Текст книги "По методу профессора Лозанова"

Автор книги: Иван Менджерицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

– Ну, еще одну категорию людей мы не трогали, – проговорил Крымов.

– Какую?

– Об этом после. Сейчас ты займешься другим. Встретишься с секретарем Мельникова.

– Лидией Константиновной?

– Да.

– Но, Александр Иванович, она была так предана Мельникову…

– Я ее, Кузьмич, ни в чем не подозреваю, – перебил его Крымов. – Ты постарайся выяснить: не сохранились ли у нее какие-нибудь бумаги Мельникова личного свойства или даже служебные. Не исключено, что там найдем какой-нибудь след или намек на него.

– Но и это может не дать никакого результата.

– Согласен. И хотя мне очень не хочется беспокоить лишний раз вдову Владимира Ивановича, его дочь, но придется тебе тогда их навестить. Может быть, у него дома сохранились какие-то бумаги, которые им кажутся неважными, а для нас могут представлять интерес.

– Слушаюсь, товарищ подполковник, – сказал Агеев. Но судя по тону, каким это было сказано, он не разделял уверенности Крымова, что они близки к разоблачению преступника…

…День был ясным, жарким. Квартирка Лидии Константиновны была залита солнечным светом. Всюду – и на широком подоконнике, и на столе, и на старом комоде стояли цветы в горшках. Много цветов.

– Добрый день, Лидия Константиновна, – приветливо улыбался Агеев. Видимо она только что поливала цветы – в руках была детская лейка из пластика в форме лягушонка.

– Здравствуйте, товарищ Агеев, – не удивившись его приходу, сказала она. – Проходите.

– Какая у вас память! – восхитился он. Всего один раз видели меня, а фамилию запомнили.

– Память, знаете ли профессиональная, – объяснила она, жестом предлагая ему сесть за стол.

– Думаю, вы – прекрасный секретарь.

– Владимир Иванович не жаловался. Но все это в прошлом. С понедельника я на пенсии.

– А нового директора назначили?

– Нет. Но у Пухова свой секретарь, так что нужда во мне отпала. К тому же, как это ни печально, но годы сказываются. Вот в прошлый раз я даже не спросила, из какой вы организации.

Они сидели теперь за старым круглым столом друг против друга.

– Я из уголовного розыска, – сказал Агеев.

Она даже не удивилась, кивнула, словно ждала этого.

– Зная вашу преданность Владимиру Ивановичу, я уверен, вы не откажетесь нам помочь. Мы ведь ищем анонимщика или анонимщиков, которые сыграли столь печальную роль в его жизни.

– Трагическую, – поправила она. – Понимаете… простите, как ваше имя и отчество?

– Юрий Кузьмич.

– Так вот, Юрий Кузьмич, я думаю, что Владимир Иванович очень страдал не только из-за этой чудовищной клеветы. Он ведь был поставлен в положение человека, который невольно должен был подозревать многих. Поначалу мне казалось, что он даже ко мне переменил свое отношение.

– Поначалу? А потом?

– Потом он узнал, кто это писал.

– Почему вы так решили?

– Он однажды прямо сказал мне об этом.

– Но он, конечно, не назвал анонимщика?

– Нет.

– А могли бы вы, Лидия Константиновна, точно воспроизвести эту фразу?

– Ну, за стопроцентную точность не ручаюсь, но смысл был такой… – она на мгновение задумалась. – Вот что сказал Владимир Иванович: «Как же доказать, что это он?!» А совсем незадолго до смерти, узнав, что пришла очередная анонимка, Мельников, размышляя как-то вслух, – а он это делал при мне – вдруг, словно споря сам с собой, сказал: «Ну, если я ему пригрожу, что вытащу все его грехи на свет божий, это ведь невольно прибегнуть к его же методам».

– У вас не остались какие-нибудь бумаги Мельникова?

– Бумаги? – почему-то переспросила она. И вдруг неожиданно. – Извините, но я хотела бы взглянуть на ваше удостоверение.

– Пожалуйста.

Агеев вытащил удостоверение из верхнего кармана куртки.

Лидия Константиновна не спеша его изучила, кивнула.

– Бумаг нет. Все, что связано с делами, осталось в тресте. А личные бумаги… Да в общем, их у Владимира Ивановича не было. Могу это смело утверждать, так как после его смерти тщательно пересмотрела все, что было в столе. – Она на мгновение задумалась, вертела в руках очки.

Агеев ее не торопил.

– Видите ли, я взяла себе на память со стола Владимира Ивановича «Ежедневник» за этот год. Считала, что могла это сделать. Ценности он никакой не представляет, а я бы хотела эту вещь иметь. Там в основном деловые записи. Есть непосредственно касающиеся меня. Несколько рисунков, карикатур. Есть записи, смысл которых мне не очень понятен. Но вряд ли это для вас представит интерес… Вы считаете, что я не должна была брать этот «Ежедневник»?

– Хорошо, что вы сделали это, – сказал Агеев. – Мог бы пропасть.

– Он нужен вам?

– Да, Лидия Константиновна.

– Хорошо, – покорно сказала она и достала из верхнего ящика комода небольшую пухлую записную книжку в коричневом коленкоровом переплете. Видно было, что Лидии Константиновне расставаться с нею жаль.

Агеев все понял, сказал:

– Я вам ее верну. Обещаю.

– Хорошо, – кивнула она. – Я вот думала: пройдет какое-то время, как-нибудь вечером я достану ее и неторопливо начну читать, вспоминая Владимира Ивановича, нашу совместную работу, других людей. Знаете, жалею, что такие же ежегодники за другие годы выбрасывала.

– Мне, конечно, тоже жаль, что они не сохранились. Особенно за последние три года…

«Ежедневник» Мельникова Крымов изучал целый день на работе и взял его домой.

Мельников неплохо рисовал и, видно, был человек с юмором. Откуда видно? Да вот из этого рисуночка. Здорово Хрунина изобразил – все точно схвачено, чуть шаржировано. Молодец… А вот и крокодил собственной персоной. Стоит у почтового ящика на задних лапах, прочно опираясь на хвост. В зубах конверт… Что на нем написано?.. Ага – «Анонимка на Мельникова В.И.» И в каждой лапе по конверту.

Ну же, Крымов, напрягись! Кого тебе этот крокодил напоминает? Ващенко? Сазонова? Хрунина?… Увы – крокодил похож на крокодила. Здорового, наглого, хорошо откормленного… Что еще?.. Стишки под рисунком. Выходит, Владимир Иванович и поэзии был не чужд… Ну, почитаем, почитаем: «Аллигатор ронял крокодилью слезу, но мздоимцу, ворюге нет места в лесу. Темной ночью в поганый свой дом он залез, оболгал все и всех, но не сунулся в лес»…

Предположим, под лесом надо понимать трест, которым руководил Мельников. Аллигатор – это анонимщик. Несложные метафоры. Ну, а почему же аллигатор ронял именно крокодилью слезу?.. А какую же ему ронять? Заячью, что ли?.. Нет, тут дело в другом. Мельников, должно быть, знал о каких-то неблаговидных делах Крокодила. Но тот, видимо, крокодильими слезами выплакал себе прощение. Все это совпадает с тем, что уже известно. Мельников ведь кому-то намекал, что вся эта история произошла из-за его беспринципности… Второй важный вопрос: «Почему Владимир Иванович назвал дом Крокодила „поганым“?» Или потому, что там жил этот мерзавец и своим присутствием дом поганил, или… если это, скажем, кооперативная квартира, то куплена она на ворованные деньги… Допустим. Ну и что это тебе дает? Дополнительную информацию. Не больше… А теперь давай разберемся во фразе: «…Но не сунулся в лес». Если лес – это трест, то получается, что анонимщик в тресте больше не работает. Подтверждается точка зрения Кирилла Викторовича Хрунина… Ну и куда же привела тебя эта дополнительная информация?.. Значит так: Мельников по каким-то причинам выгнал Крокодила – будем так пока его называть – из треста. Вернее, дал ему спокойно уйти. Вот в этом и была проявлена беспринципность. Вместо того, чтобы отдать Крокодила под суд, ему предложили уйти по собственному желанию или на заслуженный отдых. Так-так-так. Крокодил же оклемался от своих пустяковых царапин и обдал своего благодетеля огромным комом грязи… Тебе приводили слова Мельникова: «Ни одно доброе дело не остается для нас безнаказанным»… Вот и вырисовывается вполне поучительная история о том, как проявив беспринципность, в общем-то хороший человек подписал себе смертный приговор… Конечно, ты не можешь обойтись без некоторого преувеличения. Но по существу, похоже, прав… Ну легче стало?.. Честно говоря – не очень. Лица анонимщика по-прежнему не разглядеть, а фамилия все та же – «группа товарищей»…

Так прочитал… Давай – еще раз… Да я их уже наизусть знаю. А ты все же почитай… Вот обрати внимание на то, как Владимир Иванович их записал. Каждую строку с заглавной буквы. Ну, это естественно – стихи же… Но вот зачем он жирно обвел каждую заглавную буковку? Зачем?.. Приглядись… Боже мой, да это же акростих!.. – Крымов тихо засмеялся, довольный своим открытием. – Вот и имя анонимщика есть… Да, но ведь этого не может быть!.. Ты веришь в такие совпадения?.. Нет, но как же это возможно?

Он вдруг почувствовал, как у него заныло сердце. Подумал, как тяжко далось ему это открытие… Открытие ли?.. Все это надо будет проверить 20 раз, 30 раз. Представляешь, что произойдет, если ты в таком обвинишь человека, а он на самом деле невиновен. Ты же этого себе никогда не простишь… Итак, терпение… Терпение… План прост, ясен. Прежде всего, надо, чтобы сотрудники БХСС провели глобальную ревизию той самой строительно-механизированной колонны, делами которой уже занимается Кузьмич. Конечно, все раскопать будет сложно – времени прошло немало. Меня ведь интересуют дела трех-четырехлетней давности. Многие документы не сохранились, какие-то наверняка потеряны или уничтожены… И вот что еще, надо продолжать поиски машинки, на которой были все анонимки исполнены. Правда, круг этих поисков можно теперь значительно сузить…

Агеев издалека увидел эту женщину.

Руки ее были заняты сумками с провизией.

Юрий Кузьмич пошел ей навстречу.

Улица была полугородская, полудеревенская. Посреди одноэтажных домов неожиданно возвышались многоквартирные башни. В общем, картина типичная для подмосковных дачных поселков. Многие из них буквально на глазах превращаются в городки. Вместо дач, утопающих в зелени, никого не радующие домины из стекла и бетона.

– Здравствуйте, – сказал Агеев, – позвольте вам помочь?

– Не стоит, – ответила она. – К хорошему привыкаешь быстро, а завтра здесь вас может не оказаться.

– Отчасти это зависит от вас, Римма Сергеевна.

– Откуда вы знаете, как меня зовут?

– Так разрешите, – повторил он, и на этот раз она милостиво отдала ему сумки.

– Откуда вы знаете мое имя?

– Вариант первый: слухами земля полнится, – ответил Агеев. Вариант второй: я был на курсах машинописи, где вы преподаете, и мне сказали, как вас зовут и где найти. Выбирайте любой.

– Я, товарищ…

– Агеев, – подсказал он.

– Перепечаткой больше не занимаюсь. Артрит. Неприятная болезнь. Поэтому и не преподаю больше на курсах.

– А печатать мне ничего и не надо, – сказал Агеев.

Они дошли до дома, где она жила, поднялись на крыльцо, оказались в комнате, довольно просторной, где не было ни одного лишнего предмета, ни одной ненужной вещи, словно жила здесь не женщина, а холостой мужчина.

– Так что вам надо? – спросила она, перекладывая содержимое сумок в холодильник.

– Жизнь так сложилась, – объяснял Агеев, – что необходимо срочно научиться печатать. Я, конечно, мог бы записаться на курсы, но там ведь одни девушки, чувствовал бы себя не в своей тарелке. Кроме того, занятия начнутся через два месяца. А время терять не могу.

– В общем, хотите брать у меня частные уроки?

– Да. И как поется в популярной песне: «Мы за ценой не постоим».

– Машинка есть? – спросила она.

– Куплю.

– Покупайте. Уроки я вам давать буду. И сделаем все это в темпе. За три недели. Потом я собираюсь уехать отдыхать.

– Меня это вполне устроит.

– Будем заниматься по три часа в день. Утром можете?

Он кивнул.

– С 9 до 13?

– Договорились.

– Приходите завтра.

– Зачем же нам терять день? – спросил он. – Давайте начнем сейчас.

– Да устала я, – нехотя произнесла она. – А впрочем…

Ну, вот и наступил этот день, вернее утро, когда Крымов мог праздновать свою победу, торжествовать по поводу победы добра над злом, гордиться своим профессионализмом. Но ни праздновать, ни торжествовать, ни гордиться не хотелось. Хотелось в отпуск, который, судя по делам, придется на конец осени, а то и на начало зимы. Хотелось, чтобы дома, наконец, все собрались. Но Танюшка приедет только месяца через два, а когда Колька… – это, пожалуй, одному только богу известно.

Почему-то именно сегодня утром Крымов ощутил и усталость, и какую-то пустоту. Он когда-то где-то прочитал про опустошенность, которую испытывает писатель и художник, заканчивая новое произведение. Сейчас он грустно улыбнулся этой мысли. Конечно, лестно было бы поставить себя с творцами в один ряд, да не соответствует все это, увы, действительности. Во-первых, у него в производстве всегда находится по несколько дел. Одно кончается, второе в серединке, третье только начинается, а есть еще четвертое, а порой, и пятое. Во-вторых, ничего он не создает. Вот это, действительно печально. Ты, Крымов, разрушитель. Но разрушая зло, быть может, создаешь добро? Увы… Ну, может, помогаешь добру?.. Ладно расправь плечи, поправь галстук, попридержи эмоции…

В дверь его кабинета постучали.

Первым вошел Алексей Алексеевич Федин, за ним – Антон Михайлович Звягинцев.

У Федина лицо было, как всегда, жестким, неулыбчивым. Звягинцев же улыбался – чуть приветливо, чуть застенчиво.

– Здравствуйте, Александр Иванович, – сказал Федин. А Звягинцев издалека дружелюбно покивал головой.

– Здравствуйте. Садитесь.

Они устроились за небольшим столиком, стоявшим перпендикулярно к столу Крымова.

– Дела так обстоят, товарищи, – говорил Александр Иванович. – Вы обратились в прокуратуру с просьбой найти клеветника, который писал анонимки на вашего друга Владимира Ивановича Мельникова. Как вы знаете, прокурор Смирнов поручил это дело мне… Должен вас обрадовать. Мы знаем имя клеветника, мы знаем, кто он и что он за человек.

– Кто? – спросил Федин. Вопрос прозвучал резко, словно выстрел.

– Этот человек, – твердо сказал Крымов, – Антон Михайлович Звягинцев.

– Да вы что, Александр Иванович! – возмутился Федин.

А добродушная улыбка медленно начинала сползать с лица Звягинцева.

– Да как вы можете говорить такое! – возмущался Федин, а Крымов и Звягинцев не сводили друг с друга глаз. – Ну, скажи же ты ему, Тоша!

– Это – страшное обвинение… – начал Звягинцев.

– Страшное, – согласился Крымов.

– А доказательства? – Голос Звягинцева дрожал и обрывался, – я требую доказательств?

– Мы требуем доказательств! – говорил Федин, пристукивая в такт словам палкой.

– Ну, что ж, – после заметной паузы проговорил Крымов. – Я, Алексей Алексеевич, расскажу вам небольшую историю. Антон Михайлович может тоже послушать, хотя ему все это известно с большим количеством деталей, чем мне. Три с половиной года назад Мельников, уличив Звягинцева… скажем так – в нечистоплотности, предложил ему уйти на пенсию. Антону Михайловичу ничего другого не оставалось. И он ушел из треста и вечерами стал слушать свои любимые пластинки начала века. И копил, копил свою ненависть и однажды решил, что он старому другу должен отомстить.

– А где же доказательства? – спросил Федин.

– Вот, видите эту записную книжку? Это еженедельник Владимира Ивановича Мельникова. Среди разных записей о совещаниях и заседаниях есть и эта карикатура. А под ней стишки. Они не простые, с секретом. Это акростих. Прочтите первые буквы, с которых начинаются строки, и у вас получится имя – Антон. Кроме Антона Павловича Чехова и Антона Михайловича Звягинцева других Антонов среди знакомых Мельникова не было.

– И это все доказательства? – спросил Звягинцев.

– Это только начало, – пообещал Крымов. – Среди телефонов, встречающихся в этой книжке, есть один хорошо вам знакомый, Антон Михайлович. – Он нашел нужную страницу. – Вот этот. Видите? Не помните, кому он принадлежит?

– У меня плохая память на цифры.

– Но этот-то номер вы должны были помнить наизусть. Многократно ведь по нему звонили.

– Не помню.

– Это телефон вашей племянницы Риммы Сергеевны, которая живет на станции Пушкино по Ярославской железной дороге. Именно она, на принадлежащей ей пишущей машинке «Эрика», под вашу диктовку, а может, перепечатывая то, что было написано вами заранее от руки, исполняла анонимки.

– Тоша! Но скажи, что все это неправда!

Звягинцев молчал.

– Могу доказывать дальше, – говорил Крымов. – Только надо ли, Антон Михайлович?

– Надо! – настаивал Федин.

– Не надо, – спокойно проговорил Звягинцев. – Это, Алеша, действительно писал я.

– Ты?

– Я! Униженный и оскорбленный! В шестьдесят лет он мне дал пинка под зад, как вшивой собачонке. А сил еще было о-го-го! И работать хотелось. И заграничная командировка маячила. И вдруг – все – пенсионер. А за что? Так, мелочь, ерунда всякая! А мы ведь дружили сорок лет! Я его, как ты знаешь, от смерти спас! И все это под откос? За что? За что, я тебя спрашиваю?

– Но как ты мог, как мог, как мог? – с трудом шевеля побелевшими губами, спрашивал Федин. И судорожно искал по карманам облатку с нитроглицерином. Сунул таблетку под язык. Закрыл глаза.

– Мог! – твердо сказал Звягинцев. – Он мне в душу нагадил, а я, по-твоему, должен был утереться и благодарить! Нет, Антон Звягинцев обид еще никому не прощал!

– Как ты мог? – спрашивал Федин.

– Ну что ты заладил одно и то же?! – резко выкрикнул Звягинцев. – Он мне жизнь разрушил, а я должен был терпеть? Да разве ты в состоянии это понять?

– Как ты мог?

– За несколько часов до своей смерти, – сказал Крымов, – Владимир Иванович Мельников пришел к вам, Звягинцев. Не за неделю, как вы говорили при первой нашей встрече, а за несколько часов. Думаю, он пришел, чтобы сказать вам, что если вы не прекратите свою писанину, он, наконец-то, обнародует то, что скрыл когда-то, пощадив вас.

– «Боже мой, – подумал Звягинцев, – как же Крымов мог об этом узнать? Как? У кого? Дома даже Анюты не было».

И Антон Михайлович вспомнил, как в тот день шел, не спеша, открывать дверь на нежданный звонок.

Удивился, увидев Мельникова, сказал нервничая:

– Такое большое начальство и к нам – скромным пенсионерам. Какая честь!

Мельников молча разделся в прихожей. В комнате присел к столу, сказал повелительно Звягинцеву, маячившему в дверях:

– Сядь! Я на десять минут, не больше.

– Не много ты времени решил уделить старому другу.

– Другу? – усмехнулся Мельников.

– Может, чайку попьем?

– Господь с тобой, Антон. Ты ведь в чай мне цианистый калий бросишь. Отравой, насколько я убедился, у тебя полны закрома.

– Ну, и шутник ты, Вова. – Но к столу присел, на краешек стула, на некотором расстоянии от Мельникова.

Владимир Иванович с неподдельным интересом его разглядывал, словно видел впервые.

– А ты, Вова, постарел, – с улыбкой произнес Звягинцев. – Горбишься, в морщинах весь, и глаза тусклые.

Мельников тоже ему улыбнулся:

– Нравятся плоды твоих трудов?

Звягинцев сделал протестующий жест.

– Не надо, Антон. Твоя работа – знаю.

– А чего же хочешь?

– Понимаешь, я ошибся. Когда на меня стали приходить анонимки, я тебя сразу вычислил. Но решил, что все это – месть мне за то, что на пенсию тебя выгнал. Унизил, как ты, наверное, считал. Пожалел. А рабские души этого не прощают.

Звягинцев смеялся:

– И ради этих открытий ты сюда и заявился?

– Нет. Совсем недавно вдруг на меня снизошло прозрение. Я понял, что не мстишь ты мне. А просто хочешь меня устранить, как свидетеля. Я ведь единственный человек, который знает про все твои махинации… Ну, что ж ты больше не смеешься?

– А зачем мне тебя устранять? Что ты мне можешь сделать?

– Скажем, могу написать письмо в прокуратуру, в милицию. Про дачу, которую ты построил за казенный счет, про приписки, которыми ты занимался.

– А документы у тебя сохранились?

– Смотри, какие интересные вопросы ты стал задавать?

– Блефуешь, Владимир Иванович. Нет у тебя документов. Да если и были бы и пустил бы ты их в дело, то неизвестно кто бы еще больше пострадал. Я ведь сразу бы сказал, что половину, нет – три четверти тебе отдавал. Оттого ты столько лет и не давал делу ход.

– А почему все же решил дать?

– Придумаю что-нибудь.

– Да кто тебе поверит? Я за всю свою жизнь ни копейки…

Звягинцев издал дрожащий противный смешок:

– Вот ты уже и оправдываешься, голубчик. Уже оправдываешься.

Мельников с яростью стукнул кулаком по столу, сказал:

– Алешке Федину все расскажу. Ребятам из нашего батальона, оставшимся в живых, в другие города напишу. Судить тебя будем, Антон, судом солдатской чести.

– Ай, как страшно, – всплеснул Звягинцев руками. – Да не расскажешь ли, что это за суд? Вот народный я знаю. Верховный, тоже. А это еще что такое?

– Узнаешь.

– Все это, Вова, пустое. Кого ты соберешь? Какие у тебя доказательства? Так, мишура. Подумаешь, приписки. Газеты сейчас и не о таком пишут. И не о таких мелких, как я, сошках. А люди что ж, почитают, повозмущаются слегка и пойдут дальше своей дорогой… Что это ты, Вова, побледнел? Сердечко прихватывает?.. Ну, да ладно. Могу с тобой и по-благородному. Не будет на тебя больше писем. Доволен?

Мельников молчал.

– Ты только, Вова, встань передо мной на колени и скажи: прости меня, Антон. А я и прощу. Зло забуду.

– Ах ты, мразь! – выдохнул Мельников, рванувшись к нему. Но Звягинцев ловко увернулся, проскочил в соседнюю комнату, набросил на петлю крючок.

Сквозь щель видел, как Владимир Иванович, не без труда сдерживая стоны, медленно побрел в прихожую, держась рукой за грудь.

Хлопнула дверь…

– Но уж этого вы знать не можете, – бросил Звягинцев Крымову. И уловив усмешку на лице следователя, понял, что невольно выдал себя. – А, впрочем, все это уже ничего не решающие мелочи.

– Ну, как ты мог? – все вопрошал Федин.

– Ну, хватит, – с раздражением проговорил Антон Михайлович. – Тебе этого не понять. А товарища следователя могу поздравить с успешным окончанием дела. Ура! И так как ваши нотации выслушивать мне не очень-то хочется и некогда, то подпишите, – он сунул Крымову пропуск. – И я пойду.

– Тебе придется ответить за все это, – говорил слабым голосом Федин.

– Ответить? – усмехнулся Звягинцев. – Кому? Ты же сам мне рассказывал, как в этом кабинете тебе объяснили, что дело по клевете может быть возбуждено только по заявлению потерпевшего. Тебе Володечка заявление с того света прислал?

– Замолчи! – закричал из последних сил Федин.

– Успокойтесь, Алексей Алексеевич, – сказал Крымов, – хотя возмущение ваше мне понятно. Вам же, гражданин Звягинцев, придется задержаться.

– Надолго?

– Ну, это суд решит. Думаю, лет на семь-восемь, не меньше.

– Что такое?

– Судить вас будут, в том числе и за клевету. Но за вами числятся и другие дела. Причина вашей ссоры с Мельниковым не пустяк, как вы говорите. Это называется по-другому – хищением государственного имущества в особо крупных размерах. Ваш скромный домик в огородном товариществе – полтора этажа над землей и два этажа вниз – не стоил вам ни копейки. Но это все мелочи по сравнению с теми делами, которыми вы занимались, возглавляя строительно-механизированную колонну номер шесть.

– Но это все надо доказать!

– Уже доказано, Антон Михайлович! Думаю, правда, не все. Но теперь вас часто будут привозить в этот кабинет, будем с вами часто встречаться, и белые пятна на вашей преступной деятельности постепенно исчезнут. Обещаю. В общем, будем работать.

– Вы хотите сказать, что я больше не выйду отсюда? Не вернусь сегодня домой?

– Да, – твердо сказал Крымов. – У меня и постановление на ваш арест есть. И прокурором оно уже подписано…

В то утро Крымов непривычно долго спал. Потом вяло делал зарядку, думая о том, что если бы встал часиков в семь, то можно было бы поехать на стадион в Черкизово, сесть там на скамью для зрителей, а увидев Агеева, радостно прокричать ему: «Поддай еще немного, сынок, и все рекорды будут наши!» И можно было бы погонять мяч с мальчишками, и пройтись по лесу, разговаривая с Кузьмичом о житье-бытье.

Спать надо меньше, Крымов. Спортом больше заниматься. А что касается Агеева, то у него своя компания, у тебя – своя. Он ведь тебе почти в сыновья годится. Но вот беда, Крымов, компании у тебя никакой нет. Разве что сослуживцы, среди которых попадаются и славные ребята и не очень. Впрочем, как у каждого, вне зависимости от того, где ты служишь.

А где же все твои друзья, Крымов? Ау! Нет ответа. Вроде и были, но как-то жизнь развела. Разве что Митька Шурыгин.

И в полдень Александр Иванович набрал его номер, но телефон молчал.

А спустя полчаса, ну, как после этого не верить в телепатию, Митька позвонил сам. Оказался он по каким-то делам в соседнем доме и может зайти, на новую квартиру Крымова полюбоваться, если, конечно, жизнь радует, и алмазы в небе над головой проглядывают довольно отчетливо.

Крымов сообщил, что и с жизнью, и с алмазами дела обстоят нормально, и Митька почти тут же объявился. Квартиру осмотрел. Много на это времени не ушло – не хоромы – тридцать полезных метров.

А потом они решили прогуляться. Когда-то здесь были роскошные вишневые сады и настоящий лес. Сады давно вырубили, а клочок леса остался.

И они долго гуляли. Уже чувствовалось приближение осени – и в пробивающейся через зелень желтизне, и в чуть сладковатом сыром запахе, поднимавшемся от земли.

И так должно было случиться, что в конце концов заговорили они о Мельникове, Звягинцеве, о всех перипетиях этого дела.

Митька Шурыгин почти ничего не знал. Его родственник – Алексей Алексеевич Федин – на все его расспросы только руками махал и за сердце хватался. Крымов вспомнил, что его и на суде не было, и Митька, пустившись в несложные подсчеты, сообщил, что Федин в то время в больнице лежал в прединфаркте. Слава богу, обошлось. И поинтересовался: какой вынесли Звягинцеву приговор?

– Восемь лет.

– За хищения?

– Да, но судили его и за клевету.

– По второй части?

– Да. Три года.

– Редкий случай, – задумчиво проговорил Митька. – Анонимщикам пока удается уйти от ответа.

– Пока, – кивнул Крымов. – Но ты чувствуешь, Шурыга, что все потихонечку приходит в движение. И устоявшиеся позиции, и взгляды, и привычки. Мне бы три года назад сказали, что я доведу дело о клевете до суда, и анонимщик будет осужден, не поверил бы. Ей богу. Вот это радостно, но само дело… Звягинцев… что ж это за человек?!

– Человек, – сказал Митька. – Знаешь, я ведь не верю, что шел человек по прямой, а потом вдруг ухнул в пропасть.

– Расхожая точка зрения.

– Расхожая? Он жил ведь среди нас. Видел, как один солгал, а другой сделал вид, что не заметил, а третий уже равнодушно называл правду ложью. А был еще четвертый и пятнадцатый. А почему бы и мне не спуститься на ступеньку ниже, – и не построить за казенный счет себе дачу? А почему бы еще не спуститься на ступеньку – и не начать продавать строительные материалы налево? А почему не спуститься еще ниже и еще – и не написать поклеп на своего друга, который решил вывести меня на чистую воду?

– Ты меня не агитируй! – сказал Крымов. – Ты лучше ответь, как ты и твои коллеги по профессии могут истово защищать отпетых мерзавцев.

– Каждый человек имеет право на защиту. А профессии здесь ни при чем. И некоторым твоим коллегам я могу предъявить солидный перечень претензий. А скажи, жена Мельникова на суде была?

– Нет.

– Ну, хотя бы позвонила тебе?

– А почему она должна мне звонить?

– Ну, сказать слова благодарности?

– Слова благодарности, – медленно произнес Крымов. – Муж умер, человек, который так успешно вырыл ему могилу, оказался его старым другом, а остальные не заступились при жизни, а отступились. Вот беда. А ведь мы должны лучше думать друг о друге. Мы этому разучились. И должны стараться друг друга защитить, почувствовать беду другого, как свою.

– Да я только этим и занимаюсь, – сказал Митька.

– Славно. Буду во всяком случае знать, к кому обращаться, когда на меня придет анонимка. – И Крымов засмеялся.

Смеялся и Шурыгин. Но смех был не очень веселым.

Шел 1983 год и до постановления, ставящего анонимки вне закона, было не так-то близко.