеке грозные казацкие чайки.

Турецкие галеры, уходя из Варны, запорожцы сожгли. Поэтому мы с друзьями устроились на одной из чаек, где за старшего был старый друг Порохни, куренной атаман Иван Зубенко. Именно его выкликнули запорожцы главой Батуринского куреня, после неудачного похода и исчезновения Данилы. Но наш вожак возвышению своего товарища только порадовался, приняв его старшинство как должное. Да и у Тараски, среди " экипажа' хороших знакомцев хватало. Поэтому и плыли мы одной дружной, сплочённой командой, без каких-либо эксцессов и неуместных придирок.

Разве что Настя первое время всех дичилась, затравленно жавшись ко мне. Оно и понятно. Любому не по себе будет, когда его окружает шесть десятков головорезов, совсем недавно зверствовавших в захваченном городе. И то, что на чайке было ещё с десяток бывших невольников (запорожцы, возвращаясь из удачного набега, забрали из разграбленного города довольно много рабов-христиан, давая им возможность вернуться на Родину), её нисколько не успокаивало.

Я же на этот счёт был гораздо спокойнее. Просто мне Зубенко с Порохнёй популярно объяснили, что одно дело, когда запорожцы в захваченном городе гуляют, и совсем другое, когда они бывших невольников обратно из Туретчины везут. Настя теперь под защитой всего запорожского войска находится и, если что, любого насильника сами казаки и порвут. А потом догонят и ещё раз порвут. Если так, конечно, хоть что-то, что порвать можно, останется.

Хорошо так объяснили, внушительно. Так, что я им сразу поверил. Вот только девушке этого не объяснишь. Вернее, объяснить то я ей объяснил, а всё равно диким зверьком по сторонам смотрит, да ко мне и Грязному жмётся.

Но вернёмся к нашим баранам. До днепровского лимана мы таким образом дошли без приключений. Там, правда, турецкую каракку заприметили, но корабль, не приняв боя, на всех парусах ушёл в сторону Крыма. Вошли в Днепр, дружно сев за вёсла. К Тавани подошли уже ночью, как и было задумано с самого начала. Вот тут-то всё и началось.

Остров Тавань, довольно крупный сам по себе, делил Днепр на две почти ровные части, тем самым значительно сужая русло реки. Удобнее места, для того, чтобы контролировать выход в Чёрное море, было просто не найти. Именно так, захватив эти земли, турки и решили, построив на острове крепость Эски-Таван, а напротив острова, на левом берегу крепость Ислам-Кермен. И всё же полностью закрыть Чёрное море от набегов запорожцев, эти меры не помогли. Днепр у острова Тавань был довольно широк, достигая порядка пяти сот метров от острова к каждому берегу и сечевики быстро проскакивали ночью вдоль правого, не имеющего крепости берега. Раньше проскакивали. До тех пор, пока туркам это не надоело. Вот и начали османы в начале нынешнего лета (как раз в то время, когда я из Москвы со всех ног улепётывал) спешно возводить на правом, скалистом берегу ещё одну крепость, Казы-Кермен, собираясь таким образом взять реку в клещи. И если к Чёрному морю запорожское войско ещё смогло беспрепятственно проскочить, то вот обратно… С «обратно» наметились проблемы.

Мимо этой пробки, закупоривавшей Днепр словно бутылочное горлышко, запорожцы решили, по своему обычаю, проскочить наскоком, огибая остров сразу с двух сторон. Шли тихо, убрав паруса, плавно погружая вёсла в воду и не решаясь даже шёпотом словом друг с другом перекинутся. Да что там говорить, я лишний раз вздохнуть боялся, напряжённо вслушиваясь в каждый всплеск под своим веслом и поминутно бросая взгляд через плечо на нависающее над головой тёмное пятно Казы-Кермена.

Ну, вот откуда здесь эта крепость взялась? Нет. Понятно, что турки построили. Тут вопрос в другом; почему они Казы-Кермен раньше чем положено, построили⁈ Его же только в 1665 году возвести должны были. На целых шесть десятков лет позже! Так нет же! Стоит, зараза, да жерлами пушек над головой нависает. Что за исторический беспредел в этом времени творится, а⁈ То Варну на год раньше разграбят, то крепость не вовремя построят! Хотя, насчёт крепости не всё так однозначно. Не дошло до нашего времени ни одного упоминания об более ранней постройке, вот и датируется её основание шестьдесят пятым годом. А, может, она и раньше до этого себе преспокойненько стояла? Вернее стоит уже. И с этим фактом мне теперь приходится считаться.

Ну, и ладно. И пусть себе стоит. Лишь бы нам своей дорогой дальше плыть не мешала. Должны мы мимо неё проскочить. Ведь как-то в будущем запорожцы к морю и обратно пробиваться умудрялись. Да и запорожцы в той, прошлой реальности с богатой добычей обратно на Сечь вернулись. А, значит, не должны нас турки здесь перехватить. Не по правилам это!

Только вот у турок, по поводу беспошлинного прохода казаков с награбленным товаром мимо их таможни, было другое мнение.

Нас ждали. Неожиданно ночное безмолвие разорвал резкий звон невидимого во тьме гонга; звонко, хлёстко, болезненно стеганув по напряжённым нервам. И тут же повторился, с каждым разом становясь всё увереннее, набирая силу. Впереди кто-то громко выругался, нецензурно поминая Аллаха, пророка и всех басурман вместе взятых. И словно устрашившись этих слов, ночная мгла впереди начала постепенно рассеиваться, отступая под натиском вспыхивающей поперёк реки цепочки костров.

– Что это⁈ – приподнявшись, уставился в сторону разгоравшихся огоньков Аника.

– Турки реку цепью перегородили, – оскалился я в ответ, вычленив из отчаянных ругательств доносящихся с идущих впереди чаек словосочетание «антихристова цепь». – Да ещё плоты с дровами под костры вдоль цепи заранее закрепили. Ждали они нас!

– Это что же теперь будет? – испуганно перекрестилась Настёна.

– Да уж будет, – зло процедил я в ответ, не сводя глаз с разворачивающейся в отблесках костров катастрофы. – Так будет, что кровушкой все умоемся!

Между тем огонь на плотах разгорался всё сильнее, выхватывая из мрака, сгрудившиеся перед ними чайки. Жахнули с острова пушки: одна, вторая, затем слились в одном залпе сразу несколько. Вторя им, полыхнуло огнём с берега из Казы-Кермена. Судя по звукам, открыли османы огонь и по чайкам, обходившим остров с другой стороны.

Начался ад. Ядра, посланные практически в упор, крошили лодки в щепы, снося всё живое в воду. Крики бессильной ярости, стоны раненых, вопли тонущих слились в жуткую какофонию, способную свести с ума.

Запорожцы, даже не пытаясь огрызнуться в ответ, начали разворачивать лодки, стремясь уйти из-под обстрела в спасительную тьму.

– Нужно поворачивать назад! – крикнул я, от души радуясь, что наша чайка шла почти в самом хвосте казацкой флотилии и не попала под обстрел. – Иначе сгинем все здесь напрасно!

– Погоди, – не согласился со мной Зубенко. Атаман выглядел на редкость спокойно, словно это и не его товарищей у него на глазах вбивали ядрами в воду. Разве что желваки на скулах выдавали истинное состояние куренного. – Подождём немного, хлопцы, – обратился он к казакам. – Мы в темноте стоим. По нам турки ядра швырять не будут. Может из разбитых чаек доплывёт кто. Хоть так поможем.

Я сконфуженно промолчал. Ну, да, не подумал немного. Вода в Днепре уже довольно холодная. Как-никак конец октября на дворе стоит, но проплыть пару сотен метров, тем более по течению, вполне можно.

Вот только, никого мы не спасли. Мимо, под мат и стоны уцелевших казаков, проплывали полупустые чайки, тыкались в борт щепой деревянные обломки, качались на волнах обрывки парусины. Живых не было. Некоторых на дно одетый доспех утянул, иных уцелевшие чайки, уходя от острова, подобрали. Выждав ещё немного, тронулись вслед за разгромленной флотилией и мы.

– Божечки мои! И что же теперь будет⁈ – захныкала с кормы одна из бывших полонянок. – Неужто опять в полон попадём⁈

– Я не хочу в полон, дядько Фёдор, – прижалась ко мне Настя. – Лучше в реку сигануть!

– Ничего, – попытался успокоить я девушку, невольно оглядываясь на постепенно сливающиеся со тьмой огни. – Запорожцам не впервой в такие передряги попадать. Уверен, они что-нибудь придумают. Нам главное от войска в темноте не отбиться. Хотя, далеко они уплыть не могли. Где-то рядом на ночёвку встанут.

Запорожцы, и вправду, далеко от Тавани уходить не стали, спустившись вниз всего на пару километров. Вытащили чайки из реки, разожгли костры, перевязали раненых. Настя, наконец, нашла себе дело, хлопоча возле раненых сечевиков. Ну, хоть за неё теперь полностью спокойным можно быть. Запорожцы люди простые, добро долго помнят. Так что девушка для них совсем своей станет. Вот только как теперь из турецкой западни выбраться?

– И что теперь делать будем, Порохня? – вторя моим мыслям поинтересовался Тараско, бессильно сжимая и разжимая кулаки.

– Старши́ны решат, – пожал плечами наш вожак, раскуривая люльку от костра. – Хотя раньше на левом берегу у басурман крепости не было. Теперь так просто не пройдёшь.

– А может бросить лодки, да напрямки, через степь? – завертел головой во все стороны Аника. – Отсюда же до Сечи недалеко?

– Недалеко, – криво усмехнулся Данила, пыхнув трубкой. – Ежели на коне, быстро добраться можно. А пёхом…. – Порохня хмыкнул, прищурясь, посмотрел на Анику. – Пёхом ты ещё быстрее дойдёшь. Видал, пока мы сюда плыли, отряды татарские всё время вдалеке крутились? Они тебя и встретят. Всё чин по чину: арканом на шею, плетью по спине. А может и саблей приголубят, если рожа твоя не понравится. Но то, вряд ли, – успокоил он вскинувшегося юношу. – Ты мужик крепкий, а им крепость эту поганую достраивать нужно. Не убьют они тебя.