Текст книги "В глубинах полярных морей"

Автор книги: Иван Колышкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Тихоокеанская «ласточка»

24 января второй дивизион принял «первую ласточку» от тихоокеанцев – «С-51» под командованием капитана 3 ранга Ивана Фомича Кучеренко. Появлению этой лодки на флоте предшествовала целая эпопея.

Еще в прошлом году по решению Правительства тихоокеанцы выделили шесть подводных лодок для усиления действующего Северного флота: четыре «эски» и два «ленинца». Лодки эти были сведены в отряд под командованием капитана 1 ранга Александра Владимировича Трипольского. Старый балтийский моряк-водолаз, он давно еще попал служить в соединение подводных лодок, потом окончил командирские классы, плавал старпомом, затем командиром «L-55». Это была английская подводная лодка, участвовавшая на стороне белогвардейцев в гражданской войне на Балтике. В 1919 году она после неудачной попытки атаковать наши корабли в Копорском заливе была потоплена эсминцем «Азард».

Спустя девять лет затонувшую лодку подняли с грунта корабли Эпрона и спасательное судно «Коммуна». Она была отремонтирована и введена в строй Советского Флота под своим старым наименованием – «L-55», как живое напоминание империалистам о тщетности их попыток задушить нашу Республику. Одно время этой лодкой и командовал Трипольокий. Позже, командиром «С-1», он участвовал в войне с белофиннами и был удостоен звания Героя Советского Союза. Великая Отечественная война застала его в должности командира дивизиона, подводных лодок Краснознаменного Балтийского флота. Но повоевать ему пришлось совсем недолго: его назначили командовать дивизионом на Тихоокеанском флоте.

Этому-то бывалому моряку и поручили возглавить

[220]

переход шести лодок с Дальнего Востока на Север южным путем – через шесть морей и три океана. В его распоряжении находился небольшой походный штаб, состоявший из штурмана Паластрова, минера Спицына, инженер-механика Очеретина и связиста Бондарюка.

Первыми вышли в трудный и дальний поход «Л-15» под командованием капитан-лейтенанта Комарова и «Л-16» под командованием капитан-лейтенанта Гусарова. 27 сентября они взяли курс на американскую военно-морскую базу в Тихом океане Датч-Харбор. 6 октября начали переход остальные лодки – «С-51» (капитан 3 ранга Кучеренко), «С-54» (капитан 3 ранга Братишко), «С-55» (капитан 3 ранга Сушкин) и «С-56» (капитан-лейтенант Щедрин).

Сутками раньше «ленинцы» покинули гавань Датч-Харбора. Их путь лежал на Сан-Франциско. С тревожным чувством выходили в море наши подводники. Уж очень много разговоров в американской базе велось и о времени их выхода и о пути следования. В военное время такие сведения обычно держатся в тайне, а тут тайной и не пахло.

Несколько дней в океане бушевал шторм. Но лодки шли в надводном положении, точно выдерживая курс и строй кильватера. Головной следовала «Л-16». Наконец 11 октября ветер утих, волна успокоилась.

С утра на мостике «Л-15» находились командир лодки, вахтенный командир лейтенант Жуйко и сигнальщик Смольников. Второй этап перехода близился к концу: до Сан-Франциско оставалось немного миль. И вдруг в 11 часов 15 минут все присутствовавшие на мостике услышали один за другим три громких взрыва. Одновременно «Л-16» окуталась черным дымом. В тот же момент радист принял с «Л-16» радиограмму, переданную открытым текстом: «Погибаем от…» На этом связь оборвалась.

Дым над подорванной лодкой рассеялся, и было видно, как она за несколько секунд скрылась под водой. Тут же Смольников обнаружил неподалеку перископ неизвестной подводной лодки. Это, несомненно, и была виновница гибели «Л-16». По перископу открыли артиллерийский огонь, и он скрылся под водой.

Чья была эта лодка, причинившая нам жестокий и подлый удар? Немцев здесь быть не могло. В этих водах плавали лишь подводные корабли американцев, да еще

[221]

могли оказаться тут японцы, ведущие боевые действия против США. Стало быть, удар могла нанести либо лодка союзной Америки, либо лодка нейтральной по отношению к нам Японии.

Возможно, это была непреднамеренная ошибка. То ли американцы приняли нашу лодку за японскую, то ли японцы за американскую. Но и в том и в другом случае ошибку нельзя отнести к разряду чистых случайностей. Ответственность за обеспечение перехода наших лодок лежала на военно-морских силах США. Беспечность и болтливость американцев, с одной стороны, нечеткость системы оповещения и недостаточность мер по обеспечению безопасности перехода, с другой – создавали благоприятные предпосылки для подобной ошибки (а может быть, и не ошибки).

«Л-15» одна вошла в сан-францисскую гавань.

Второй отряд наших лодок под командованием Трипольского, который находился на борту «С-51», прибыл к берегам Аляски 23 октября. После пятисуточной стоянки в Датч-Харборе лодки со всеми мерами предосторожности двинулись на Сан-Франциско. В сопровождении двух американских эсминцев они прибыли туда 5 ноября. Спустя неделю они вместе с «Л-15» одним отрядом направились к Панаме. 2 декабря отряд вышел из Панамы и, пройдя по каналу, оказался в Карибском море. Отсюда путь лежал в Атлантику, к канадскому порту Галифаксу.

Этот десятисуточный этап перехода оказался одним из самых трудных. На лодки обрушился ураган. Самоотверженно, с риском для жизни исправляли моряки повреждения, нанесенные кораблям разбушевавшейся стихией. Вахты правились с исключительной бдительностью: в северной Атлантике активно действовали немецкие подводные лодки.

Дальнейший путь привел отряд в Исландию. Но дороги кораблей уже разошлись. Почти все лодки нуждались в ремонте, и их распределили по различным портам Исландии и Англии. «Л-15» принял сухой док Гринока в Шотландии. «С-54» направилась в Портсмут, «С-55» – в Розайт, а «С-56» осталась в Рейкьявике.

Лишь «С-51» смогла продолжить путь из Исландии прямо в Полярное. Она благополучно и прибыла сюда 24 января, оставив за кормой свыше шестнадцати тысяч миль.

[222]

О подробностях этого труднейшего, с морской точки зрения, и опасного перехода рассказал мне Кучеренко.

Иван Фомич Кучеренко – крупный, мужественного и грубоватого вида человек – произвел на меня хорошее впечатление. Он тверд и решителен в суждениях. Выражая мнение всей команды «С-51», с нетерпением просится в море, в боевой поход.

– Ремонт надо форсировать, товарищ комбриг, – энергично говорит он. – Не на отдых мы сюда пришли. Скорее на позицию нас отправляйте.

– За ремонтом дело не станет. А прежде чем на позицию идти, придется на Кильдинском плёсе потренироваться.

– Это еще зачем? – ершится Кучеренко. – Разве переход через три океана – плохая тренировка? Да мы хоть сейчас можем в боевой поход отправиться.

– Переход у вас действительно был героический, только этого мало, – охлаждаю я его пыл. – На нашем море без привычки много не навоюешь. Посмотрим, как у вас дело с атаками обстоит, особенно с ночными, тогда и выпустим в море.

В конце концов Кучеренко соглашается, что тренировки делу не повредят.

Горячее желание как можно скорее включиться в боевую деятельность бригады делает ему честь. А некоторую излишнюю самонадеянность легко понять: не каждому подводнику приходится совершать кругосветное плавание.

Рискованный эксперимент

10 февраля проводили в поход Лунина. Краснознаменная «К-21» отправлялась в Лоппское море, имея три боевых задачи: постановку минного заграждения в норвежских водах, высадку разведгруппы на чужой берег и действия на коммуникациях врага.

До недавнего сравнительно времени командование бригадой было в большей зависимости от командования флотом в боевом использовании лодок. На каждый выход лодки в море требовалось решение командующего или начальника штаба флота. Да и находясь на позиции, лодка вела радиообмен непосредственно в их адрес. Сейчас эта система изменилась, стала менее громоздкой.

[223]

Выход лодки планировался на бригаде. Об этом докладывалось командующему и в штаб флота. Возражений, как правило, не бывало. Иногда штаб, получив новые разведданные, советовал избрать для лодки другую позицию с учетом изменившейся обстановки. Управление лодками в море вела сама бригада.

Это, разумеется, во многом развязывало командованию бригады руки, открывало больший простор для инициативы, поисков нового в тактике. Но и ответственность накладывало несравненно большую.

Лунина мы проводили, а душа не перестает болеть за «К-3» и «К-22». Чем окончится их боевой эксперимент? Уже сейчас положение крайне тревожное.

Как я уже говорил, эти лодки вышли опробовать метод совместных действий на позиции. Нечто подобное рисовалось нашему воображению давно. Тот способ, которым мы действовали в то время, перестал полностью удовлетворять нас. Мы не располагали еще техникой, которая позволяла бы принимать радиограммы, находясь в подводном положении. Значит, штаб, получив от разведки сведения о движении конвоя, не мог сразу же передать их на все лодки, находящиеся в море. Его радиограммы посылались отчасти на авось: откуда было знать на берегу, какие из лодок в данный момент находятся над водой?

Зимой, в плохую видимость, одиночная лодка имела немало шансов пропустить незамеченным осторожно крадущийся вдоль берега канвой: радиолокации у нас не было. Летом, весной и осенью, когда над морем стоял день, лодка вынуждена была отходить для зарядки аккумуляторов подальше от берега, чтобы не быть обнаруженной врагом. Но и сама она в эти часы не могла обнаружить врага, а значит, была совершенно безвредной для него. К этому остается добавить, что прорыв охранения конвоя, идущего частенько в две линии, значительно осложнился. Бить по транспортам издалека – значит рисковать промахнуться. Прорывать обе линии охранения для удара наверняка – значит рисковать погибнуть еще до того, как будут выпущены торпеды.

Все эти обстоятельства наводили на мысль, что групповое применение двух лодок принесет качественно новый эффект. Им легче организовать надежный поиск, их одновременные или последовательные удары по транс-

[224]

портам и охранению конвоя сулили наибольший урон врагу.

Пригодными для совместных действий могли считаться однотипные лодки, которые были бы быстроходными и маневренными, имели бы между собой надежную связь в подводном положении, несли бы хорошую артиллерию, чтобы в случае необходимости использовать ее по тральщикам и сторожевым кораблям из состава охранения. «Малютки» и «щуки», таким образом, отпадали. «Ленинцев» и «эсок» на бригаде было мало. Поэтому выбор, естественно, пал на «катюши». Так для этой цели были выделены «К-3» и «К-22».

Лодки тщательно готовились к совместному походу. Экипажи тренировались по борьбе за живучесть. Отрабатывали свои действия радисты, сигнальщики, артиллерийские расчеты. Под руководством Виноградова прошло специальное тренировочное учение по совместным действиям в море. Комбриг оценил его на «отлично».

И вот начался этот поход, совпавший с днем моего вступления в должность.

Первое донесение, поступившее от «К-3» в ночь на 6 февраля, радовало: произошла встреча с неприятельским конвоем, потоплен один транспорт. Почин был сделан, теперь следовало ждать сообщений о более внушительных успехах. Но последующие дни заставили нас насторожиться. 7 февраля Малофеев донес, что связь с «К-22» потеряна. Не отвечала «К-22» и на наши вызовы. «К-3» ушла в другой район, чтобы действовать самостоятельно. Снова приходили от нее радиограммы, а «катюша», на борту которой находился Виктор Котельников, молчала. Это молчание – увы, уже знакомое – отдавалось болью в сердце. Но надежда на счастливый исход не покидала нас. Ведь на лодке могли всего-навсего выйти из строя средства связи – такое случалось, и не один раз.

Наступило 13 февраля – день, когда лодки должны были возвращаться в Полярное. Командующий флотом, все время интересовавшийся совместным походом, выслал к Кильдину для встречи лодок сторожевые катера. На следующий день в их сопровождении «К-3» вошла в Екатерининскую гавань. Одна. Дважды прогремело над ее палубой орудие. А у меня к глазам подступили слезы.

[225]

Да, не только в лодке под отчаянной бомбежкой командир обязан отлично владеть собой, не выдавая своих чувств. Я шел к пирсу встречать из похода боевых друзей, и встретить их надо было приветливо и радостно, как они того заслужили. А в душе я уже почти не сомневался, что ни Котельникова, ни Радуна, ни Кульбакина, ни Мацевича, ни всех тех, кто составлял замечательный экипаж гвардейской «К-22», не придется увидеть никогда…

При мне Николай Игнатьевич Виноградов докладывал командующему флотом о том, как проходила боевая проверка нового метода действий.

Задача, поставленная перед лодками, предусматривала совместный круглосуточный поиск и уничтожение кораблей противника. Переход на позицию прошел без помех со стороны врага, лодки держали между собой надежную связь. В заданном районе они плавали около двух суток, то в подводном, то в надводном положении.

В 22 часа 40 минут 5 февраля вахтенный командир «К-3» капитан-лейтенант Соболевский и сигнальщик Звягин обнаружили конвой противника. Десять минут потребовалось лодке, чтобы выйти в атаку. Видимо, «К-22» тоже легла на боевой курс – контакт с ней во время маневрирования был потерян.

«К-3» выпустила четыре торпеды по транспорту в восемь тысяч тонн, и он затонул на глазах у всех, кто находился на мостике. «Катюша» начала разворачиваться, для того чтобы атаковать кормовыми аппаратами сторожевой корабль. Но тут по морской поверхности полоснул луч прожектора, дрогнул и выхватил из темноты лодку. На кораблях охранения загремели орудия и пулеметы. Лодка погрузилась и стала отходить из района атаки. Связь с «К-22» так и не была восстановлена.

Следующим утром «К-3» пришла в точку заранее обусловленной, на случай потери контакта, встречи. Но, застигнутая миноносцем и двумя сторожевиками, она была вынуждена погрузиться и начать уклонение. Девять глубинных бомб, сброшенных кораблями, не причинили подводному крейсеру вреда.

Днем встреча двух лодок все же состоялась. Котельников рассказал, что при происшедшем накануне столкновении с конвоем выйти в атаку не смог: «К-3» заслонила собою цель. А когда флагманская лодка начала

[226]

послезалповое маневрирование, мимо «К-22» прошла торпеда, выпущенная с эскортного корабля. Виноградов, однако, предположил, что это была одна из торпед «К-3», отклонившаяся со своего курса. Потом «К-22» подверглась артиллерийскому обстрелу, погрузилась и начала уклонение от преследовавших ее кораблей. Преследование вскоре прекратилось.

После встречи обе лодки зарядили аккумуляторные батареи и продолжали совместный поиск до 19 часов 7 февраля. В этот момент их контакт снова оборвался.

На следующий день выяснилось, что на «К-3» отказал прибор звуковой подводной сигнализации. Прибор ввели в строй. Но теперь это уже не играло существенной роли. Лодка несколько раз в предусмотренное планом время приходила к месту, где была назначена встреча на случай потери связи. Но «К-22» не появлялась. Примерно в то же время прекратилась связь Котельникова с берегом. Потеряв надежду на встречу, Виноградов решил действовать по запасному варианту – раздельно. Лодка перешла в северную часть позиции.

Утром 12 февраля у мыса Сейбинес «К-3» атаковала конвой, состоящий из двух транспортов и семи боевых кораблей разных классов. По транспорту на десять тысяч тонн водоизмещением было выпущено шесть торпед. Две из них достигли цели. В перископ удалось пронаблюдать, как судно начало тонуть.

Лодку преследовали, сбросив на нее тридцать две бомбы, но она умело избежала опасности. Сутки спустя «К-3» двинулась назад, к своим берегам.

Итак, метод группового использования двух лодок на этот раз не выдержал боевой проверки. Но не потому, что по своей идее он был порочен, нет. Все дело упиралось в надежность средств подводной связи. Они пока что не могли обеспечить последовательные, без помех друг другу, удары двух лодок по конвою торпедами с последующим довершением его разгрома артиллерией. Стало быть, до появления новых средств связи этот метод нельзя было рекомендовать для дальнейшего применения.

Выявились к тому же и такие частные недостатки совместных действий, как сложность в управлении маневрами лодки, – внимание командира рассредоточивалось между поиском цели и удержанием места в строю.

[227]

Сам совместный поиск при несовершенстве подводной связи давал не больше шансов на обнаружение противника, чем поиск одиночный. Наконец, при преследовании вражескими кораблями хотя бы одной из лодок, находящихся в подводном положении, уклоняться вынуждены были обе, поскольку разобраться, кого именно бомбят, было очень трудно.

Поэтому мы оговорили с командующим и с начальником подводного плавания возможность использования двух лодок на одной позиции по иному принципу: одна лодка заряжает батареи, другая в это время ведет поиск; потом они меняются местами. При четкой организации дела случайная встреча между лодками, чреватая взаимной опасностью, исключалась, а участок неприятельских коммуникаций, проходящий через позицию, не оставался без наблюдения. Этот метод мог особенно пригодиться полярным днем, когда не было возможности производить зарядку близ берега, на виду у врага.

Обсудили мы и принципиальную возможность совместных действий подводных лодок и авиации.

Прошло несколько дней. И последний, слабый огонек надежды на возвращение «К-22» погас. Это была для нас большая, столь же тяжелая утрата, как и гибель «К-23» с Керимом на борту. В мире подводников Котельников был такой же яркой и значительной фигурой, как и Гаджиев. Старейший североморец, служивший здесь с основания флотилии, опытнейший моряк, прославившийся еще до войны своим походом в высокие широты, на встречу с папанинской льдиной, славный боевой командир подводного крейсера, мастерски громивший врага, великолепный воспитатель подчиненных… Он недолго побыл комдивом, но по тому, как он взялся за дело, было совершенно очевидно, что дела у него пойдут прекрасно. Да что там говорить, еще один-два похода – и к высшим боевым наградам Виктора Николаевича прибавилась бы Золотая Звезда Героя Советского Союза. У командующего флотом он был первым кандидатом на это звание.

Для меня гибель Виктора явилась особенно тяжелой утратой. Я потерял близкого человека. С ним меня связывала очень давняя и крепкая дружба, которой оба мы всегда дорожили. Чем измеришь такую потерю?! Для этого даже трудно найти подходящие слова…

[228]

Если нас в те дни что и могло несколько отвлечь от горестных размышлений о судьбе «К-22», то это доклад Лунина на Военном совете, состоявшемся 22 февраля, на следующий день после возвращения Николая Александровича с моря.

Начало этого похода не предвещало ничего хорошего. Едва лодка в надводном положении приблизилась к норвежскому берегу, как в пятом отсеке случилось короткое замыкание электроподстанции, и ее тут же охватило пламенем. Прозвучал сигнал аварийной тревоги. Моряки начали борьбу с огнем.

От замыкания вышли из строя масляный и водяной насосы, и дизеля стали. Пришлось включить оба электромотора.

Нужно было немедленно снять питание с подстанции, и командир отделения мотористов старшина 1-й статьи Коконин, правильно оценив сложившуюся обстановку, схватил первую попавшуюся под руку шубу и бросился в ней в огонь: иначе невозможно было добраться до щитка. Коконину удалось выключить рубильник, но сам он потерял сознание. Тем временем другие подводники задраили забортные отверстия в пятом отсеке и пытались войлоком и струями огнетушителей сбить пламя. Но это им не удалось. На моряках тлела одежда, многие получили ожоги. Однако борьба с огнем не прекращалась, пока не поступила команда покинуть отсек и задраить его, чтобы пламя само задохлось без доступа воздуха.

К этому моменту лодка уже лежала без хода в дрейфе. По отсекам полз едкий, вонючий дым. Некоторых моряков из пятого отсека вынесли на руках: они были без сознания. Погружаться «катюша» не могла. Поэтому артиллерийские расчеты заняли места у орудий, торпедные аппараты были изготовлены к бою – в случае появления противника Лунин решил драться до последнего. На самый крайний случай он приказал заложить подрывные патроны под одну из запасных торпед и приготовил три радиограммы: «Возник пожар, потерял ход», «Веду артиллерийский бой», «Погибаю, но не сдаюсь».

Пламя продолжало еще некоторое время бушевать в загерметизированном отсеке. Температура там доходила до 160 градусов. «Только б не взорвался расходный бак с соляром», – тревожно думал командир.

[229]

Наконец пожар начал стихать, потом он и совсем прекратился. Тогда отдраили переборочные двери и начали вентилирование отсека. Последствия пожара оказались тяжелыми: начисто сгорела подстанция и часть кабелей, идущих в кормовые отсеки, вышли из строя все вспомогательные механизмы главных дизелей, освещение правого борта, вся сигнализация кормовых отсеков, получили повреждения многие другие устройства и системы. Экипаж сразу же принялся за работу. О том, чтобы вернуться в базу, не было и речи.

Около восемнадцати часов трудились моряки, восстанавливая вышедшие из строя вспомогательные механизмы, подводя к ним новые кабели. И когда стало возможным дать ход главными дизелями, лодка двинулась на выполнение боевого задания. Форсировав на большой глубине минное поле, она 18 февраля сама поставила мины в районе острова Арнёй. Вскоре после этого на неприятельский берег была высажена группа разведчиков. Эта операция всегда расценивалась как одна из наиболее трудных: ее осуществление требовало скрытности, быстроты, смелости и ловкости. Ведь лодке приходилось всплывать вблизи незнакомого участка побережья, а сразу погрузиться в случае опасности она не всегда имела возможность: нельзя же было, например, внезапно прерывать процесс высадки. Любая неосторожность командира могла стоить разведчикам жизни.

Высадка прошла удачно. Едва она окончилась, как радист принял сообщение о том, что 16 февраля наши войска освободили Харьков. У подводников только и разговоров было, что ознаменовать радостное событие победными делами. Но, как назло, не попадался ни один конвой. Тогда Лунина осенила дерзкая мысль: нанести визит в бухту Воген, где, по имевшимся сведениям, располагалась база противолодочных катеров. Это сулило возможность торпедировать причалы, у которых стоят катера, а на обратном пути, если придется, потопить и сторожевой корабль, который, как было замечено, разгуливал ночью по фиорду с непогашенными ходовыми огнями.

Около половины первого ночи 20 февраля продули главный балласт и, объявив артиллерийскую тревогу, под двумя дизелями решительно направились в глубь фиорда. На траверзе острова Лекей лодку обнаружил

[230]

сигнально-наблюдательный пост: белыми и красными вспышками морзянки он посылал незнакомому кораблю запрос – знак «А». На мостике наступило секундное замешательство, но не зря Лунин слыл едва ли не самым находчивым командиром на бригаде.

– Ответьте «наш, ха, твердо», – уверенно, будто так и надо, бросил он сигнальщику.

Закляцала шторка фонаря Ратьера, и на пост полетел ничего не значащий ответ: «НХТ». Пока на посту размышляли над странным сочетанием знаков, лодка, не сбавляя хода, скрылась в ночи. Когда она пересекла фиорд и подошла к западному его берегу, еще один пост проявил любопытство к нежданным гостям.

– Пишите «живете, люди», – распорядился Лунин, – пусть поломают голову над этой хреновиной.

Но на посту не стали ломать голову и переспрашивать: позывные «ЖЛ» вполне удовлетворили немцев. Понять психологию сигнальщика, оказавшегося в таком положении, можно. Усомнишься в непонятных позывных, поднимешь шум, а потом тебе же и попадет: и читаешь ты морзянку плохо, и список позывных не знаешь, и такой-то пункт инструкции забыл, и в результате своих не признал, и место твое не на сигнальном посту, а на гауптвахте или, что еще хуже, на передовой, под снарядами и пулями…

При подходе к бухте Воген таким же образом отделались и от третьего наблюдательного поста.

В глубине бухты темнел пирс, к которому прижимались катера и мотоботы, – их мачты хорошо просматривались на фоне берега. С двенадцати кабельтовых по причалу было выпущено четыре торпеды. Через полторы минуты над бухтой прокатился мощный грохот. В яркой вспышке взметнулись вверх обломки катеров и причала.

Лодка развернулась и средним ходом двинулась на выход из фиорда. Тут налетел снежный заряд, и надежда встретиться с дозорным сторожевиком пропала. Зато впереди вдруг возникли очертания идущей навстречу подводной лодки. Лунин приказал увеличить ход и идти на таран. Но лодка своевременно погрузилась. Таран не состоялся.

Пройдя предполагаемое минное поле, «К-21» погрузилась и направилась к своим берегам. Вечером следую-

[231]

щего дня мы с командующим встречали ее на пирсе в Полярном. Отсалютовала она одним выстрелом.

Каков же был истинный урожай, снятый лодкой? По рассказам тех, кто находился на мостике во время атаки, катеров и мотоботов у причала бухты Воген стояло много. Залп был направлен в ту часть пирса, где их скопление оказалось наибольшим. Оставалось предполагать, что лодка уничтожила не менее пяти катеров.

Да, изыскивая новые тактические приемы, мы не могли слишком уж сетовать на старые, испытанные: отважные и находчивые командиры использовали их с блеском, нанося врагу ощутимый урон.