Текст книги "По методу профессора Лозанова"

Автор книги: Иван Менджерицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Он остался в спортивных брюках, в кроссовках. Вышел на поле стадиона. Принялся с удивительной легкостью отжиматься от земли. Потом прыгал на месте, поднимая вверх руки и резко сбрасывал их вниз, словно собирался взлететь. И, наконец, припустился по гаревой дорожке стадиона, то наращивая скорость, то гася ее.

Он пробежал почти круг, когда со скамеек для зрителей до него донесся беззаботный веселый голос:

– Прибавь еще немного, сынок, и все рекорды будут наши! – крикнул Крымов.

– Александр Иванович! Вот так встреча!

– Физкультпривет! – отозвался Крымов. – Я смотрю, кто-то бежит, вроде похожий на Сергея Бубку. Ну, думаю, опять быть рекорду.

– Но Бубка, товарищ подполковник, занимается прыжками с шестом.

– Что ты говоришь?!

Они пожали друг другу руки.

– Значит, в отпуске? – спросил Крымов.

– Не в отпуске, а экзамены. И дел невпроворот. Занимаюсь одной строительно-механизированной колонной. Там, похоже, круто все завязано.

Они направились к выходу.

– Так ты вот что, – сказал Крымов Агееву, – на работу завтра выходи. С начальством твоим я уже договорился.

– А кого будем искать?

– Анонимщика.

– Кого-кого?

– Ты когда в последний раз медкомиссию проходил?

– А что?

– Да вроде раньше на глухоту не жаловался.

– Но я же, товарищ подполковник, оперативный сотрудник БХСС! – взмолился Агеев. – Причем тут анонимщик?

– Мне интуиция подсказывает – ты справишься.

– У меня еще полно работы со строительно-механизированной колонной.

– Повторяешься.

– А у меня еще неделя отпуска есть, – не унимался Агеев.

– Самая сильная моя сторона – это железная аргументация, – доверительно сообщил Крымов, – и на твои причитания о неделе отпуска я отвечу словами популярной песенки: «На недельку до второго ты уедешь в Комарово».

– Действительно, железный аргумент.

– Вот и я говорю.

Утром Юрий Кузьмич Агеев уже входил в кабинет Александра Ивановича. Выкладывал из портфеля на стол перед Крымовым папку за папкой, пока не выросла довольно внушительная стопка.

– Садись, – сказал Александр Иванович.

И Кузьмич присел на один из стульев, стоявших вдоль стены.

– Как впечатление?

Агеев начал приподниматься.

– Сиди, сиди.

– Впечатление, товарищ подполковник, извините, как будто из нужника вылез.

– Извиняю, – Крымов кивнул на стопку из папок. – Нужник он и есть нужник. А теперь от эмоций перейдем к фактам.

– Да вы лучше знаете. Даром что ли одни и те же выраженьица в анонимках подчеркнули. Тут даже сомнений нет – один и тот же человек все это накропал.

– Или одни и те же люди.

– Может и такое статься.

– Ну, а что еще?

– Анонимщиков надо искать в тресте, которым Мельников руководил. Хоть и стопроцентная ложь в анонимках этих, но тот, кто писал, про дела треста знает. И для непосвященного выглядит все это убедительно. Вот комиссии так исправно на это и клевали, как голодная рыбка в жаркий день.

– Ну, ты тут, Кузьмич, не совсем прав, – медленно проговорил Крымов. – Ложь там не на сто процентов, а этак на 98. Это как раз свидетельствует, что мы имеем дело с опытным и умным клеветником. Он один достоверный фактик подбрасывает, действительно, как наживку. Глядишь – правда. Значит, и остальные проверять надо, уже лживые, грязные, но поди же знай заранее, что они такие. Так что противник у нас серьезный.

– Или противники.

– Ну да. Только даже если их было несколько человек, исполнял все эти пасквили один. Из этого пока и будем исходить. Я разработал небольшой план. Не бог весть что, но лиха беда начало. Первое. Надо постараться найти машинку, на которой все это было напечатано. Второе. Необходимо выяснить, кто в течение двух месяцев до появления первой анонимки был из треста уволен. Третье. И это, пожалуй, самое сложное. Кому мог мешать Владимир Иванович Мельников? Или кто, скажем, мог претендовать на его место.

– А к Павлу Васильевичу не обращались?

– Он в командировке. В среду будет. Обращусь, конечно.

Агеев вытащил из кармана крошечный блокнотик, полистал его, сказал:

– На анонимке от 16 июля 84 года есть заметный отпечаток.

– Видел, – кивнул Крымов, – да только, Кузьмич, эта анонимка в стольких руках перебывала… Глядишь, кто-то из усталых членов комиссии читал ее уже за чаем с булочкой, начиненной кремом.

– И все же…

– Обратим на это внимание Павла Васильевича. Но нас, как оказалось, ожидал небольшой сюрприз.

Крымов вытащил из среднего ящика письменного стола конверт, осторожно вынул из него листок бумаги.

– Два дня назад на Мельникова очередная анонимка пришла. Судя по штампу, отправлена через неделю после его похорон. О чем это говорит?

– Получается, что человек этот не из треста, – быстро проговорил Агеев, – там ведь все знали, что Мельников умер.

– Верно, – согласился Крымов. Повторил: – Верно, если только человек этот не хочет сбить нас со следа.

– Не усложняете, Александр Иванович? Не очень ли уж он у вас умным выходит?

– Лучше переоценить противника, чем недооценить его, – назидательно произнес Крымов.

…Трест, которым руководил Мельников, помещался в башне из стекла и бетона. В общем, ничем не примечательное здание. Зимой холодно, летом жарко. Красоты никакой.

Юрий Кузьмич Агеев шел по коридору, изучая таблички. Остановился около двери, на которой значилось: «Машбюро». Постучал и, не дождавшись ответа, толкнул дверь.

Машбюро занимало небольшую комнату с окном во всю стену. В комнате помещалось пять столов. Один из них пустовал, а за другими сидели девушки. Правда, печатала из них только одна. Две оживленно разговаривали, а одна неторопливо листала журнал мод.

– Здрасьте, – сказал Агеев. – Какое приятное общество. А я еще так долго отказывался нанести вам визит дружбы. Воистину неизвестно, где найдешь, где потеряешь.

– Если что-то надо срочно напечатать, – сказала одна из них, – так приходите завтра.

– А еще лучше послезавтра, – добавила другая.

– А еще лучше после дождичка в четверг, – догадался Кузьмич.

– Да нас завалили работой. Сидим, вкалываем, спин не разгибаем, – это говорила самая хорошенькая из них, неторопливо покрывая ногти лаком.

– Вижу, – успокоил ее Агеев. – Трудовой энтузиазм, порыв, так сказать. Но дело в том, барышни, что я не из вашей организации. Я из бюро по ремонту пишущих машинок. Наша фирма заключила с вашим высокоуважаемым трестом договор на обслуживание и профилактику.

– Так бы сразу и сказал, – голос девушки, наконец, потеплел.

Агеев уселся за одну из машинок, принялся бодро что-то выстукивать на ней. Объяснял:

– Выявляем дефекты явные и тайные. Паяем, лудим, починяем.

– Давай-давай! – подбодрили его.

Через несколько минут он уже входил в бухгалтерию. Остановился в почтении у стола, за которым сидела немолодая полная женщина и двумя пальцами, впрочем, довольно быстро, стучала на большой канцелярской «Оптиме» – заполняла какой-то бланк.

– Здравствуйте, Муза Павловна, – радостно приветствовал ее Агеев.

– Не мешай, – не отрываясь от машинки, сказала она.

Агеев изобразил покорность и скромность.

– Свет застишь, – прикрикнула на него Муза Павловна. – И по личным делам приходи после двух.

– Я по государственным, – заверил ее Агеев.

– По государственным? – переспросила ока, наконец, оторвавшись от машинки. – Ты-то? – и засмеялась басом.

– Мне бумажку одну напечатать надо, – заискивающе говорил Агеев. – Маленькую. – Развел в стороны большой и указательный пальцы. – Вот такую.

– Я тебе не машинистка.

– Как можно, Муза Павловна, перепутать вас с машинисткой! – возмутился Агеев. – У меня и в мыслях даже такого не было. Я напечатаю сам.

– Шел бы ты лучше в машбюро, – посоветовала ему бухгалтер.

– А вы что же туда не обращаетесь? Все сами, да сами. А ведь они эти ведомости должны печатать.

– У них не допросишься. А если и напечатают, так ошибок понаделают. Ну, садись, только на две минуты. – Перешла за соседний стол и принялась что-то вычислять на микрокалькуляторе.

Агеев управился быстро. Уходя, сказал:

– Не жалеете вы себя, Муза Павловна. Машинка у вас тяжелая, как буфет. О чем только дирекция думает. Надо же электрическую купить.

– Ладно-ладно, – ворчала она, усаживаясь за машинку. – Тоже мне жалостливый выискался.

А он, перепрыгивая через ступеньки, поднялся на следующий этаж, заглянул в плановый отдел. Здесь трое молодцов писали, не отрываясь, какие-то бумаги.

Машинку Агеев приметил не сразу. Она возвышалась на шкафу, накрытая пластиковым футляром.

– Привет, орлы, – сказал Агеев кисло. – Обещали в стенгазету заметку, и где она?

– Кто обещал? – спросил один из них, оторвав кудлатую голову от бумаг.

– Не знаю точно кто, – веско заметил Агеев, – но мне сказали, что из планового.

– Наверняка, Дубовик обещал, – проговорил лысый мужчина, поправляя очки. – Вот так всегда – он пообещает, а мы за него отдувайся.

– А где Дубовик-то? – поинтересовался Агеев.

– Как всегда дома с ОРЗ. На следующей неделе выйдет. Время, небось, терпит?

– Не очень, – сказал Агеев. – Ну, уж ладно. А пока вот что, мужики, я вашей машинкой попользуюсь. Заметочку надо перепечатать.

– Давай, – равнодушно отозвался один из них.

Агеев ловко снял машинку со шкафа, установил на свободном столе, принялся за дело…

… Секретарь директора Лидия Константиновна Рябикова производила «ревизию» ящиков своего письменного стола. Она была так увлечена этим делом или не ждала никого, что от настойчивого стука в дверь слегка вздрогнула.

– Войдите. – Она потерла висок, словно у нее неожиданно разболелась голова.

Агеев бодро проговорил:

– Добрый день!

– Здравствуйте, – негромко откликнулась Лидия Константиновна.

– Извините, что оторвал от дел, – сказал он.

– Да какие у меня теперь дела, – и она невольно кивнула на открытую дверь в директорский кабинет, через которую хорошо был виден большой письменный стол. На его гладкой поверхности не было ни листочка бумаги, ни единой папки.

– Директора нет? – спросил Агеев.

– Владимир Иванович Мельников, – торжественность и грусть слышались в голосе Лидии Константиновны, – умер десять дней назад.

– Боже мой, – проговорил Агеев, – но ведь ему было…

– Шестьдесят пять, – закивала Лидия Константиновна. – Не возраст нынче. Да вы присаживайтесь. Сюда ведь никто и не заходит. Обязанности директора исполняет Пухов Валерий Николаевич. Заместитель Мельникова. Ну, а этот кабинет ждет нового хозяина.

– Пухова?

– Нет. Валерию Николаевичу скоро семьдесят. Он уже и пенсию оформил. Придет кто-нибудь из молодых, перспективных.

– Только не просто будет заменить Владимира Ивановича, – вздохнул Агеев.

– Вы знали его?

– Немного, – отозвался Агеев. – Но впечатление он производил человека незаурядного.

– Так оно и было, – оживилась Лидия Константиновна. – И вы совершенно правы, что заменить его будет непросто. Это ведь только говорится, что незаменимых нет. В утешение живым говорится. Я вот тридцать лет с ним проработала. Вроде бы незавидная должность – секретарь, а я, поверьте, счастлива была, что по мере своих сил помогала этому без преувеличения замечательному, светлому человеку.

– А я слышал… – начал Агеев, но она решительно перебила его:

– Это поклеп, грязь, мерзость. Там ни слова правды не было. Только у очень низкого человека могла подняться рука на Владимира Ивановича. Все думаю об этом и никак не могу понять. За что? Почему? Он человеком был очень справедливым, пожалуй, излишне либеральным даже.

– Может, как раз поэтому, – сказал Агеев.

– Может быть, – согласилась она. – Но я вот столько лет с ним проработала, а спроси меня: есть у него враги, я бы сказала: «Конечно, нет».

– Печальная история.

– Трагическая, – поправила она. – И для всей его семьи, и для меня. Наверное, это покажется странным, но вся моя жизнь была в этой работе. Владимир Иванович всего себя делу отдавал, и рядом с ним нельзя было жить по-другому… А теперь вот – все, конец. С новым директором мне уже не работать…

– Почему?

– Не смогу. Не прижиться уже. Все время буду сравнивать. Да и где теперь таких людей взять?

– Это вы напрасно.

– Вот смотрите, – она разоткровенничалась, – у нас в тресте есть три человека, каждый из которых реально может занять директорский пост – Кирилл Викторович Хрунин, Алексей Васильевич Сазонов и Нина Александровна Ващенко. Все они хорошие специалисты, инициативные работники, люди неплохие. И Владимир Иванович их очень привечал, да только далеко им до него. Мельче они его как-то. Масштаб личности не тот.

– Могут и со стороны кого-то прислать?

– Да от этого лучше не будет. Организация у нас непростая. Пока новый человек во всем разберется, несколько лет пройдет.

– В общем, каждый следующий начальник хуже предыдущего? Народная мудрость.

– Вот именно, – закивала она. – А вы, товарищ…

– Агеев, – подсказал он.

– Вы по какому вопросу?

– Да, в общем, по личному. А вот видите, как все вышло. – Он на мгновение задумался. – Просьба к вам небольшая. Позвольте на пару минут вашей машинкой воспользоваться.

– Пожалуйста, – благосклонно кивнула она и жестом показала ему на столик у окна, на котором возвышался старый «Ремингтон».

– А он у вас ветеран, – говорил Агеев, заправляя лист в машинку.

– Прекрасно работает, сказала она. – И кроме того, машинка хорошо сохраняется, если в течение тридцати лет ею пользуется один человек. За все эти годы, кроме меня, никто к ней и не прикоснулся.

– Да, замечательный аппарат, – кивал Агеев, не отнимая рук от клавиш…

Эксперт Лукин заявил сухо и деловито:

– Анонимки не были исполнены ни на одной из этих машинок. – Кивнул на тексты, добытые Агеевым.

– Понятно. А меня интересует еще вот что, – спросил Александр Иванович, – на одной машинке напечатаны все эти анонимки или на нескольких?

– На одной, – без колебания ответил Лукин. – Судя по всему, машинка относительно новая, во всяком случае, шрифт в хорошем состоянии. Мне удалось обнаружить две особенности. Вот посмотрите. – Он пододвинул одно из писем Крымову, протянул ему здоровенную лупу. – «И» постоянно слегка налезает на предыдущую букву. А запятая имеет очень короткий хвостик и отпечатывается чуть выше строки.

– Вижу, – закивал Крымов, преувеличенно радуясь «великим» открытиям эксперта.

Александр Иванович к криминалистической науке относился с заметным скепсисом. Однажды он увидел, как кассир в крупном универмаге, произведя какие-то расчеты на микрокалькуляторе, тут же проверила их на счетах. Конечно, это было и смешно, и не современно. Но Крымов подумал, что кассир, возможно, прав. Деньги – дело серьезное. А если у калькулятора батарейки сели или какие-нибудь элементы барахлят? А? И куда деть тот случай двадцатилетней давности, когда с целью грабежа в квартире были убиты старик со старухой, а эксперты, проводя следственный эксперимент, утверждали, что семнадцатилетний внук убитых – он спал в соседней комнате – обязательно должен был слышать все происходящее, и на этом основании был взят под подозрение, и коллега Крымова, слава богу, давно изгнанный из органов, в течение десяти часов «уговаривал» паренька признаться в соучастии, обещая попеременно то немедленную свободу, то пожизненную каторгу. А потом с пареньком долго возились невропатологи и психиатры. Помнил тот случай Крымов. Не забывал.

– Какие еще можно сделать выводы? – риторически вопрошал Лукин. – Все письма напечатаны очень аккуратно. Сила удара по буквам одинаковая. Это свидетельствует, что все это дело рук профессиональной машинистки или человека, которому регулярно приходится печатать. Я также хотел высказать одно предположение. Но подчеркиваю: это предположение, не более того. Текст исполнен женщиной.

– Почему? – не удержался от вопроса Крымов.

– Во-первых, редко кто из мужчин столь аккуратно печатает. Во-вторых, сила удара незначительная. Вот посмотрите на обратную сторону всех этих писем. Если предположить, что они печатались даже в нескольких экземплярах, то все равно на обратной стороне при более сильном ударе были бы видны следы букв. А их нет. Удары по клавишам были легкими, женскими.

– Павел Васильевич, а что скажете по поводу отпечатка пальца на анонимке от 16 июля 84 года?

– Да я вам тут все написал, – сказал эксперт, протягивая Крымову листок бумаги. – Это след от ленты для пишущей машинки. И оставила его, судя по всему, машинистка, когда ленту меняла. Это подтверждается и тем, что начало письма напечатано на более сухой ленте. Позволю себе совет.

– Да-да, – нетерпеливо проговорил Александр Иванович, одним из лозунгов которого было: «Слушай любые советы, даже самые идиотские. Поиски контраргументов могут привести к оригинальной идее».

– Обратитесь в наш вычислительный центр. Вдруг исполнитель анонимок проходил по какому-нибудь делу, и его «автограф» есть в нашей картотеке…

Ну, если это можно назвать советом, то он разве что сродни: «Мойте руки перед едой». И Крымов отправился в вычислительный центр, ни на что не надеясь.

След, оставленный на письме анонимщиком, увеличился до размера телеэкрана, плавно превращаясь из позитива в негатив.

Сотрудник вычислительного центра в форме лейтенанта милиции печатал на клавиатуре программу для ЭВМ.

Потом нажал на какие-то кнопки, повернулся к Крымову:

– Через 30 секунд будет ответ.

Они оба молча вглядывались в голубизну телеэкрана. Наконец, раздался негромкий щелчок, – и по экрану побежали строки: «Добрый день, товарищ Крюков! На ваш вопрос отвечаю отрицательно».

Сотрудник вычислительного центра быстро отстучал: «Спасибо». И это слово тоже появилось на экране.

«Всегда к вашим услугам», – побежала строчка в ответ.

Он экран выключил.

– Спасибо, товарищ Крюков, – говорил Крымов, пожимая руку лейтенанту, – какая замечательная машина. Поучиться бы кое-кому вежливости у нее.

– Жаль, что ничем не смогли вам помочь.

– А как мне жаль, – закивал Крымов. – Я так рассчитывал на вас…

После обеда Александр Иванович предавался размышлениям в своем кабинете.

Беда в том, – говорил себе Крымов, что сеть, которую ты забросил, имеет слишком уж большие ячейки и захватывает слишком уж обширную территорию. Но на проверку, возражал он себе, ячейки не такие уж в ней огромные. Оказалось, что за два месяца, предшествовавшие появлению первой анонимки, из треста был уволен всего один человек. Трое ушли по собственному желанию. Герман Михайлович Ершов с повышением в министерство. И скорее всего никаких мотивов для написания анонимок на Мельникова у него нет, не было и быть не могло.

Да, кстати, а почему в тресте так благополучно обстоят дела с кадрами? Практически никакой текучки. Ну, это положим понятно. Приличные оклады, и у большинства есть реальная возможность поработать за границей. А это наши товарищи любят. Ну, музеи там всякие, памятники… Ну, ладно, Крымов, кончай иронизировать. Ну, копят они на видео, стерео, автомобили, цацки и побрякушки. Но ведь честно заработанные. Чего тебя не устраивает? А то, говорил себе Александр Иванович, что разумно ли – за границей получать за ту же работу в несколько раз больше, чем дома? Тяжелые рудники там, что ли, опасное производство? А потом любыми правдами и неправдами стараются задержаться еще на срок и еще. И только в отпуск припасть к родным березкам. И жизнь дома кажется уже какой-то не той, не столь комфортной. А интересы появляются совершенно иные. Зачем, например, ходить в кино на отечественную лабуду, когда дома за рюмкой, то есть, простите, за чашкой чая можно по видику такое увидеть? Ах, эта тоска по комфорту! «Волво» купить нельзя, так хоть кресло от него в «Волгу» втиснем, приемник, магнитофон, в виде чехлов шкуры диковинных зверей, давно занесенных в красную книгу…

Не отвлекайся, Крымов. Радуйся, что Герман Михайлович Ершов не вызывает у тебя никаких сомнений. Значит, остаются всего трое. Петр Степанович Курышев, 46 года рождения, инженер-строитель, ушел из треста по собственному желанию. Организовал бригаду шабашников. В прошлом году на Украине калымили. А сейчас под Москвой дачу строят одному члену-корреспонденту. Лебеденко Георгий Анатольевич, 37 года рождения, инженер-экономист, уволен из треста за прогулы. Кузьмич, вручая все эти сведения, скромничал, утверждая, что Лебеденко ему не по зубам. Ну, что ж, с Георгием Анатольевичем он встретится сам в среду, в пять часов, в РОВД. Предлог для вызова туда найти было несложно: Лебеденко больше трех лет нигде не работал, что не помешало ему купить «Волгу» и заниматься поисками антиквариата. Как говорится, красиво жить не запретишь. Ну, а третий, вернее – третья – Надежда Алексеевна Мартынова, 1965 года рождения. Проработала в тресте всего четыре месяца оператором ЭВМ, уволилась по собственному желанию. Вряд ли она ко всей этой истории причастна. А почему, собственно, вряд ли? Сообщили же в одной из анонимок, что Мельников в период сокращения штатов зачислил на работу свою молодую любовницу. Фамилия, правда, там не значилась…

И в этот момент зазвонил телефон.

– Следователь Крымов… Да… Здравствуйте… Конечно. В четверг вас устроит?… В десять утра?.. Хорошо… Пропуск вам будет выписан… До свидания.

Звонила вдова Мельникова – Вера Сергеевна.

… Юрий Кузьмич Агеев в тенниске, джинсах, сандалетах – подождал, пока мимо него промчится, набирая скорость, электричка, после чего перешел полотно железной дороги и двинулся по заасфальтированной аллее, стараясь оставаться в тени деревьев – день выдался жаркий.

Прошагал вдоль двухметрового сплошного забора из новеньких досок, подергал за ручку калитки. Она была заперта. Но его это не смутило. Он бросил взгляд по сторонам и, никого не увидев, легко подпрыгнул, подтянулся. Через мгновение уже подходил к строящемуся в глубине участка дому. Пока был готов только фундамент, внушительный, кирпичной кладки.

Строителей не было видно. Только из-за кустов раздавались монотонные звуки – кто-то рубанком снимал стружку с доски.

Мужик, ловко орудующий рубанком, был бородат, широк в кости, крепок. Появлению Агеева как будто не придал никакого значения – как стругал, так и продолжал стругать.

Юрий Кузьмич потоптался на месте, кашлянул, спросил:

– Ты, что ль, Петр Степанович?

Мужик, продолжая работать, сказал равнодушно:

– Память у меня стала сдавать. Никак вот не могу вспомнить, где это мы с вами на брудершафт пили.

– А-а-а, – тянул Агеев, подбирая слова, – это, стало быть, в том смысле, что на «вы» мне надо с вами?

– Стало быть. И со мной и со всеми другими незнакомцами.

Он, наконец, перестал работать, сел на бревно, уперся ладонями в колени.

– Ну, что скажете, отрок? Чем порадуете?

– Вы, случаем, не поп? – спросил Агеев.

– Похож?

– Есть маленько. И борода, и это – на «вы», и отрок. Да только глаз у тебя, извиняюсь, у вас – разбойничий.

Мужик весело захохотал, сказал благосклонно:

– Присаживайтесь. А Петр Степанович – это я. С кем имею честь?

– Яковлев Всеволод Матвеич, – отрапортовал Агеев. – Фининспектор станции «Трудовая» Савеловской железной дороги.

– Вас, Всеволод Матвеич, – спросил Курышев, – мама в детстве Севой звала? Севочкой?

– Севатрием, – ответил Юрий Кузьмич.

Петр Степанович в бороду улыбался, говорил:

– Нехорошо, отрок, врать. Не может мать своего любимого сыночка звать собачьей кликухой. Это раз. Два – вы такой же фининспектор, как я поп. Для непонятливых объясняю: что главное для фининспектора? Портфель. А у вас его со школьных лет не было. И еще есть одна маленькая деталька: ни станция «Трудовая», ни какая другая станция Савеловской же де, ни других наших стальных магистралей, не может позволить себе такую роскошь – иметь фининспекторов. Так что сами расскажете с чем пожаловали или придется вырывать у вас признание с применением пыток третьей степени? – И он бросил выразительный взгляд на тяжелую металлическую скобу.

– Ну, вы, Петр Степаныч, даете! – зашелся в смехе Агеев. – Нет, ей богу, вы мне подходите.

– Очень рад, – сказал Курышев. – И что же дальше?

– Так значит я Ваську Левшина на днях встретил. Ну, вы с ним на Украине шабашничали.

– Какой из себя?

– Среднего росточка, крепенький такой, черноволосенький.

– Без указательного пальца на левой руке?

– Он! Точно вы его срисовали.

– А теперь, Всеволод Матвеич, позвольте вам выйти вон.

– Это почему же?

– Для непонятливых объясняю: в бригаде у меня беспалых не было. Это раз. Два – никакого Ваську Левшина не знаю. Ну, так помочь до калитки дойти или сами докандыбаете?

Агеев облокотился спиной на груду досок, сказал:

– Я бы сам, да только кандыбать мне некуда и незачем.

– Вот это уже на правду больше похоже.

– Правда и есть.

– Допустим. Дальше.

– Старика на станции спросил: строит ли здесь кто дом. Он и подсказал.

– Ну?

– Деньги нужны.

– Всем нужны.

– Полторы тысячи нужны. Не отдам, могу загреметь.

– Так.

– А плотничаю на уровне.

Курышев вытащил из заднего кармана брюк листок бумаги, из-за уха достал карандаш. Изобразил какой-то орнамент.

– Берите топорик и изобразите.

Агеев взял доску, примерился, скосив глаза на рисунок, не очень-то умело принялся орудовать топором.

Петр Степанович по-прежнему сидел на бревнах, чему-то невесело улыбался. Потом подошел к Агееву, взял доску, прищурившись, оценивал работу:

– Желание есть, старание есть, с умением похуже. Ну, ладно. Считайте, что анкету вы заполнили, и отдел кадров не возражает. А теперь пошли.

– Куда?

– Бревно вон пилить.

Здесь у Агеева все получалось лучше. Пила у них в руках играла, звенела.

– Дом за полтора месяца надо поставить, – говорил ему Курышев. – Работать придется от зари до зари. Сухой закон у нас. Перекуров не бывает. И еще – за день до окончания работы уйдете навсегда – не получите ни копейки.

– Суровы вы, Петр Степаныч.

– Но справедлив.

– А как же мы вдвоем за полтора месяца дом поставим?

В бригаде есть еще два человека, Всеволод Матвеич. В отличие от вас – классные специалисты – и плотники, и каменщики, и отделочники. Николай Николаич Назаров – математик, и Владимир Константиныч Уваров – врач-рентгенолог.

– Ну и шабашка у вас! – восхитился Агеев. – Вы часом, Петр Степаныч, не кандидат наук, не доктор?

– Нет. Всего лишь инженер-строитель с большим стажем.

– А чего же в шабашники вы все подались?

– Как и вам, деньги нужны. Почему бы математику и врачу-рентгенологу в отпуск не подзаработать?

– Святое дело, – согласился Агеев, – вы тоже в отпуске, Петр Степаныч?

Курышев посмотрел на него, даже пилить перестал, и пила, взвизгнув, трепетала в воздухе.

– Должно быть, с утра не ели вы ничего, Всеволод Матвеевич. А голодные страх как любопытны.

– А чего я такого спросил?

– Не оправдывайтесь. Оправдание, как говорится, сгубило невинность. Ну так как – по чашке чая и бутерброду?

– Можно.

Они расположились на бревнах. Из большого китайского термоса Курышев разлил чай по стаканам. Вынул из фольги аппетитные бутерброды.

– Лишние вопросы и ответы, – говорил Петр Степанович, – накладывают определенные обязательства. И тогда уже не просто шабашка, а глядишь – и дружба начинается.

– А вы против дружбы?

– Для непонятливых объясняю: главное в этой жизни не втягиваться в отношения.

– Ну, это вы не правы. Дружба это…

– Вот вы бы и шли к своим друзьям. Брали бы у них полторы штуки. А вы к незнакомым прикандыбали.

– Кто же вас так обидел, Петр Степаныч? – спросил Агеев. – За что с работы-то поперли?

– Меня? – засмеялся Курышев. – Да отпускать не хотели. Директор спецтреста, где я работал, Мельников, дважды лично уговаривал остаться. А он – один из самых настоящих людей, которых я в жизни встречал.

– Мало платили, что ли?

– На шабашке, конечно, больше выходит. Но денег тогда хватало.

– А потом – пагубные страсти? Кино, вино и домино? Или покруче – водка, лодка и молодка?

– Задам я вам, отрок, небольшую задачу. Жил-был человек. Была у него красавица жена, хорошая квартира. И друг верный. Спрашивается: что должно было произойти, чтобы в один не слишком прекрасный миг он всего этого лишился? Задача решается в одно действие.

– Проще простого, – сказал Агеев. – Человека этого посадили.

– Глупости. Красавица жена носит передачи, верный друг добивается в инстанциях снисхождения. А квартира – куда она денется – живи не хочу.

– Тогда так. Он с женой попадает в автомобильную катастрофу. Со смертельным исходом. Верный друг умирает от тоски. А в квартире поселяются очередники райисполкома.

– Неслабо, – одобрил Курышев. – Вы в детстве, Всеволод Матвеич, стишками не баловались? Это я к тому, что с фантазией у вас все в порядке и с образным мышлением тоже… Задачу усложняю: все трое живы и двое из них даже, похоже, счастливы.

– С этого бы и начали. Тоже мне задачка. Красавица жена спуталась с верным другом…

– Зачем же так грубо?

– Ну, полюбила его. А верный друг, оказывается, уже давно пылал к ней страстью. Только чем-то они должны были пожертвовать и оставить мужу, бывшему, квартиру, чтобы он не вкалывал на шабашке на кооперативную.

– Есть такая поговорочка: «Он не так глуп, каким он кажется, когда вы его узнаете поближе».

– Спасибо. Только одно непонятно, – проговорил Агеев. – Зачем из треста было уходить?

– Чтобы с бывшей женой не встречаться, поскольку она тоже там служила.

– А зачем…

– За работу, отрок. За работу. А то нужную сумму не получите, а это ведь бог знает к каким последствиям привести может…

Георгий Анатольевич Лебеденко производил впечатление человека потертого, тронутого молью, хотя на нем был дорогой костюм, на галстуке сверкал зажим старинной работы с красивым камнем, может, и рубином, и часы Георгий Анатольевич носил старинные, массивные, золотые, и такой же массивный старинный перстень украшал его безымянный палец. Перстень был великоват, и Лебеденко, любуясь им, то поглаживал его, то крутил вокруг пальца. И костюм, который сидел идеально, и все прочие аксессуары были словно не его – из пункта проката, что ли, с чужого плеча.

То, что Лебеденко находился в РОВД, и напротив него сидел Крымов, задавал ему всяческие вопросы, казалось, ничуть Георгия Анатольевича не смущало.

Объяснив, что образование у него высшее – экономический факультет МГУ, Лебеденко без всякой связи заметил, что нынче жаркое лето, все время мучит жажда. И кивнул на сифон, стоявший на небольшом столике.

– Позвольте? – И, не дождавшись ответа, налил стакан до краев, с удовольствием, смакуя, пил. Рука слегка подрагивала. Перехватив выразительный взгляд Крымова, с интересом взирающего на дрожащую руку, улыбнулся уголком губ. Спросил:

– Думаете – злоупотребляю?

– Я просто знаю об этом.

– Еще бы! Общественность у нас на высоте. Хороший нюх, мертвая хватка.

– Да бросьте вы, Георгий Анатольевич, – миролюбиво проговорил Александр Иванович. – Ни нюха, ни хватки. Иначе давно бы вас привлекли.

– А за что?

– Три с половиной года не работаете, а еще спрашиваете. С последнего места вас уволили за прогулы. Или, может быть, уволили тогда незаконно?

– Да как вам сказать?