Текст книги "Гармонист"

Автор книги: Иссак Гольдберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

41

Пришел день, когда баевская бригада с гордостью собралась возле доски показателей, на которой впервые отмечено было, что баевцы сравнялись с зоновцами.

– Ударная бригада! – почтительно и с некоторой завистью рассуждали окружающие. – Сплошь ударники!

– Слышь, Старухин! – подтолкнул Петруха-коногон Никона. – Вот и ты вышел в ударники!

– Ударник... – раздумчиво повторил Никон. Неуверенная усмешка кривила его лицо. Он никак не понимал: как случилось, что он сделался ударником? Смеется, поди, Петруха!

Но и Баев подтвердил:

– Вся наша бригада в ударные вышла. А как ты не отставал в последнее время от других, то и ты полноправный ударник.

Это и обрадовало и смутило Никона. Звание ударника было почетно. Как бы там не болтали и не шипели некоторые, что, мол, ударники это так, те, которые умеют подлаживаться да красно и напористо говорить, но Никон понимал кто такие ударники и всегда в глубине души завидовал им. И вот он сам ударник! И, главное, неожиданно и нечаянно!

У Никона дрожали руки, когда он принимал от Баева книжку ударника. Но дрожь эта усилилась и его ударило в пот от веских и предупреждающих слов товарища:

– Теперь, Старухин, крепче держи эту книжку. Заслужил ее, так добейся, чтобы она у тебя удержалась. Не потеряй!

– Я ее спрячу, – не понимая сразу настоящего смысла предупреждения Баева, пообещал он.

– Да я не о том! Ты, говорю, продолжай дальше так работать, как теперь работаешь, процентов не снижай. Вот о чем говорю. Она, эта книжка, тебе не медаль: заслужил однажды и носи всю жизнь! Ее укреплять за собой надо все время!.. Все время, брат!

– Все время – тяжело! – испугался Никон. И ему представилось, что вот теперь надо ему напрягаться, следить за собой на работе, утомляться свыше меры, не иметь ни дня, ни ночи отдыха. – Очень тяжело! – опасливо повторил он.

– Ничего, сдюжишь! – успокоил его Баев.

Несколько дней Никон был на работе в тревоге. Все ему казалось, что он сдает и что вот-вот Баев или кто-нибудь из бригадников заявит ему:

– Сдавай ударную книжку!

Минутами на него нападала отчаянность и он, сцепив зубы, уверял себя: «А чорта в ней! Пусть отнимают!» Но сам же не верил себе. Потому что с каждым днем книжка становилась ему все более приятной и дорогой. Мало того, что его имя теперь красовалось в почетном списке хороших шахтеров, но разве это пустяк: в распределителе ему по этой книжке отпускали вне очереди и давали больше, чем другим, не-ударникам! И уже не хотелось расставаться с таким положением. Не хотелось возвращаться к старому.

И Никон старался не сдавать. И ударничество входило в него, как что-то прочное и необходимое.

Зонов, не терявший из виду парня, нарочно как-то встретился с ним и поздравил его.

– Поздравляю, Старухин. Признаться, не думал я, что ты достигнешь. Вялый ты, с ленью дружил. Сознательности в тебе мало было. Значит, поразмыслил, это хорошо!

Такая похвала не понравилась Никону. Выходило, что никакой надежды на него не было у Зонова раньше. Никон с некоторой заносчивостью и сбоку посмотрел на шахтера:

– Разве я хуже прочих?

– Конечно, не хуже. Ты только насчет понимания положения туговат, – посмеялся Зонов. – Туго тебе по поводу ударничества и соцсоревнования понимать пришлось. Еле-еле раскусил. По-моему, ты просто не хотел понимать. Голова-то у тебя не плохая.

Никон постарался прекратить разговор и поскорее расстаться с Зоновым. Тот не стал задерживать его. Только на прощаньи кинул:

– А в общем, доволен я тобою!

«Ладно», – подумал Никон, отходя от Зонова. – «Что из того, что ты доволен?»

Но когда после этого разговора Баев как-то мимоходом сказал, что Зонов отзывается о нем, Никоне, хорошо и твердит, что вот, мол, парень настоящим ударником стал, Никон вспыхнул, обжегся радостью. И понял, что мнение Зонова ему не безразлично.

42

Это было неожиданно и невероятно: Никон прочитал свою фамилию в районной газете.

Газету Никону принес Силантий.

– Гляди-ка, – сказал он возбужденно и недоверчиво, – про тебя это что ли пропечатано? Фамилие твое и имя сходно, а я в сомненьи: ты ли это, или кто другой?

Никон редко читал газету. Он схватил поданный ему Силантием номер, неуклюже развернул его и стал искать заметку про себя. Силантий помог ему.

– Вот тут, гляди! – отметил он широким пальцем.

В заметке шла речь о соревновании между шахтами. Приводились цифры, назывались лучшие бригады и лучшие ударники. В конце ее стояло: «В соцсоревнование за последнее время включились даже и те, кто раньше сторонились его, не понимали его важности и его значения. Вот, например, теперь стал хорошим ударником в бригаде Баева Старухин Никон...»

– Про меня, – подтвердил Никон, перечитывая заметку несколько раз. – И бригада Баева и все остальное, как есть... Кто это напечатал?

– Рабкор, – сообразил Силантий. – Из своих кто-нибудь.

– Из своих? – задумчиво повторил Никон. – Кто же это?

Он выпросил газету у Силантия и унес ее к себе в барак. Было словно неловко видеть свою фамилию, напечатанную ровными и аккуратными буквами в газете, где всегда пишут и сообщают о чем-нибудь важном и серьезном. Но было приятно: вот отмечены его успехи, его старание! значит, не даром шахтеры ценят звание ударника! Тут не только лишний паек да без очереди за покупками стоять. Нет, тут что-то повыше и поважней... И еще мелькнула мысль о том, что ведь эту газету прочитает вместе с другими и Милитина. Прочитает и увидит, какой теперь Никон, Никша!

Тщательно сложив газету, Никон понес ее при себе и при случае показал Баеву.

– Я уж читал, – заметил Баев.

Кто это напечатал? – поинтересовался Никон. – Свой кто-то?

Баев засмеялся:

– Конечно, свой. Рабкор.

– Расписал! – широко ухмыльнулся Никон. – Все, как есть, напечатал! Не ошибся!

– Ему нечего ошибаться! Он, может, рядом с тобой работает!

– Ну!? – вспыхнул Никон. – Это не ты ли?

– Нет, не я. Зонов это...

– Зонов... – Никон почему-то смешался. – Зонов, – повторил он, – ну, он может.

Баев снова засмеялся:

– Да каждый может в рабкорах находиться. Только мало-мало грамотный, и пиши в газету. В стенную или в районную. Или даже в «Правду», в Москву.

Разговор о рабкорах отвлек Баева от того, что волновало Никона: от заметки. Никон решил вернуть внимание товарища к напечатанному в газете.

– Так прямо и напечатали: хороший ударник... – развернул он газету перед глазами. – И про тебя, про бригаду тоже пропечатано. Хорошо это.

– Конечно, хорошо! – подхватил Баев. – Вот когда напечатают, что, мол, лодырь да прогульщик да тому подобное, ну тогда солоно!..

– Да... – уронил Никон и, свернув газету, бережно спрятал ее в карман.

Несколько дней жил Никон радостью, которая пришла с этой газетой. Несколько дней он часто разворачивал газету и перечитывал относившиеся к нему строки. Ему казалось, что все должны обращать внимание на него и что все поглядывают на него с некоторым уважением, что все немного завидуют ему. Но окружающие были заняты своими делами, а заметка в газете была для них обыденным явлением. Огорченный Никон спрятал малость растрепавшуюся газету в свой тючок с вещами и постарался забыть о ней.

Но забыть не мог. И еще не мог забыть предупреждения Баева, что в газете могут напечатать не только о хорошей работе, не только об ударниках и передовых шахтерах, но и о лодырях, лентяях. И представил себе, как это может быть неприятно для того, кого касается. На память пришло совсем недавнее: черная доска. Досадливо передернув плечами, Никон стал гнать от себя неприятные воспоминания и тревожные мысли...

43

Подшефный колхоз прислал письмо. Колхозники ждали к себе шефов на уборочную кампанию. «Мы знаем, товарищи, – писали колхозники, – что и у вас идет горячая работа, но нам сейчас каждая пара рук дороже золота. И если бы вы смогли приехать к нам на денек и помочь нам, то много добра сделали бы нам».

Шахтеры решили устроить в колхозе воскресник. Наметили выходной день и стали подбирать желающих.

Когда Никон услыхал о готовящемся воскреснике, он предупредил Баева:

– Меня, слышь, не забудьте! Я поеду.

– Не забудем. Как тебя забыть, колхозники обижаться станут если не привезем тебя!

Никон насторожился. Ему показалось, что Баев насмехается над ним. Но тот,заметив что парень хмурится и прячет глаза, рассмеялся:

– Чего ты дуешься? Поедем, возьмем гармони с собой да на полях после работы такого зададим колхозникам, что старики запляшут!..

Ранним утром, почти в предрассветную пору, два грузовика выкатили из поселка и с грохотом и в туче пыли понеслись по дороге. Никон и Баев разместились в разных машинах. Оба захватили с собою гармони и оба были радостно возбуждены. И сквозь шум и рокот моторов время от времени, как взрывы веселого смеха, пробрасывались переклики их инструментов.

Колхозники встретили шахтеров радушно. Увидев Никона, они обрадованно одобрили:

– Вот и ладно! Вот и хорошо, что с музыкой!..

Но когда заметили, что шефы приехали с двумя гармонистами, то к этой радости примешалась легкая, хотя и незлобивая насмешка:

– Целый хор, значит!

Рабочих разбили по бригадам и повели на поле. Баев подозвал Никона и посоветовал:

– Сдай кому-нибудь надежному гармонь до вечера! Поработаем, а вечером смычку сделаем с колхозниками!

Никон так и сделал. Он отдал гармонь полеводу, который отнес ее куда-то бережно и обещал:

– В цельности и в аккурате штучка будет! Не беспокойся, товарищ!

На широкой глади колхозного поля в желтом густом хлебе разбросались в обдуманном и ладном беспорядке машины и люди. Солнце вздымалось из-за покрытого лесом угора и день приходил ясный, жаркий и веселый.

Зазвенели, застрекотали машины, всколыхнулась утренняя тишь. Ворвались в утро людские голоса. Развернулась над желтым пахучим полем упорная и дружная работа.

Трудовой день прошел почти незаметно. И когда колхозные бригадиры призвали к шабашу, Никону показалось что они поторопились. Но солнце давно уже скатилось за край огромного поля, веяло приятной прохладой и подымались от сжатых хлебов и от обнаженной кой-где земли тугие и острые запахи.

Шахтеры и колхозники дружно поужинали на общем стане. А после ужина все, не взирая на усталость, собрались на широкую поляну. И тут Баев и Никон уселись рядом, настроились, договорились, что играть, и заиграли. На поляне стало тихо. Наработавшиеся люди присмиренно и отдохновенно вслушивались в музыку и под музыку думали о чем-то своем...

Но не долго музыканты играли грустные и проголосные песни. Баев наклонился к Никону, шепнул ему что-то на ухо, оба усмехнулись и враз грянули плясовую. Задумавшиеся и загрустившие в тихом вечере люди встрепенулись, ожили, заулыбались. Парни поднялись на ноги, среди девушек всплеснулся радостный смешок. Кто-то из стариков крякнул и позвал:

– Веруха! выходи, плясунья! Заводи!.. Парни, что вы глядите? Сыпьте веселую!

В раздвинувшийся широкий круг шахтеров и колхозников выскочили два парня и шлепнули в ладоши. Заволновавшиеся и оживленно пересмеивающиеся девушки вытолкнули из своей толпы упиравшуюся, раскрасневшуюся плясунью. Та, как только вышла на круг, сразу пришла в себя, оправилась от смущенья и встала против одного из парней. Они лукаво и вызывающе поглядели друг на друга, потом парень топнул ногой, изогнулся, расставил локти, как крылья, и затанцевал перед девушкой.

Никон и Баев поддали, веселая плясовая рассыпалась быстрее и задорнее. Живая и ничем неомрачимая радость рассыпалась кругом.

Танцевали долго и охотно. Пара за парою входили в круг. Пара за парою, отплясав, возвращались потные, красные и довольные в толпу. И так тянулось бы долго. Но спохватились шахтеры и вспомнили о трудовом завтра колхозные бригадиры:

– Кончайте, ребята! Хватит! Завтра чуть свет вставать надо!.. Да и товарищам, небойсь, тоже некогда прохлаждаться с вами!

– Вам только дай музыку, вы и станете хоть до утра плясать!.. Баста!..

Круг быстро распался. Люди вспомнили об усталости, о предстоящей упорной работе, о страде. Шахтеры попрощались с колхозниками. Грузовики зашумели, зафыркали. На дорогу пали яркие полосы от фар. Вскрикнули сигналы, взвилась пыль, и поля и колхозники и веселый воскресник остались позади.

44

Воскресник был веселым праздником, хотя все тело ныло от усталости. И Никон, вернувшись домой и засыпая, долго вспоминал и свою работу на поле, и то, как они с Баевым дружно и хорошо играли, и пляски под их музыку.

Проснулся он внезапно и испуганно оглянулся. В бараке почти никого не было.

«Опоздал!» – рванулся Никон с койки и стал торопливо одеваться, но взглянув на висевшие на стене ходики, он установил, что, если он побежит в шахту сразу, без завтрака, то как раз поспеет к началу работы. Наскоро одевшись, Никон освежил лицо холодной водой, пригладил как попало волосы и выбежал из барака. В дверях он на мгновенье задержался. Направо виднелась столовая, туда ходу было две минуты. Вот сбегать бы, закусить, ведь есть хочется очень. Но времени не оставалось. Если позавтракать, то непременно опоздаешь. Никон колебался. Он уже шагнул вправо, но остановился. Если опоздаешь, то как же тогда со званием ударника? Опаздывать нельзя. Никак нельзя.

Сплюнув набежавшую обильную слюну, Никон повернул налево и побежал к шахте.

Он успел догнать свою смену в штреке, недалеко от поворота в забой. Его возбужденный вид рассмешил товарищей.

– Проспал?

– Было дело! – еле переводя дух, признался Никон. – Сморило меня вчера...

Баев пригляделся к Никону и скрыл веселую усмешку:

– Опасался прогулять?

– Опасался, – смущенно признался Никон, принимаясь за работу.

Трудно было Никону дотянуть до обеда. В животе урчало, было голодно, накатывалась слабость. Временами Никон приостанавливался и опускал лопату. Тянуло передохнуть, присесть около вагонетки. Тянуло шмыгнуть из забоя и убежать, чтобы где-нибудь перезакусить и утолить отчаянный голод. Было нестерпимо оставаться на работе, работать. И Никон вот-вот готов был поддаться слабости, но что-то удерживало его, что-то заставляло превозмогать ее и, сцепив зубы, браться снова за лопату.

Когда пришел обеденный перерыв, Никон побежал вперед всех по штреку. Он бежал, спотыкаясь и едва-едва не падая. Он обгонял шедших неторопливо и вразвалку шахтеров и те оглядывались на него и посмеивались. В столовую он прибежал один из первых. Он стал жадно и поспешно есть и молчал до тех пор, пока не утолил голода. Отвалившись от стола, он шумно отдулся и облегченно вздохнул. Наблюдавший за ним с усмешкой и веселыми искорками в глазах, его товарищ по бригаде, громко расхохотался:

– С чего это ты, Старухин, словно неделю не ел? Я думал, ты подавишься, ловко ты глотал!..

Никон смущенно промолчал и тихо вышел из столовой.

После обеда он проработал в забое по-обычному. По-обычному, не спеша оставил он работу в урочное время. И только вечером был у него необычный разговор с Баевым.

Шахтер снова, как уже было это, пришел к нему и позвал к себе. А по дороге с неизменной своей улыбкой сказал:

– Это ты правильно сегодня, Никон, поднажал на себя и не сорвался. Глядели мы на тебя, видели... Ребята хвалили.

– Жалко мне было опоздать... – вспыхнул Никон. – Вот я и побежал на работу не евши.

– И карежило тебя? Гудело в брюхе? – засмеялся Баев.

Никон подхватил его смех, расцвел:

– Не скажи! Еле-еле до перерыва дотянул.

Баев замолчал. Никон удивленно взглянул на него. Никону показалось, что товарищ чем-то недоволен.

Но задумчивость Баева длилась недолго.

– Ребята, Никон, вот что надумали, – прервал он свое молчание. – Решили перетащить тебя в наш барак. Понимаешь ты это?

– К вам? – вскинулся Никон, и вспомнил чистые столики, уют и опрятность в этом бараке, вспомнил, как ему стало завидно, что люди так хорошо живут. – А это разве можно?

– Можно, у нас есть свободные места. Да и удобнее, чтоб вся бригада в одной куче жила. А то ты вот на отшибе... Ребята желают, чтоб ты вместе со всеми был.

– Желают?.. – переспросил Никон и запылал радостной улыбкой. – Видал ты!

– Они считают, что ты теперь на все на сто хороший шахтер... Ну да и то еще понимают, что мы с тобой вдвоем такую музыку разведем, что ни один барак не устоит против нашего!

– Конечно!

Они пришли в барак. Баев вытолкнул Никона вперед и громко спросил:

– Ребята, товарищи! Принимаем мы его к себе на квартиру, или нет?

– Принимаем! – дружно ответили шахтеры. – Перетаскивай, Старухин, свои монатки!.. Поселяйся!

У Никона дрогнули губы. Он оглядел веселых и радушных шахтеров, потупил глаза и тихо сказал:

– Вот спасибо!

И чей-то голос весело, но предостерегающе напомнил:

– Только не подгадь!.. Не порти нашей компании!..

45

Жизнь потекла как-то по иному. Никон прочно вошел в семью своей бригады. Он почувствовал, что рядом с ним крепкие и верные товарищи не только по работе, но и по повседневной жизни. В домашнем обиходе, сталкиваясь с нею на каждом шагу на новом жительстве своем, Никон острее ощутил крепкую спайку со своей бригадой. И мелочи и пустяки действовали на него подчас вернее, чем серьезные и убедительные разговоры Востреньких и Зонова. Особенно близко здесь сошелся Никон с Баевым. Они стали подолгу вместе играть, разучивать новые мелодии. Для этого они порою уходили из барака, чтобы не мешать товарищам, куда-нибудь на свежий воздух. И здесь, предаваясь с упоением музыке, они иногда сцеплялись в горячем споре. И это еще больше и крепче сближало их.

Крепко привык Никон и к своему званию ударника. Давалось это ему сперва не легко. Не раз работа казалась ему слишком тяжелой и обременительной и он подумывал об отдыхе, о том, чтобы и поспать побольше и работать не так горячо, как приходилось. Но сначала боязно было потерять книжку ударника, а потом, когда ближе сошелся он со своими собригадниками, то становилось стыдно их при мысли, что он может отстать и понизить своей плохой работой общую выработку бригады.

Вместе со всей бригадой Никон иногда ходил в клуб, на постановки или просто так, побыть на людях, среди шахтеров. Там иногда он ввязывался в разговоры, даже принимался спорить о чем-нибудь. В первое время он рисковал принимать участие только в беседах, касавшихся чего-нибудь несложного и очень простого: о распределителях, о товарах, о сапогах. Потом не удержался он и стал говорить, когда речь зашла о норме выработки, о процентах, о лучших и худших бригадах. И стал говорить то же самое, что когда-то слыхал от Востреньких, от Зонова и с чем тогда не соглашался.

Иногда Никон принимался за чтение. Он доставал газету и жадно просматривал ее. И когда находил заметки и статьи о своей шахте, читал внимательно. И еще с большим вниманием впивался в те заметки, где речь шла о баевской бригаде, о его бригаде. Однажды он нашел большую заметку о Владимировских шахтах. Хвалили некоторых шахтеров и особенно Милитину. Никон встрепенулся. Его охватило какое-то странное чувство: не то зависть и смутная обида на девушку, не то радость за нее. Милитину премировали и о ней в заметке говорилось как о примерной работнице. «Берите пример с Завьяловой!» подчеркнуто кричала заметка.

«Берите пример с Завьяловой. Это с Милитины-то?» – недоумевал Никон. – «С тихой и робкой девушки?». – И он вспоминал Милитину, вспоминал ее бескорыстное обожание его, ее ласковость и смущенную привязанность к нему, там, на Владимировских шахтах. И казалось ему невероятным, что эту Милитину теперь ставят кому-то в пример, что она отмечена и что о ней пишут похвально в газете. Но тут же пришло на память, что ее присылали сюда с бригадой заключать договор. – «Достигает она... – с легкой растерянностью сообразил он, – достигает!..»

И ему захотелось повидаться с Милитиной, поговорить с ней, услышать ее голос и снова почувствовать, что девушка тянется к нему, сохнет о нем. Он стал подумывать о том, чтобы в выходной день съездить на Владимировские шахты. Но как раз в эти дни заговорили кругом о необходимости посылки туда бригады, которая бы рапортовала там на слете ударников о результатах заключенного договора. Никон весь запылал желанием попасть в эту бригаду. Это стало его мечтой.

– Выбирать будут в бригаду-то эту? – осторожно допытывался он у товарищей. – Как выбирать-то будут?

– Известно как! Выберут которых получше... Показавших себя.

Никон туманился, замолкал. Слабая надежда попасть в число этих избранников потухала в нем. Конечно, имеются другие, лучшие, самые превосходные ударники! А как было бы ловко и здорово – приехать к владимировцам с бригадой, в качестве одного из лучших, заседать в президиуме и глядеть оттуда на знакомых и пересмеиваться с многими!. Как было бы хорошо явиться к Милитине и сказать ей: «Вот выбрали. А вы тут думали, что я пропаду?!»

Никон мечтал о поездке. И ему казалось, что он свою мечту хранит от всех и никто не подозревает о ней. Но Баев, подметивший, что парень за последнее время задумывается, и по расспросам Никона сообразивший, в чем дело, что томит его, прямо и откровенно сказал ему:

– Что, охота тебе, Никон, съездить с бригадой? Стремишься?

– Нет! – слукавил Никон. – Зачем я туда поеду?

– Не хитри, – просто и сердечно остановил его Баев. – Чего представляешься? Ведь вижу, что в тебе горит охота на эту поездку.

Никон отвел глаза от проницательного взгляда Баева:

– Может, каждому охота... А я там работал...

– Ну, вот то-то! Знаешь, что я тебе скажу?

Парень насторожился.

– Ты не скисай, что не пошлют тебя! Не скисай!.. Твои дела теперь распрекрасные. Все видят, что ты за звание свое, за ударничество крепко держишься. Но не забывай, что достиг ты этого еще недавно. А другие по-ударному работают не первый месяц. Это пойми!

Никон старался это понять. Но ныло и болело в нем желание съездить с бригадой, съездить полноправным членом ее...