Текст книги "Федор Годунов. Потом и кровью (СИ)"

Автор книги: Иван Алексин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

Глава 20

Я очнулся, разлепив набухшие свинцом веки. Сознание продолжала окутывать тяжёлая липкая хмарь и мысли ворочались как-то вяло, словно вязнув в густом киселе. С трудом оторвав от подушки голову, слегка приподнялся, пытаясь осмотреться в царящем в помещении сумраке.

Обычная казацкая хата, коих я за прошедшие месяцы порядком навидался. Вот, и ладно. Вот, и хорошо. Всё-таки добрался я до какого-то поселения. Очень уж было бы обидно в степи из-за собственной глупости замёрзнуть.

В голове начали прокручиваться нечёткие обрывки воспоминаний: побег, дорога назад, слепое блуждание в степи, глаза Корча, всматривающегося мне в лицо, когда я ненадолго приходил в себя, всплывая из пучины горячечного забытья.

Это что же, я чуть было коньки не отбросил? Повезло мне, однако. Дважды повезло!

В первый раз, что к жилью выйти умудрился, а второй, что выжить, горячку подхватив, смог. Учитывая уровень нынешней медицины, запросто мог загнуться.

Скрипнула дверь, и, впустив внутрь полоску света, в хату вошёл Порохня.

– Очнулся? – добродушно покачал он головой, подходя ко мне. – Жар спал, – удовлетворённо констатировал он, пощупав лоб. – Значит ушла болезнь-то. Не смогла тебя за собой утянуть, – и добавил, заглянув мне в глаза: – Крепко ты за жизнь уцепился, если горячка совладать не смогла.

– Мне воды бы, дядько Данила, – разлепил я набухшие коростой губы. – Внутри будто огонь пылает.

Казак отходит в угол хаты, черпает воды из бочки. Я долго пью, не в силах напиться. Затем откидываюсь на подушку, тяжело дыша. Всё-таки сил из меня болезнь порядком высосала. Слегка приподняться – уже, практически подвиг.

– Ну что, полегчало? – сотник ещё раз потрогал лоб, коснулся пальцами горла, внимательно заглянул в глаза. – Вижу отпустила тебя болезнь. Силы ещё не вернулись, но мыслить ясно можешь.

– Никак разговор серьёзный предстоит? – понял я по глазам Порохни.

– Да уж куда серьёзнее, Фёдор Борисович, – глаз запорожца буквально впились в меня, отслеживая реакцию.

– Кто сказал? – замер я, обливаясь холодным потом.

– Да ты сам в бреду и сказал, – криво улыбнулся Данила. – Ну, а так как ты ещё и Тараску заодно несколько раз упомянул, я с ним всерьёз и поговорил. Он аккурат через день вслед за тобой с побывки вернулся. Ты на него сердца не держи, – усмехнулся запорожец. – Выхода у него другого не было. Если бы мне не открылся, то и другие твой бред услышали, а так я с Корчем переговорил и он больше никого в хату не пускал. Вот мы втроём с Евстафием да Тараской и караулили. Поэтому, об этом никто кроме нас и не знает.

Я задумался, напряжённо размышляя, чем мне это разоблачение грозит. Порохня в моём понятии был истинным запорожцем. До мозга костей и последней капли крови, так сказать. Сечь была для него всем: матерью, домом, Родиной. И интересы Сечи этот казак ставил превыше всего. Собственно говоря, именно поэтому я ему так и не решился довериться. Ведь как можно использовать во благо Сечи такой козырь, как потерявший корону царь? На престол посадить не получится. Там самозванец пока крепко сидит. Да и польский король не позволит запорожцам в эту авантюру ввязаться. Не для того иезуиты ЛжеДмитрия на московский трон сажали, чтобы казаки им всю игру испортили.

А раз я как претендент на данном этапе не котируюсь, то моментально превращаюсь в ценную добычу, которую можно выгодно продать. Тому же Сигизмунду, например. Думаю, у польского короля хорошие привилегии для казаков выторговать можно в обмен на пропавшего царя Фёдора.

С другой стороны, вот он я; лежу в лавке, а не в тюрьме в цепи закованный и о том, что я царь, Порохня тайну постарался сохранить. И Корча помалкивать убедить смог. Хотя старик ко мне довольно тепло относится. Сжились мы с ним за зиму, сдружились, можно сказать. Но вернёмся к Порохне. По всему видать, есть у него на меня какие-то другие виды. Да и мужик он не гнилой, со своими принципами. И выдать товарища, с которым одним веслом в неволе махал, да потом турок плечом к плечу рубил, ему будет сильно не камильфо.

– Значит, правда, – сделал для себя какие-то выводы Порохня. – Тогда понятно, отчего Грязной над тобой как над писаной торбой трясётся. Тараске голову задурить ещё можно, а вот старику этому ушлому, – сотник сделал внушительную паузу. – Он то меня до конца и убедил.

– Василий здесь? – приподнялся я с кровати, чувствуя, как тревожно забилось сердце.

– Здесь, – усмехнулся казак. – Третий день уже идёт, как вернулся. Видать, и впрямь, тебя Господь отметил, если мы все, едва снег сошёл, сюда разом потянулись. Да и спасся ты просто чудом.

Выслушав рассказ Данилы, я был вынужден с этими словами согласится. Действительно очень сильно повезло!

Я ведь в небольшой ручеёк, втекающий в Самару, под утро провалился. И что обидно, всего с километр до того места, где рыбачил, не дошёл! Вот только ни самой реки, что в паре сотен метров от меня была, ни скрытых за небольшим холмом домов не разглядел и поплёлся совсем не в ту сторону, постепенно удаляясь в степь.

Вот так и удалялся бы до самой смерти, если бы не Корч. Всё-таки не совсем я безразличен старому казаку. К вечеру, когда метель разошлась не на шутку, Евстафий, встревожившись, дошёл до реки и, не найдя меня на обычном месте, с рассветом продолжил поиски.

Вот и разглядел меня каким-то чудом.

Мда. А я ведь этого и не помню совсем, хотя, по словам Корча, с его помощью, конечно, на своих ногах до паланки добрёл. Ещё и об похищении своём рассказать умудрился. Но старику я теперь в любом случае по гроб в жизни должен. Если смогу себе трон вернуть, будет ему полный пенсион и грамота царская, на вроде той, что Михаил Романов родственников Сусанина наградил.

А к вечеру неожиданно в слободу Порохня из Сечи приплыл. Дожали бывший куренной атаман на пару с Бородавкой ста́ршину. Вот и поспешил меня скорее в Сечь звать, чтобы обряд приёма в запорожские казаки поскорее провести, пока конъюнктура не изменилась. Я к тому моменту уже в горячке метаться начал и соответственно за языком следить никакой возможности не имел. Вот и озадачил опешившего сечевика своими откровениями. Он бы может и усомнился, мало ли что человек в бреду сказать может, да тут, как на грех, Тараску принесло.

Вот ведь! Один из Сечи приплыл, другой из-под самого Киева сюда добирался, а всего на час разминулись! Как будто ворожит там кто-то на небе сильно ехидный.

Мой друг поначалу ещё попытался запираться. Но врать Тараско совсем не умеет, а после очной ставки с моей бредящей тушкой и вовсе поплыл.

А потом и Грязной приплыл, – продолжил свой рассказ Порохня. – Как узнал, что с тобой случилось, меня чуть на куски не разорвал за то, что не уследил. Так лаялся, что со всей паланки хлопцы сбежались послушать.

– Значит Василий тебе тоже обо мне признался?

– Что ты, – замахал руками Порохня. – Он о моей догадке и не ведает. И Тараске о том я запретил говорить. Мне ещё не хватало по Сечи с оглядкой ходить, ножа в спину в любой момент ожидая. Ты уж Фёдор сам ему о том скажи, если мы с тобой к согласию придём.

Ну вот и торги начинаются. Послушаем, что от меня Порохня получить хочет.

– Я так понял, ты трон себе вспять вернуть желаешь? – начал издалека сотник.

– Есть такое намерение.

– А силёнок хватит? Супротивник твой на царстве крепко уселся, как я слышал. Да и тебя московиты, как только узнают, что ты галерным рабом был, обратно не пустят.

– Галерный рабом был Федька Чернец. Да вот беда. Уплыл по весне с Тараской на рыбалку и утонул на обратном пути. По дурости своей утонул. Об этом и Тараска всем рассказывать будет.

– А в Московии, значит, уже Фёдор Годунов объявится? – пригладил усы Порохня. – Хитро. Вот только Дмитрий тебе добровольно власть на Моске не уступит.

– Самозванца скоро москвичи убьют, – твёрдо заявил я. – Или тебе Тараско о моём видении не рассказал?

– Рассказал. Да только виденьям тем я не шибко верю, – криво улыбнулся запорожец. – Я больше на себя и верных товарищей рассчитываю.

– А ты подожди немного, дядько Порохня, – вернул я ухмылку Порохне. – Скоро май наступит, а там и весточка о смерти расстриговой придёт.

– Действительно скоро, – согласился со мной казак и тут же огорошил: – Уже третий день, как май на дворе. Так что немного можно и подождать, – усмехнулся он в усы и заметив моё изумление, добавил: – Ты более двух недель в горячке метался.

– А если, по-моему, выйдет и весточка о гибели Дмитрия придёт?

– Ну, если, и вправду, царя Дмитрия вскоре москвичи изведут, то поверю тогда, что Христос твою руку держит, – согласился Порохня. – Может и сам тебе тогда службу сослужу. Коли в цене сойдёмся.

– И какова же будет цена?

– Ты поклянёшься, что всегда будешь держать сторону Сечи, государь, – заявил Порохня, впервые назвав меня по титулу. – И если случится в Сечи беда, подмогнёшь.

– Клянусь, – просто ответил я и спокойно добавил: – А как может быть иначе? Я с вами бок о бок кровь проливал, да смерти в глаза смотрел. И все сечевики мне как братья.

– То верно, – было видно, что мои слова пришлись запорожцу по сердцу.

– Но и вы тогда мою сторону держите, – а вот это уже запрос на будущее. Как я уже говорил, Сечь – становится реальной силой. И иметь такую силу на своей стороне будет выгодно.

– Сразу не выйдет, – внушительно заявил Данила. – Супротивнику твоему, Дмитрию, многие симпатизируют, то ты и сам знаешь. Да и слово Сигизмунда на Сечи немалый вес имеет, особенно теперь, когда Сагайдачного кошевым выкликнули. Но я сразу на твою сторону встану. И Бородавку попробую уговорить.

– И то дело, – посмотрел я в глаза запорожцу. – Значит ждём вестей с Москвы?

– Ждём вестей, – согласился он и с нажимом добавил: – До конца мая ждём.

И тут я похолодел. Просто неожиданно мне на ум пришла одна возможность, о которой я совершенно не подумал. А что если Лев Геннадьевич, сочтя мою заброску в прошлое неудачной, предпринял ещё одну попытку и сейчас в теле ЛжеДмитрия очнулся ещё один посланец из будущего. Вряд ли он тогда безропотно себя пристрелить даст. Скорее уж сам на опережение сработает.

И что тогда? Как я тому же Тараске в глаза смотреть буду. И не только Тараске. И как в отношении меня поступят те же Грязной или Порохня?

– Ну, раз мы с тобой договорились, дядько Данила, – я постарался ничем не выдать своих сомнений. Вот придут вести с Москвы, там и будем решать. – Покличь сюда Грязнова.

Боярин появился практически следом, словно у двери поджидал: всклокоченный, возбуждённый, радостный. Хлопнул дверью чуть ли не вырвав её с петель, бегом пересёк комнату, склонился передо мной, жадно пожирая глазами.

– Жив государь! Ну, слава тебе Господи! – размашисто перекрестился он. – Напугал ты меня до смерти. Уже и не чаял, что в себя придёшь!

– Не дождутся, – скривил я губы.

– Кто не дождётся? – не понял меня Василий.

– Вороги смерти моей не дождутся, – пояснил я боярину. – Сами сгинут.

– То дело, – оживился Грязной. – Вот теперь сразу видно, государь, что на поправку идёшь!

– Как съездил, Василий Григорьевич? – решил прервать я излияния боярина. А то, так и будет радоваться бесконечно.

– Не шибко хорошо, но и не совсем плохо, – пожевал губами Грязной.

– Это как?

– Тимоху в Смоленске повидал. Он там одним из стрелецких полков командует, государь. Вот только князь Иван Хованский, что в Смоленске сейчас на воеводстве сидит, руку самозванца держит крепко и баловства среди людишек не допускает. Не решился пока Тимоха людишек на твою сторону звать. Толку не будет, только головы лишится.

– Ну, это понятно, – посмотрел я выжидательно на Василия.

– Но вотполтора десятка своих людей к июню Тимоха в Путивль пришлёт. Под моё начало встанут. Всё, государь не один на Русь вернёшься. Будет кому оборонить, ежели чего.

– Ещё Порохня с нами поедет, – проинформировал я боярина. – Он теперь с нами заодно.

– Не выдаст ли? – напрягся Грязной.

– Хотел бы выдать, давно бы уже выдал. Сам то как зиму провёл?

– Хворым всё прикидывался, – усмехнулся Василий. – Хованский, собачий сын, всё норовил меня в Москву отправить. Даже гонца к расстриге послал с весточкой, что я объявился.

– И что?

– А ничего. Вернулся гонец, да плечами пожал. Не интересен я никому на Москве. Ну, и воевода сразу ко мне интерес и потерял.

– На Москве, что слышно? – требовательно посмотрел я в глаза Грязному.

– Матушка твоя государь, и вправду, умерла, – виновато опустил глаза боярин. – В народе слух идёт, что придушили её.

– Кто⁈

– Того не ведаю.

Не испугались значит моей мести Рубец Мосальский со своими подручниками Молчановым да Шерефединовым. Выслужиться решили перед новым царём. Ну, ладно. Мы ещё посмотрим, как оно всё обернётся. И пусть для меня эта женщина была совсем чужая, такое всё равно прощать не собираюсь. Сполна вознагражу!

– Софья? – глухо спросил я, зная ответ.

– За море уплыла с Семёном Годуновым, – замялся Грязной. – Куда точно делась, никто не ведает. Кто говорит, что к шведам, кто к Датчанам. Люди сказывают, что самозванец очень из-за её побега гневался. Чуть голову Бельскому не снял.

– А в целом как народ к самозванцу относится.

– Появились слухи, что будто к латинянам государь склоняется. Да веру их поганую на Москве установить хочет, – оживился Грязной. – А ещё поляками сильно недовольны. Шибко много их в Москву понаехало. И ведут себя нагло.

Начинается. То без сомнения Шуйского проказы. Почву для свержения самозванца и захвата власти подготавливает. Начинается на Руси Смутное время. Начинается.

– Ещё весть до меня дошла, что на Волге царевич Пётр объявился. Сыном самого Фёдора Иоанновича себя обзывает! По Волге сейчас с терскими казаками гуляет.

– Откуда же он взялся? – через силу усмехнулся я, прекрасно зная ответ. История ЛжеПётра, в дальнейшем сыгравшего одну из ключевых ролей в восстании Болотникова, мне была хорошо известна. Как, впрочем, и легенда, служившая обоснованием его появления. Но то по книгам и историческим источникам. Почему теперь не послушать её из первых уст? Вдруг новые подробности, не дошедшее за века, всплывут. – Ирина же только девочку родила?

– Так в том то и дело, что царица Ирина на самом деле родила не девочку, а мальчика, – горячо зашептал мне в ухо Грязной. – Просто царица наследника девочку подменила, боясь что Год… – боярин закашлялся, поперхнувшись словами.

– И тут на моего батюшку поклёп возвели, – невесело резюмировал я. – Ладно Василий Георгиевич, не тушуйся. Твоей вины в этом нет. Скоро таких самозванцев, что комарья на Руси будет. И каждого из них злодей Бориска Годунов в младенчестве уморить пытался. Экий он, однако, нерасторопный оказался, – покачал я головой. – Младенцев десятками из дворца выносили, а он ни слухом, ни духом.

– И как теперь с тем Петькой быть, государь, – поспешил Грязной перевести разговор в деловое русло. – Слух был, что самозванец его в Москву позвал. Как бы Петька на трон не влез, если Дмитрия, и вправду, убьют.

Я призадумался. В своей позиции в отношении этого авантюриста, я так до конца и не определился. Очень уж фигура неоднозначная! И на первом этапе зарождающейся смуты – довольно сильная!

Это сейчас за спиной у бывшего сидельника в лавке купца в Нижнем Новгороде небольшой отряд терских казаков. К осени его войско пополниться отрядами донских и терских казаков и превратиться в довольно грозную силу. Настолько грозную, что начнёт в лоскуты громить царских воевод и самого Болотникова спасёт, из осаждённой Калуги вызволив. Так что наладить с Илейкой Муромцем контакт, а ещё лучше перетянуть его на свою сторону, было бы совсем неплохо.

Вот только если это и приведёт на мою сторону значительные силы казаков, то дворянские отряды наоборот оттолкнёт, так как ЛжеПётр прославится жестокими казнями представителей многих знатных родов. Да и союзник из него очень уж ненадёжный получится. Так и жди удара в спину от возмечтавшего залезть на трон «родственника».

– Не залезет, – решил развеять я опасения боярина. – Васька Шуйский не для того своей головой рискует, самозванца убивая, чтобы первому встречном трон отдать. О Чемоданове, что слышно? – не скрывая тревоги перешёл я к следующему вопросу.

– Сказывают в Грузию сбежал, после того как ты в реке утоп.

– Жаль. Хороший был человек, – оторвал я голову от подушки. – Ну, ничего. Придёт время, воскресну и всем по их заслугам воздам. Я и зло, и добро крепко помню. Ступай, Василий Григорьевич. Отдохнуть мне надо. И готовься, боярин. Через месяц в поход. На Руси кровавая каша заваривается. Будем расхлёбывать.

Эпилог

– Пресветлый пан, подай горемычному грошик на пропитание. Я потом всю жизнь буду Бога молить за твоё здравие?

– Ты откуда такой будешь? Никак с Московии? – примеченный Саввой незнакомец остановился, не сводя с инвалида острого как бритва взгляда.

– Я католик, панове, видит Бог, католик, – зачастил Савва, вжав голову в плечи и кляня свой ломаный польский. Сколько не старался бывший подьячий, а так и не выучился так же ладно как ляхи по-польски говорить, даром что в былые годы в Посольском приказе служил. Всё равно язык проклятый выдавал. – Уж год как в истинную веру перекрестился! То и местный ксёндз, отец Герберт, подтвердить может!

– Да ты не журись, друже, – неожиданно расплылся в широченной улыбке незнакомец. – Я ведь тоже русский. Закружила меня судьба на чужбине, еле вырвался. Вот теперь домой возвращался!

– Отчего же возвращался? –переспросил Савва, настороженно рассматривая странного земляка. Одёжа иноземная. Немецкая. Сапоги опять же на немецкий манер скроены, да и говорит по-польски складно, не чета ему. Какой же он русский? Как есть немчин али лях! – А теперь чего же? Не возвращаешься?

– Теперь не возвращаюсь, – со вздохом согласился неправильный русский и, решительно мотнул головой, отгоняя мрачные мысли. – Ладно, земляк, пошли в трактир, – с силой хлопнул он по плечу опешившего нищего. – Я тебя накормлю до отвала, а ты мне о том, что на Руси делается поведаешь. Почитай, четыре года там не был.

Трактир встретил Савву одурманивающими запахами, заставив болезненно сжаться давно пустой желудок. Бывший подьячий робко прошёл в зал, прячась от бдительного трактирщика за широкой спиной земляка и осторожно присел на самый краешек лавки, моля изо всех сил Бога, чтобы новый знакомец не передумал.

– Чего изволите? – возникший перед ними трактирщик окинул Савву грозным взглядом, но прочь не погнал, видно уяснив намётанным взглядом для себя что-то о незнакомце.

– Мяса тащи, да вина заморского, – последовал небрежный ответ. – Не видишь разве, гуляем мы. – В руке русича блеснул серебром новенький гроссо, моментально заставивший трактирщика расплыться в радушной улыбке.

Савва и глазом моргнуть не успел, как стол уже ломился от разнообразной снеди.

– Ну, давай земляк, выпьем на последние деньги, – встряхнул головой незнакомец. – А завтра в вои к местному пану пойду проситься. Как думаешь, возьмёт?

– Тебя возьмёт, – уверенно заявил Савва, опрокидывая в себя огненную жидкость и тут же впился зубами в куриную ножку. – Только зачем бы тебе, коли обратно на Русь путь держал?

– Тебя как звать-то? – тут же помрачнел незнакомец.

– Саввой кличут. Я тут уже девятый год живу, – неожиданно признался он. – Сначала ничего было. Писарем на жизнь зарабатывал. А как рука усохла, так и всё. Теперь вот с хлеба на воду перебиваюсь.

– А меня Иваном зовут. Болотников я, – в свою очередь признался приезжий. – На Русь я возвращался, потому как царь там истинный сел, Дмитрий. Люди говорят, что по правде правил, служилых людишек в обиду боярам не давал. Зато и сгубили его эти бояре, – Болотников с силой грохнул по столу кулаком. – За правду его и сгубили, змеи проклятущие! Так нечего мне теперь на Руси делать, Савва. Разве что народишку набрать, да кровушки боярам пустить в отместку.

Болотников ещё больше помрачнел, опрокинул в себя ещё одну кружку огненного зелья и, забросив в рот целиком здоровенную сосиску, яростно заработал челюстями.

– Так жив царь Дмитрий. Не убили его, – робко заметил Савва, не забывая при этом налегать на еду.

– Врёшь⁈ – бешено сверкнули глаза и могучие руки притянули бывшего подьячего к вскочившему из-за стола Болотникову. – Я сам слышал, что его на куски боярские холопы порубили!

– Порубили, да не того! – засучил ногами Савва, тщетно пытаясь вырваться из стальной хватки. – Обознались они, да другого лицом похожего убили. А Дмитрий сбежать с Москвы сумел, да до Польши добрался. Теперь вот народишко со всех сторон кличет, престол отчий обратно отвоёвывать сбирается да бояр, что измену сотворили, покарать. Ты бы отпустил меня, мил человек. Задушишь ведь!

– А ты не брешешь? – Савву Болотников не отпустил, но хватку немного ослабил.

– Дык кого хочешь спроси. Третий день прошёл, как его грамоту здесь читали. А сам царь в Самборе гостит у своего тестя вельможного пана Ежи Мнишека.

Хватка неожиданно сменилась объятиями, да такими, что у окончательно ошалевшего подьячего кости затрещали. И в следующий миг хлопнула дверь, оставив Савву за столом одного.

– Этот добром не кончит, – покачал головой вслед исчезнувшему Болотникову бывший подьячий и вновь потянулся к еде.