Текст книги "Незадачливая судьба кронпринца Рудольфа"
Автор книги: Иштван Барт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)
"Двор с явной неуклюжестью скрывает правду. Двор изо всех сил стремится выставить наследника самоубийцей. Господи, что же могло за этим скрываться?" – задается вопросом Миксат[14]14
Кальман Миксат (1847–1910) – известный венгерский писатель-реалист.
[Закрыть], человек поистине трезвого ума. Но ему не были известны мемуары графа Хойоса, где слово в слово сказано следующее:
"Дело это (то есть дебаты о Проекте) —роковой значимости, – сказал наследник, – но данный господин (Каройи) – человек весьма своеобразного нрава, на него нельзя обижаться. Сперва он встает и произносит речь против Проекта национальной обороны, а потом телеграммой поздравляет меня с его принятием".
Заговор?.. Заговорщики…
Смешно да и только.
Но что могло быть в двух других телеграммах? И – главное! – о чем писал в своих телеграммах графу Каройи Рудольф? Мы знали бы об этом, сохранись сами телеграммы; однако уцелела лишь папка, в которой они хранились. Папка пуста, ее содержимое исчезло. Правда, вкупе со многими прочими документами. Чьи-то руки намеренно выбраковали их или сама история?
Во всяком случае известно: на следующий день граф Каройи сел в венский экспресс, а затем, доехав до Братиславы и узнав о смерти Рудольфа, тотчас пересел на другой поезд и вернулся в Будапешт.
Возможно, нам еще удастся выкроить местечко для обсуждения версии о "заговоре" (хотя она и не так волнующе интересна, как можно бы предположить), а сейчас нас тоже подстегивает время. Рудольфу – и Марии – осталось жить всего лишь несколько часов.
Из этих нескольких часов по крайней мере тридцать минут после ужина были отведены курению; тогда-то принц и уговорился с Хойосом, что на следующий день, по прибытии князя Кобургского, они опять позавтракают вместе. Граф со всей обходительностью предложил выручить наследника носовыми платками, но Рудольф отказался, объяснив, что до утра ему хватит собственного запаса. "Было, наверное, часов девять, когда наследник встал от стола, заметив, что пора заняться своей простудой, затем со свойственной ему сердечностью протянул мне руку и, пожелав доброй ночи, удалился. Мог ли я подозревать, что жму его руку в последний раз!"
*
– Лошек, до утра меня не беспокоить! Понятно? Даже е том случае, если я понадоблюсь самому императору! – распорядился Рудольф и прошел к себе в спальню, где его дожидалась Мария. Девушка ухитрилась два дня провести в замке так, что никто не видел, как она приехала, как выходила из кареты, никто не слышал ее голоса – ни смеха, ни плача!
Правда, и выстрела (выстрелов?) тоже никто не слышал.
Стены были толстые, а рок и вовсе сделал их непроницаемыми.
И лишь сорок лет спустя Лошек, все эти годы преданно молчавший, все же припомнил, что у себя в каморке, по соседству со спальней наследника, он долго – чуть ли не всю ночь – слышал голоса Марии и Рудольфа, ведущих какой-то серьезный разговор. Но о чем они говорили – было не разобрать. А под конец его сморил сон.
Отправленная из Бананы 16-го декабря и рассортированная вчера в Брюсселе конголезская почта не принесла никаких вестей о Стэнли, так что, по всей вероятности, с отважным путешественником случилась беда… В последних, датированных июнем сведениях сообщалось, что в тех краях обеспечить продовольствием 600–700 европейцев почти невозможно… Чем дальше проникала экспедиция в глубь страны, тем труднее было решать вопрос с пропитанием такого множества людей. Все признаки указывали на то, что славный путешественник пал жертвой голодной смерти, В Африке не исключают также возможности, что Стэнли наткнулся на какую-нибудь вооруженную арабскую банду, охотящуюся за рабами, и был уничтожен вместе со своими спутниками.
(Газета ”Эдетэртэш", пятница, 27 января 1888 г.)
Мы уже писали о том, что Амаль Шашлак, проживавшая в Вене по улице Ферайнгассе в доме № 32, была найдена изрешеченной пулями. Теперь мы имеем возможность сообщить подробности. Погибшая – девица 22 лет, родом из Дёра – переселилась в Вену недавно. Здесь она вступила в любовную связь с подмастерьем кузнеца Венцелем Бартошем, также венгром по происхождению. Однако ветреная девица не ограничилась одним воздыхателем, что вызывало ревность Бартоша. Вчера влюбленные тихомирно провели вместе полдня на квартире Амаль Шашлак. Но к вечеру, часов в шесть, Бартош сперва застрелил свою любовницу, а затем, взобравшись на подоконник, выстрелил в себя и рухнул с пятого этажа на уличную мостовую.
("Эдетэртэш", воскресенье, 29 января 1888 г.)
Специальным приказом Министерства внутренних дел дано разрешение переменить фамилии следующим гражданам: Йожефу Кокошке, уроженцу Капошвара, а ныне жителю Бекешчабы – на фамилию "Коснаи"; Яношу Швайде, уроженцу Мишкольца, проживающему там же, равно как и его несовершеннолетним детям Беле, Лайошу и Золтану – на фамилию "Мадам”; Михаю Ранчбургу, уроженцу Зилаха, а ныне жителю Банфихуняда – на фамилию "Зилахи"; Яношу Руцному, уроженцу Будапешта, проживающему там же, – на фамилию "Руцаи"; Игнацу Клейну, уроженцу Надькаты, а ныне жителю Будапешта – на фамилию "Калмар"; несовершеннолетнему Аурелу Кону, уроженцу Будапешта, проживающему там же, – на фамилию "Батони".
("Эдетэртэш", воскресенье, 29 января 1888 г.)
Из Петербурга, датированное сегодняшним числом, поступило телеграфное сообщение о разбойничьем нападении, совершенном нигилистами в Батуме. Двое нигилистов, переодетых железнодорожными кондукторами, напали на Сидорова – старшего кассира Закаспийской железной дороги, кинжалами нанесли ему опасные ранения и ограбили его. Из кассы похищено 12 тысяч рублей. Один из грабителей, некто Рагозин, был схвачен. Деньги, однако же, оказались у второго грабителя, которому удалось бежать. Рагозин признался, что состоит в организации нигилистов и похищенные деньги предназначались для целей организации.
("Эдетэртэш", четверг, 2 февраля 1888 г.)
На германский военный заем в 200 миллионов русские ответили займом в 300 миллионов. Хотя полуофициальный "Журналь де Сен-Петербург" и опровергает эту новость, но в берлинских хорошо информированных кругах подтверждают слух о том, что русское правительство в последние дни вело переговоры с парижскими финансистами об условиях займа в 300 миллионов и переговоры эти близятся к благоприятному завершению.
("Эдетэртэш", пятница, 3 февраля 1888 г.)
Краков, 3 февраля. Здесь получены из России абсолютно достоверные сведения о готовящейся войне. На каждой железнодорожной станции Польши многочисленные воинские комитеты заняты планиметрированием, производя подсчеты, какое количество солдат может быть размещено на самой станции и прилегающей к ней территории. В военных кругах твердо убеждены, что русская армия самое позднее через две недели совершит продвижение и займет оборонительные позиции против Пруссии или Австро-Венгрии.
("Эдетэртэш", суббота, 4 февраля 1888 г.)
К визиту короля в Будапешт. Его королевское величество специальным поездом отбывает из Гёдёллё завтра, в четверг, в 5 часов 32 минуты и прибывает в Будапешт в 6 часов 19 минут. На сей раз официальный прием в столице не состоится. Но в 10 часов утра король даст широкую аудиенцию в Будайском замке.
Королевские охотничьи увеселения по причине холодов прекращены. Назначенная на сегодня охота, по случаю которой к месту сбора, в Медер, прибыло множество приглашенных, не состоялась. На завтра охота также отменена.
(Газета "Пешти Напло", четверг, 8 ноября 1888 г.)
В Надьвараде бессердечная мать откусила нос своему сыну, который не желал идти в школу. 3. М., и прежде отличавшаяся раздражительностью, до того рассвирепела, что набросилась на ребенка с побоями, избила его по чем попади и откусила ему кончик носа. Против жестокосердой родительницы возбуждено судебное следствие.
("Пешти Напло", пятница, 9 ноября 1888 г.)
Солсбери о сохранении мира. Вчерашняя речь премьер-министра лорда Солсбери, подробно изложенная в наших телеграфных сообщениях, является выдающейся политической декларацией, которая заслуженно привлечет к себе всеобщее внимание. Премьер-министр Англии твердо верит в возможность сохранения мира, поскольку, по его мнению, все, от кого зависит защита мира, желают этого всерьез и искренне. Опасность может грозить миру разве что со стороны какого-либо народного движения, которое грубо подомнет миролюбивые силы. В этих словах содержится ясный намек на внутреннюю ситуацию во Франции; таким образом, по мнению Солсбери, дальнейшему мирному развитию международных отношений угрожает французская внутренняя революция. Однако даже общие рассуждения английского премьер-министра сводятся к тому же, что и постоянные призывы государственных деятелей стран континента, а именно: необходимо вооружаться, необходимо развивать оборонительные способности. Правда, Солсбери выражает сожаление по поводу ситуации, которая приводит к тому, что всего лишь пять государств вынуждены держать под ружьем почти 12 миллионов человек. Этот печальный факт, однако же, не способен поколебать веру Солсбери в сохранение мира. В то же время, подчеркивает он, отдельные государства вооружаются не только в интересах собственной защиты, но и потому, что определенные слои рьяно стремятся к войне. Этот намек распространяется уже не только на французов. Он с полным основанием касается и русских, в печати которых ведется разнузданная кампания против миролюбивых сил. Солсбери также затронул в своей речи различные восточно-африканские и азиатские осложнения и подчеркнул, что инцидент в Сэк-вилле не нарушит добрых отношений между Англией и Соединенными Штатами. Большой интерес представляет также та часть выступления премьер-министра, которая касается внутренних дел. Слова его относились в основном к ирландскому вопросу и свидетельствовали о решительной и неколебимой воле нынешнего правительства, не собирающегося идти на уступки ирландцам.
("Пешти Напло", суббота, 10 ноября 1888 г.)
Русская оккупация на Балканах. – Константинопольский корреспондент газеты "Таймс" сообщает по телеграфу, что петербургский кабинет недавно направил Порте ноту, в которой заявляет: если отмечаемые в Сербии волнения приведут к бунту, что, впрочем, петербургский кабинет полагает мало вероятным, и вследствие этого Австро-Венгрия оккупирует Сербию, то Россия сочтет себя освобожденной от обязательства не занимать балканскую территорию, поскольку австрийская оккупация поставила бы под угрозу жизненно важные интересы державы.
("Пешти Напло", среда, 14 ноября 1888 г.)
Сара Бернар со своей труппой прибывает к нам из Вены в четверг, в половине седьмого вечера. Артистка заказала для себя, своей труппы и импресарио апартаменты в отеле "Хунгария".
("Пешти Напло", среда, 14 ноября 1888 г.)
На сегодняшнем заседании парламентской комиссии под председательством Ласло Тисы началось обсуждение Законопроекта о национальной обороне…
Тали[15]15
Кальман Тали (1839–1909) – историк, поэт, политический деятель, депутат парламента от Независимой партии.
[Закрыть] заявил, что сочтет достойным сожаления, если здесь не будет поднят вопрос о кардинальном праве столь боевитой нации, как венгерская, иметь самостоятельную национальную армию. Нация в большинстве своем не отказалась и не откажется от этого права, а партия, которую он. Тали, представляет, поставила своей задачей приложить все усилия для осуществления воли нации. А посему, как в силу своей партийной позиции, так и по личным убеждениям, он не может одобрить в целом этот проект, который и в дальнейшем предполагает сохранение общей армии и даже способствует усилению централизации, а значит, армия, о которой здесь идет речь, по сути, даже и не общая, а единая, централизованная. Подробно высказавшись по затронутым вопросам, оратор заявил, что при голосовании он присоединит ся к тем предложениям, которые более всего совпадут с его взглядами.
("Пешти Напло", четверг, 15 ноября 1888 г.)
За три дня мы потеряли трех своих корреспондентов. В воскресенье смерть унесла Ленхошека, вчера – Хенсльмана, а сегодня – Яноша Хунфалви… Скорбный год, скорбная неделя, столь часто обязывающая газеты к траурным рамкам…
("Пешти Напло", четверг, 6 декабря 1888 г.)
Париж. Бирже сегодня удалось настолько высвободиться из-под влияния событий, что даже поднялся курс панамских акций; сей факт свидетельствует о том, что повсюду верят в благоприятный исход дела. В помещениях акционерного общества "Панама" и сегодня наблюдалось оживленное стечение народа. В большом зале на столах были расставлены урны с надписями, призывающими заинтересованных лиц принять участие в голосовании. Распространялись также списки, в которых внесенные туда лица давали обязательства до окончания строительства канала не требовать уплаты по купонам и амортизации, а также подписаться на новые облигации.
("Эдетэртэш", среда, 19 декабря 1888 г.)
Занзибар, 23 декабря. – Португальцы у верховьев Замбези одержали победу над племенем Бонга. Генерал Кастильо захватил и уничтожил Райязу.
("Пешти Напло", понедельник, 24 декабря 1888 г.)
"Мечта". – Новый роман Эмиля Золя "Мечта" издан в венгерском переводе фирмой Зингера и Вольфнера ("Библиотека мирового романа").
Перевод выполнен Белой Фаи, так что не нуждается в рекомендациях. Цена обоих томов – 1 форинт.
("Пешти Напло", 24 декабря 1888 г.)
По причине всенародного траура перенесены концерты Йоахима[16]16
Йожеф Йоахим (1831–1907) – известный скрипач и педагог.
[Закрыть]: выступление с оркестром, назначенное на первое февраля, переносится на четвертое февраля, а камерный концерт с участием Йоахима, Хубаи и Поппера, объявленный на четвертое февраля, состоится в пятницу, восьмого февраля. Купленные билеты действительны.
("Немзет", пятница, 1 февраля 1889 г.)
Газету "Пешти Напло", которая, обнародовав в сегодняшнем своем выпуске обстоятельства страшного удара, постигшего императорский дом, тем самым заронила в публике зерна чудовищного подозрения и даже возвела обвинения против правительства, предупреждаем – всему есть предел. Тот, кто при сложившихся на сегодня обстоятельствах проявляет безответственное отношение к авторитетам, которые и нас самих удерживают от обсуждения и аргументированного отпора сим несостоятельным измышлениям, – тот проиграет во мнении серьезных людей, не желающих в своем служении отечеству спекулировать на сенсациях. Выполнять свой журналистский долг на уровне болтливых кумушек – занятие весьма недостойное; нам куда более по душе люди, для которых любовь к отчизне дороже мелких страстишек…
("Немзет", суббота, 2 февраля 1889 г.)
Вдова наследника послала Мору Йокаи[17]17
Мор Йокаи (1825–1904) – известный венгерский писатель-романист.
[Закрыть] пять золотых пуговиц, которые принц Рудольф носил долгое время.
Подарок, предназначавшийся поэту "в память о незабвенном супруге", был передан обергофмейстером.
("Вашарнапи Уйшаг", 3 марта 1889 г.)
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Рудольф – как мы уже упоминали – всегда вставал спозаранку. Отчасти это объяснялось тем, что престолонаследие, если относиться к этой миссии всерьез (а Рудольф относился к ней, как и ко всем прочим сторонам своей жизни, всерьез), было связано со множеством забот, кои принц еще и приумножал – то ли попросту из жажды деятельности, то ли из добросовестности (то ли желая подготовить себя к роли верховного правителя?); отчасти же он вставал рано оттого, что, по всей вероятности, ему не спалось. Существует ведь такая степень усталости, когда перегруженная и изнуренная нервная система позволяет организму всего лишь на несколько часов заглушить копящееся годами нервное напряжение. Рудольф пребывал в таком состоянии целыми неделями, а то и месяцами. В рождественский сочельник (у наряженной елки) с ним приключился истерический припадок, принц держался раздраженно и грубо, его нельзя было узнать. Это ли не признаки нервного расстройства? А в описываемое нами утро понедельника на нем наверняка сказывалось и томительное ожидание: ведь что ни говорите, а человек готовился к самоубийству. (Если это правда.) Или по меньшей мере к похищению девушки. А подобный поступок – какими бы причинами он ни был вызван – неизбежно грозил громким скандалом, независимо от его завершения. Накануне таких событий любому человеку глаз не сомкнуть.
Итак, после посольского приема, энного количества рюмок коньяка, сдобренного шампанским, после ночи, проведенной с Мици Каспар, и коротких часов сна Рудольф, как обычно, в семь утра уже сидел за письменным столом и занимался делами. Еще и для того, чтобы никто не заподозрил о готовящихся событиях, внешне все должно обстоять, как прежде. Вот только сам наследник не был прежним. Как писал всезнающий князь Ройс в своем отчете Бисмарку, "…дежурному адъютанту бросилось в глаза, что принц вопреки своему обыкновению лишь поверхностно и мимоходом заглянул в представленные ему важные военные дела”.
По всей вероятности, мысли Рудольфа были заняты "секретным планом": ведь если остальные его поступки и оказались непреднамеренными, то похищение Марии наверняка планировалось заранее. И плану этому надлежало быть разработанным с идеальной точностью, а для осуществления требовалось не менее десятка людей, которым (хотя они не подозревали о своей взаимосвязанности, об отведенной им роли и скорее всего даже не догадывались о том, что принимают участие в крупной операции) следовало действовать на расстоянии друг от друга – между Веной и Майерлингом, – но точно и скоординированно.
Лошек и Водичка в это время уже ехали в поезде по направлению к Бадену, а Братфиш, который в половине одиннадцатого явится за Марией к Аугустинер-Рампе, должно быть, тоже уже вышел из дому, чтобы добраться до конюшни и подготовить выезд. Мери Вечера, надо полагать, еще почивала в столь ранний час или хотя бы притворялась спящей, чтобы не всполошить мать; наверное, и ей не давало спать волнение перед предстоящим побегом.
*
Кстати сказать, осуществление намеченного "плана" началось уже несколькими днями раньше. В субботу в Вену прибыла графиня Мари Лариш-Валлерзее – якобы для того, чтобы заказать себе туалеты к предполагаемому путешествию в Ривьеру. Однако поскольку в понедельник вечером (по телеграфному распоряжению супруга, которому надоели частые отлучки его благоверной в Вену) она уезжает обратно в Пардубице, даже не переступив порога модного салона, то невольно усматриваешь в такой случайности явную закономерность. Во всяком случае пребывание графини в столице оказалось как нельзя кстати. Едва только успевает она обосноваться в своих заказанных по телеграфу гостиничных апартаментах, как в "Гранд-отель Империал" начинается оживленное движение; Мери Вечера и Рудольф друг за другом навещают графиню в эту субботу. Однако козырнуть осведомленностью нам не удастся: за неимением надежных свидетельств составить точный распорядок дня невозможно. Ясно одно: в субботу и воскресенье в гостиничном номере переплелись (стягиваясь друг к другу) нити нашей истории, а драматические сцены следовали одна за другой.
Вот вам первая:
"…я как раз собиралась вызвать Дженни, когда, к моему изумлению, она сама ворвалась ко мне. Вид у нее был крайне возбужденный, она прошептала:
– Наследник пожаловал!
Едва горничная успела произнести эти слова, как в комнату вошел рослый человек в военной шинели с поднятым воротником и в низко надвинутой на глаза фуражке. То был мой кузен Рудольф. Я оторопело уставилась на него, а он, подойдя ко мне, поцеловал руку и промолвил:
– Надеюсь, Мари, ты простишь мне столь неурочный визит.
Я молчала. Кузен с насмешливой улыбкой смотрел на меня.
– Вижу, тебе отказывает твое знаменитое, унаследованное от матушки самообладание. Сейчас ты выглядишь, как перепуганная пансионерка.
– Твое посещение действительно застало меня врасплох.
– Дорогая Мари, мне непременно нужно поговорить с тобой.
После этих слов он опустился на стул, однако шинели не снял.
– Вкратце сообщу тебе причину своего прихода. Полагаю, для тебя не секрет моя связь с барышней Вечера, не так ли?
– Кое-что я слышала на этот счет, – осторожно ответила я.
– Такой ответ делает честь выученице моей матери. Но меня, Мари, тебе не удастся ввести в заблуждение. Итак, ты все знаешь!
– Возможно… хотя я в этом не уверена.
– Ты, разумеется, не думаешь, будто речь идет о платонической дружбе? – спросил наследник. – Но если именно так ты представляла себе наши отношения, то я вынужден разочаровать тебя: они отнюдь не невинны. По правде говоря, из-за этого я угодил в весьма неприятное положение. Мари, я рассчитываю на твою помощь!..
Он в упор посмотрел на меня, затем продолжил:
– Казалось бы, нет для мужчины ничего проще, чем завязать интрижку с красивой женщиной. Но Мери – это сущая дьяволица! И главная беда в том, что она потеряла голову. Если ты не образумишь ее, она способна решиться на какую-нибудь глупость. Дело пахнет скандалом, и этому надо воспрепятствовать!
– Тебе столько раз удавалось выпутаться из женских сетей, отчего же ты не можешь освободиться и от Мери?
– Оттого, что она попросту не отпускает меня на свободу! – с досадой воскликнул Рудольф. – Я готов на все, лишь бы пристроить ее в жены князю Мигелю. Меня такой выход вполне устроил бы; по-моему, я прирожденный друг дома.
Наследник поднялся с места, подошел к окну и нервно забарабанил пальцами по стеклу. Затем вдруг обернулся ко мне и схватил меня за руки. Взглянув на его несчастное лицо, я вспомнила его мать, которую однажды застала плачущей, и подумала, что я не вправе отказывать ему в помощи.
– Рудольф, я помогу тебе!
– Я знал, что могу рассчитывать на тебя! – ответил он. – Слушай внимательно, Мари! Теперь мне недосуг предаваться любовным утехам, меня ждут дела поважнее, и надобно копить силы для великих свершений.
Выпустив мои руки, он зашагал взад-вперед по комнате. Каждое его движение и жест выдавали глубокую внутреннюю взволнованность.
– Я сыт по горло этой жизнью! – воскликнул он. – Кому как не тебе знать, до чего она отвратительна; ты заглядывала за кулисы и имела возможность убедиться, что все мы – жалкие марионетки. Изо всех сил лицедействуем и лицемерим, дабы народ не перестал нас обожествлять, а между тем лишь пляшем под чужую дудку. И не приведи господь осмелиться на какое-нибудь естественное проявление! Зачем я появился на свет божий? Мари, зачем я живу?..''
???
Волнующая сцена в апартаментах графини продолжается, однако мы прервем ее на этом месте, тем более что намереваемся еще не раз прибегать к воспоминаниям Мари Лариш.
Рудольф (который в этом описании выступает человеком, глубоко разочарованным в жизни, холодным циником и более всего мечтает освободиться от затянувшейся любовной связи) по окончании сей исповеди покидает гостиницу, направляясь сперва к препаратору, который должен был набить чучела орлов, подстреленных во время последней охоты, а затем в Пратер. Там он, по всей вероятности, встретился с Мери и сообщил ей, что план приведен в действие, хотя, возможно, Мери явилась на свидание (если оно было) прямо от графини Лариш и знала об этом уже без Рудольфа, ведь и она вроде бы тоже в течение дня появлялась в гостиничных апартаментах и (если верить графине) также обращалась за помощью, в чем сердобольная графиня, разумеется, не могла ей отказать. По прошествии получаса Рудольф вновь усаживается в кабриолет и с места тайных свиданий мчится в город, к модному портретисту Адьюкевичу, в чьей мастерской, кстати, хранился напяленный на манекен мундир Рудольфа (чтобы художник мог работать и в отсутствие модели), в кармане которого после смерти владельца было обнаружено компрометирующее послание графини Лариш (содержание его, конечно, не известно); принц усаживается на деревянного коня – портрет должен изображать наследника верхом, – однако на сей раз позировать долго у него нет ни терпения, ни времени; он спешит в Бург переодеться (и оповестить Пюхеля об окончательно намеченном у графини Лариш (?) дне охоты в Майерлинге, а также направить Водичку с аналогичным сообщением к графу Хойосу), поскольку ярко освещенные залы Бурга готовы к встрече князя Ройса. В субботу вечером Франц Иосиф дает ужин в честь дня рождения кайзера Вильгельма, и присутствие Рудольфа, конечно же, обязательно. Затем, после ужина, наследника ожидает еще один прием; встав от стола, он послушно (как всегда) берет под руку Стефанию и отправляется с нею во дворец княгини Крои. Вот как проходят последние дни принца-самоубийцы.
*
Пока Рудольф поглощает седло козули в честь дня рождения своего заклятого врага и с союзнической улыбкой на устах беседует с германским послом, хотя он наверняка взвинчен после целого дня суматошной беготни, так что кусок не лезет в горло, – так вот, в это время или чуть-чуть позже в плане Рудольфа возникает брешь.
Мери, возвратившуюся в сопровождении камеристки с катка (или из Пратера?), встречает взволнованная мать и неожиданно напускается на нее: пусть лучше дочь признается добром, все равно ей и без того все известно! Иными словами, произошло то, что неминуемо должно было произойти рано или поздно: кто-то – в данном случае престарелая княгиня Таксис, живущая в особняке напротив, – открыла матери глаза насчет ночных разъездов Марии. Провинившаяся дочь упорно отмалчивается, но это не спасает положения, так как горничная выкладывает все без утайки, вплоть до заказанного у Родека золотого портсигара, а баронесса Вечера (по ее собственному утверждению) ошеломленно выслушивает. Она-то об этом и понятия не имела! Ей казалось, что со стороны Марии это всего лишь невинные девчоночьи воздыхания. В конце концов Мери заставляют открыть кованую шкатулку со своими заветными сокровищами: извлечен на свет божий золотой портсигар с надписью "Рудольф" (барышня утверждает, что он якобы достался ей от Лариш, но это, разумеется, неправда), затем фотография Рудольфа в детстве (!), датированная октябрем записка, где он назначает девушке встречу, и недавно составленное завещание Мери; во время последовавшего за сим скандалом бурного семейного совета никто из родственников не придал этому документу серьезного значения, да о нем и не вспоминали вплоть до понедельника, когда барышня пропала из дому. Пока что все страсти разгорелись вокруг пресловутого золотого портсигара:
– Ты хоть имеешь представление, до какой степени это компрометирует тебя?
Хелена Вечера выносит вердикт: домашний арест.
Однако провинившуюся барышню, должно быть, стерегли не слишком строго, поскольку ей в тот же день удалось ускользнуть из дому и пробраться в гостиницу к графине Лариш – по всей вероятности, затем, чтобы поставить ее в известность о событиях, совершенно опрокидывающих план. Однако столь же вероятно, что сцена в гостинице, которую мы собираемся пересказать, произошла лишь на следующий день, в воскресенье. Повторяем еще раз: за эти два дня случилось так много событий, столько всевозможных соображений и намерений оказало воздействие на память мемуаристов, что восстановить последовательность событий, точное время визитов и встреч, сменяющих друг друга с калейдоскопической быстротой, невозможно даже применительно к наследнику, хотя его-то поистине надежно стерегли, не спуская глаз, агенты барона Крауса. Но в эти дни, готовя похищение девушки, наследник с такой ловкостью и проворством сновал по городу, что ему удавалось сбить своих преследователей с толку, и очевидно, временами они теряли его след.
Итак, мы опять находимся в апартаментах графини Лариш.
Все только и говорят, что о наследнике и о юной Мери Вечера, – поведала мне фрау Мюллер, моя добрая старая приятельница. – А ведь для него это всего лишь одно из многих мимолетных увлечений. Более того, я-то считаю, что княгиня П., эта подлая интриганка, еще опаснее для Руди, чем юная баронесса. Мать барышни обо всем знает, но закрывает глаза. В конце концов, здесь ничего серьезного нет.
И тут раздался громкий стук в дверь.
– Войдите! – с досадой отозвалась я.
Отворилась дверь, и в комнату вошла женщина; лицо ее было закрыто густой вуалью.
– Мери! – в изумлении воскликнула я. Мери Вечера взирала на меня с ужасающим спокойствием. Она была бледна как смерть и дрожала всем телом.
– Скажи ради бога, что случилось?
Мери без сил рухнула на стул. Я помогла ей снять котиковое манто и тут только обнаружила, что на ней легкий капот и домашние туфли.
– Прошу тебя, прошу, не гони меня! – лихорадочно молила она. – Мари, я убежала из дому. Если ты не позволишь мне остаться у тебя, я тотчас же брошусь в Дунай. Домой я больше не вернусь! – голос ее почти срывался на крик. – Не хочу возвращаться домой!
– Успокойся, дорогая, – уговаривала ее я, – никто тебя не гонит. Расскажи, что случилось.
Мери отчаянно разрыдалась".
Яснее ясного, что графиня Лариш невольно оказалась замешанной во всю эту любовную историю. (Quod erat demonstrandum – что и требовалось доказать.) Тем самым нет смысла дальше цитировать описание сей драматической сцены: о том, что графиня не желает выдавать, она и не проболтается. Вот только поинтересуемся небольшой подробностью: кто эта фрау Мюллер, "моя добрая старая приятельница", которая фамильярно называет наследника "Руди"? Дотошным "майерлингологам" удалось установить, что она была повивальной бабкой, помогавшей появлению на свет великих князей и княгинь, то есть давней и конфиденциальной знакомой всех женщин из семейства Габсбургов. Но отнюдь не светской дамой, которая вправе являться с визитами к высокопоставленным особам! Тут и напрашивается вопрос: какое дело привело фрау Мюллер в гостиничные апартаменты графини? Может быть, ее присутствие здесь как-то связано с появлением Мери (не столь уж и неожиданным)?
Если верить мемуарам, то понукаемая графиней барышня слезно изложила предшествующие события (мы о них уже знаем), добавив только, что мать даже ударила ее и вообще обходится с нею безжалостно, видит в ней лишь товар, который хотела бы продать подороже замуж, – словом, домашняя жизнь ее невыносима. О Рудольфе же и о предполагаемом побеге она (якобы) ни словом не обмолвилась. Графиня Лариш утихомирила рыдающую девушку, успокоила ее (вероятно, стереотипными заверениями, что, мол, не все потеряно, она придумает что-нибудь путное, не впервой ей помогать влюбленным) и отвезла свою протеже домой. По дороге они разминулись с баронессой Вечера, которая, обнаружив побег дочери, тотчас бросилась к графине Лариш, видимо, зная, где искать Мери, так что баронесса, возвратись домой, застала дочь уже в постели.
Итак, легкий истерический припадок; здесь нет ничего необычного или удивительного, ведь если судить по клиентам доктора Фрейда, Вена считалась городом истеричных дам. И все же в этом месте нашего повествования недурно бы поинтересоваться, что знала и что думала по поводу своей дочери баронесса Вечера – ведь через два дня Мери будет мертва! В дневниковых пересудах, доставшихся нам в наследство от тех времен, упоминается скоропалительно планируемое заграничное путешествие – в Лондон или в Стамбул, где Балтацци располагали столь большими связями, что им ничего не стоило даже жениться на собственной племяннице. Значит, Мери возвратилась бы в Вену уже замужней женщиной (супругой Александра Балтацци) и тогда "вольна была бы делать что угодно", – по слухам венских салонов, якобы говорила баронесса Вечера. И впрямь Балтацци кажутся людьми странными, загадочными, с таких все станется; они словно овеяны таинственно-пряным ароматом Востока. При виде Мери и ее матери каждому – вероятно, и Рудольфу тоже – приходили на ум гаремные одалиски.
