Текст книги "Первая леди, или Рейчел и Эндрю Джэксон"

Автор книги: Ирвинг Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

Эндрю и Джон вернулись домой 9 апреля, в тот день был убит работавший в поле полковник Исаак Бледсоу. Увидев Рейчэл живой и здоровой, Эндрю дал волю своим чувствам в яростных обвинениях всех индейцев. Когда наконец он замолк, Джон сказал сухо, юридическим тоном:

– Разумеется, ты признаешь, что и у индейцев есть претензии к нам?

– Конечно, претензии на бочонок виски от англичан и на ящик ружей от испанцев.

Джон возразил:

– Каламбуром не отделаешься, – и добавил: – Как бы плохо ни вели себя племена крик и чироки, они не могут поставить нам свечку. История нашей страны рассказывает о том, как белый человек углублялся в земли индейцев, как истреблял их дичь, как рубил леса и распахивал поля. Мы подкупали индейцев, растлевали их и нарушали практически все соглашения.

Рейчэл почувствовала, что у Эндрю ком подступил к горлу. Он вскочил со стула и закричал:

– Боже мой, Джон, не позволю, чтобы ты защищал индейцев в моем доме! Более того, мне известно, что федеральное правительство выразило пожелание, чтобы в этом году каждый американец отпраздновал 4 июля. Чему же будет посвящен этот праздник?

– Независимости, – ответил Джон, – тому, за что ты получил шрам, помнишь?

– Какая независимость? – воинственно кричал Эндрю. – Разве мы участвуем в голосовании? Разве мы представлены в конгрессе? Разве правительство построило для нас дороги, наладило почтовую службу или обеспечило войсками, чтобы охранять границу?

В этом был весь характер Эндрю, о чем она уже слышала. Она подошла к Эндрю, положила свою руку на его. Он на мгновение посмотрел на нее, а затем тяжело опустился на стул, потирая тыльной стороной руки свои глаза.

– Я думаю, что это хорошая мысль, – сказала Рейчэл. – Мы можем устроить здесь большой прием. Я сама никогда не устраивала приемов. К тому же самое время отметить вторую годовщину нашей свадьбы. Мы можем дать обед на открытом воздухе 4 июля, а потом, если кто-то не хочет праздновать этот день по политическим мотивам, отметить наш юбилей.

Более сотни взрослых и бессчетное количество детей явились на их прием по случаю 4 июля. Утро выдалось прохладное, и они отправились в лес собирать ягоды, а когда солнце раскалило воздух, молодежь принялась плескаться в реке. На гладкой площадке под тенью дуба мужчины оживленно спорили, подливая холодную родниковую воду в виски. Другая группа мужчин отправилась в загон, где устроили скачки на солидное денежное пари. На северной, тенистой стороне дома три скрипача во главе с Джеймсом Гамблом без устали играли для танцующих.

Рейчэл переходила от группы к группе, чтобы убедиться, что каждый доволен едой, напитками, компанией и развлечениями. Время от времени она шла посмотреть на Эндрю, чтобы обменяться улыбкой и парой слов о том, как чувствуют себя гости. Джон Рейнс уселся под тенью навеса над дверью и собрал вокруг себя слушателей. В прошлом году он вырастил хороший урожай табака, построил плоскодонку и отвез свой груз в Новый Орлеан, где цены на табак были высокими. Однако испанцы конфисковали не только его табак, но и бревна, из которых он соорудил лодку, и ему пришлось добираться с пустыми руками пешком по Тропе Натчез.

– Иногда мне приходит на ум: зачем мы остаемся здесь вообще, друзья? Конечно, эти деятели из Новой Англии в напудренных париках не хотят, чтобы мы стали частью Соединенных Штатов. Наше правительство отдало Миссисипи под контроль испанцев.

Оглядевшись вокруг, Рейчэл отметила про себя, что почти каждый из присутствующих мужчин сражался против англичан. Эндрю обратился к ним со словами:

– Наш конгресс утверждает, что мы слишком молоды и слишком слабы, чтобы ссориться с испанцами, и что устье Миссисипи не так важно, поэтому он отдал Испании контроль над навигацией по Миссисипи на двадцать лет. Англичане все еще оккупируют форты на северо-западе – Детройт и Мауми, которые они обещали десять лет назад освободить. Но выдворило ли их наше правительство? Нет, мы ведь слишком молоды и слишком слабы. Мы видим, как англичане подстрекают индейцев против поселенцев и направляют их на тропу войны против нас. Мы намерены вести войну за независимость вновь и вновь, но в следующий раз, Боже мой, мы не отступим.

Джон Овертон вздохнул, затем сказал:

– Ну, Эндрю, ребенок должен поползать, прежде чем встать на ноги. Если бы Испания начала войну с нами из-за Луизианы, то наше правительство пало бы. Потребуются годы, чтобы мы стали достаточно сильными и прогнали англичан из северных фортов. Мы не можем рисковать ссорой с каждой нацией, готовой подраться с нами.

– Неудивительно, что все презирают нас, – проворчал Эндрю.

Когда жгучее июльское солнце зашло за западную линию горизонта, гости начали собираться домой.

– Удалась ли моя вечеринка? – спросила Рейчэл, когда они остались вдвоем. – Люди так раздражаются, когда их вовлекают в политику.

Эндрю был удивлен:

– Почему, дорогая, все чудесно провели время! Политические споры по сути дела одно из блюд.

Рейчэл вопросительно посмотрела на мужа. Может быть, так и есть, но ей нравилось другое: нравилось, когда ее называли миссис Джэксон, мэм; нравилось, когда называли по имени, для нее оно имело солидность, выражало отношение гостей к браку с Джэксоном, к джэксоновской любви, к джэксоновскому дому.

/4/

Был скучный серый день, тучи висели низко, словно бревенчатый потолок над головой, как вдруг она услышала тяжелый стук копыт. Возможно ли это, но по рыси лошади она узнала, что не все благополучно со всадником. Одна тревожная мысль сменяла другую: он заболел, ранен, неудача в суде… Последние два месяца с момента его отъезда были тяжелыми: девять детишек Катерины, съевшие несвежее мясо, серьезно захворали, и Рейчэл провела с ними две недели, пока не поставила их на ноги. Ее сестра Мэри слегла с невралгией, и Рейчэл пришлось взять в свои руки управление ее выводком из двенадцати человек. Всего два дня назад поместье Джейн подверглось нападению индейцев, и два охранника были убиты. И теперь Эндрю…

Она медленно встала со стула, открыла дверь и вышла во двор. Один внимательный взгляд на лицо мужа, и она инстинктивно почувствовала что-то неладное, касающееся их – Рейчэл и Эндрю Джэксон. Он спрыгнул с лошади не улыбаясь, не сказал ей ни слова и не поцеловал, лишь прикоснулся своей щекой к ее щеке, спрятав глаза. Его щетина поцарапала ей кожу; когда она повернула лицо так, чтобы прикоснуться своими губами к его губам, она почувствовала твердость его губ, не желавших поцелуя.

Они прошли в дом. Большая комната выглядела уютно, в камине потрескивали дрова, настенные лампы горели в честь его приезда. Он плюхнулся в кресло около камина, а она пошла мимо большой дымовой трубы в кухню и быстро вернулась с чашкой горячего кофе. Когда он выпил почти все содержимое чашки и его щеки покраснели, она села у его ног.

– Что за неприятности, мой дорогой?

Он уставился на нее на минуту совершенно безучастно, словно случившееся с ним было кошмаром на дороге и никак не связано с их домом, где ярко пылал камин и лампы освещали комнату. Он пытался найти слова, обрести дыхание, набрать силы.

– …Это… что ты можешь ожидать, – Робардс.

– Льюис? Но каким образом?

– Он… сделал что-то.

– Но что он мог сделать? Мы в безопасности, мы женаты…

Она внезапно умолкла, ее тело стало деревянным. Возможно ли это?.. Эндрю покачал головой? Или же как-то странно моргнул, или проглотил комок в горле?

– Эндрю, ты что пытаешься сказать, что мы не?..

– Нет, нет!

Он встал с кресла и опустился на колени перед ней, его длинные руки страстно обхватили ее, неподвижно сидевшую на жестком коврике.

– Мы женаты. Мы всегда были женаты. Мы всегда будем.

Хриплым голосом она сказала:

– Льюис пытается чинить неприятности? Он оспаривает нашу свадьбу в Натчезе?..

– Нет.

– …Все говорят, что она была законной, единственный способ для нас сочетаться браком имелся только там.

– Не то. Как хотелось бы, чтобы было так.

Он поднялся, неуклюже, как слепой, прошелся по комнате, затем вернулся к ней. Слова хлынули потоком:

– Он только сейчас начинает судебное дело о разводе! Сообщение, что он получил развод от законодательного собрания Виргинии, было неправильным. Собрание отказало ему в обращении. Когда я ехал по Тропе, чтобы привезти тебе эту новость в июле 1791 года, и мы поженились…

Она откинулась назад, глядя на него полными страха глазами:

– Я все еще замужем за Льюисом Робардсом?

У нее закружилась голова. Эндрю поймал ее, его пальцы впились в ее плечо.

– Я убью каждого, кто осмелится задать вопрос…

Она не разбирала его слов, до нее доходил лишь тон его голоса. Она подумала: «Наконец-то Льюис Робардс добился своего. Он сделал меня прелюбодейкой».

Когда она вошла в столовую Донельсонов и увидела все семейство на своих ритуальных местах за длинным столом, в ее сознании запечатлелось выражение каждого лица: еще один кризис в семействе Донельсон.

Во главе стола сидела мать, выражение ее лица как бы говорило: мне это причинило боль, но я все еще думаю, что Эндрю Джэксон стоит любой цены. Место отца занимал Джонни, его взгляд говорил о том, что в данный момент он скорее обеспокоен ущербом, нанесенным имени Донельсонов, чем тем, что может произойти с браком Джэксона. Напротив сидел Александр, не питавший интереса к женщинам, к любви или браку, выражение его лица вопрошало: чего вы можете ожидать, если у вас хватило глупости жениться? На втором месте восседал осторожный Уильям, огорченный свалившимися на его сестру неприятностями, но помнивший о том, что он советовал ей оставаться с Льюисом Робардсом. Рядом с Уильямом был Сэмюэл, его обычно гладкое лицо было покрыто пятнами, а мягкие карие глаза сверкали гневом. Он был точным ее портретом, если бы она взглянула на себя в зеркало.

Обычно ее место было рядом с местом Сэмюэля. Она села в кресло. Рядом с ней расположился Эндрю. Посмотрев через стол, она заметила, что рядом с Александром сидит Джейн, которая даже сейчас вспоминает с отвращением сцену, устроенную Льюисом в доме Хейсов. Рядом с Джейн был Стокли, бывший юрист, усердно старающийся разобраться в юридических последствиях дела, причиняющего страдания сестре. Осматривая свою сторону стола, она увидела, как полковник Роберт Хейс протянул руку и пожал в знак поддержки руку Эндрю. Это был самый блестящий человек за столом, по-настоящему хороший и внимательный, боец, второе лицо в командовании милицией под началом генерала Робертсона и в то же время человек такого высокого достоинства, что не стал бы оправдывать кого-либо, нарушившего его нормы. Рядом с Робертом Хейсом находился ее брат Северн со впавшими щеками, который редко являлся на семейные совещания, а напротив него – Левен, не обладавший ни опытом, ни осознанием ответственности. Его озадаченный взгляд как бы спрашивал: из-за чего вы все так расстроены? В конце стола на ее стороне сидели два зятя: муж Мэри Джон Кэффрей и муж Катерины Томас Хатчингс. Они сочувственно кивали ей, но выражение их лиц давало понять: это дело Донельсонов, мы рады сделать что-то, как-то помочь, но пока помолчим. В конце стола, напротив матери и Джонни, находились две ее сестры – Мэри и Катерина. Мэри, еще больше располневшая и довольная приездом дюжины ее детей, и Катерина, ставшая еще более жилистой, сидели молча на совете Донельсонов.

Рейчэл чувствовала, что кого-то не хватает, хотя все ее братья и сестры, а также их жены и мужья были на месте. Затем открылась дверь и вошел Джон Овертон, с полей его шляпы стекала вода. Он снял промокшие сапоги и сел рядом с Левеном. Теперь все были в сборе, можно было начать совет.

Первым заговорил Стокли:

– Во имя всего святого, Эндрю, что случилось? Мы не можем себе представить.

Эндрю кивнул в сторону Джона Овертона:

– Думаю, пусть расскажет Джон. Он первый узнал об этом.

Глаза всех собравшихся за длинным столом устремились на Овертона. Когда он начал говорить, то казалось, будто он кладет слово за словом в чашу посреди стола, а остальные могут выбирать их по своему вкусу.

– Когда я и Эндрю поехали в Джонсборо, я узнал, что вопрос о разводе должен был слушаться в суде четвертой сессии Харродсбурга.

Все спокойно сидели. Затем Стокли спросил:

– Каково положение дел с разводом, дарованным законодательным собранием Виргинии?

Джон Овертон посмотрел на Эндрю. Тот кивнул Джону, сделав знак, чтобы он продолжал.

– Мы были неправильно информированы. Законодательное собрание отклонило петицию Робардса о разводе. То, что они приняли, называется разрешением, позволявшим Робардсу обратиться по своему делу к судье и жюри.

– Но он не сделал этого в то время? – сурово спросила миссис Донельсон.

– Нет, он ждал до апреля этого года. Суд не стал слушать его дело и отложил до нынешнего сентября.

Роберт Хейс наклонился над столом, сложив руки и выдвинув их вперед. Его дисциплинированный ум требовал выяснения сути дела.

– Как мы могли поверить, что развод состоялся весной 1791 года? Кто распространил это сообщение?

– Я слышал такое сообщение из трех-четырех источников, – сказал Джонни, – от людей, приехавших из Харродсбурга и Ричмонда.

– Мы приняли слухи за правду, – горько ответил Эндрю.

– В сообщении было больше сути, чем в слухах, Эндрю, – сказал Овертон. – Когда ты был в Натчезе, я несколько дней находился в семье Робардс. В этой семье считали, что Льюис и Рейчэл развелись. Миссис Робардс сказала мне, что счастлива по поводу освобождения Рейчэл.

Это были первые слова, которые Рейчэл полностью расслышала. Она взглянула на Джона, моргнув ресницами, словно ожидая дополнительных разъяснений.

– Миссис Робардс сказала, что мы разведены?

– Да, это сказала и ее дочь, жена Джека Джуитта.

– Они не стали бы… искажать, – глухо сказала Рейчэл. – Они всегда хорошо ко мне относились.

– Робардс обманул и их! – воскликнул Сэмюэл.

– Ну, Сэм, это слишком грубо, – сказал Роберт Хейс. Он опустил руку в карман пиджака, достал письмо и положил его на стол. – Через месяц или два после так называемого развода я получил это письмо от Робардса, в котором он просил меня продать его землю и послать ему половину наследства Рейчэл, полученного от ее отца.

Роберт пододвинул письмо на середину стола и указал на фразу:

«Полагаюсь на вас и мистера Овертона, что в мое отсутствие не будут ущемлены мои интересы. При первой возможности напишите, разделено ли имущество, чтобы я мог воспользоваться своими правами. Если есть возможность продать мою землю, будьте добры, известите меня».

Разум Рейчэл не воспринимал слова, которые били по нему, как капли дождя по ставням. Она вновь вспоминала свою свадьбу под массивной люстрой в Спрингфилде, счастливые недели медового месяца в Байю-Пьер. Если бы они остались на испанской территории, то их не коснулись бы нынешние неприятности? Но это означало бы предательство по отношению к тому счастью, которым она и Эндрю наслаждались прошедшие два года. В ее голове вопил агонизирующий голос: «Почему? Почему такое случилось со мной? Какой грех я совершила, чтобы такое тавро навсегда оказалось выжженным на моей плоти? Я была девушкой, когда встретила Льюиса Робардса. Я никогда не причиняла ему вреда умышленно. Если бы я поступила плохо, то тогда я могла бы понять и свои страдания и принять наказание. Но за что, Боже мой, в чем я виновата? За что меня наказывают?»

Она слышала спокойный голос Джона Овертона, слышала с пугающей отчетливостью каждый даже слабый звук в комнате, дыхание и шепот семнадцати человек за столом.

– Роберт прав в отношении письма, – прокомментировал Овертон, – поскольку Льюис просил свою часть земли, которой он владел здесь, и свою половину наследства Рейчэл от отца, все это говорит о том, что он считал себя уже разведенным.

– Но как все это могло случиться?

Рейчэл не следила за сидящими вокруг стола и не увидела, кто с неприкрытой болью выкрикнул эти слова. А увидев, что все повернулись в ее сторону и с жалостью смотрят на нее, она поняла, что это был ее собственный голос, ее собственная боль. Она почувствовала, что Эндрю взял ее руку в свою. Все ждали, что он заговорит, но он не мог. Трудное объяснение взял на себя Овертон:

– Возможно, потому, что вопрос о разводе… такой новый. Петиция Льюиса о разводе – всего вторая, поступившая в законодательное собрание Виргинии. Когда собрание приняло разрешающий акт, я думаю, что никто, кроме нескольких юристов, не знал, что это означает на самом деле; все остальные, по-видимому, предположили, что этот законопроект дарует развод, а не право пойти в суд и доказать обвинение.

– И теперь дело будет слушаться в Харродсбурге? – мучительно выпалила Рейчэл.

Наступило молчание, но его нарушил Эндрю, заговорив хриплым от самоосуждения голосом:

– …Виноват я. И не кто иной. Я юрист. Или же думают, что юрист. Какое право я имел принять на веру сообщение о разводе, сколько бы людей ни повторяли его? Мой первый долг перед Рейчэл, перед вами всеми состоял в том, чтобы достать экземпляр виргинского акта. Я не должен был ехать в Натчез без него.

– Ну, Эндрю, никто не требует от тебя самобичевания, – сказал Стокли. – Я тоже был юристом, и мне в голову не пришло, что что-то неправильно. Поездка в Ричмонд потребовала бы нескольких месяцев…

– …И мы первые сказали тебе, что развод дарован, – вмешалась миссис Донельсон, – мы услышали об этом, когда ты был в пути по Тропе после того, как вместе с полковником Старком доставил Рейчэл в Натчез.

– Минутку, – сказал, как обычно лениво, Александр. – Я вспоминаю. В ту весну 1791 года я находился некоторое время в доме генерала Смита. Однажды он показал мне ричмондскую газету и сказал, что прочел в ней извещение о разводе четы Робардс.

Но по тому, как Эндрю сжал челюсти, Рейчэл поняла, что никто не убедит его отказаться от самообвинения.

– Я вернулся сюда в апреле и не уезжал до второй половины июля. Я мог бы направить посыльного в Ричмонд и достать копию. Я мог бы поехать сам в промежутке между сессиями, если бы позаботился взять достаточно лошадей для подмены и поторопился… Я виноват, это самая что ни на есть глупость и беспечность. Если бы я обслуживал своих клиентов так же плохо, как свою жену, то они не позволили бы мне заниматься правом.

Джейн Хейс внимательно слушала.

– Не думаю, что эти заупокойные молитвы и копание в душе помогут нам. – Ее тягучий голос остудил эмоции собравшихся. – Ты сказал, Джон, что Робардс просил провести слушание дела о разводе в апреле этого года. Как случилось, что никто из нас не слышал об этом, когда так часто ездят между нашим пунктом и Харродсбургом? И почему Робардс вновь поднимает вопрос?

Ответил Овертон:

– В начале этого года Льюис Робардс встретил женщину по имени Ханна Уинн. Решив жениться на ней, он пошел в суд за разводом.

– Тогда он все время знал, что он не разведен! – вновь взорвался Сэмюэл. – Два года он позволял Рейчэл жить… впутывать себя…

– Не знаю, Сэм. Будем считать, что Робардс заблуждался. Допустим, что когда он пошел за разрешением на новый брак, то обнаружил, что не может получить его… потому что не разведен. Или же предположим, что его будущий тесть настаивал на тщательном подборе документов. По положениям акта законодательного собрания Виргинии Робардс был обязан в течение восьми недель помещать извещения в кентуккской газете, с тем чтобы ответчик, в данном случае Рейчэл, мог узнать о предстоящем суде и подготовить свою защиту.

– Мы получили все газеты из Кентукки, – сказал Уильям. – Но такого извещения не нашли. Никто в Кумберленде не говорил нам, что видел такое извещение.

– Да, – согласился Овертон, – извещение не публиковалось в газетах. Я проверял это в Харродсбурге.

– На каком основании он будет требовать развода? – упорствовала Джейн.

– На основании шантажа! – Это был Эндрю, хотевший уйти от прямого ответа, его лицо пылало. – В своем обращении к законодательному собранию он утверждал, что Рейчэл сбежала со мной из его дома в июле 1790 года и что после этого мы жили вместе. Он лгал и делал это сознательно, ведь он преследовал нас до вашего дома и просил Рейчэл вернуться к нему.

– Это была моя вина! – воскликнул Сэмюэл. – Я раз ездил за Рейчэл, нужно было поехать и во второй раз.

– Да, – мрачно согласился Северн. – Многие из нас могли бы поехать. Но, видимо, были причины оставаться дома.

– Если и нужно кого-либо винить из здешних, то я готова принять вину на себя, – объявила миссис Донельсон. – Эндрю для меня, как один из сыновей. Мы не знали, что Льюис ополчился на него. Не было разумных оснований, чтобы Эндрю не ездил туда.

– Мы можем защитить… – закричал Стокли, но Джон сделал знак рукой, чтобы прервать его.

– Нет необходимости. Робардс не строит больше свои планы на обвинениях, связанных с поездкой в Харродсбург. Обращение о разводе гласит, что Робардс представит свидетельство того, что Рейчэл и Эндрю жили как супруги годом позднее, во время поездки по Тропе Натчез в сентябре 1791 года.

– Но это было уже после нашей свадьбы! – выкрикнула с ужасом Рейчэл.

– Он не может сделать этого! – воскликнул Стокли.

– Ты прав, Стокли. Его первоначальное обращение в законодательное собрание Виргинии строилось на том, что Рейчэл сбежала с Эндрю из его дома в июле 1790 года, и на этом основании собрание разрешило начать дело о разводе. Он должен доказать свое обвинение. Он также не опубликовал в кентуккской газете необходимое извещение обвиняемому. Мы можем пойти в суд в Харродсбурге и доказать, что развод строится на шантаже. Но чем эффективнее мы защитим себя в Харродсбурге… тем более основательно перечеркнем брак Рейчэл и Эндрю.

За столом раздался общий вздох изумления.

– Нам придется стоять в стороне от этого дела, – отрезала Джейн.

Рейчэл закрыла лицо руками, ее тело конвульсивно содрогалось. Но чем, кроме слез, может отреагировать человек, попавший в ловушку, подобную той, в какую попала она? Если она не защитит себя в Харродсбурге, не явится в суд и не докажет свою невиновность, то разве это не станет вечным и неоспоримым свидетельством признания ее вины?

Эндрю вскочил со скамьи и вышел под дождь. Рейчэл подняла голову, посмотрела вслед ему и сказала:

– Нет брака. Он был незаконным. Он незаконен сейчас, он не станет законным даже после развода с Льюисом.

Джонни спросил Овертона:

– Протоколы в Харродсбурге хранятся постоянно?

– Постоянно.

– Остаются навсегда или же выбрасываются, скажем, по истечении судебного года?

– Протоколы никогда не выбрасываются.

– Всегда можно сжечь дотла здание суда, – сухо заметил Александр.

– Но это абсолютно несправедливо! – выкрикнул Сэмюэл. Он повернулся к сестре, его глаза сверкали. – Рейчэл, мы должны пойти в суд и защитить тебя. Мы можем доказать, что Робардс занимается шантажом и обманом. Присяжные оправдают тебя. Мы отомстим.

Наступила тяжелая тишина, отягощенная отчаянием. Из кухни пришла Мэри с кувшинами кофе и молока, за ней – две служанки с едой. Мэри не принимала обычно участия в дискуссии, но всегда держала наготове съестное, утверждая:

– Даже самое плохое выглядит куда лучше, если в желудке есть что-то теплое.

Миссис Донельсон передала Рейчэл чашку кофе. Рейчэл пила медленно, жидкость обжигала горло. Джон Овертон повернулся к ней, в его глазах светилось искреннее сочувствие.

– Мы не должны защищать тебя от обвинений в суде Харродсбурга, Рейчэл. Если Льюис не сможет получить развод, чтобы жениться на своей мисс Уинн… тогда ты не сможешь выйти замуж за Эндрю!

/5/

Мгла стала непроницаемой, а дождь еще более зачастил, когда они расходились по домам. Молл, ожидавшая в маленькой кухне, напоила их горячим пуншем против простуды, а затем удалилась в свою хижину. Овертон попрощался, пошел к двери, но потом заколебался.

– Быть может, стоит отыскать более положительную сторону в нашем ребусе, – откровенно предложил он. – Предположим, Льюис Робардс не захотел бы жениться на Ханне Уинн. Тогда могло пройти пять или десять лет, прежде чем обнаружилось, что развода в действительности не было. Вот в таком случае могли бы возникнуть действительно серьезные последствия.

– Ты имеешь в виду… если бы он стал добиваться развода… после рождения детей?

– Да, Рейчэл.

Он слегка повернул голову в сторону Эндрю:

– Я думаю, Льюис захочет, чтобы разбор дела прошел тихо. Неоспариваемый развод займет всего несколько часов. Роберт Хейс и я подпишем ваше обязательство о браке для новой церемонии. Эта церемония также может быть короткой и спокойной.

– Словно мы стыдимся, не так ли? – вмешался Эндрю.

– Джон пытается помочь нам.

– Мы женаты. – Эндрю сжал челюсти. – Мы женаты с августа 1791 года.

– Никто из вас не рассказал мне о деталях вашей свадьбы в Натчезе, – сказал Овертон не без твердости. – Если бы законодательное собрание Виргинии даровало развод в 1791 году, то не пришлось бы оспаривать церемонию на испанской территории. Но сейчас мы в замазке…

Рейчэл тупо уставилась на него. Она видела, что Эндрю яростно сжимает и разжимает кулаки. Он – боец: ударить, когда он считает себя правым, было для него столь же естественным, как дышать, но как может он втянуть ее в драку? Каким бы тихим ни был суд, вся округа будет снова судачить, перемывать историю, украшая ее новыми смачными подробностями.

Овертон положил свою руку на плечо Эндрю:

– Эндрю, у тебя нет выбора. Ты должен получить нашвиллскую лицензию на брак и жениться по американским законам.

Рейчэл стояла перед ним с мольбой в глазах:

– Джон прав. Мы должны вновь пройти брачную церемонию.

Эндрю отошел от нее, приблизился к очагу и встал, раздраженно глядя на огонь, со сжатыми за спиной руками, он стучал ими себя по позвоночнику, чеканя:

– Вы оба не правы. Глубоко не правы. Вы не понимаете, что это будет означать… мы публично признаем, что не были женаты эти два года. Мы признаем себя виновными в том, что будет предъявлено нам в суде в Харродсбурге, дадим возможность любому врагу или негодяю постоянно обливать нас грязью. – Он шагнул к двери. – Спокойной ночи, Джон.

Когда Джон ушел, Эндрю смотрел некоторое время во мрак ночи, потом повернулся к Рейчэл. Злоба сошла с его лица, ее место заняла ущемленная гордость.

– В наших глазах мы женаты, мы женаты и в глазах семьи и друзей. Мнения других не в счет. Мы должны твердо стоять на своем: когда первая церемония законна и достаточна, бесполезно проходить вторую.

И теперь по выражению его лица она поняла, почему он так настойчив: он берет на себя всю ответственность за то, что позволил, чтобы ее имя попало в публичный суд в Харродсбурге, где ее бывшие друзья и родственники услышат, как будут поносить ее, что она страдает сейчас и будет страдать в будущем, а ведь их обоих должны были бы осудить за прелюбодеяние. И, поняв это, она знала теперь, как успокоить мужа и добиться его согласия.

Она стояла спиной к огню, чтобы согреться и набраться сил. Эндрю задержался у двери, стараясь не смотреть ей в глаза и не показать свои собственные ущемленные чувства и угрызения совести. Она терпеливо ждала, когда он подойдет к ней. Он обнял ее, и если раньше в этот день он почувствовал на своих губах соль ее слез, то теперь она почувствовала на своей щеке его слезы. В его осознававшем свое поражение теле она ощутила страх перед судилищем, отчаяние перед невозможностью оспорить обвинения, чудовищность того, что они будут вынуждены признать, и одновременно полное отсутствие шанса выбрать иной путь.

– Нам достаточно сделать самую малость, чтобы остановить Робардса. Суды не любят давать разводы. Малейший намек с нашей стороны на нарушения, и дело будет сорвано… У нас все права и есть оружие, чтобы защитить себя, и все же мы вынуждены предоставить ему возможность выступать в роли пострадавшей стороны, поливать нас грязью, как ему захочется, а мы не сможем произнести ни слова в нашу защиту. Ты понимаешь, как тяжело мне принять все это?

– Да, мой дорогой, так же тяжело, как было тяжело услышать новости, которые ты привез мне на Вилла-Гайозо. Ты успокоил меня тогда и утешил своей любовью, убедил меня, что наконец-то мы свободны любить и вступить в брак. Нам пришлось заплатить горькую цену за свободу, Эндрю, но ты прав: нет ничего дороже нашей совместной жизни. Итак, теперь моя очередь сказать тебе: не нужно плакать, метаться и защищаться. Не о несправедливости, а о двух годах чудесного счастья и о всех грядущих годах счастья должны мы думать.

Она коснулась указательным пальцем его губ, когда он собирался возразить, затем, отведя палец, поцеловала Эндрю:

– Сделай это для меня, дорогой. Даже если ты и прав, а я не права, даже если тебе это претит, сделай ради меня, потому что я так хочу, мне это поможет. Сделай потому, что ты меня любишь и потому… когда появятся наши дети… не должно возникать вопроса, никто не должен навредить им по той причине, что до их рождения мы не сделали нужного шага.

– Да, Рейчэл, я сделаю это для тебя. Я сделаю все, что хочешь… непременно.