Текст книги "На крыльях пламени"

Автор книги: Иштван Галл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Видимо, они покончили с очередным участком, потому что длинный выпрямляется, сует тетрадь в карман и дышит на руки. Коротышка тоже уже трусит к нам, ветер хлопает развевающимися полами его дождевика.

Я подхожу к прибору и с любопытством до него дотрагиваюсь. Холодный. И немного влажный от дыхания возившегося возле него человека. Длинный подбадривает меня:

– Загляните.

Я с удовольствием склоняюсь к прибору, мне интересно, что и как в нем видно, но все же в трубу не заглядываю.

– Ну, смелее.

Он подходит, поворачивает штатив и наводит трубу на границу.

– Вот теперь смотрите, – говорит он и вынимает сигарету.

Пока он отворачивается спиной к ветру, чтобы, защищая ладонью, зажечь спичку, я быстро наклоняюсь и заглядываю в прибор. «Я только на секунду, – думаю я, – когда он повернется, я тут же отойду».

Сначала все расплывается. Вслепую нащупываю колесико настройки и, найдя наконец, кручу его, изображение становится четким. Сначала я узнаю тополя, растущие вдоль границы, в окуляре они возвышаются, как какие-нибудь заповедные столбы – огромные, широкие. Пробую их измерить мелкими делениями сетки нитей, не удается. Потом передвигаю все сооружение немного, вбок, чтобы за деревьями увидеть ту сторону границы. Поле, пашни, кусты – все как у нас. Дальше – маленькая деревушка, я кручу до тех пор, пока она не вырисовывается четче. Ну-ка, посмотрим. Длинные желтые здания с множеством дверей, окон – видно, дворовые постройки. Сбоку строение без окон под соломенной крышей, рядом навозная куча – это хлев. Дальше тянутся два кукурузохранилища, недавно построенные, потому что дерево светлое. Я с любопытством смотрю на хутор, замечаю оживление возле хлева: выводят лошадей, запрягают в телегу. Люди? Ходят взад-вперед, наклоняются, как в немом фильме. Пытаюсь разглядеть их лица, но они расплываются. Одежду тоже не удается рассмотреть, все кажется одинаково серым. В дверях хлева кто-то стоит. Не работает, а только вовсю размахивает руками. Смешно. Наверное, объясняет что-то, жаль, не слышно. По движениям рук стараюсь угадать, что он говорит. Движения резкие, отрывистые, нервные. Даже голова будто дергается. Что там происходит? Присматриваюсь и вижу, что люди проходят мимо него быстро, съежившись, стараются повернуться к нему спиной и углубиться в работу. Но вот он кого-то схватил. Тот хотел шмыгнуть назад в хлев: может, забыл там что-нибудь, он и раньше крутился возле двери, – и вот его заметил орущий человек. Подходит к нему, трясет кулаком. По тому, как сжимаются остальные, легко догадаться: орет он ужасно.

Я отхожу, позволяя посмотреть на границу и моим спутникам.

Сначала к прибору склоняется толстяк, неуклюже возится, щурится, таращит глаза. Через минуту он молча выпрямляется, глаза у него блестят.

Длинный смотрит долго, со знанием дела поворачиваясь туда-сюда.

– Ничего себе хозяйство, – бурчит он, молча кивает и смотрит перед собой.

Я ждал, что он еще что-то скажет. Но нет. Он серьезен, лицо неподвижно. Стараюсь угадать его мысли. Внимательно слежу за ним, и во мне растет недоверие, но у него даже брови не дрогнут.

Коротышка толстяк необыкновенно проворно крутится вокруг прибора, вновь и вновь наклоняется, мигая, заглядывает в него, смотрит на нас и наконец машет мне рукой.

Подхожу к треноге и между домов хутора вижу двоих в форме.

Коротышка спрашивает:

– Пограничники?

Я киваю. Хотя, по сути дела, они даже не солдаты, а таможенные инспектора и просто нагрянули на хутор с проверкой.

– А где у них застава? Вы тоже не видите?

Обследую деревню и, хорошенько присмотревшись, останавливаюсь на одном доме. Казармы все на одно лицо.

– Вон тот желтый дом.

Он тоже смотрит в прибор и льстиво говорит:

– Какие у вас глаза хорошие!

Похвала мне как маслом по сердцу.

– Как вы думаете, – начинает толстяк, – как там обращаются… как бы это сказать, ну словом, с теми, кто переходит границу?

Я пожимаю плечами.

– Никогда над этим не задумывался.

Толстяк рассмеялся.

– А, глупости, так, в голову взбрело. Знаете…

Он не заканчивает фразу и шлепает подошвой туфли по грязи. Длинный заканчивает его мысль:

– Что поделаешь. Знаете, здесь странные мысли приходят в голову. – Он смотрит спокойно и неподвижно. – Думаю, оно и понятно.

– Почему же понятно? – недоумеваю я.

– Потому что граница – место особенное. Любая граница.

– Это для кого как.

– Для меня особенное, – пожимает плечами долговязый.

– Охотно верю. Кому такие мысли приходят в голову, для того, конечно!

– Какие мысли?

– Откуда я знаю? Сами же говорите, особенные.

Я почти ликую, что припер его к стенке. Но он спокойно пожимает плечами.

– Откуда вам знать, о чем я думаю?

– Я не знаю, но чувствую.

– Этим не проживешь. – Он машет рукой, и лицо его оживляется. – Чутье больше собаке, под стать.

Он двигает носом и дважды игриво и насмешливо тявкает.

Тут в разговор встревает коротышка:

– Не представляю, зачем люди за границу сбегают?

– Из жажды приключений. Главным образом молокососы, – отвечаю я. – Работать не желают. Думают, там лучше.

– А, такое здравому человеку и в голову не придет.

– А может, им просто порядок наш не нравится.

– Вот, вот! О том и речь! Ну что это за люди? Ну скажите? Разве не ничтожества, не мошенники? Покинуть родину, отречься от земли, что взрастила и вскормила. Это ведь то же самое, что от матери отречься.

Он размахивает руками и говорит, говорит. И надо отдать должное, умно говорит. Я поглядываю на долговязого: что он на это скажет. Но тот не обращает на нас никакого внимания.

А толстяк продолжает с пафосом:

– Что его ждет за границей? А?

– Да. Но все же, знаете…

– Не человек, кто на такое способен. Мне бы и во сне такое в голову не пришло. Поверьте.

Как не поверить! Верно говорит, будто моими словами!

– Никогда бы в голову не пришло, никогда! Я люблю свою родину.

Я уже собирался сказать ему, что совершенно с ним согласен, как вдруг заговорил длинный, голос его звучал глухо:

– Я долгие годы жил в Граце.

Толстяк набросился на него:

– Ну и?

– И ничего.

Он отходит и садится ка корточки.

Коротышка толстяк стоит в воинственной позе: плащ развевается, лицо горит. Он смотрит на меня как собака: выжидающе, дрожа от нетерпения, ждет не дождется, чтобы я подал знак, науськал. А я смотрю на длинного, тот сидит, поджав ноги и наклонясь вперед. Будто ждет удара и прячет тело между колен. Его явно задели за живое слова толстяка; я торжествую, испытывая мстительную радость от неожиданной победы. Но он взглянул на меня и сказал:

– А теперь я все же здесь.

Смотрю ему в лицо. Ни один мускул не дрогнет. Серые глаза спокойны и неподвижны; они так самоуверенно впиваются в мои, что я невольно отворачиваюсь.

Коротышка, видя, что у меня нет желания продолжать этот спор, подходит ко мне и фамильярно обнимает за плечи.

– Красиво здесь, правда? Если б еще раз довелось служить в армии, только в пограничники бы пошел.

Он смотрит на меня и, так как я молчу, продолжает:

– Прекрасная суровая жизнь: ходить по росистой траве, вставать с птицами и кончать работу с заходом солнца, быть частью этого края, чувствовать, что за тобой твоя страна… Эх, и хорошо это, наверное.

Я слушаю, и меня распирает гордость. Рассеянно и растроганно смотрю вокруг и вижу: вдоль тополей идет дозорный.

Коротышка толстяк все не унимается:

– Идти вот так, уверенно и бесстрашно, хотя знаешь, что ты один и рядом нет никого, что можешь положиться только на свой ум и свою силу. Ведь так?

Я утвердительно киваю. Он удивленно спрашивает:

– Он что, действительно один? На всем участке один?

– Да, – машинально отвечаю я, а сам думаю, что дозор этого участка границы должен быть где-то рядом, раз уж эти землемеры сюда добрались.

Клубится черное облако, ветер сердито треплет мою плащ-палатку. Длинный с трудом поднимается.

– Дождь будет.

Я всматриваюсь в небо.

– А, облако светлое.

– Потому что его освещает солнце.

– Что-то не вижу солнца.

– Его туча закрыла.

Я знаю, что он прав, и не отвечаю. А он не унимается:

– Сейчас польет как из ведра. Надеюсь, это вас убедит.

– Ничего страшного, – высокомерно отвечаю я.

Но вот уже дико завывает ветер, тренога пошатнулась, и они едва успевают ее подхватить. Все обломанные ветки, сухие репьи, желтые пучки травы, что были в поле, словно вскочили на ноги и осовело закружились вокруг нас. Зашлепали по лбу тяжелые капли дождя, небо пускает частые стрелы, и вот уже льет ливмя.

Мы бежим к заставе. До зарослей кустарника бежать легко, но в чащобе приходится притормозить. Отяжелевшие от дождя ветки тесно сплетаются и хлещут по лицу. Мокрая дорога пружинит, грязь под ногами хлюпает и тащит назад, словно трясина. Лужи разлились во всю ширину тропинки, мутная серая вода в них рябит под ударами дождя. Они такие широкие – не перепрыгнешь, а вокруг протягивает тысячи мокрых рук кустарник, так что иного пути, как по лужам, нет. Мы бежим что есть духу, однако напрасно: все равно уж вымокли до нитки. Длинный бежит впереди, запросто перешагивая канавы и обеими руками раздвигая мокрые ветки, вода с которых брызжет мне в лицо. Коротышка пыхтит у меня за спиной, оборачиваюсь на его громкое сопение: он барахтается в луже, ноги разъезжаются в грязи, будто на льду, движения осторожны и смешны. Он ступает так бережно, словно наслаждается этой грязевой процедурой или специально мочит туфли. А дождь между тем льет как из ведра. Длинный плащ коротышки потемнел, по нему тоненькими ручейками течет вода. Вода бежит и по лицу, капая с носа и подбородка. Обеими руками он сжимает полосатые рейки, которые мешают ему бежать, рассыпаясь у него на плече; тщетно он пытается соединить их, через минуту они вновь расползаются в разные стороны и застревают концами в кустах.

Дожидаюсь, пока он меня догонит, и помогаю ему, На краю чащи нас ждет длинный. Дождь уже едва накрапывает, видны потемневшие от дождя строения заставы.

Длинный уже издали кричит с издевкой:

– А дождя-то и впрямь не было.

Я что-то бурчу под нос, он не слушает. Растянув в ухмылке рот и играя бровями, он слизывает с губ воду; вода с мокрых волос стекает по вискам и тихо капает вниз. Он демонстративно не вытирает лицо и говорит с усмешкой:

– Очень точный прогноз.

Я молчу.

– Этим и впрямь можно прокормиться, – продолжает он.

– Чем?

– Прогнозами!

Он уже смеется во весь рот. Толстяк отворачивается, будто и ему неприятны эти насмешки.

Во мне взыграло самолюбие:

– Разве это дождь, настоящего дождя не было.

Я смотрю на небо. По нему плавают жалкие обрывки облаков: ни следа прошедшей грозы.

Длинный вскидывает брови.

– Не было?

Он отряхивается, и со штормовки каплет вода.

– Посмотрите-ка на меня! – отвечаю я.

Действительно, по плащ-палатке не видно, что она промокла, разве что чуть потемнела от воды.

Он смотрит на меня и подмигивает, да так, что одна бровь подпрыгивает чуть не до корней волос, а другая оседлала переносицу. Еще и гримасу насмешливую скраивает в придачу.

– Штатский был дождичек, мы на такой и внимания не обращаем, – небрежно бросаю я и, чтобы за мной осталось последнее слово, спешу вперед.

Пока открываются ворота, слышу, как длинный говорит своему спутнику:

– Совсем шуток не понимает.

Толстяк только хмыкает в ответ.

Я иду в канцелярию и докладываюсь лейтенанту.

– Ничего не произошло особенного?

Немного помедлив, говорю:

– Высокий вел себя странно.

– Интересовался? Расспрашивал?

– Да. И это тоже.

Все наши разговоры изглаживаются из памяти, на минуту я и сам верю в то, что говорю.

Лейтенант кивает. У него мальчишеское лицо и очень аккуратный прямой пробор, он похож на важничающего школьника. Больше ко мне вопросов нет, и я ухожу. Уже поздний вечер, заходит солнце, пора на покой и мне. Но прежде я еще заглядываю на кухню.

Просыпаюсь от шума. В комнате горит свет, постели разбросаны, взволнованно гудя, все торопливо одеваются. Смотрю в окно – ночь. Окликаю кого-то:

– Что случилось?

– Нарушение границы!

– Удрал?

– Нет, дозор привел. Они в караулке.

– Чего ж вы тогда повскакивали?

– Это один из землемеров хотел удрать.

Я сажусь на постели. Длинный! Конечно, у него за кордоном родственники. Как чувствовал. Говорил же я лейтенанту. Ну, на это и я пойду посмотреть.

В дверях толпа. Проталкиваюсь через нее в комнату. В углу у телефона наш лейтенант, весь красный, его аж пот прошиб от волнения. Дозорные жутко вымокли, один лицо вытирает, другой отряхивается, как собака. Hapушитель границы стоит среди них, с его длинного плаща: течет вода, вместо туфель два кома глины, на испуганное лицо свисают слипшиеся сосульками волосы. Он тяжело дышит, весь съежился, словно хочет казаться еще меньше.

Коротышка толстяк.

Лейтенант хрипло кричит в телефонную трубку – наверняка помехи на линии, немудрено в такую погоду.

– Докладываю, задержали… Да… У Черной канавы… Спрятался, но, когда прошел дозорный, вылез и наткнулся на следующего. Нет, не сопротивлялся. Утром будете? Понимаю, понимаю…

Он бросает трубку.

Я сглатываю, выйти бы. Но в дверях уйма народу, и я укрываюсь за шкафом.

Хотя все целиком поглощены происходящим, мне кажется, что смотрят только на меня; уши у меня горят, и я ощущаю их необычайно большими, по крайней мере такими же, как у осла.