Текст книги "Итоги № 5 (2014)"
Автор книги: Итоги Журнал
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)
Курортный роман / Политика и экономика / В России
Курортный роман
/ Политика и экономика / В России
Путь от олимпийской сказки до ее превращения в быль занял долгие сорок пять лет
Вначале, естественно, было слово. Впрочем, слов по поводу предстоящей Олимпиады произнесено уже так много, что разобраться, кому и когда впервые пришла в голову мысль о зимних олимпийских стартах у «самого синего моря», мягко говоря, непросто. Очевидно же, что история эта началась не 4 июля 2007 года, в день победы сочинской заявки. И даже не в июле 2005-го, когда она была официально подана в Международный олимпийский комитет. Но когда? Результаты проведенного «Итогами» исследования позволяют достаточно точно определить точку отсчета. Путь от рождения зимней сказки до ее превращения в быль занял долгие 45 лет.
Дело техники
Впервые о перспективах развития всесоюзной здравницы еще и как горнолыжного курорта страна узнала в 1969 году – из статьи «Сочи – море, горы, снег, спорт», опубликованной в апрельском номере журнала «Техника молодежи». Первоначальный ее вариант заканчивался так: «Если Советский Союз когда-нибудь получит право на проведение зимних Олимпийских игр, то это будет только Красная Поляна, город Сочи». Однако партийные цензоры – вопрос решался на уровне ЦК – сочли, что не дело автора рассуждать о таких вещах, и «политически незрелая» концовка была удалена. Но остальные мечты – о многочисленных горнолыжных трассах, санно-бобслейных треках, трамплинах и прочих атрибутах Белой олимпиады – остались в неприкосновенности.
Автор пророческой статьи, Светлана Моисеевна Гурьева, руководит, пожалуй, самым важным на сегодня подразделением Олимпийского комитета России – управлением по мониторингу организации и проведения XXII Олимпийских зимних игр. А тогда она была директором Республиканской горнолыжной детско-юношеской спортивной школы, только что открытой в Красной Поляне. Именно с появлением гурьевской школы поселок начал приобщаться к этому виду спорта.
Первый горнолыжный сезон в Красной Поляне был открыт 6 декабря 1968 года, когда семья Гурьевых, только-только переехавшая в поселок, решила опробовать свежевыпавший снежок. Фурор среди местных произвело уже одно появление новоселов на улице – в ярких костюмах из эластика, горнолыжных ботинках, с лыжами на плечах. «На нас смотрели как на ненормальных, – вспоминает Светлана Моисеевна в интервью «Итогам». – Говорили: «Да тут невозможно кататься! Тут такой липкий снег». Я отвечала: «Вот сейчас растопчем, и вы увидите, как тут можно кататься!» Сделали импровизированную трассу и стали по ней шарашить».
Катались тогда главным образом в быстроразвивавшемся Приэльбрусье. Там же жили и работали до своего переезда в Красную Поляну и супруги Гурьевы. А именно – в Терсколе (Кабардино-Балкария), где ими была организована в середине 1960-х первая в стране горнолыжная школа-интернат. Светлана была директором, муж Дмитрий – тренером. Причину смены места работы и жительства Гурьева объясняет заботой о будущем сына, который тогда ходил в пятый класс: тот багаж знаний, который давала местная, национальная школа, родителей не устраивал. Они решили, что сына нужно срочно переводить в русскую. Вопрос – в какую? Можно было, конечно, вернуться в Москву, к родителям. Но горы покидать не хотелось. Тут-то друзья-альпинисты и порекомендовали присмотреться к Красной Поляне.
В январе 1968 года, в зимние каникулы, Гурьевы всей семьей отправились на разведку. Самый последний отрезок пути, от адлерского аэропорта, пришлось преодолевать на вертолете. Других способов сообщения с Красной Поляной на тот момент просто не было: автодорога была перерезана обвалившейся скалой. Но все транспортные и бытовые трудности померкли на фоне развернувшегося перед глазами вида краснополянского урочища: горы, яркое солнце и море потрясающего снега, в котором утопали чуть ли не по крышу краснополянские дома. Это была любовь с первого взгляда. «Мы просто обалдели», – вспоминает Светлана Моисеевна.
А спустя месяц Гурьева в составе группы тренеров сборной отправилась на зимнюю Олимпиаду во французский Гренобль. И там принялась обрабатывать спортивное начальство. Уговаривала немедленно взяться за освоение региона, расписывая в красках его прелести: уникальный климат, необычайно глубокий и плотный снег, склоны, позволяющие разместить трассы любого уровня сложности... Короче, «восьмое чудо света».
Осада начальственных бастионов продолжилась и после возвращения сборной в Союз. И в конце концов они рухнули перед гурьевским напором. Причем создание детской горнолыжной школы было лишь первой частью плана: школе придавались функции заказчика «проектирования и строительства комплекса горнолыжных сооружений» в Красной Поляне.
Словом, мечты, изложенные в журнальной статье, отнюдь не были бесплодной маниловщиной. И кое-какие намерения даже удалось воплотить в жизнь. Совместно с учеными из проблемной лаборатории снежных лавин геофака МГУ провели исследование возможностей спортивного освоения района. Прорубили первые просеки, проложили первые трассы, установили первые подъемники (буксировочного типа)...
Роковой для первой попытки горнолыжного освоения Красной Поляны стала победа Москвы в конкурсе на право проведения летних Игр: все кадровые и финансовые ресурсы были брошены на Олимпиаду-80. В 1976 году Гурьевых отзывают в столицу. Светлана Моисеевна становится спортивным директором центра подготовки олимпийских сборных в подмосковном Новогорске. «Тоже было интересное время, – вздыхает Гурьева. – Но это было просто работой. Я мечтала об Олимпиаде в Сочи».
Однако тогда, на рубеже 1970-х – 80-х, эта мечта казалась как никогда далекой от воплощения. Без Гурьевых горнолыжная школа просуществовала недолго. Ее какое-то время передавали с рук на руки, из одного спортивного общества в другое, пока окончательно не закрыли. В горнолыжной истории Красной Поляны начался длинный период безвременья. О «восьмом чуде света» в Москве забыли, по меньшей мере, на 10 лет.
Игры разума
Повод вспомнить о Сочи представился во второй половине 1980-х, после того как советским спортивным чиновникам не удалось соблазнить руководство Ленинграда идеей проведения зимней Олимпиады. По словам Виталия Смирнова, старейшего члена МОК, а в тот момент еще и председателя Комитета по физкультуре и спорту при Совмине РСФСР, события развивались так. Вскоре после московской Олимпиады тогдашний президент МОК Хуан Антонио Самаранч предложил своим советским коллегам подыскать подходящий город и выдвинуть его уже на зимние Игры. Дабы повторить, так сказать, успех. Несмотря на бойкот Олимпиады-80, Самаранч высоко оценивал московские Игры – прежде всего с точки зрения их организации. Да и просто симпатизировал СССР.
В Москве решили: «Почему нет?» И начались поиски. Вначале они привели в Ленинград: в советских спортивных структурах его считали самой подходящей, практически идеальной кандидатурой. Основные олимпийские старты предполагалось провести в расположенном неподалеку от мегаполиса Кавголове. Тамошний рельеф вполне подходил для большинства зимних видов спорта, за исключением горных лыж. Но эту часть олимпийской программы можно было откатать и в другом месте. К примеру, в Мончегорске (Мурманская область).
Идея вроде бы нашла поддержку в ЦК. Дело, казалось, было за малым – получить добро местного партийного и советского начальства. Но отцы города – и прежде всего патриарх № 1, первый секретарь Ленинградского обкома Григорий Романов, – энтузиазма, мягко говоря, не выказали. Хватит, мол, с нас Олимпиады-80: некоторые соревнования – например, по футболу – проводились тогда и в городе на Неве. Явного отказа не последовало, но для того, чтобы похоронить идею, достаточно бюрократической волокиты. Когда окончательно стало ясно, что Ленинград отпадает, Смирнов и его команда начали искать альтернативу. Тут-то и вспомнили о начатом, но брошенном краснополянском проекте.
«Принять предложение Олимпийского комитета СССР о выдвижении города Сочи для проведения в нем Олимпийских игр». Решение сочинского горсовета народных депутатов, датируемое началом 1989 года, – первый официальный документ, в котором город фигурирует как потенциальная столица Олимпиады. Речь тогда шла о зимних Играх 1998 года. Однако продолжения история не получила – Сочи даже не был утвержден в качестве кандидата. Город тогда сам снялся с конкурса: агонизирующей стране было явно не до Олимпиад. Для справки: выборы места проведения Олимпиады-98, победителем которых стал японский Нагано, прошли 15 июня 1991 года, за полгода до развала СССР.
Через четыре года Сочи вновь заявил о своих олимпийских амбициях: прицел был на зиму 2002 года. Но дело вновь закончилось поражением, хотя на сей раз и не разгромным. Судя по тому, что город вошел в список официальных кандидатов, шансы все-таки уже отличались от нуля. Кстати, главным аргументом против Сочи-2002 были тогда не бездорожье, разгильдяйство и полное отсутствие необходимой спортивной инфраструктуры, а неспокойная обстановка в прилегающих регионах. Фон в этом отношении был хуже некуда: голосование прошло 16 июня 1995 года, в самый разгар событий в атакованном отрядом Шамиля Басаева Буденновске.
Интересно, что громадье и великолепие госпланов практически никак не отразилось в те годы на развитии Красной Поляны. Тем самым власть предержащая четко дала понять, что проект создания горнолыжного курорта интересует ее не сам по себе, а исключительно как средство зарабатывания внешнеполитических имиджевых очков. Нет Олимпиады – нет и повода для госинвестиций.
Но нет худа без добра. Дефицит государственного внимания привел к бурному росту частного бизнеса. В марте 1992 года создается ООО «Фирма «Альпика-Сервис», ставшая на ближайшие 10, а то и 15 лет главным поселкообразующим предприятием Красной Поляны. Уже в следующем, 1993 году «Альпика» вводит в эксплуатацию первую в долине канатно-кресельную дорогу. По свидетельству знающих людей, взятые под высокий процент кредитные средства отбились всего за полтора года. В 1995 году открывается вторая очередь ККД, потом третья, четвертая, пятая... Потянулся в горы и прочий бизнес – гостиничный, ресторанный, торговый, строительный.
Казалось, жизнь Красной Поляны вошла в устойчивую колею – частные подъемники, частные отели, частные цели. Не слишком амбициозно, но более или менее стабильно. Однако все вновь резко изменилось.
Третья попытка
У этого «великого перелома» была, несомненно, масса объективных причин, но далеко не последнюю роль сыграл и один чисто субъективный фактор: Владимир Путин больше любит горные лыжи, нежели теннис или бадминтон. Свой первый визит в Красную Поляну в качестве главы государства он нанес еще будучи и. о. президента – в феврале 2000 года. В том же году Путин еще как минимум один раз был замечен на краснополянских склонах. Причем всякий раз его сопровождал Леонид Тягачев – еще одно крайне важное для нашего повествования обстоятельство. Тягачев (сегодня – член Совета Федерации) был тогда президентом Олимпийского комитета России и одновременно – президентом Федерации горнолыжного спорта и сноуборда. Ну а пост вице-президента ФГСС занимала Светлана Гурьева.
В общем, заговор налицо. И Светлана Моисеевна эти подозрения подтверждает: «Тягачев настойчиво втягивал президента в олимпийскую тему». А Тягачева в свою очередь втянула она. Что было, кстати, по ее словам, тоже непросто: в осуществимость сочинского олимпийского проекта в тот период практически никто не верил. Слишком свежо было в памяти предыдущее фиаско.
Но в конце концов втянули и Путина. В декабре 2000 года Тягачев позвонил Гурьевой и попросил срочно подготовить схему размещения спортивных объектов в районе Красной Поляны. Эта карта, до сих пор висящая на стене ее кабинета в ОКР, конечно, отличается от нынешней олимпийской топографии. Но общие, родовые черты угадываются без труда. Ознакомившись с получившимся результатом, президент дал отмашку на разработку программы создания горноклиматического курорта (ответственным был назначен Герман Греф, тогдашний министр экономического развития и торговли). И предложил вести параллельно работу по привлечению в страну зимних Олимпийских игр.
Последняя задача осложнялась тем, что свою кандидатуру успела выдвинуть Москва – на проведение летней Олимпиады-2012. В конце концов в кабинетах власти пришли к компромиссу: пролетает Москва – сразу же заявляется Сочи (на 2014 год). Главная проблема была в остром цейтноте: сингапурская сессия МОК, посвященная выборам города – хозяина Олимпиады-2012, должна была пройти 7 июля 2005 года, а последний срок подачи заявки на проведение Олимпиады-2014 – 27 июля. На все про все – 20 дней.
И вот из Сингапура приходит для кого-то печальная, а для кого-то радостная весть: Москва не прошла во второй тур. «Звоню Тягачеву, – вспоминает Гурьева. – Он просит дать ему два часа, после чего скажет, начинать ли процедуру. С кем-то, видимо, переговорил. Перезванивает: «Все, запускай!» Гурьева немедленно летит в Сочи и кладет на стол тогдашнему мэру города Виктору Колодяжному составленный ею текст письма – от имени городских властей в адрес ОКР – с заявкой на проведение Олимпийских игр 2014 года. Колодяжный, по ее словам, «обалдел от неожиданности», поскольку, как оказалось, был совершенно не в курсе дела. Впрочем, недоразумение быстро разрешилось: мэр позвонил губернатору края и больше уже не задавал лишних вопросов. Письмо было перепечатано на бланке мэрии, подписано Колодяжным и в тот же день доставлено Гурьевой в Москву.
Самым сложным во всей этой бюрократической круговерти было провести полагающееся в таких случаях олимпийское собрание – высший орган ОКР. Согласно уставу делегатов нужно было известить не ранее чем за 15 дней до даты созыва. В итоге собрание состоялось буквально за день до окончания срока подачи олимпийской заявки. Кстати, формальным это мероприятие назвать никак нельзя. «Сибиряки тут же заявили: а почему Сочи? – вспоминает Гурьева. – У них, мол, есть места не хуже. Кемерово, например». Тягачеву удалось не допустить бунта на корабле, и одобренная большинством заявка успела попасть в МОК. Но поволноваться инициаторам «Сочи 2014» пришлось изрядно: ситуация до последнего висела на волоске.
Ну а через два года Светлана Гурьева, приехав в составе российской делегации в далекую Тегусигальпу, услышала из уст президента МОК: «Ladies and gentlemen... Sochi!» «Слезы текли», – признается Светлана Моисеевна. И сказать, что эти эмоции понятны, – значит не сказать ничего. Уж кто-кто, а она действительно заслужила эти Игры.
Сочинский / Политика и экономика / Exclusive
Сочинский
/ Политика и экономика / Exclusive
О том, как Сочи «работал» южной политической столицей СССР и каким хотел видеть город его тогдашний мэр, о превратностях судьбы советского дипслужащего, а также о том, что объединяет политику и Олимпиаду, рассказывает ректор Дипакадемии МИД России Евгений Бажанов
Ректор Дипломатической академии МИД России Евгений Бажанов – человек сочинский. И даже несмотря на то что жизнь побросала по свету от бананово-лимонного Сингапура и Китая до Америки, таковым остается. А теперь, накануне сочинских Игр, и вовсе преисполнен гордости за свою малую родину. Ведь идеи развития города-курорта рождались в буквальном смысле на его глазах – в стенах дома, где он вырос. А на самом этом доме накануне Олимпиады появилась мемориальная доска с именем другого Бажанова – Петра Игнатьевича. С этого и началась наша беседа.
– Евгений Петрович, не могу не спросить о вашем отце, жизнь которого теснейшим образом связана с Сочи.
– Да. Четырнадцать лет, вплоть до выхода на пенсию, мой отец, Петр Игнатьевич Бажанов, был сначала первым заместителем председателя горисполкома (по-нынешнему – мэра Сочи) в 1957—1963 годах, а потом и мэром с 1963 по 1971 год. В этом качестве он принимал высокие зарубежные делегации, и, возможно, родительские рассказы как-то воздействовали и на мое подсознание.
Одним из первых громких событий в международной жизни Сочи стал приезд лидера югославских коммунистов Иосипа Броз Тито. После войны он отказался подчиняться диктату Сталина и превратился в лютого врага СССР. Новое советское руководство принялось с Тито мириться. И вот на белоснежном теплоходе югославский вождь прибывает в Сочи! В преддверии столь эпохального события сочинцы лихорадочно прихорашивали город. Буквально в одну ночь ликвидировали базар у морвокзала и разбили сквер. Снесли хибары, вычистили улицы, бордюрчики покрасили... Встречать Тито собрался чуть ли не весь город. Мне было мало лет, но я хорошо запомнил его яркую, страстную речь на прекрасном русском языке. А дальше события стали развиваться по непредсказуемому сценарию. Граждане бросались чуть ли не под колеса машин, чтобы увидеть высоких гостей: «Смотрите, это Ворошилов!.. Это Буденный!.. Микоян!..»
Большинство советских руководителей приезжали в Сочи, чтобы расслабиться, но случалось, что и официальные переговоры проходили на Черноморском побережье. В них, как правило, участвовал мой отец.
В 1964 году Никита Хрущев принимал в Пицунде делегацию японских парламентариев. Зашла речь о Китае, с которым Советский Союз к тому времени рассорился в пух и прах. Хрущев стал кричать: «Мао Цзэдун выжил из ума! Разорил страну! Задумал атомную бомбу сделать. Китайцам и так жрать нечего, а из-за бомбы они без штанов останутся!» Помню, как папа вернулся озадаченный и все повторял: «Как может так себя вести руководитель великой державы! Ведь японцы тут же об этом раструбят на весь мир!» Японцы так и поступили. Советско-китайские отношения покатились по наклонной плоскости.
Еще запомнилось, как Сочи посещал руководитель Монголии Цеденбал. У него была русская жена, которая, как рассказывал отец, не стесняясь посторонних, командовала мужем. Перебивала его, называла олухом, пренебрежительно отзывалась о монголах – «лентяи, грязнули». Давала указания, как реагировать на предложения советской стороны. Даме, и всей семье Цеденбалов, это припомнили после краха в Монголии коммунистического режима...
Из Ирана в Сочи частенько заезжали шах и его дети – принцы и принцессы. Это были, судя по рассказам отца, до мозга костей прозападные люди. Они уверенно заявляли, что Иран скоро модернизируется и сольется с Западом в единую цивилизацию. Но десятилетие спустя персы сбросили шахский режим и решили вернуться к истокам ислама...
В 1968 году в течение целой недели в Сочи принимали короля и королеву Афганистана. Монарх неизменно подчеркивал, что между Советским Союзом и Афганистаном всегда процветали дружба и взаимопонимание, два соседних государства никогда не поссорятся. Увы, и эта традиция прервалась...
Тема заграницы в ту пору вообще вышла в СССР на передний план. Хрущев ослабил гайки, приоткрыл двери во внешний мир. Этого оказалось достаточно, чтобы оттуда стали просачиваться не только товары, но и идеи. Наши пацаны просто помешались, когда на сочинские экраны вышел американский фильм о Тарзане. Подражая ему, мы лазили по деревьям в набедренных повязках, издавая гортанный клич. А потом снова давились в очереди у кинокасс. Очереди же выстраивались длиннющие: с милицией, номерами на ладонях и перекличками. В это же время буквально ворвался в сочинскую жизнь рок-н-ролл, позднее эстафету подхватил твист. С нами боролись учителя и газеты, инструкторы горкома ВЛКСМ и милиция. Безуспешно. Сумасшествие лишь усиливалось. Как-то на уроке обществоведения учительница спросила, как мы представляем себе людей коммунистического общества. Один парень вышел к доске, достал из кармана фотографию полуголого мускулистого мужчины и почти голой женщины и заявил: «На фото мистер Универсум Стив Ривз, чемпион мира по культуризму, и звезда Голливуда Мэрилин Монро. Такими, как они, и должны быть люди коммунистического завтра». Парень, понятно, получил по полной. Но так, как он, думали многие мои сверстники.
А вскоре в Сочи приехал на гастроли знаменитый джазовый оркестр Бенни Гудмена. Публика ломилась на его концерты. Соседу по дому каким-то образом удалось заманить Гудмена в гости. Вот это был шок для властей! Местная газета обличила его как пресмыкателя перед иностранщиной.
Франция тоже внесла свою лепту в наше идеологическое воспитание. Далида, Брижит Бардо, Ален Делон. Не говоря уже о «Фантомасе». Но Америка ценилась выше – как главный символ многоцветного беспечного мира. Манящего, но недоступного.
– Каким был сам город в дни вашего детства?
– Мы приехали в Сочи из Львова. В 1952 году папа был переведен на должность главного инженера сочинских электросетей. После шикарного львовского вокзала сочинский смотрелся жалко: одноэтажная будка у перрона, вот и все дела. Нас усадили в автобус и повезли мимо деревянных хаток, частично покрытых штукатуркой. Сестра Вика тогда спросила: «Когда кончится деревня и начнется город?» Сопровождавший нас местный энергетик пояснил: «Это и есть город Сочи...»
Нас поселили в трехэтажном доме, а кругом – трущобы. По весне река Сочи выходила из неукрепленных берегов и заливала первобытные жилища до крыш. Под потолками бараков плавали матрацы и табуретки, люди ночевали под открытым небом. В мэрии отец прежде всего занялся приведением в порядок жилищного хозяйства. Во многом это удалось. Жилфонд увеличился в 18—20 раз! В 1961 году территория города была расширена по линии побережья с 30 до 140 километров: от реки Псоу, пограничной с Абхазией, до левого берега реки Магри, за которой начинается Туапсинский район. При Петре Бажанове вошли в строй 20 новых здравниц, в 1971-м их насчитывалось уже 60. Но при всей важности санаторного хозяйства отец перенес акцент на развитие сети гостиниц. Тогда же бурное развитие получил общепит. Открылся один из первых в СССР круглосуточный ресторан «Лазурный», огромную популярность приобрел ресторан «Кавказский аул» в Агурском ущелье. В тот же период был реставрирован парк Дендрарий.
Кстати, немало было сделано и для развития спорта. Мэр добился в Москве разрешения на строительство нового стадиона. Каждую весну в городе устраивалась всесоюзная велогонка, вызывавшая у сочинцев настоящий ажиотаж. В Сочи получил прописку большой теннис. Сочинская теннисная школа выпестовала олимпийского чемпиона Евгения Кафельникова и других звезд первой величины. Именно в ту эпоху был дан старт развитию в Сочи зимних видов спорта – в той самой Красной Поляне...
Несмотря на высокий пост отца, наша семья жила весьма скромно. У нас не было дачи, машины, даже телевизор появился гораздо позже, чем у многих соседей. В школьные годы у меня не было часов, я даже стеснялся попросить у родителей купить мне футбольный мяч. В 1981 году моя мама, уже будучи вдовой, переехала в Москву. Когда столичные рабочие выгружали ее скарб из контейнера, то очень удивились: «Из такого шикарного города – и такая беднота!..»
– Тем не менее после окончания сочинской школы вам удалось поступить в престижнейший МГИМО. Небось по блату?
– Блата никакого не было. И, попав в здание МИМО, я сильно растерялся. Вокруг фланировали уверенные в себе абитуриенты. Один молодой человек, в будущем сокурсник, узнав, что я из Сочи, похлопал меня по плечу и предложил: «Парень, у провинциалов здесь нет шансов. Собирай манатки и айда домой, на пляж!»
Проходной балл я все-таки набрал. Но в списках зачисленных себя не нашел. Забраковали медики. Главврач института подтвердила, что я не годен из-за слабого зрения: мол, после окончания МГИМО тебя могут направить в страну с трудным климатом, с твоим зрением туда нельзя. «Как нельзя? – удивился я. – Ведь у меня есть военный билет, а с ним меня могут отправить в любую точку земли!» Главврач уступила только после того, как в ее кабинет ворвался знакомый папы, член редколлегии журнала «Крокодил». Пригрозил опубликовать фельетон. В институт меня зачислили. Тут, возможно, учли должность отца. Вот и весь блат.
– Китайский язык выбрали сознательно?
– Я хотел арабский или японский. После зачисления нас собрали, чтобы объявить, кому какой язык учить. Сижу и про себя повторяю: «Хоть бы не китайский!» Но именно меня первым среди будущих китаистов и назвали. После китаистов объявили кореистов, в том числе мою будущую жену Наташу. Позже понял, почему нам дали такие языки. Именно потому, что мы не блатные. Но вскоре мы, китаисты, уже посматривали на других студентов свысока: мы, мол, приобщаемся к таким таинствам и знаниям, что вам и не снилось.
Уже после первого курса я встретился с настоящими китайцами. В Сочи прибыла какая-то делегация из КНР, время было каникулярное, и папа устроил меня сопровождающим. Многое в их поведении оказалось неожиданным. На обеде в ресторане «Кавказ» они постоянно роняли вилки и ножи, зачем-то зубами счищали кожуру с помидоров, которую сплевывали прямо на стол, помидорную мякоть обильно посыпали сахаром. Куски антрекотов брали руками... Общение с делегацией убедило меня в том, что нас разделяют не только идеология и политика. Существуют, оказывается, вполне ощутимые цивилизационные различия. «Культурная революция» обнажила их еще больше.
– Сингапур произвел иное впечатление? Вы же как раз должны были наблюдать там рождение великого экономического чуда.
– На четвертом курсе поехал туда по линии Радиокомитета СССР. В советские времена любая заграница воспринималась как что-то малодоступное, загадочное, а уж Сингапур! Вершина экзотики!
Мы стажировались в Наньянском университете. Настоящее конфуцианское царство – пуританское, зацикленное на заветах предков. Европеец в Наньяне воспринимался как нечто непонятное: лобо («редька») или хунфа («красноволосый»). Наш облик и манеры вызывали удивление и смех. В университете девушке считалось неприличным появляться на людях с парнем. Всякий раз, когда мы пытались просто поздороваться, они от нас в испуге шарахались. Политические же симпатии студентов были обращены к Китаю. Наньянцы тайком восторгались хунвейбинами и критиковали сингапурское правительство во главе с Ли Куан Ю за «насаждение капиталистических порядков, угнетение трудящихся, пресмыкательство перед Западом, рост налогов и высокую безработицу»... Вот вам и зарождение экономического чуда!
Студенты были не одиноки в таких взглядах. Ли Куан Ю пришел к власти в 1959 году с помощью радикальных профсоюзов. Но в правящей Партии народного действия возникли трения. Левые требовали немедленного разрыва с Лондоном, преобразований по образцу Китая. Ли Куан Ю и его окружение больше прельщал путь, выбранный социалистами Швеции, Австрии, Англии.
Следует отметить, что левацки настроенные низы Сингапура испытывали пиетет к революционному прошлому СССР. В чем мы и убедились во время фестиваля советских кинофильмов в марте 1970 года. Нам, стажерам, поручили распространять билеты. В первый же день сингапурцы расхватали все билеты на картины «Ленин в Октябре» и «Шестое июля». Кому мест не досталось, умоляли изыскать резервы. Некоторое время полиции удавалось жаждущих сдерживать, но толпа прорвала кордон и с гиком ринулась в зал. Каждое появление Ленина на экране вызывало просто бурю восторга!
При этом значительная часть сингапурских китайцев жила тяжело. На реке в джонках обитали рыбаки, перевозчики товаров, грузчики. К берегам были прилеплены крошечные забегаловки, где бедный люд кормился и развлекался до поздней ночи. Там светились фонарики, звучала заунывная музыка и доносились ароматы китайской кухни, перемешанные с вонью от нечистот. Движимый этнографическим интересом, я угощался в забегаловках у реки. Еда была вкусная, главное было не замечать, как моется посуда...
За рекой, к северо-востоку, начинался Чайна-таун. Там в полуразвалившихся хибарах, среди крыс и тараканов, обитали низшие слои общества. Мероприятия правительства Ли Куан Ю не находили и не могли найти там поддержки. Слишком далек от этих людей был и сам Ли Куан Ю с его блестящим знанием английского языка и буржуазного права, и те, кто за ним стоял: крупный и средний капитал, чиновничество, часть интеллигенции, иностранные компании... Ныне Сингапур совсем иной. Это одно из наиболее процветающих государств.
– То есть Китаю вы изменили с Сингапуром.
– Вначале я занимался Сингапуром, но вскоре был переведен в I дальневосточный отдел МИДа, курировавший отношения с КНР. Так что измены не произошло. В октябре 1969 года в Пекине начались переговоры по пограничным вопросам, но они сразу зашли в тупик. Неделя не проходила без того, чтобы китайская сторона не протестовала по какому-то поводу. Наш МИД в долгу не оставался.
– Про бесконечные «последние китайские предупреждения» Вашингтону многое известно. А у нас-то как это происходило?
– Церемония – иначе не назовешь – обмена протестами выглядела забавно. Например, советник посольства КНР Лю Шуцин является на беседу к заместителю заведующего I дальневосточного отдела Дубровскому. Знакомы Лю и Дубровский давно, еще с 1950-х годов. Разговор старых коллег начинается примерно так.
«Ну как дела, товарищ Лю Шуцин? Как жена, дети?» «Хорошо», – отвечает гость и в свою очередь интересуется: «А как твои? Здоровье в порядке? С женой все в норме?» После обмена любезностями дипломаты отхлебывают чай, грызут сушки и продолжают болтать о всякой всячине. Но вот наконец китаец замолкает, суровеет и переходит на декламацию с металлом в голосе: «Заместитель заведующего Дубровский! У меня имеется поручение МИД КНР выразить протест…» Далее на голову милейшего Андрея Денисовича обрушиваются обвинения. На сей раз китайская сторона была взбешена тем, что на проходящей в «Манеже» выставке экспонируются тайваньские марки, что «является кощунством и гнусной провокацией». Выслушав гневную речь, Дубровский дает ей отповедь. После чего дипломаты стихают и по-дружески прощаются, передавая приветы женам и детям. Через пару дней Лю Шуцин вновь просится на беседу к Андрею Денисовичу. Ритуал повторяется. Обмен любезностями, чай с сушками, очередной протест. Эндшпиль снова мирно-дружелюбный... Правда, когда повод для недовольства был посерьезнее, китайцы поднимали уровень протеста. Варьировалась и форма: от устного заявления до дипломатической ноты. Ноты мои начальники стремились не принимать: мол, отказываемся принимать заявление, содержащее клевету на СССР и политику советского руководства.
При этом обе стороны, наш МИД и китайское посольство, пробовали дружить. Получалось не всегда. Однажды китайский посол решил организовать для нас кинопросмотр революционной оперы «Взятие хитростью горы Вэйхушань». А тут, как назло, газета «Правда» разразилась фельетоном по поводу опер такого рода. Не исключаю, что товарищи из ЦК КПСС специально приурочили фельетон к кинопросмотру. Посольство КНР мероприятие отменило, выразив МИДу свое возмущение.
