Текст книги "В глубинах полярных морей"
Автор книги: Иван Колышкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)
Взрыв в отсеке
– Заканчивали мы зарядку аккумуляторов, – рассказывал Николай Злоказов. – Я находился в первом отсеке у торпедных аппаратов. Переборочная дверь во второй отсек, как всегда в боевом походе, была закрыта на клиновой запор. Вдруг раздался глухой, но сильный взрыв. Лодку тряхнуло. Меня отбросило к торпедным аппаратам, я ударился о них. Свет погас. Отсек стал наполняться дымом.
Сквозь дым я увидел через приоткрывшуюся дверь голубоватого цвета пламя во втором отсеке. Оттуда слышались стоны людей. Потом они прекратились. Я стал кричать. Но никто мне не ответил. Тогда я бросился к двери – раздумывать больше было некогда.
Переборочную дверь сорвало с клинового запора. Я подумал, что надо ее задраить, чего бы это ни стоило.
[184]
Задраивать было очень трудно – барашки с винтов поотлетали. К тому же темнота полная. Но я отдал все силы и дверь все же задраил. После этого позвонил своему старшине Егорову в седьмой отсек и доложил, что дверь задраена, а я задыхаюсь от дыма. Егоров приказал открыть нижнюю крышку люка. Крышку я открыл из последних сил и тут же потерял сознание…
Торпедист Злоказов встретил войну на «Щ-421» и плавал на ней вплоть до ее смертного часа. После гибели лодки ему повезло: он попал служить на Краснознаменную «Щ-402», к Николаю Гурьевичу Столбову, командиру опытному и удалому, первым среди подводников Севера открывшему боевой счет.
Служба на новом месте пошла хорошо. В июльском походе выпущенные Злоказовым торпеды отправили на дно огромный транспорт. Через несколько дней произошла еще одна встреча с противником – на этот раз с подводной лодкой типа «U-5». Лодку обнаружили в надводном положении, на очень небольшой дистанции. Скоротечная атака относилась к разряду тех, что подводники называли «психическими». Это означало, что командир сразу же ложился на боевой курс, и тут же следовали команды «товсь» и «пли». Главное было в том, чтобы торпедисты не подвели и сумели обеспечить своевременный залп. Злоказов и на этот раз сработал безупречно. Немецкая лодка была уничтожена.
В хорошем боевом настроении, с уверенностью в успехе экипаж вышел в августовский поход. Плавание протекало обычно. 13 августа, на второй день после выхода из базы, лодка начала зарядку аккумуляторов. Происходило это в районе Тана-фиорда, милях в двадцати пяти от берега.
Зарядка шла своим чередом. Батареи проветривались с помощью вдувного вентилятора из аккумуляторной ямы в пятом отсеке – иначе было нельзя, так как шахту специальной батарейной вентиляции захлестывало волной, и ее пришлось задраить. Но это никого не смущало – способ проверенный, так делали не раз.
В половине второго ночи один из вахтенных центрального поста электрик старший краснофлотец Бызов произвел замер контрольных элементов и процентного содержания водорода в ямах и трубопроводах. Водорода в
[185]
воздухе содержалось совсем немного. Это не грозило образованием гремучей смеси.
В это же время второй вахтенный – командир отделения трюмных старшина 2-й статьи Алексеев принял сообщение из пятого отсека, что там сильно пахнет кислотой. «Не мешало бы провентилировать отсеки», – подумал старшина. Но как? Для этого надо было прекратить вентилирование батарей, что делать во время их зарядки не полагалось. Но водорода в ямах скопилось чуть-чуть. А что может изменяться за каких-нибудь полчаса? Ровным счетом ничего. Зачем же тогда формально придерживаться инструкции и терпеть в лодке пары кислоты? Так рассуждал Алексеев. И, уверившись в своей правоте, он запросил у находившегося на мостике вахтенного командира лейтенанта Захарова разрешение провентилировать отсеки.
Захаров, не очень разобравшись в существе дела и понадеявшись на опыт старшины, дал «добро».
Прошло двадцать с небольшим минут.
В 1 час 58 минут 14 августа лодку потряс сильный взрыв во втором и третьем отсеках, о котором и рассказывал потом старший краснофлотец Злоказов.
Все, кто могли подняться на ноги, бросились, как по боевой тревоге, на свои места. Переговорные и вентиляционные трубы были немедленно задраены.
Командир БЧ-5 инженер-капитан-лейтенант Большаков со старшиной группы трюмных мичманом Кукушкиным прибежали из дизельного отсека в центральный пост. Вместе с Алексеевым и Бызовым они попытались открыть дверь в третий отсек, где находился командир. Но их попытки не увенчались успехом – дверь заклинило. Второй и третий отсеки молчали, не отвечая на вызовы.
Наступил тяжелый и ответственный момент. Командир и старпом или погибли, или были тяжело ранены. Комиссар и штурман – тоже. Все они вместе с командиром торпедной группы и доктором находились в третьем отсеке. Кому-то требовалось сказать решительное слово, взять в свои руки инициативу, возглавить экипаж.
И таким человеком оказался секретарь партийной организации лодки мичман Егоров. Он первым нашелся в грозной, тревожной обстановке.
– Принимаю на себя обязанности комиссара лодки, – объявил он морякам. – Обязанности командира
[186]
предлагаю принять инженер-капитан-лейтенанту Большакову. Как, товарищ инженер-капитан-лейтенант, не возражаете?
Большаков согласился. Тут же было решено возложить обязанности штурмана на старшего краснофлотца Александрова, штурманского электрика. До войны он окончил мореходное училище и был достаточно сведущ в кораблевождении.
После того, как стало ясно, кто за что отвечает и кто кому подчиняется, действия людей приняли целеустремленный характер. Во-первых, надо было выяснить судьбу тех, кто остался во втором и третьем отсеках. Во-вторых, определить размеры повреждений лодки. В-третьих, решить, как быть дальше, как спасать корабль и самих себя.
По приказанию Большакова два краснофлотца пробрались на носовую часть верхней палубы и открыли верхнюю крышку входного люка в первый отсек. Нижняя крышка была уже отдраена Злоказовым. Сам торпедист лежал без сознания. От свежей струи воздуха он слегка очнулся. В полубессознательном состоянии его вынесли наверх.
В отсек отправилась аварийная партия с надетыми масками изолирующих спасательных аппаратов. Матросы открыли дверь сначала во второй, а потом и в третий отсеки. В свете ручных фонарей они увидели страшную картину: изуродованные трупы, беспорядочно разбросанные груды обломков деревянных переборок и коек. Один из краснофлотцев, не вынесший потрясения, упал в обморок.
Половина экипажа во главе с командиром погибла. В отсеках царил мрак, стоял тяжелый запах дыма и хлора. Лодка могла двигаться только в надводном положении – электроэнергии для подводного хода не было. И, что самое страшное, не было ее и для того, чтобы запустить дизеля, привести в действие радиостанцию и гирокомпас.
А до вражеского берега насчитывалось каких-нибудь двадцать – двадцать пять миль. Море притихло, видимость была хорошей: ведь август – лучший месяц на Баренцевом море. Все это заставляло торопиться.
Усилиями электрика главного старшины Семенова и мотористов старшин 2-й статьи Черновцева и Новака за-
[187]
дача все же была решена. Собрав все имевшиеся на лодке переносные аккумуляторы, они сумели запустить дизеля.
По магнитному компасу, который после взрыва стал безбожно врать, Александров с грехом пополам проложил курс в базу. Злоказова поставили на ручное управление рулем, в седьмой отсек. На этом посту, кстати сказать, он простоял сутки. Команды на руль передавались с мостика по цепочке, через расставленных по отсекам людей. Лодка жила, она двигалась в направлении к родному дому!
Ранним утром вдруг увидели вражеский самолет. Объявили артиллерийскую тревогу. Моряки стали к орудиям. Но самолет, хотя он и летел близко, видимо, не заметил лодку и вскоре скрылся за горизонтом. Солнце поднималось выше, и Александров, сбегав за секстаном, проложил сомнерову линию. Через час он взял еще серию высот и получил обсервованное место.
Однако плавание без лага, по неисправному магнитному компасу, не могло быть слишком точным. К вечеру справа по курсу открылся берег, который приняли за Рыбачий. Но вдруг в воздухе появился самолет. Снова сыграли артиллерийскую тревогу. Самолет же явно снижался над берегом. Стало ясно, что он садится на аэродром.
Большаков и Захаров, который нес бессменную ходовую вахту, поняли, что это вовсе не Рыбачий, а какой-то участок норвежского побережья. Присмотревшись, они опознали Вардё. Лодка повернула влево, с расчетом выйти к маяку Цып-Наволок.
Расчет оправдался. Вскоре открылся маяк. Когда на траверзе появился наблюдательный пост, расположенный близ Цып-Наволока, с мостика просемафорили на него, сообщив о случившемся. И у входа в Кольский залив «Щ-402» уже встречали корабли с командованием бригады на борту.
Так закончился этот необычайно трудный поход израненной, понесшей тяжелые потери «щуки». Ее спасением мы были обязаны инициативе и решительности секретаря парторганизации Егорова, распорядительности и твердости оставшихся в живых командиров, мужеству и стойкости всех уцелевших моряков.
Вместе с тем этот случай послужил для нас горь-
[188]
ким, но поучительным уроком. Несчастье со всей очевидностью показало, к чему может привести невинное на первый взгляд нарушение правил эксплуатации техники. Случались и раньше такие нарушения, но они не доводили до беды, и это успокоило моряков. На этот раз отступление от правил оказалось роковым. Комиссия, расследовавшая дело, пришла к выводу, что поскольку батареи на лодке были старые, они в конце зарядки выделяли водород особенно интенсивно, и за двадцать минут его концентрация в аккумуляторных ямах превысила допустимый предел. По-видимому, кто-то включил один из рубильников, находящихся в третьем отсеке, в результате возникла искра, и ее оказалось вполне достаточно для взрыва батарей. Девятнадцать членов экипажа во главе с Николаем Гурьевичем Столбовым погибли. Это была ничем не оправданная, до слез обидная потеря. Десять боевых походов и восемь побед было за плечами у замечательного командира капитана 3 ранга Столбова. Умелыми, мужественными, закаленными в боях и походах были и остальные восемнадцать подводников. И погибли они не в схватке с врагом, а в результате нелепой случайности, от несчастья, которого вполне могло и не быть. Что может быть горше этого?!
«Щ-402» поставили в ремонт. Экипаж пополнили новыми людьми. Командиром лодки был назначен капитан 3 ранга Александр Моисеевич Каутский, плававший последнее время старпомом у Шуйского.
Политработники
В октябре в армии и на флоте был упразднен институт военных комиссаров. На тех лодках, где раньше были военкомы, ввели штат заместителей командиров по политической части. Политработникам присваивались командные звания.
На подводном флоте это прошло, пожалуй, не столь ощутимо, как в армии. На лодке иной принцип боевого управления, кроме единоначалия, никогда не был приемлем. Комиссар не мог вмешиваться в командование кораблем. В боевом походе во время поиска, и тем более атаки, командир был полностью самостоятелен в своих решениях. Политическое воспитание экипажа, работа с людьми, их мобилизация на лучшее выполнение боевых
[189]
заданий и приказов командира составляли ту сферу деятельности военкомов, за пределы которой они выходили очень редко.
Вот почему замена военкомов замполитами не вызвала на лодках существенных перемен. Авторитет политработников, их взаимоотношения с людьми по сути своей остались прежними. И раньше, как правило, командир душа в душу жил с комиссаром, и теперь его с замполитом связывали настоящая, построенная на деловой основе дружба, товарищеское взаимопонимание и уважение.
Забегая вперед, скажу, что, когда должность заместителя по политчасти на лодках упразднили, первыми возроптали командиры кораблей. Они остро почувствовали, как упал уровень работы с людьми. И со временем эта очевидная ошибка была устранена.
Но как бы гладко ни проходил процесс реорганизации политаппарата, перестройка есть перестройка. Она не обходится без неожиданно возникающих вопросов, на которые на местах трудно найти правильный ответ. Естественно, что немало таких вопросов появлялось и у наших командиров и политработников. В Москве предвидели это обстоятельство, и в ноябре на флот прибыл начальник Главного политуправления ВМФ армейский комиссар 2 ранга Иван Васильевич Рогов. Побывал он и у нас на бригаде.
Это была его вторая встреча с североморскими подводниками. В первый раз он посетил нас в июне и произвел на всех, с кем встречался, большое впечатление.
До этого мы знали Рогова только понаслышке, по рассказам тех, кто переводился из Москвы на Север или приезжал сюда в командировку. Отзывы в основном были уважительные, с трепетом в голосе, но не очень лестные для партийного работника: «Строг до несправедливости», «Лучше не попадаться ему на глаза», «Он в два счета может «омолодить» человека: снизить и в звании и в должности». Одним словом – «Иван Грозный». Это имя за Роговым закрепилось прочно.
В кают-компании береговой базы мы нередко слышали «страшные» рассказы заезжих товарищей о суровости начальника главного флотского политуправления. Но очень скоро забывали о них. От командира лодки или дивизиона до такого большого начальства – дистанция огромного размера. «Не нам попадаться на глаза Рого-
[190]
ву, – рассуждали мы. – Для этого есть командующий флотом, член Военного совета, начальник политуправления, командир бригады, наконец». Для нас он был в общем-то абстрактной фигурой.
Но вот 2 июня, когда мы с Шуйским собирались в боевой поход на «Щ-403», нам вдруг приказали задержаться в губе Оленьей, где лодка выполняла дифферентовку. Полученный с сигнально-наблюдательного поста семафор был подписан оперативным дежурным штаба флота. «Что бы это значило?» – недоумевали мы с Шуйским.
Вскоре показался идущий в направлении к лодке катер, на палубе которого стоял член Военного совета флота Александр Андреевич Николаев и с кем-то разговаривал. Когда катер подходил к борту, мы уже без труда догадались, что собеседником Николаева был Иван Васильевич Рогов.
Командир, комиссар и я встретили, как положено, начальство на палубе. Рогов тут же изъявил желание спуститься в отсеки, побеседовать с людьми. Мы сопровождали его.
Показался он немногословным, строгим – человеком такого типа, который больше любит слушать, чем говорить. При этом держался он как-то очень просто и доступно, не вызывая чувства страха или желания замкнуться. Рогов сразу взял верный тон разговора с людьми. Чувствовалось, что находится он в обстановке знакомой и привычной, интересуется всем со знанием дела и искренне, а не потому, что ему «положено интересоваться» по долгу службы. Говорил Рогов грамотно, четко и ясно, не подлаживаясь под псевдоматросский язык. И все прониклись сразу к нему доверием и симпатией. Вопросы его были коротки, затрагивали самое существо дела и побуждали к таким же коротким и деловым ответам.
Выяснив многое из того, что касалось наших нужд и затруднений как в боевой работе, так и в быту, он сразу же, на месте, решил некоторые вопросы, а другие предложил Николаеву записать, чтобы решить потом.
Визит Рогова был недолгим – не дольше, чем того требовало дело. Когда катер отошел от борта, Шуйский долго молчал, потом задумчиво произнес:
– Побольше бы таких «Грозных»…
В базу мы вернулись через десять суток. Рогова уже
[191]
не было – он уехал в Москву. Но разговоры о его посещении долго ходили по бригаде. Он побывал на многих лодках. Был на «М-172» у Фисановича. Экипаж заварил его, что будет так же решительно, как и раньше, добиваться новых побед. На «Д-3» Рогов остался недоволен тем, что старшины и матросы имели мало наград.
– Лодка утопила столько кораблей, а у рядовых моряков только по одной медали. Куда это годится? – говорил он. – В потоплении вражеских судов участвуют все, и рискуют жизнью все одинаково. Нельзя скупиться на награды для таких людей…
Таково было наше первое знакомство с Роговым. Безусловно, он принадлежал к числу умных и ярких партийных работников – прекрасных организаторов, всегда находящихся в гуще жизни, овладевших искусством руководства массами.
Рогов помог разрешить все неясные вопросы, связанные с ликвидацией института военных комиссаров. Помню его слова на совещании командного и политического состава бригады:
– Больше партийности в работе! Планируя тот или иной поход, операцию, не забывайте, что исполнителями являются люди. Мобилизуйте их на беззаветное выполнение своего воинского долга, охватывайте партийным влиянием всех, работайте с каждым.
Это были очень правильные слова. Высказанная Роговым мысль не содержала ничего неожиданного, но она выделяла главное направление в политической работе, которое надо было избрать при переходе к полному единоначалию.
В связи с реорганизацией на бригаде произошли перемещения политработников. К новому месту службы ушли военком бригады Козлов и начальник политотдела Байков. Начальником политотдела – заместителем командира бригады был назначен Рудольф Вениаминович Радун, аттестованный в звании капитана 2 ранга. Состоялись и перемещения внутреннего порядка: кое-кто из инструкторов политотдела пошли служить заместителями на лодки, а некоторые из бывших комиссаров получили перевод в политотдел и в политуправление.
Новому начальнику политотдела было немного лет – всего тридцать. Но мы знали, что работник он опытный и, что очень приятно, «свой» – из моряков, из подводни-
[192]
ков. А раз так, то можно было ожидать, что он быстро применится к обстановке и в курс дела войдет без промедлений.
Радун начинал свою службу штурманским электриком на подводной лодке. Способный образованный юноша, обладавший высокими партийными качествами и задатками хорошего организатора, был выдвинут на политическую работу. Его избирали делегатом на X съезд ВЛКСМ. В Главном политическом управлении флота Радун ведал комсомольской работой.
Ожидания наши оправдались: Рудольф Вениаминович сразу же горячо взялся за дело. Он оказался человеком очень энергичным и инициативным. Его трудно было застать в кабинете. То он беседовал с матросами, рабочими и бригадирами, занятыми ремонтом, и после этого работа шла организованнее и веселее. То он выходил на лодке в море, на отработку учебных задач. С первых дней пребывания на бригаде Радун рвался в боевой поход. Но его не отпускали. Слишком много дел было на берегу.
Новый политотдел всецело воспринял лучший опыт старого. В том числе твердо устоявшийся принцип: «Работать со всеми и с каждым». А это означало курс на сочетание коллективного воспитания с индивидуальной работой. За мероприятиями в бригадном масштабе не гнались. Да в военных условиях это было бы и невозможно. Экипаж лодки – вот тот коллектив, в котором проводились лекции, доклады, митинги. Ни одному лектору не пришло бы в голову сетовать на то, что аудитория в сорок человек чересчур мала.
Интенсивно работал бригадный радиоузел. Политотдел широко использовал его для пропаганды опыта лучших специалистов.
За год с лишним войны на бригаде выросли замечательные мастера своего дела. Понятно, у каждого из них были отточены свои приемы боевой работы, свои методы тренировок. Мало того, ни один боевой поход в точности не похож на другой, поэтому каждому специалисту приходилось побывать в такой обстановке, в какой не были, но могли впоследствии оказаться его коллеги с других лодок.
Для подводников все это представляло большой практический интерес. И политотдел ввел в систему выступ-
[193]
ления перед микрофоном радиоузла лучших в своем деле моряков. Они рассказывали об атаках и о вражеских бомбежках, о «поведении» при этом техники, о повреждениях приборов и механизмов и о том, каким способом эти повреждения устранялись. Ведь многим морякам приходилось сталкиваться с вопросами, которые до сих пор и не возникали в истории подводного плавания.
Такие выступления пользовались большой популярностью – слушали их с величайшим вниманием. Да разве не интересно, например, было акустикам узнать что-либо новое из опыта такого «аса», каким был Анатолий Шумихин с «М-172»? Или рулевым-сигнальщикам послушать своего коллегу со «Щ-404» Ивана Гандюхина, который водил лодку как по струнке, а неприятельские корабли обнаруживал в темноте так, словно имел перед глазами прибор для ночного видения? Не было недостатка в слушателях и у нашей замечательной плеяды лучших горизонтальщиков – инструктора первого дивизиона мичмана Носова, боцманов Соловья с «К-21», Кузькина со «Щ-403», Тихоненко с «М-172».
Разумеется, политотдел использовал и другие формы пропаганды передового опыта: выпускал листовки, посвященные лучшим людям бригады или содержащие их советы, готовил для рядового и для командного состава доклады и лекции на специальные темы.
Мне вспоминается, какую большую работу провел политотдел в конце осени. Усилиями всего аппарата был разработан цикл бесед на тему «Особенности боевых действий в условиях зимы и полярной ночи». Обстоятельные, густо насыщенные примерами из прошлогоднего опыта зимнего плавания в Баренцевом и Норвежском морях, беседы напоминали подводникам, что в зимних походах от них требуется особенно высокая бдительность на вахте – при малейшем ослаблении внимания нетрудно прозевать мину, перископ или даже неприятельский корабль. Эта мысль подкреплялась убедительными фактами, примерами из опыта лучших сигнальщиков.
Говорилось и о задачах штурманов, рулевых и штурманских электриков – всех тех, от кого зависела точность навигационной прокладки и кораблевождения. Радиолокации у нас еще не было. Маяки в военное время не горели. Звезды часто скрывались за тучами. Так что определить место корабля было трудно. А плавать при-
[194]
ходилось вблизи берега, и при ошибках в счислении можно запросто было оказаться на мели или на камнях. Чтобы избежать этого, требовалось очень тщательно учитывать постоянные и приливо-отливные течения, дрейф, поправки приборов.
Более напряженной была зимой и вахта у торпедных аппаратов. Время от обнаружения цели до залпа измерялось порой секундами, и торпедисты должны были быть готовы немедленно выполнить команды «товсь» и «пли». А трюмным и мотористам не лишне было напомнить, что при плавании в ночной тьме команда «срочное погружение» бывает действительно крайне срочной.
Беседы строились не только на прошлогоднем опыте. Характеризовались и изменения, обнаруженные в тактике врага за самое последнее время.
Политотдел позаботился, чтобы беседы прослушали все экипажи. Мало того, перед партийными и комсомольскими активистами была поставлена задача: добиться, чтобы каждый моряк хорошо усвоил услышанное и сделал для себя практические выводы.
Так же основательно и вдумчиво подходили в политотделе ко всем аспектам работы по повышению политических, тактических и специальных знаний подводников.
Едва лодка ошвартовывалась у пирса после боевого похода, как на ней появлялся кто-нибудь из инструкторов политотдела узнать, как велась в плавании партийно-политическая работа, отобрать из нее все самое интересное и поучительное, обогатить «копилку» опыта. А перед походами замполиты, секретари партийных и комсомольских организаций получали от политотдела деловые советы, как лучше построить работу в море. Товарищеские советы инструкторов были очень ценны, поскольку основывались на опыте многих политработников. Главная ставка делалась на работу с каждым в отдельности краснофлотцем, старшиной, командиром. Изучение людей, их забот и настроений, разъяснение каждому подводнику целей похода, событий на фронтах и в тылу – все это помогало цементировать экипажи в единую силу, живущую общими стремлениями и порывами.
Не найти в политотделе инструктора, который бы сам не побывал в нескольких походах. Александр Степанович Бабушкин, Павел Иванович Петров, Василий Васильевич Смирнов и другие инструкторы часто выхо-
[195]
дили в море, чтобы помочь политработникам и командирам.
Наш политорган был по-настоящему боевым, чутким и мощным инструментом партии.