Текст книги "Золотая Колыма"

Автор книги: Исаак Гехтман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

НОВАЯ ОЛА

В 1594 году русские казаки – остатки войск Ермака – пошли в поход к берегам Чукотки, Анадырю, Камчатке и далекому Охотскому морю. Отряды казаков Павлуцкого и Алмазова основали на охотском побережье ряд крепостей-острогов: Гижигинский, Ямский, Охотский и Тауйский. В конце XVII века возник и Ольский острог – нынешняя Ола. В то время в нем жили тунгусы могучих и многочисленных Уяганского и Девянского родов. Насчитывалось тунгусов на побережьи около семидесяти тысяч.

Ола или «олра» по-тунгусски значит – рыба. Это название неслучайно: берега Олы кишат рыбой. Весной и осенью рыбу здесь можно было брать ведрами, черпая ее прямо с берегов маленьких речек, в которые кета и горбуша заходят с моря метать икру. Пушной зверь также ходил под Олой стаями. Ловились здесь тогда выдра, бобер, соболь, горностай, лисица – огневка, сиводушка. Привлекаемые этими богатствами царские казаки из острогов совершали свои хищнические набеги. Они облагали тунгусов и другие северные народности ясаком, отбирали у них пушнину и рыбу. Тунгусы и коряки вели непрерывные битвы с казаками. Коряцкий эпос особенно отразил эти битвы с Павлуцким. Павлуцкий истребил почти всех коряков и сам был убит позже в сражении с чукчами.

Разбойничья экспансия на север времен Грозного и Алексея Михайловича приостановилась в годы мертвого царствования Николая Палкина и Аракчеева. Двести лет в Оле царила почти могильная тишина. Она продолжалась вплоть до Великой Октябрьской революции. В 1917 году в Оле был создан ревком, власть перешла в руки большевиков. В стране бушевала гражданская война. Подобно многим другим окраинам страны, далекая Ола стала объектом грабительских притязаний белогвардейских банд.

Недалеко от Олы, по дороге в якутский колхоз Гадлю, у его околицы находится глубокий овраг. Над оврагом и сейчас стоит большой покосившийся некрашеный крест. Проходя мимо этого оврага, жители Олы еще до сих пор со страхом озираются на крест и сворачивают с дороги в сторону: крест этот – живая память о пресловутой «бочкаревщине», всколыхнувшей охотское побережье в 1921 году.

Осенью 1921 года к Оле пристали два парохода – «Кишинев» и «Свирь». С пароходов высыпали на берег люди в черных офицерских мундирах, украшенных нашивками из черепа и кости. Это была разбойничья «армия» есаула Бочкарева. Он пришел со своим отрядом из Охотска. Там небольшая группа партизан под командованием Каландарашвили, после стычки с бандами генерала Пепеляева и Бочкарева, отступила на юг, в тайгу. Пепеляев пошел по Якутскому тракту, а Бочкарев кинулся вверх к Камчатке.

В Оле бочкаревцы захватили почту, земскую управу, милицию и провозгласили белогвардейскую власть. Они расстреляли несколько человек по подозрению в большевизме и торжественно водрузили царский флаг. Вечером бандиты собрались в доме купца Соловья и, по своему обыкновению, открыли дикий кутеж.

Утром в здании земской управы были собраны жители Олы. Пьяный, всклокоченный Бочкарев стоял у трибуны и держал речь:

– Граждане Олы, – говорил он, помахивая нагайкой, – и вы, господа тунгусские старосты, представители славного обдорского рода! Царство большевиков кончилось, мы принесли вам спокойствие и порядок. Нас много. Генерал Пепеляев пошел на Якутск и поднимает на борьбу с большевиками народы севера. Мы отсюда развернем наступление на красную Москву… Здесь будет тунгусское царство, и андреевский флаг раскинется с севера над Москвой.

В тот же день Бочкарев ограбил Олу, забрал все запасы пушнины, спирта и денег и уехал дальше к Гижиге. «Тунгусское царство» в Оле остался представлять бочкаревский пристав Беренс. Беренс именовал себя генералом – действительным статским советником, носил в петлице орден Владимира с бантами и систематически обирал тунгусов, отправляя награбленную пушнину в Гижигу. Несколько десятков бочкаревцев, составлявших отряд Беренса, пьянством и грабежами наводили ужас на всю Олу.

Весной 1922 года бочкаревское «тунгусское царство» стало распадаться. Бочкаревский отряд в Охотске поднял восстание против своего есаула, сидевшего в Гижиге. Бочкарев реквизировал шхуну американской компании Свенсона и выслал на ней в Охотск отряд наводить порядок. Но как только отряд уехал из Гижиги, в самой Гижиге также началось восстание. Соратник Бочкарева Петров арестовал есаула и поехал на шхуне «Михаил» для соединения с охотским отрядом.

Подъезжая к Оле, петровцы совершенно перепились, и бочкаревцы из отряда Беренса освободили есаула, а Петрова и его сторонников расстреляли в овраге возле креста – на месте всех расправ Бочкарева с его врагами. Бочкарев снова начал «княжить и володеть» в Оле. Новый этап «тунгусского царства» был отмечен новой полосой неистового пьянства, бандитизма и расстрелов всех подозреваемых в большевизме. Озверелые бочкаревцы буквально каждый день отводили кого-нибудь в страшный овраг с крестом.

Но почва уже горела под ногами Бочкарева. Уже шли слухи, что к Охотску снова движутся отряды Каландарашвили. На Камчатке партизаны вплотную подошли к Петропавловску, где еще хозяйничал уполномоченный есаула Поляков. Тунгусы и камчадалы пробирались таежными тропами к партизанам, двигавшимся к побережью. В ноябре 1922 года Бочкарев вызвал тунгусских старост и спросил:

– Сколько времени нужно, чтобы доехать на собаках в Гижигу?

– В хорошую погоду доедем за десять дней, – ответили старосты, – а в плохую и за двадцать не доедешь.

Бочкарев прищурился и, поигрывая кольтом, сказал:

– Даю четыре дня сроку. Подымите всех на ноги и везите без передышки. Не довезете – всем вам пулю в лоб.

Он захватил с собой самых старых и уважаемых старост в качестве заложников и на двадцати нартах выехал из Олы. Собачий поезд летел с небывалой скоростью. Заранее предупрежденные тунгусы дежурили на остановках со свежими нартами и самыми крепкими собаками. Бочкарев перескакивал с одних нарт на другие и, не отдыхая, летел дальше. Через четыре дня он прискакал в Гижигу.

Но в тот же вечер в Гижигу вошел пулеметный партизанский отряд, двигавшийся с Камчатки. С отрядом шли местные партизаны-тунгусы и камчадалы из Наяхана. Ночью партизаны окружили бочкаревцев.

Бочкаревцы забаррикадировались в избах и отстреливались из пулеметов. Лишь после штыковой атаки партизаны овладели избами. В одной из них они захватили Бочкарева и взяли его живым.

Во время боя погиб начальник партизанского отряда; командование партизанами принял на себя пулеметчик Григорьев. Отправив свой отряд в погоню за бочкаревцами и на соединение с камчатскими партизанами, Григорьев один ушел в Олу и, проникнув в квартиру купца Соловья, где оставался уполномоченный есаула Бавыкин, убил его в перестрелке двумя выстрелами из нагана. В то же время по следам генерала Пепеляева также шли уже отряды Народно-революционной армии и якутские партизаны. Они завершили разгром пепеляевских банд.

Последним охвостьем затеянного Бочкаревым и Пепеляевым пресловутого «тунгусского царства» была разбойничья банда, составленная из нескольких десятков обманутых туземцев и разбежавшихся по Колыме бочкаревцев и пепеляевцев. Во главе ее стоял тунгусский князек Павел Карамзин, поддерживаемый кулаками и шаманами. Бандиты совершали набеги на советские фактории и поселения по Охотскому морю, пока, наконец, в 1925 году не были окончательно ликвидированы хабаровским отрядом под командой Абрамова. На этом и кончилась история «тунгусского царства» с его «андреевским флагом», под которым бесславный есаул мечтал итти покорять красную Москву.

Далекая, глухая Ола стала советской, она включилась в общую стремительную жизнь расцветающей страны. И за несколько последних лет в ней произошли изменения, совершенно немыслимые и невозможные в условиях прошлых столетий ее существования. Сейчас в Оле большой сельскохозяйственный комбинат и крупный камчадальский колхоз. Комбинат передал этому колхозу несколько сотен коров, лошадей, коз, овец и свиней, привезенных на Колыму Дальстроем. Колхозники обеспечены всеми сельскохозяйственными продуктами, материальное благосостояние их таково, что многие из рядовых колхозников имеют дохода свыше пяти тысяч рублей в год. На месте старой полусгнившей Олы возводится теперь новый большой рабочий поселок. В поселке установлена уже электростанция, работают клуб и библиотека, имеющая пятнадцать тысяч книг. Колхозники камчадалы, и тунгусы учатся в своей национальной школе, многие из них направлены также в советско-колхозную школу в Магадане и в Институт народов Севера в Ленинграде. Председатель колхоза, камчадал Николай Бушуев, лучший охотник на морского зверя в Оле, лаконично, но исчерпывающе определил смысл и значение перемен, происшедших в его родном селении:

– Хорошо живем сейчас. Советская власть поставила нас на ноги.

Бушуев – один из тех, кто под дулом револьвера возил Бочкарева на собачьих упряжках в последнюю поездку по Ямскому тракту. Бушуев хорошо помнит кровавого есаула и до сих пор, отправляясь к бухте на лов морского зверя, сурово смотрит на покосившийся крест у зловещего оврага. За крестом раскинулись широкие владения нового совхоза.

КИЛЛАНАХ – ЖЕЛЕЗНЫЙ СТАРИК

На стенах большой светлой избы председателя Гадлинского сельсовета – портреты Ленина и Сталина. В переднем углу – вырезанный из «Прожектора» снимок парада Красной армии. У входа, на охапке свежего сена, топчется недавно родившийся теленок.

Мы пьем крепкий кирпичный чай с молоком, слегка отдающим рыбой, и говорим со стариком Килланахом – отцом председателя сельсовета.

Килланах высокого роста, атлетически сложен. Его голова покрыта седыми волосами.

Руки Килланаха – огромные, сильные, с узловатыми, необычайно длинными и крепкими пальцами. Четыре пальца левой руки скривлены в сторону. Учитель гадлинского якутского колхоза «Новая жизнь» тов. Притузов, родившийся в Якутии и владеющий якутским языком не хуже, чем родным – русским, – говорил мне, что эти четыре пальца старику некогда отогнули в якутской борьбе.

На-днях, на Николу зимнего, старик Килланах был именинником. Ему исполнилось сто восемь лет от роду.

Высокий могучий человек, сидящий передо мной и в пылу разговора стучащий кулаком по столу так, что самовар на столе подскакивает, родился в эпоху Николая Палкина, когда первые возки с декабристами отправлялись под конвоем жандармов из Петербурга в Сибирь, в Якутск, на Колыму.

Уже взрослым человеком, будучи ямщиком, Килланах отвозил в ссылку по Якутскому тракту на Вилюйск своего сверстника Н. Г. Чернышевского.

Из начала прошлого века, из тумана истории Килланах пришел в нашу эпоху, в век Ленина и Сталина, сохранив здравый ум, трудоспособность и память.

Странно вести беседу с человеком такого возраста. Невольно смотришь на него как на музейный экспонат, требующий особенной осторожности. Стараюсь проверить возраст Килланаха. При таком количестве прожитых лет десяток-другой может нарасти незаметно. Я задаю разнообразные вопросы, устанавливаю известные мне исторические даты, справляюсь, в случае надобности, у стариков колхоза. И с удивлением убеждаюсь, что ответы старика исключительно точны, память его необычайна.

– Сколько вам лет?

– Сто восемь.

– Откуда вы знаете, что вам точно сто восемь?

– Когда я был маленьким, мне сказали, сколько мне лет. С тех пор я считаю каждый год.

– Какое сегодня число и день?

Старик быстро встает, достает со стены имеющийся только у него одного в колхозе старинный якутский календарь – дощечку с дырочками – и, переставив палочку в отверстие, отвечает:

– 19 декабря.

И добавляет, посмотрев на палочку:

– Вторник.

Мы продолжаем разговор. Старик рассказывает о советской власти, которая «нам колхоз сделала», о коммунистах, про которых он слышал, но не видел еще в глаза, о Ленине и Сталине.

– Жизнь сейчас много лучше, чем раньше была. Хорошая жизнь! Я ко всем приравнялся. Раньше с богатеев ничего не получишь, разве только обманешь их. Сейчас все открыто. Жизнь честная.

– Сколько у вас детей?

Старик считает:

– Всего было восемнадцать. У меня две жены-якутки были. Сейчас в живых только два сына. Один здесь председатель сельсовета, другой у Дальстроя работает в Магадане.

– Расскажите про свою жизнь, если не устали.

Но старик не обнаруживает никаких признаков утомления. Он рад, что имеет возможность поговорить вволю. Года четыре назад Килланах стал плохо слышать, и с тех пор никто ему никаких новостей не сообщает. Говорит он нервно, энергично жестикулируя, и так быстро, что учитель едва успевает записывать и переводить.

Перед нами развертывается картина бесконечно долгой трудовой жизни.

У старика сто лет рабочего стажа.

Восьми лет Килланах остался сиротой и с тех пор работает. Первая работа Килланаха – это сбор травы для скопцов, живших в окрестностях г. Якутска. Ребенок рвал целый день траву, собирая ее в мешок, и за это получал полторы копейки в день и кусок хлеба.

Пятнадцати лет от роду Килланах пошел «на золото».

– Золото, – говорит старик, – открыл на Лене тунгус. Ехал на оленях и вытащил из-под копыт золотой самородок, который подарил русскому.

На Лене в это время открылась первая купеческая контора. Платили молодому якуту два рубля в месяц. Одиннадцать лет Килланах работал пожарным в Якутске. Тринадцать лет служил ямщиком, четыре года был кучером у губернатора Осташкова, лет восемь скитался по скопческим поселениям, выполняя всякие работы, и около полустолетия живет на Колыме.

Рассказ его рисует простую жизнь сильного человека, энергию и смелость которого беспощадно эксплоатировали купцы и богачи. К ним Килланах до сих пор чувствует огненную ненависть. Рассказ его прерывается злыми словами о богатых.

– Стоит богатый, грудь у него вся в золоте, простой человек к нему и подойти не смеет и рассказать не может о том, что у него болит.

Когда Килланаху стукнуло шестьдесят лет, по Якутску прошел слух о необыкновенном старике – железном якуте, по которому время проходит бесследно. Рассказывали о человеке, не знающем поражений в якутской борьбе, о ямщике, который мог прогнать на всем скаку лошадей до Вилюйска.

К старику явился однажды уполномоченный компании Коковина и Басова – крупных промышленников, эксплоатировавших богатства и людей севера. Килланаху предложили пройти на лыжах в Охотск и провести туда груз по неведомым дорогам и рекам. Килланах охотно принял предложение. Он встал на лыжи и пошел по Лене, Алдану и рекам, текущим на восток, – Мае и Юдеме. За зиму старик дошел до Охотска.

Получив здесь тысячу цыбиков чая, старик протащил их двести пятьдесят километров по тайге до реки Юдемы, построил на реке три паузка и погнал их через Юдемские пороги на Маю, или, как называет ее Килланах, Маиту, оттуда на Алдан, на Лену и по Лене в Якутск.

Было это примерно в 1885 году. Сведений об этом замечательном маршруте не имеется, но слухи о том, что через Юдему гнали товары в Якутск, ходили.

– Пороги на Юдеме вполне проходимы, – утверждает старик. – Только внизу на Юдеме есть большая скала. Там опасно.

– Ее надо ломать, рвать порохом, – кричит старик, волнуясь и приподнимаясь над столом, – тогда можно плыть на шхуне до самого Охотска.

– Семь дней тянули вверх по Лене до Якутска, – говорит старик. – Довели до Якутска. Губернатор Осташков сам давал спирт и двадцать рублей денег.

Поход Килланаха, открывшего неизвестный ранее путь сплава от Охотска до Якутска, был удачен. Компания Коковина и Басова пользовалась этим путем три года. Каждый год шел Килланах зимой на лыжах по Алдану до Май, дожидался грузов и провозил их в Якутск.

Слухи о железном старике, гоняющем грузы с охотского побережья до Якутска, шли по всей Якутии. Но сам Килланах ничего не имел.

Замечательное путешествие, которое доставило бы широкую известность путешественнику, дало Килланаху несколько десятков рублей и несколько литров спирта.

Летом Килланах тянул паузки в Якутск. Зимой пил горькую, оставаясь бродягой и нищим.

Однажды Килланаха вызвали в экспедицию якутского губернатора. В канцелярии сидели вице-губернатор и доверенный компании Коковина и Басова.

Килланаха угостили чаем и спиртом. Потом сказали:

– Килланах, есть дело. Нужно пройти от Якутска в Олу на охотском побережье и найти дорогу на реку Колыму, чтобы вести грузы с моря в Среднеколымск. Можешь?

– Могу, – ответил Килланах.

Килланаху предложили подобрать группу якутов, знающих тайгу и рискующих отважиться на трудное дело пройти три тысячи километров по неизвестным на карте местам – по тайге и тундре.

Компании Коковина и Басова эта авантюра сулила громадные доходы.

Путь от Якутска до Среднеколымска, где расположены центры пушного промысла, очень труден. Он идет через недоступный Верхоянский хребет. Да кроме того доставка товаров в самый Якутск слишком дорога и трудна.

Другое дело путь с охотского побережья на Колыму. Здесь всего пятьсот километров до реки Колымы, а доставка товаров к морскому пункту – Оле – не представляет особых трудностей.

Но найти этот путь было подвигом, доступным не каждому. Путь этот требовал нечеловеческих усилий, железной выносливости, отличного знания тайги. Такой человек, как Килланах, мог отважиться на этот подвиг.

Килланах подобрал группу из семи якутов-таежников. В их числе был пятнадцатилетний мальчик Медов, тот известный теперь на Колыме Макар Захарович Медов, который почти пятьдесят лет ходил по тайге и намечал уже в наши дни первоначальный вариант дальстроевской автомобильной трассы.

Вместе с Медовым и Килланахом шли Гавриил Аносов, Макар Захаров, Артемьев и еще несколько якутов, фамилии которых Килланах не помнит. Аносов умер от лишений в Среднеколымске, Артемьев – в Оймеконе, Захаров – в Оле, Медов скончался в 1934 году в колхозе «Новая жизнь», где он жил вместе с Килланахом.

– Совсем молоденьким умер! – вздыхает Килланах. – Шестьдесят два года от роду всего.

– Шли, – вспоминает Килланах, – с Якутска на Сеймчан. В путь отправились за пятнадцать дней до Покрова. Шли осенью пешком. Ехали верхом по тайге. От селения к селению, от кочевья к кочевью. Тунгусы провожали. Иногда шли сами. По солнцу на восток. Записывать ничего не записывали, писать никто не умел, но запоминали все – реки, горы, ручьи.

Человеку, который прожил сто восемь лет и помнит имена, отчества и фамилии людей, умерших полвека назад, который запомнил, сколько копеек жалованья он получал сто лет назад, можно поверить, что он был в состоянии составить по памяти карту пути в три тысячи километров.

Экспедиция отважных якутов шла до Сеймчана на реке Колыме сорок дней, оттуда, перевалив через реку, еще сорок дней шли до Олы.

В ноябре Килланах с тремя якутами добрался до побережья Охотского моря, повторив путь казаков-завоевателей Колымы, пришедших в Охотск в 1690 году.

За этот труднейший поход Килланах получал от доверенных компании Коковина и Басова на Колыме Поспелова и Калинкина… пятнадцать рублей в месяц.

– Бедовые деньги! – припоминает старик.

Компания Коковина и Басова времени даром не теряла. Пользуясь неутомимостью и бешеной энергией Килланаха, компания сейчас же начала отправку товаров на Колыму в обмен на пушнину.

Доставленные по новому пути на Сеймчан товары грузили на стоявшие здесь же паузки, и Килланах провожал их в Средне– и Нижнеколымск.

– Двадцать одну зиму тащил я грузы, – говорит Килланах. – Перестали Коковин и Басов посылать их потому, что начали перевозить через Северное море.

Я вспоминаю, что действительно в 1912 году русским правительством была организована экспедиция по Ледовитому океану к устью Колымы. Как и во всех других деталях рассказа, Килланах правдив и точен.

Старик несколько устал. Возбуждение, вызванное в нем воспоминаниями, охватило его всего. Он раскраснелся, глаза у него сверкают. Узловатые пальцы сжимаются в кулаки.

Килланах щиплет редкую седую бороду и говорит учителю:

– Скажи, почему у меня борода выпадать стала? Большая борода была, – он показывает на середину груди, – вот такая борода!

И с некоторой грустью добавляет:

– Борода была – сила была.

Все дальше и дальше развертывается перед нами повесть об этой необычной жизни.

После смерти старой жены Килланаха, оставившей старику пятилетнего сына (нынешнего председателя колхоза), и старшего сына, когда старику было около девяноста лет, работы не стало.

Могучий старик, энергия которого переплавилась в сотни тысяч рублей, полученных компанией предпринимателей, был выброшен за ненадобностью. Пока была в нем нужда, ему платили пятнадцать рублей в месяц и изредка давали бутылку спирта.

Из старика выжали все, что возможно, и выбросили, как старую рухлядь, не дав ему – открывателю неведомых путей – даже подачки в виде нищенской пенсии.

Казалось бы, что старику, прожившему весь век, осталось только поставить точку и закрыть страницы своей жизни. Но Килланах, представляющий собой необыкновенный сгусток человеческой энергии, и не подумал о том, чтобы сдаваться. У него еще сохранились железные руки, неутомимые ноги проводника и охотника, ясный ум и крепкое сердце. Он был полон энергии и жажды жизни.

Килланах выбрал место у реки Олы, в десяти километрах от селения Олы, построил себе избенку и начал новую жизнь.

Старик отдается сельскому хозяйству. Собственными руками он раскорчевывает тайгу, выворачивает деревья вокруг своей избы, намечает и проводит дороги, заводит корову и чуть ли не первым из якутов этого района начинает сажать овощи.

Вокруг него и его семьи скопляются кочевавшие прежде якуты и переселенцы из Сеймчана, Средникана, Таскана, привлеченные в Олу слухами о рыбных богатствах и вольной жизни на побережье.

Они селятся в тайге на расстоянии одного-двух километров друг от друга, строят «балаганы» из кизяка, глины и жердей, шаг за шагом превращают тайгу в сельскохозяйственный район.

Теперь в этом районе организовался богатый якутский колхоз.

Старик вскакивает из-за стола и, потрясая руками, кричит в волнении:

– Я и мои сыны вот этими руками сделали здесь поле, провели дороги. И я счастливый теперь, что общество пользуется моими трудами, а не богатые, у которых грудь в золоте, а сердце в шерсти.

Колхозники, слушающие нашу беседу, молча, с уважением смотрят на Килланаха. Он прав, этот необыкновенный старик. Им всем известна жизнь этого человека, и они верят всему, что он говорит.

Килланах сейчас плохо слышит. Разговаривая с ним, надо кричать, и старик сердится, что в колхозе с ним не разговаривают. Он бранит стариков колхоза:

– Они, старики, лентяи! Они работают плохо. Они даже ленятся мне рассказать, что делается на свете. Они говорят мне чепуху: – вон пробежала черная собака. А что делается на свете я не знаю.

Могучему старику просто непонятно, как могут «молодые» люди – шестидесяти, семидесяти лет – жаловаться на болезни, на старость. Он не верит им, считает их симулянтами, которые просто не хотят как следует работать в колхозе.

Иногда старик подзывает своего сына – председателя сельсовета – и строго его спрашивает:

– Что ты сегодня сделал в колхозе?

Недавно он спросил учителя:

– Когда будут выборы в советы?

Килланах гордится тем, что его сын – председатель сельсовета.

Килланах – член колхоза «Новая жизнь» и имеет трудодни. Летом этого года Килланах в ударном порядке сделал грабли для уборочной и получил от колхоза премию за ударную работу.

Старик выпивает стакан чая и вдруг тихо говорит мне сам ломаным русским языком:

– Я уже скоро старый буду. Уши плохо слышат, глаза плохо видят. Коленки болят. Ты скажи главному коммунисту, начальнику. Пособляй надо Килланаху.

И с хитрецой смотрит на меня, прихлебывая десятый стакан чая.

Прощаясь с Килланахом, я говорю ему, что государство, наверное, даст ему пособие.

Старик встает и провожает меня до дверей, сердито отталкивая по пути теленка, стоявшего на дороге.

* * *

На другой день, в восемь часов утра, я готовился выехать из колхоза. Килланах уже встал и пилил дрова возле своей избы. До десяти часов он напилил кубометр дров.

В Оле председатель рика сообщил мне, что Килланаху предоставляется персональная пенсия.