Текст книги "По методу профессора Лозанова"

Автор книги: Иван Менджерицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Агеев вытащил из кармана куртки пачку фотографий. Стал раскладывать их перед Крымовым. Объяснял:

– Сфотографировал всех на память. Вот наши главные герои: врач Кэтрин Гринвуд кокетничает с архитектором Майклом Флинном; архитектор объясняет что-то Дику Ричардсону. Ну, а это наши статисты – преподавательница Раиса Степановна. Кстати, очень артистична и музыкальна. А это кинозвезда Джейн Кинг – Галина Николаевна Белова.

– Подожди-ка, – сказал Крымов, – а ты-то сам как оказался на снимке?

– Попросил Раису Степановну щелкнуть на память. Это я танцую с продавщицей универмага Эн Кремлинг. Попрошу обратить внимание на демократизм великого частного детектива Ника Адамса. Он и обыкновенная простушка из универмага.

– У простушки довольно милое лицо, – заметил Крымов, – и отличная фигурка.

– Смею напомнить вам, что завтра в полдень вы будете разговаривать не с продавщицей универмага Эн Кремлинг, а с хирургом – Кэтрин Гринвуд.

Александр Иванович взял в руки фотографию, на которой была изображена Нина Александровна Ващенко, и внимательно разглядывал ее.

…Нина Александровна инстинктивно поправила прическу, хотя с ней все было в порядке. Говорила не без горечи:

– Я думала, что хотя бы после смерти доброе имя Владимира Ивановича перестанут трепать.

– К сожалению, вы неправильно меня поняли, – сказал Крымов. – Речь идет о другом.

– Что значит о другом? – Ващенко перешла в наступление. – Из всех людей, кто хоть немного был знаком с Мельниковым, не было ни одного, кто поверил в гнусную клевету, которую о нем распространяли. Он не нуждается в реабилитации.

– Речь идет не о реабилитации Мельникова. А о клеветниках, заслуживающих наказание.

– Но человека ведь не вернуть.

– Тогда не стоит никогда искать и убийц. Жертву ведь не воскресить. Вот ваша логика. Поймите, Нина Александровна, когда преступник чувствует свою безнаказанность, когда не получает жесткого отпора, это вселяет в него уверенность. Завтра анонимки могут начать приходить и на вас.

– Вы, конечно, правы, – сказала она после паузы. – Но вряд ли я смогу чем-то вам помочь. Если бы я наверняка знала, кто писал, я сама нашла бы на них управу.

– Вы много лет проработали вместе с Мельниковым?

– Больше двадцати.

– Как и при каких обстоятельствах вы познакомились?

– Вам нужны подробности?

– Да.

– Мне было двадцать лет, когда я начала работать чертежницей в тресте, которым он уже тогда руководил.

– Вы устроились на работу по чьей-то рекомендации?

– Нет. Им нужны были чертежницы. А я в то время уже училась на третьем курсе МИСИ. Чертила вполне профессионально.

– Учились на дневном?

– Да. Потом перешла на заочное.

– Почему?

– К Мельникову это не имеет никакого отношения.

– Пожалуйста, расскажите.

Она вздохнула:

– Банальная история. Меня бросил муж с полугодовалым ребенком. Отца к тому времени у меня уже не было, мать получала очень скромную зарплату. А даже на повышенную стипендию мне с дочкой было бы не прожить.

– Ну, а с Владимиром Ивановичем вы когда конкретно познакомились?

– Через несколько месяцев после того, как пришла в трест. Зарплата чертежницы не велика, и я по совместительству подрабатывала там же уборщицей – первые два года алименты не получала – муж запамятовал. А я гордой была.

– Понятно.

– Ну вот. Мыла я однажды пол в коридоре треста, и вдруг вижу, останавливается около меня высокий представительный мужчина и как-то внимательно меня разглядывает. Потом говорит: «Устала?» Я ответила, что, конечно, устала – целый день за кульманом горбилась, а теперь вот здесь. Он молча снял свой макинтош, пиджак, закатал рукава рубахи, взял у меня швабру и довольно ловко пол домыл. Да только не знал, что еще в комнатах надо убраться. Это мы с ним вместе уже делали. Ну, а потом поехали к нему домой. Он меня с женой своей познакомил – Верой Сергеевной. Красавица еще была. Вот с такой золотой косой. Лицо доброе, ласковое. А какие глаза! И дочка их – Светочка – ей тогда лет четырнадцать было – милейшее приветливое существо. В этом доме я сразу почувствовала себя так, словно жила с этими людьми многие годы.

– А дальнейшие отношения с Мельниковым?..

– Они всегда были замечательными. Я бы сказала даже родственными. И моя дочка Надя очень часто у них в доме бывала, дружила с Владимиром Ивановичем.

– Дружила?

Нина Александровна вдруг перегнулась через стол к Крымову. Глаза ее недобро сощурились.

– Ах, вот вы о чем?! – сказала она раздраженно. – Тоже, небось, начитались у неизвестного автора про их роман?

– А его не было?

– Да о чем вы говорите?! – возмутилась она. – Владимир Иванович чистейшим человеком был! Надюшку он действительно опекал – книжки новые, билеты в театр добывал. А когда у нас случилось несчастье… – она замолчала.

– Какое несчастье? – спросил Крымов.

– Не очень вспоминать об этом приятно, Александр Иванович. В общем, в восемнадцать лет выскочила Надюшка замуж. За Вадика Мартынова. Вроде бы славного паренька из города Саратова. Только довольно скоро выяснилось, что не Надюшка ему была нужна, а московская прописка и наша жилплощадь. А так как дети в его планы не входили, а дочь делать аборт отказалась, он избил ее так, что у нее выкидыш случился. Но это еще полбеды. Жить ей после всего этого не захотелось. И если бы в этот период не Владимир Иванович, не знаю, чем бы все это кончилось.

– Прошу прощения, – проговорил Крымов, – что заставил вас рассказать эту историю. Но порой не просто отделить правду от лжи. А теперь, Нина Александровна, положа руку на сердце, скажите – кого-нибудь подозреваете?

Она помедлила с ответом, опять поправила прическу.

– Не скажу я вам это, Александр Иванович.

– Почему?

– Домыслы здесь не годятся. А кроме них ничего у меня нет. Согласитесь, это страшно – напраслину на человека возводить. Вроде сам таким же анонимщиком становишься.

– Настаивать не смею, – сказал Крымов. – Как думаете, Нина Александровна, а сам Мельников догадывался, кто мог на него писать?

Она ответила не сразу.

– Не знаю. Может, и догадывался. Однажды, когда он узнал об очередной анонимке, сказал: «Ни одно доброе дело не проходит для нас безнаказанно». И еще. «Все, – сказал он. – Правильно. За беспринципность надо расплачиваться». Я пыталась тогда вытянуть из него что-нибудь, поконкретнее, но он только рукой махнул… Вот как хотите, так и понимайте – знал он анонимщика или нет.

– Но если бы знал, наверняка, он что-нибудь бы предпринял.

– Не факт. Он настолько был выше всего этого, что руки марать бы не захотел.

– И погиб, – сказал Крымов. – Погиб потому, что защищаться не умел. А вы все ему не помогли.

– Мы старались.

– Старания здесь мало. За Мельникова вам всем надо было драться…

… Раиса Степановна включила магнитофон.

Приятный женский голос запел: «Too many tears…»

Все внимательно слушали песню: Кэтрин Гринвуд, задумчиво глядя в окно; Джейн Кинг, тихонько подпевая; Эн Кремлинг в такт покачивала ногой; Дик Ричардсон шевелил губами – возможно, повторял про себя слова песни; Майкл Флинн старательно протирал носовым платком стекла своих очков, а Ник Адамс с интересом поглядывал на Майкла Флинна.

Песня кончилась. Раиса Степановна выключила магнитофон.

– Танго называлось: «Too many tears» – «Слишком много слез». Попрошу каждого быстренько сочинить предложения с этими словами. Сегодня вы первая, мисс Кинг.

– Известно, что слишком много слез портят цвет лица, – тут же откликнулась Галина Николаевна, неплохо освоившая роль кинозвезды.

– Теперь Кэтрин Гринвуд.

– С точки зрения медицины слишком много слез не вредят здоровью.

– Эн Кремлинг.

– Слишком много слез я пролила всего однажды, когда два часа провозилась с одной нестерпимо привередливой покупательницей, но она так ничего и не купила.

– Мистер Ричардсон.

– Слишком много слез при нашем морском климате – непозволительная роскошь.

– Мистер Флинн.

– Он пролил слишком много слез, и это разорвало ему сердце.

– Ну, а что думает по этому поводу наш выдающийся детектив?

– Нe важно, кто первым пролил слишком много слез. Важно, кто первым перестанет рыдать.

– По принципу, – заметил великий актер, – хорошо смеется тот, кто смеется последним.

– Кто первым стреляет, – поправил его Адамс.

– У сыщиков, – сказал Дик Ричардсон, – как всегда, загробный юмор.

– Обратите внимание, – говорил Адамс, – я лично никого не убил. Убийца – наш уважаемый архитектор.

– С чего вы взяли? – вздрогнув, спросил Майкл Флинн, теребя лацканы пиджака.

– Вы же сами признались, что заставили кого-то пролить слишком много слез, и это разорвало ему сердце, – охотно объяснил Адамс.

– Я не говорил, что я заставил.

– А кто?

– Крокодил, – после паузы, вспомнив о чем-то, ответил архитектор.

– Из центрального заоопарка? – наседал частный детектив.

– Боже, как вы бестолковы, – удивился Флинн. – «Крокодил» – это кличка преступника.

– А его настоящее имя?

– Не знаю.

– Его особые приметы?

– Понятия не имею.

– А не может оказаться, что он похож на вас?

– Все люди немного похожи, – философски заметил архитектор.

– Все люди братья, – не без сарказма изрек Адамс, – даже сестры.

– Прекрасно, – одобрила Раиса Степановна. – Переходим к следующему туру. Возьмите мячи.

Мячей оказалось три.

– Разбейтесь на пары, – говорила преподаватель, – каждый из задающих вопрос бросает партнеру мяч. Он должен поймать его, одновременно отвечая.

Частный детектив подошел к архитектору:

– Наша увлекательная беседа не закончилась, мистер Флинн. Я бы хотел, если вы не возражаете, выбрать вас в партнеры.

– Если я откажусь, вы утвердитесь в своем мнении, что того человека убил я?

– Правильно, – похвалил его Адамс.

– Тогда у меня просто нет выбора. А кто будет задавать вопросы?

– Конечно, я. Где это видано, чтобы преступник допрашивал сыщика.

– Значит, у нас допрос?

– В какой-то степени.

– И я уже преступник?

– Предполагаемый, – утешил Флинна частный детектив.

– Ну, начинайте, – обреченно произнес архитектор. – Тем более, что другие леди и джентльмены играют уже вовсю.

Адамс прислушался к тому, что происходило в других углах зала.

Кинозвезда спрашивала у врача, где она намеревается проводить отпуск, а знаменитый актер, безудержно кокетничая с продавщицей универмага, доверял ей «великие» истины:

– Время – деньги. Поэтому стоит поцеловаться быстрее. Как вы к этому относитесь?

Эн Кремлинг, без труда поймав мяч, сообщила, что китайский язык для нее – лес дремучий.

Адамс в удовлетворении кивнул головой. Бросил мяч Флинну, задав в общем-то невинный вопрос:

– Где вы работаете?

Архитектор поймал мяч со словами:

– В крупной фирме, – и отправил его частному детективу.

АДАМС. – Вы рядовой архитектор?

ФЛИНН. – Конечно, нет.

АДАМС. – Генеральный директор?

ФЛИНН. – Увы.

АДАМС. – Но хотели бы им стать?

ФЛИНН. – Я не тщеславен, но это было бы справедливо.

АДАМС. – Это ваша точка зрения или это мнение сослуживцев?

ФЛИНН. – Моя. Мнение сослуживцев не суть важно – генеральный директор – не выборная должность.

АДАМС – А место вакантно?

ФЛИНН. – Да.

АДАМС. – Бывший генеральный директор ушел на пенсию?

ФЛИНН. – Он умер.

АДАМС. – Это тот человек, который пролил слишком много слез?

ФЛИНН. – У вас хорошая память.

АДАМС. – Итак, его убил Крокодил?

ФЛИНН. – Возможно.

АДАМС. – И вы не знаете его настоящего имени?

ФЛИНН. – Нет.

АДАМС. – И как он выглядит?

ФЛИНН. – Я уже говорил: не знаю.

АДАМС. – Странно.

ФЛИНН. – Что вам кажется странным?

АДАМС. – Смотрите, мы поменялись ролями. Вопросы задаете уже вы.

ФЛИНН. – Что вам показалось странным?

АДАМС. – Вы должны хорошо знать убийцу.

ФЛИНН. – Но почему?

АДАМС. – Вы ведь соучастники.

ФЛИНН. – Что?

АДАМС. – У вас плохо со слухом?

ФЛИНН. – Почему соучастники?

АДАМС. – Вы мечтаете о кресле генерального директора, а ваш соучастник освобождает это кресло для вас. Как у Шоу в Пигмалионе: «Кто шляпку спер, тот и тетку пришил».

ФЛИНН (возмущенно). – Ну, знаете!

– Знаю, – уверил его Адамс, – я знаю значительно больше, чем вы можете себе представить.

…Крымов внимательно читал листки, исписанные мелким аккуратным почерком. Дочитал до конца, аккуратно сложил один к одному. Снял очки, посмотрел на своего собеседника.

Агеев сидел в углу дивана.

– Я после занятий домой прискакал и решил сразу же все воспроизвести на бумаге. Чтобы ни слова не забыть.

– Ну, и какой вывод ты предлагаешь сделать из этого? – спросил Крымов, вновь беря в руки исписанные листки.

– О чем бы человек ни говорил, – сказал Агеев, – он говорит о себе.

– Верно. Но это вовсе не значит, что он рассказывает историю своей жизни.

– Но тут много совпадений, – не соглашался Агеев. – Слишком много. Генеральный директор – это директор спецтреста Мельников. Он действительно умер от того, что…

– Пролил слишком много слез, – подсказал Крымов.

– Да. Невидимых миру. А Алексей Васильевич Сазонов совсем не прочь оказаться в директорском кресле. И у него, насколько нам известно, есть для этого определенные шансы.

– Так же, как у Ващенко и Хрунина? – напомнил Александр Иванович.

– Совершенно верно.

– Ну, а кто же из них троих Крокодил?

– Если бы знать.

– Во всяком случае, не Сазонов, исходя из твоей логики.

– Но Сазонов знает или догадывается – кто писал анонимки.

– Боюсь, что мы с тобой выбрали неверный путь, – вздохнул Крымов. – Эта игра на курсах ничего не дает.

– Но почему же? Вы вот теперь убеждены, что Ващенко ко всему этому непричастна. Она рассказала вам трогательную историю, и вы…

– Я и поверил, и проверил. Все, что она говорила – правда.

– Надо быть идиотом, чтобы подбрасывать следователю ложные факты, зная, что он их будет проверять.

– Иными словами, Нине Александровне ты по-прежнему не веришь?

Агеев развел руки в стороны, что должно было означать – ничего не поделаешь.

– Вы, товарищ подполковник, в своих рассуждениях совершаете одну существенную ошибку, – сказал он. – Вы считаете, что на добро человек не может ответить злом. А в моей практике таких примеров сотня, а в вашей, думаю, тысяча. И вспомните слова Мельникова, которые приводила вам Ващенко: «Ни одно доброе дело не проходит для нас безнаказанно».

– Расхожая нынче мудрость, – усмехнулся Крымов. – А, кстати, какие новости насчет пишущих машинок?

– Новости есть, да только они ни к чему нас не приближают. У Сазонова и Хрунина машинок не имеется. У Ващенко югославская «Де люск», но с мелким шрифтом.

Помолчали немного. Агеев спросил:

– Курсы отменяются?

– Да, ты никак жалеешь об этом?

– Втянулся. И не скрою – пощупать хочется Кирилла Викторовича Хрунина, то есть Дика Ричардсона.

– Пощупай.

– А репетиция?

– А ты без репетиций. Как говорят в футболе, сыграй с листа…

…Алексей Васильевич Сазонов не мог скрыть волнения.

– Я понимаю, – сказал он Крымову, – что мой ответ может быть вами истолкован превратно. И все же я скажу честно: если бы Мельников не умер, через год-другой на посту директора треста его надо было бы заменить.

– Все люди, работающие в тресте, с которыми я до вас встречался, а их было немало, придерживались противоположной точки зрения.

– Они заблуждались, – он лихорадочно поправил очки, проверил складку на брюках.

– В чем?

– Вернее, в ком, – поправил Крымова Сазонов. – В Мельникове. Он хороший специалист, замечательный человек. Любимец коллектива. В общем, отец родной. Но морально устарел. Он принадлежал к той, уже уходящей формации директоров, для которых завод – это он, комбинат – это он, трест-это он. И это правда. Когда Мельников болел, к нему ведь по поводу каждой бумажонки бегали. Умер – трест лихорадит, потому что всех отучил от самостоятельности. Все брал на себя.

– Но я знаю, – сказал Крымов, – что анонимщики выбирали другие темы для нападок на него.

– Конечно, – подхватил Сазонов. – До недавнего времени за плохую работу, за ее развал с постов вообще не снимали. Вот за аморалку – дело другое.

– Я думаю, вы несколько преувеличиваете. Но не об этом сейчас речь. Уверен, что вы наверняка не раз задавали себе вопрос – кто и за что мог писать анонимки на Мельникова?

Сазонов ответил не сразу. Шевелил губами, словно заранее проговаривая те несколько фраз, которые собирался сказать.

– У нас все думали об этом. Я – не исключение. Но ответа не находил. Явных врагов у Владимира Ивановича не было.

– А тайных?

Сазонов впервые улыбнулся:

– А это, как говорится покрыто мраком неизвестности.

– Значит, никаких соображений нет?

– Увы. Но я думаю, – после паузы сказал Алексей Васильевич, – что сам Мельников, если и не знал, кто на него строчит, то догадывался.

– Почему вы так решили?

– Во время работы очередной комиссии Мельникову дали прочитать одну из анонимок. Я при этом присутствовал. Видеть все это было тяжело. Он читал, держась за сердце. Вздыхал. Потом стукнул ладонью, сказал: «Ах, ты гад ползучий! Крокодил несчастный».

– А что «Крокодил» – это чья-то кличка?

Сазонов посмотрел на Крымова так, словно только сейчас впервые его увидел. Чему-то тихо засмеялся. Сказал:

– Я сейчас хожу на курсы английского языка. Там преподают по довольно своеобразной системе. Мы все время играем в какие-то игры. И вот на днях один паренек – он изображает частного детектива, хотя в жизни он, конечно, не сыщик и не следователь, а судя по всему, спортсмен, – стал обвинять меня в совершении преступления. И как-то втянул меня в эту дурацкую игру. И вот невольно я стал рассказывать ему историю, происшедшую с Мельниковым. Конечно, не называя фамилии. И вспомнил про Крокодила.

– Стало быть кличка?

– Видите ли, среди строителей хватает матерщинников. Даже среди начальников. Но Мельников никогда не ругался. Интеллигент. Если он уж очень был кем-то недоволен, вот тогда и говорил с чувством: «Ах, ты гад ползучий! Крокодил несчастный!»

– Ну и что? – спросил Крымов. – Мельников прочитал анонимку и назвал так ее автора. Что из того?

– А то, что потом он добавил: «Как же я тебя, Крокодилище, раньше не разглядел? Как же я крокодильим слезам твоим поверил?» Ну, как – означает это, что он знал анонимщика?

– Похоже на то, – ответил Александр Иванович. – Да только нам от этого не легче…

Агеев решительно пересек комнату, положил руку на плечо человека, стоявшего к нему спиной. Сказал:

– Вы арестованы!

Мужчина обернулся. Это был Кирилл Викторович Хрунин – он же Дик Ричардсон, который оживленно беседовал с Кэтрин Гринвуд.

– Мисс Гринвуд, – сказал Ник Адамс, – я хотел бы поговорить с арестованным с глазу на глаз.

– Как говорится, напор и натиск, чтобы не дать опомниться, – язвительно заметил Ричардсон.

– Что ж, не смею вам мешать. – И мисс Гринвуд отошла к архитектору Майклу Флинну.

– Вот мы и встретились, мистер Ричардсон, – частный детектив улыбался.

– За что вы меня арестовали?

АДАМС. – Здесь вопросы задаю я.

РИЧАРДСОН. – Приму к сведению.

АДАМС. – Кто вы по профессии?

РИЧАРДСОН. – Я был летчиком и водителем автобуса, каменщиком и боксером…

АДАМС. – Я вижу, вы мастер на все руки.

РИЧАРДСОН. – Это действительно так, потому что я – артист.

АДАМС. – Играете королей и шутов?

РИЧАРДСОН. – Да.

АДАМС. – Инженера и начальника отдела?

РИЧАРДСОН. – Совершенно верно.

АДАМС. – А кого по совместительству?

РИЧАРДСОН. – На совместительство у меня нет времени.

АДАМС. – А никогда не хотелось сыграть убийцу?

РИЧАРДСОН. – Постоянно испытываю это желание, когда встречаю одного частного детектива.

АДАМС. – Это естественно. Он сел вам на хвост и, боюсь, вам уже не избавиться от него.

РИЧАРДСОН. – У него нет никаких улик против меня. Все убийства, которые я совершил с помощью картонных мечей и шпаг, происходили на сцене.

АДАМС. – Не все.

РИЧАРДСОН. – Осторожней на поворотах.

АДАМС. – Вы имеете в виду тот поворот, который находится невдалеке от вашего дома? Там, где висит почтовый ящик?

РИЧАРДСОН. – Я не знаю, где висит почтовый ящик.

АДАМС. – Вот вы и попались. Есть свидетели, которые видели, как вы регулярно опускали в него письма.

РИЧАРДСОН. – Рождественские открытки?

АДАМС. – Письма. В аккуратных конвертах.

РИЧАРДСОН. – Вы в этом уверены?

АДАМС. – На сто процентов. И еще хочу вам заметить, что в школе по чистописанию у вас была тройка, не больше.

РИЧАРДСОН. – Это было так давно. Впрочем, вы правы. Но откуда вам это известно?

АДАМС. – У вас настолько скверный почерк, что свои письма вы печатали на машинке. И даже адреса на конвертах. Мне непонятно только одно. Почему вы избрали такой странный псевдоним?

РИЧАРДСОН. – Что показалось странным?

АДАМС. – Крокодил. Разве это не странно?

РИЧАРДСОН. – Я никогда не подписывал так свои письма.

АДАМС. – Вот вы и опять попались.

РИЧАРДСОН. – Я их вообще не подписывал.

АДАМС. – Разве «группа товарищей» – это не подпись, мистер Крокодил?

Ричардсон-Хрунин смотрел на него щурясь, изучающе, словно пытаясь что-то понять.

– Вам не кажется, что все это уже выходит за рамки игры?

– Да какая уж игра, – сказал Адамс-Агеев, – когда человека в живых нет.

Раиса Степановна хлопала в ладоши:

– Все сюда, сюда! В кружок! Наша всеми любимая кинозвезда Джейн Кинг специально для вас приготовила стихотворение. Пожалуйста, мисс Кинг.

И Галина Николаевна Белова продекламировала:

– Леди из Нигера придумала игры —

Кататься верхом, улыбаясь, на тигре.

Конец той игры —

Леди внутри,

А тигр, улыбаясь, гуляет по Нигеру.

– О, эта леди была отчаянно храброй, – сказал Агеев, поглядывая на Ващенко.

– А тигр был очень голоден, – парировала Нина Александровна.

– У любого человека, – говорил Хрунин, разглядывая небольшой кабинет Крымова, – теоретически могут быть враги, о которых он даже не подозревает.

– Не думаю, – сказал Александр Иванович.

– Вас может ненавидеть старушка из пятого подъезда. Она живет на первом этаже, а вы ставите машину как раз под ее окнами.

– И все же – какой она враг? Скажем, недоброжелатель.

– Этот недоброжелатель ночью прокалывает вам все четыре колеса. А ее внучатый племянник, работающий на химическом заводе, приносит любимой бабушке бутылку серной кислоты. И стараясь не пролить ни капли – старушка экономна – она старательно поливает из этой бутылки капот и крышу вашего лимузина.

– Леденящая душу история, – проговорил Крымов. – С вами стряслась?

– У моей старушки не было племянника с химзавода. Но колеса прокалывала регулярно.

– Обратите внимание, – сказал Александр Иванович, мстили вашей машине. Не вам. Никто к вам в трест не отправлял анонимку с требованием проверить – откуда у вас взялись деньги на покупку «Роллс-Ройса».

– «Жигулей», – уточнил Хрунин. – Первая модель.

– Неважно. Писали в основном про дела треста. Следовательно, старушка-соседка ни при чем.

– Я вам привел этот пример, – говорил Кирилл Викторович, – только для того, чтобы убедить вас: у любого человека, даже милого, славного, доброго, справедливого, каким в общем-то был Мельников, могут оказаться враги.

– Или люди, которым он мешал. Скажем, обделывать всякого рода делишки или занять высокий пост.

– Директора нашего треста?

– Хотя бы.

– Незавидная должность, – сказал Хрунин. – Покоя ни днем, ни ночью. Зарплата на полсотни больше моей. К тому же, – он улыбнулся, – анонимки будут писать.

– В общем, вы бы от этого поста отказались?

– Я действительно от него отказался. Три дня назад меня вызвали в министерство и предложили. Но я им объяснил, что вряд ли гожусь для этой должности. Человек я не тщеславный, командовать людьми не стремлюсь. По натуре я скорее исполнитель. Вот так, Александр Иванович.

– Что «так», Кирилл Викторович?

– Зачем нам ходить вокруг да около. Я действительно мог занять место Владимира Ивановича. Ход ваших мыслей мне понятен. Анонимки мог писать я, но от должности-то я отказался.

Крымов засмеялся. Сказал:

– Ну и что? Если вы поняли, что вас подозревают, так вам в самый раз от должности отказаться, чтобы все подозрения разом снять.

– Я только сейчас понял, что меня подозревают. Вот в этом кабинете понял. А отказался от должности три дня назад.

– Допустим, допустим, – миролюбиво говорил Крымов. – На самом деле ни в чем я вас не подозреваю, Кирилл Викторович. Вас, ваших товарищей прошу о помощи. А вы все слишком индифферентны. В самую трудную пору жизни Мельникова вы ему не помогли.

– Это неправда, – сказал Хрунин. – Мы и писали, и ходили, и с товарищами из комиссий многократно беседовали. И даже сами пытались, анализируя содержание писем, найти анонимщика.

– А вот это интересно, – подвинулся к нему поближе Александр Иванович. – В результате анализа к какому выводу вы пришли?

– Я стал все это уже помаленьку забывать. Вроде бы даже совсем забыл. Но вот занимаюсь сейчас на курсах английского языка – возможно, зарубежная командировка предстоит – и один слушатель каким-то образом опять заставил меня все это вспомнить. И вот что получается. Я уверен, что человек, который писал эти анонимки, в тресте не работает.

– Вот это новость! – искренне удивился Крымов.

– Вернее, так. Он когда-то работал в тресте. И вывод я такой делаю потому, что все его измышления относятся к прошлому. Может быть, не к далекому, но к прошлому. И еще – он, пожалуй, судя по тематике писем, работал не в самом тресте, а в одном из наших строительно-механизированных подразделений.

– Соображения ценные, – проговорил задумчиво Александр Иванович. – Да только от директора треста до этих подразделений слишком большая дистанция.

– Правильно. Тут и я в тупик зашел.

– Ну что ж, Кирилл Викторович, – Крымов подписал пропуск Хрунину, – спасибо за помощь. Извините, что оторвал от дел.

Они обменялись рукопожатиями, и Хрунин пошел к выходу из кабинета, вдруг остановился, обернулся, спросил:

– Александр Иванович, а вам не знаком Ник Адамс?

– Ник Адамс? А он кто?

– Наверное, ваш коллега.

– Это ошибка, Кирилл Викторович, – беспечно улыбаясь, говорил Крымов. – В нашей конторе иностранцы не работают.

Домой Крымов приехал около восьми.

В начале десятого за неимением лучшего лег спать. Но не прошло и часа, как он вскочил, принял душ, оделся и вышел из дома – просто так пройтись.

А еще через час он катил на автобусе по уже уснувшим улицам.

Крымов просунул голову в кабину водителя, что-то сказал. Тот кивнул в ответ, метров через сто двери с треском раскрылись.

Он довольно быстро дошел до будки телефона-автомата, набрал номер.

– Извини, что так поздно, Кузьмич, – говорил Крымов. – Да ничего не произошло… Одиночество случилось. О-д-и-н-о-ч-е-с-т-в-о. Жена в экспедиции, сын на сборах. А я тут ехал мимо… Что ты говоришь? Мимо тебя никуда уж не доедешь? Дороги нет? – Засмеялся. – Ну, тебя захотелось повидать… Нет, ты лучше спускайся вниз. Пройдемся немножко… Тебе хорошо – на воздухе часто бываешь, а я кабинетный работник. У меня гиподиномия… Ну, выходи.

Уже через несколько минут они неторопливо шли рядом по темной улице. Рядом с Агеевым Крымов казался старше своих лет.

– Хотел к вам завтра с самого утра зайти, – говорил Агеев. – Новость есть одна. Вроде, важная. Оказалось, что строительно-механизированная колонна, делами которой я занимался, подчинялась тому самому тресту, где директорствовал Мельников.

– Ну и что?

– Злоупотребления мы вскрыли очень серьезные. Конечно, все это требует еще серьезной проверки, но вряд ли Мельников совсем уж ничего не знал про все эти художества.

– Предполагаешь, что он к этому был причастен.

– Вы же учили не думать плохо о людях. Я стараюсь. Возможно, Мельников не имел с этого никаких дивидендов. Но зачем-то покрывал? Зачем? Или – за что-то?

– Дело ведет Киселев?

– Он самый.

– А как на курсах?

Агеев неопределенно пожал плечами:

– Пустая затея?

– Возможно, согласился Крымов. – Знаешь, не так давно один мой знакомый пригласил меня на просмотр американского фильма. Название не помню. Сюжет был такой. Капитан огромного пассажирского лайнера получает шифрованную телеграмму: «На борту вашего судна маньяк-убийца».

– В общем, фильм по нашей части.

– Именно. И вот все зрители начинают думать: кто же из пассажиров этот убийца. Вот, пожалуй, этот. Нет – тот. Нет – это, конечно, джентльмен в пробковом шлеме и в шортах. Нет, скорее дама с собачкой… Ну, и так далее.

– Вроде как я на лозановских курсах? – догадался Агеев.

– Похоже, – согласился Крымов. – А главное, понимаешь, два часа подряд ждешь, когда же он начнет убивать…

– И что? – не выдержал паузу Кузьмич.

– Не убивает. А лайнер тем временем уже приходит в порт назначения. Причал оцеплен полицией, и по решительному виду людей в штатском догадываешься, что каждый второй встречающий – агент ФБР. У них в руках фотографии убийцы.

– Но зрители, конечно, ее не видят?

– Молодец! – похвалил Крымов. – И вот, наконец, пассажиры спускаются по трапу и проходят через полицейско-фебеэровский кардон. Вот прошел один из подозреваемых – не схватили. Вот второй – тоже нет. Вот джентльмен в пробковом шлеме и шортах – не он. Вот дама с собачкой – тоже не она. Вот прошел последний пассажир, и он не – убийца-маньяк. Значит, думает в ужасе зритель, кто-то из команды? Но и вся команда спокойно сходит по трапу. Остается всего один человек.

– Капитан! – выдохнул Агеев.

– Да! – воскликнул Крымов. – Но вот незадача – и его пропускают. Более того, полицейские и агенты ФБР начинают покидать причал. И вот тут-то голос за кадром сообщает, что произошла ошибка – убийца-маньяк плыл на другом пароходе. Ей богу, Кузьмич, я никогда – ни до, ни после – не чувствовал себя таким обворованным.

– Понял, – сказал Агеев. – Я и говорю, что напрасно загружал себя английским.

– Ты знаешь, что скромность – штука хорошая, и я это знаю. Но на курсы ты ходил не зря. Ты даже превзошел мои ожидания.

– Как это?

– Ты расшевелил этих людей, – сказал Крымов. – Они при мирились со смертью Мельникова – ничего, мол, уже не поделаешь, а ты, именно ты, заставил их как-то встрепенуться.

– Ну и результат замечательный. Ноль целых и столько же десятых.

– Да ты что, Кузьмич? Мы на верном пути к разоблачению преступника. Смотри, как много нам уже известно. Мельников знал или, скорее всего догадывался, кто анонимщик.

– Если б еще можно было установить с ним связь, – усмехнулся Агеев.

– А связь есть. Ващенко вспоминает, что он сказал: «Это я виноват со своей беспринципностью». Сазонов рассказал, что Мельников обозвал анонимщика гадом ползучим и…

– И крокодилом несчастным, – дополнил Агеев.

– Правильно. А Мельников еще и добавил: «Как же я тебя, крокодилище, раньше не разглядел? Как же я поверил твоим крокодиловым слезам!»

– Я вас понял, – сказал Агеев. – Теперь мне в том тресте предстоит искать человека, похожего на крокодила, или того, кто ходит в туфлях из крокодиловой кожи или с сумочкой из нее.

– Ценю твое чувство юмора, – рассмеялся Крымов. – Но самые ценные показания нам дал Кирилл Викторович Хрунин. Я перечитал анонимки. Он прав. Тот, кто их писал, уже не работает в тресте.

– Но мы же проверяли и тех, кто ушел по собственному желанию, и тех, кого уволили.