Текст книги "Первая леди, или Рейчел и Эндрю Джэксон"

Автор книги: Ирвинг Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

Когда подошло время поставить на стартовую линию Тракстона и Плейбоя, капитан Эрвин сообщил, что Плейбой захромал и что он выплатит восемьсот долларов штрафа. Рейчэл ожидала в карете, в то время как Эндрю пошел в конюшню, чтобы получить штрафные деньги. Прошло достаточно много времени, прежде чем он вернулся с покрасневшим от ярости лицом.

– Ну, Эндрю, что произошло?

– Нечто странное; капитан слишком почтенный человек, чтобы поступить таким образом предумышленно…

– Что он сделал?

– Ну, ты знаешь, мы договорились о списке бумаг для оплаты, все бумаги должны были оплачиваться при предъявлении. Однако капитан Эрвин предложил мне бумаги, которые не будут оплачены ранее следующего января. Я сказал ему, что должен получить половину штрафа в надлежащих бумагах, поскольку я согласился дать такую сумму тренеру, уезжающему в Нашвилл…

– Но ты все мирно уладил? – Ее голос звучал встревоженно. – Ты и капитан Эрвин знали друг друга столько лет.

Эндрю колебался какое-то время, затем обратился к кучеру. Они отправились домой.

– Вмешался Чарлз Дикинсон и предложил свои бумаги на сумму четыреста долларов.

Через два дня после разговора о штрафе в Эрмитаж приехал Томас Овертон. Они слышали, что он мчался с бешеной скоростью курьера, и вышли ему навстречу из строения над ключом, где держали дозревавшие сыры.

– Почему он всегда так отчаянно спешит? – спросила Рейчэл.

– Это его способ создавать волнение.

Томас был прямой противоположностью своего младшего брата, Джона: краснолицый, коренастый, волосатый, с торчащими рыжими бровями и бородой, начинавшейся почти от глаз, и густой шапкой ржаво-рыжих волос. Он был ценным офицером во времена революции и генералом милиции Северной Каролины. Отважный боец, он становился беспокойным и несчастным, когда не было повода для драки. Чете Джэксон было трудно понять, как он мог быть кровным братом Джона.

– Это также всегда удивляло Томаса, – как-то сказал им Джон задумчиво, – но на деле ответ прост: вырастая под его сенью, я выработал в себе органическую неприязнь к громким голосам и задиристости.

Томас буквально вылетел из седла на землю.

– К чему такая спешка? – спросил, усмехаясь, Эндрю.

– Поторопись! Я и так запоздал на два дня. Два дня назад на ипподроме Джон дал мне записку для тебя. Скачки не состоялись, а я болтался около таверны… Думаю, что там крутился и Дикинсон. Он ведь болтун, когда переберет виски…

Рейчэл присела на край пресса для отжимания сыров и задумалась. Опять начинается. В первый раз он обрушился на нас потому, что мы выиграли выборы в милицию; теперь же его задела наша победа на скачках.

– Касалось ли это штрафа? – спросил Эндрю.

– Нет, это о том, что якобы сказала миссис Джэксон на скачках.

Рейчэл подскочила:

– О том, что я сказала? Но я никогда даже не смотрела на мистера Дикинсона…

– Это произошло, когда капитан Эрвин заявил, что Плейбой не может скакать. Кажется, вы повернулись к племяннику Сэнди Донельсону и сказали: «Ну и хорошо, ведь Тракстон обошел бы Плейбоя на такую дистанцию, что Плейбой потерял бы его из виду».

Рейчэл смотрела на Томаса с испугом. Он продолжал:

– Один из друзей мистера Дикинсона услышал ваши слова и повторил их ему. Дикинсон завопил: «Да, на такую дистанцию, на какую оторвалась миссис Джэксон от своего первого мужа, убегая с генералом». Прошу прощения, миссис Джэксон, мэм…

Рейчэл была поражена тем, как точно она угадала, что может случиться. Она посмотрела на Эндрю с отчаянием во взгляде:

– Ой, Эндрю, на сей раз я виновата. Зачем я сделала такое задиристое замечание? Я опростоволосилась. Я нанесла удар по мистеру Дикинсону своим хвастовством, а теперь он отвечает мне ударом.

– Отвечать ударом в порядке вещей, но только острой саблей, честным оружием.

– Очевидно, мистер Дикинсон ведет против нас войну, – беспомощно сказала Рейчэл. – Но, Эндрю, я не могу понять: чем мы его задели? Почему он так нас ненавидит?

– Ты к этому не имеешь отношения. Вызвано все это его амбициями: он хочет стать политическим лидером Нашвилла и считает, что я стою на его пути.

– Но ведь ты больше не занимаешься политикой, Эндрю.

Он презрительно пожал плечами:

– Верно. Но у меня есть друзья… и влияние. Дикинсон считает, что я не гожусь для Теннесси, что я неотесан, представляю собой невежественную деревенщину, которая еще годилась во времена набегов индейцев, когда долина Кумберленда была дикой, что штат выше меня и вообще людей моего склада, и нас следует отстранить, чтобы Теннесси уважали в Вашингтоне.

– Он на самом деле говорил о тебе в таком духе? – недоверчиво спросила она.

– Да.

– И ты не дал ему отпора?

– Нет, он обладает правом противостоять мне в политике.

Она сплела свои пальцы с его пальцами:

– Горжусь тобой, Эндрю.

– Ну, а я не горжусь собой. Я сохранял мир, но единственным результатом этого, как кажется, явилось то, что мистер Дикинсон начинает считать меня трусом. Если бы я пресек его болтовню раньше, он не осмелился бы говорить о нашей женитьбе. Хотелось бы знать, сколько лет жизни он сам себе отмерил?

Тембр голоса Эндрю совершенно изменился. Она взглянула на его лицо: оно потемнело, губы вытянуты в ниточку, а зубы стиснуты.

– Эндрю, ты не станешь с ним драться?

Он разгладил на ее лбу морщины, выдававшие ее тревогу.

– Нет. Сегодня же я схожу к капитану Эрвину и попрошу его использовать свое влияние, чтобы приструнить зятя. Я скажу капитану, что не хочу ссориться с Дикинсоном и что он должен прекратить искать повод для ссоры со мной.

Она взяла его руку и прижала к своей щеке.

Эндрю и Рейчэл встали рано утром и подготовились к встрече – капитан Эрвин обещал привезти с собой в это утро в Эрмитаж своего зятя. Рейчэл подумала: «Как странно, что именно теперь она встретится впервые с Чарлзом Дикинсоном, как могло случиться, что человек стал ее смертельным врагом, даже не видя ее?»

– Я возлагаю большие надежды на эту встречу, – призналась она Эндрю. – Я всегда думала, что людям трудно ненавидеть друг друга, если они встретились хотя бы раз и пожали друг другу руки.

Друзья Рейчэл и члены ее семьи не раз рассказывали ей о Чарлзе Дикинсоне. Дикинсон был одним из наиболее красивых мужчин в долине Кумберленда: у него были тонкие черты лица и широко расставленные большие глаза. Ему было всего двадцать семь лет, и держался он надменно; даже в этот ранний час он был в безупречном костюме из синей нанки, в рубашке из ирландского льняного полотна, его голову украшала широкополая шляпа. Рассказывали, что он изрядно выпивает, но этого не было заметно по его гладкой светлой коже.

С первого взгляда Рейчэл стало ясно, что мистер Дикинсон возненавидел каждый шаг на пути к Эрмитажу, но было ясно и другое: он вынужден слушаться своего тестя – человечка в два раза ниже его и вдвое старше по возрасту, с пучком седых волос, торчавших вертикально почти в центре его головы, и моргающими глазами, глубоко посаженными за выпуклыми костями надбровий. Капитан Эрвин обменялся рукопожатием с Рейчэл, а потом повернулся к зятю и сказал:

– Могу ли я представить мистера Чарлза Дикинсона?

Мистер Дикинсон низко поклонился, не глядя на нее. Она хотела тепло его приветствовать, но нарочито церемонный поклон сделал это невозможным.

– Не хотите ли присесть, джентльмены? – спросила она. – Не желаете ли выпить с дороги?

Дикинсон пристроился на краешке дивана и сидел, словно аршин проглотил. Он взял чашку у Молли, поднес к своим губам, но, не отпив и глотка, поставил ее на столик около себя.

– Мистер и миссис Джэксон обвиняют меня в том, что я позволил себе замечание личного порядка в ваш адрес. Я не думаю, что сделал такое замечание, поскольку ничего такого не помню. Однако я выпил в этот день… Капитан Эрвин настаивает на том, что я должен извиниться перед вами, даже если не помню, что нанес оскорбление. Приношу свои извинения.

Дикинсон откровенно давал понять, что приносит свои извинения с единственной целью – ублажить своего тестя. Эндрю стоял перед камином, расставив ноги, пронзительные голубые глаза следили за каждым движением в комнате. Рейчэл ждала, что он скажет что-то, но, очевидно, он полагал, что от него ничего не ждут. Нарушив болезненное молчание, она сказала:

– Спасибо, мистер Дикинсон, мистер Джэксон и я искренне надеемся, что можем стать друзьями.

Мистер Дикинсон встал, приблизился к Эндрю и сказал ледяным тоном:

– Мистер Джэксон, я хочу далее заявить, что если я и сделал оскорбительное замечание, то меня спровоцировали на это.

– Каким образом, сэр?

– Меня информировали, что вы обвинили капитана Эрвина и меня в надувательстве в связи со штрафом.

– Это не соответствует истине, мистер Дикинсон. Я знаю капитана Эрвина много лет и считаю его одним из самых честных людей. Я думаю, недоразумение возникло, когда капитан Эрвин счел, что имеет право оплатить штраф любыми документами, тогда как я, как победитель, полагал, что вправе выбирать бумаги. Что же касается вас, вы оплатили мне надлежащими бумагами.

Рейчэл почувствовала, что у нее внутри похолодело, словно температура в комнате упала сразу на двадцать градусов. Было ясно видно, что объяснения Эндрю не успокоили Дикинсона ни в малейшей степени.

– Я получил информацию о вашем заявлении из достоверного источника.

– В таком случае ваш осведомитель – откровенный лжец. Кто он?

– Томас Суонн, мой друг и адвокат в Нашвилле.

– Очень хорошо, вызовем его.

– Этого я не могу сделать. Ведь мистер Суонн может подумать, будто я перекладываю бремя со своих на его плечи.

Капитан Эрвин подошел к зятю:

– Мистер и миссис Джэксон приняли твое извинение, несмотря на то что ты сказал, будто не помнишь о твоем замечании. Мистер Джэксон объяснил нам сейчас, что он говорил о различных бумагах, которые я предложил в оплату, а не о твоих и что он вовсе не думает, что расхождение в документах было предумышленным. Я считаю, что это равнозначно тому извинению, которое ты принес Джэксонам, и я принимаю их извинение. Это обязывает тебя поступить таким же образом.

Он повернулся к Рейчэл, взял ее руку и улыбнулся самым дружественным образом:

– Моя жена и дочь ждут нас дома.

Когда они уехали, Рейчэл спросила:

– А кто такой этот Томас Суонн?

– Один из подлипал Дикинсона. Он считает, что если будет подыгрывать клиентуре Дикинсона, то получит от них адвокатский, а может быть, даже политический пост.

– Ну что ж, я рада, что спор улажен.

/4/

Она недооценивала убойную силу неприятностей. Через два дня Эндрю получил письмо от Томаса Суонна, уведомляющее его, что, по сообщению мистера Дикинсона, мистер Джэксон назвал его, мистера Суонна, окаянным лжецом. Рейчэл прочитала вслух:

«Это выражение своей резкостью глубоко затронуло мои чувства. Такой язык мне чужд, и ни один человек, знающий мой характер, не осмелится говорить на нем в отношении меня, и я вынужден в силу необходимости взять его на заметку.

Остаюсь, сэр, вашим покорным слугой.

Томас Суонн».

– Мистер Дикинсон не должен был бы пойти с доносом к Томасу Суонну, – мягко сказала Рейчэл.

Эндрю разозлился и на этот раз решил не уступать:

– Я давно подозревал, что он не хочет прекращения ссоры. Он хочет продолжать и углублять ее. Я отвечу мистеру Суонну через день-два.

Рейчэл не видела письма, которое Эндрю послал Томасу Суонну, но догадывалась, что оно било рикошетом по Дикинсону. Когда она узнала, что Чарлз Дикинсон отплыл на плоскодонке в Натчез, Рейчэл почувствовала облегчение. Однако на следующий день они получили письмо, явно написанное перед отъездом. Последний абзац письма уколол ее, как острый нож:

«Что касается слова „трус“, то, я полагаю, оно применимо к вам больше, чем к кому-либо, и был бы весьма рад, если представится возможность, узнать, каким образом поднесете успокаивающее средство, и надеюсь, что в обмен получите мой весьма скромный Катартик.

К вашим услугам

Чарлз Дикинсон».

Рейчэл старалась расшифровать слова «успокаивающее средство» и «Катартик», и на ум ей приходило одно: эти слова есть синонимы слова «боеприпасы». Она надеялась, что мистер Дикинсон проведет много приятных дней в Натчезе, достаточно много, чтобы утихла эта неприятная, опасная перебранка.

Однако она не утихла. Эндрю не посвящал ее более в подробности, и ей приходилось собирать факты по отрывочным сообщениям из различных источников. В отсутствие Чарлза Дикинсона огонь раздувал Томас Суонн. Он «требовал удовлетворения, которое имеет право получить джентльмен». Эндрю ответил, что если Суонн вызывает его, то тогда он вынужден наподдать ему тростью. На следующий день Суонн вызвал Эндрю на дуэль, после чего Эндрю вернулся в таверну Уинна и ударил Суонна тростью по плечу.

Ее утешением в эти холодные месяцы стал шестилетний Энди. Погода была слишком промозглой, чтобы отправлять его каждый день в школу, поэтому она сама начала заниматься с малышом, обучая его по той самой конторской книге и другим книгам, по которым ее отец занимался с ней и Сэмюэлем. Каждый день они совершали короткие прогулки; деревья уже сбросили листву, земля набухла от дождя. Природа отдыхала. Она откровенно думала, что спор с Суонном возник по причине зимы, когда нет большой работы, отнимающей все время. Она молила Бога, чтобы весна наступила как можно раньше, тогда солнце станет теплее, земля высохнет, и мужчины смогут направить свою энергию на выполнение неотложных задач.

В этот момент вмешался генерал Джеймс Робертсон, основатель первого поселения в Кумберленде. Это был крепко скроенный мужчина, имевший обыкновение стоять со слегка наклоненной вперед головой. Его седые волосы были плотно уложены и подстрижены челкой. Он отличался выдержкой, вдумчивостью, смотрел прямо в глаза. Его некогда светлая кожа потемнела и покраснела под местным солнцем. Он протежировал Эндрю, поддерживал его в делах милиции и помогал Блаунту продвинуть его в политике.

– Эндрю, я следил за твоей перебранкой с этим молодым Томом Суонном. Я приехал к тебе, чтобы попросить: не дерись на дуэли.

– Но именно Суонн напрашивается на дуэль, генерал.

– Сынок, твоя отвага и репутация не нуждаются в дуэли. Если ты проиграешь ее, то пострадает твоя семья. Если ты победишь, это будет пиррова победа. Дуэли не должно быть, Эндрю, она ничем не лучше убийства.

– Бывают случаи, когда дуэль оправданна.

– Нет, мой мальчик. – Руки генерала слегка дрожали, поэтому он положил их на стол перед собой. – Ты не можешь отнять жизнь у смертного. Если ты убьешь молодого Суонна, то будешь страдать всю жизнь… как Аарон Берр. Тебе известно, что он был осужден за убийство?

– Его никогда не предадут суду. Но так или иначе, я даю слово: ни при каких обстоятельствах не стану сражаться на дуэли с этой марионеткой, Томасом Суонном.

Во время этого обмена репликами Рейчэл молчала, признательная старому человеку, совершившему долгую поездку, чтобы защитить ее, ибо она понимала, что он думал о большем, чем о физическом состоянии Эндрю.

В начале февраля спор вышел за рамки получастной, устной ссоры и вылился на страницы печати. Томас Суонн опубликовал пространный выпад против Эндрю в нашвиллской газете «Импаршиал ревью». Эндрю выступил с еще более пространной публикацией в свою защиту, подкрепленной показаниями друзей, так или иначе присутствовавших при споре. Родственник миссис Дикинсон Джон Эрвин поместил в газете третье заявление, призывавшее читателей воздержаться от вынесения суждений до возвращения мистера Дикинсона и изложения им сути дела. Единственный, кому доставляло удовольствие продолжение спора, был Томас Эйстин, владелец «Импаршиал ревью»: он получал за каждую публикацию по обычному коммерческому тарифу.

Наконец пришла весна. Солнце высушило землю, плуги вспахали пашню, мужчины вернулись к работе… Эндрю возвратился в Кловер-Боттом, чтобы натаскивать Тракстона к большой скачке против Плейбоя. И Рейчэл подозревала, что все отложили в сторону споры по поводу уплаты штрафных, спрятав свои чувства до апрельского состязания. Пари были исключительно крупными.

В день скачек Тракстон – Плейбой утро было туманным, но серая мгла на улице не шла ни в какое сравнение с плохим настроением Эндрю. За два дня до скачек Тракстон повредил бедро, и опухоль не поддавалась ни массажу, ни мазям. Они выехали рано в направлении Кловер-Боттом. Толпа зрителей была уже непомерно большой.

– Я никогда не видел такого скопления людей, – заметил Эндрю. – Думаю, как раздосадовал бы их, отменив скачки.

– Но, Эндрю, если у Тракстона вспухло бедро?..

Он выставил свой упрямый подбородок:

– Не думаю, что распухшее бедро помешает Тракстону выиграть.

Мужчины, помогавшие готовить лошадь к состязаниям и поставившие на нее большие суммы, – Джон Коффи, Джон Верелл, Сэм Прайор – все заговорили в один голос: Тракстон должен выложиться полностью, чтобы побить Плейбоя, даже если тот находится в хорошей форме.

– Я никогда не видел лошади, так страждущей победы, – сказал Эндрю. – Джентльмены, я охотно принимаю любую часть ваших обязательств по ставкам.

Две лошади были подведены к стартовой линии. Прозвучал сигнал, и кони рванулись вперед. Тракстон слегка опередил противника. Зрители замолкли, следя за тем, как двое прекрасных животных кружили по лугу. Когда скачка вышла на прямую, Тракстон ринулся вперед.

Большой жеребец Джэксонов легко выиграл первый забег, но он сильно хромал. Одна из подков расшаталась. Сторонники капитана Эрвина кричали, что скачки закончились.

– Мы запоздали признать штраф, Эндрю? – спросила Рейчэл.

– Да, мы должны либо пробежать второй круг, либо отказаться и оплатить полную стоимость наших ставок.

Про себя она думала: «Мы можем потерять наши деньги, но это не так уж плохо: первое выступление Тракстона удовлетворило Эндрю, а если капитан Эрвин и Чарлз Дикинсон вернут свои деньги, то смогут также утверждать, будто они победили».

Но она не учла настроения своего мужа.

– Тракстон готов участвовать в соревновании. Если он может побить Плейбоя с одной больной ногой… то сделает это и с двумя.

И Тракстон сделал это, обойдя Плейбоя на целых шестьдесят метров под нежданным частым дождем, пробежав две мили за четыре минуты без двух секунд. Эндрю и его друзья выиграли десять тысяч долларов. Капитан Эрвин и его сторонники были разорены. Это было самое унизительное поражение в истории западных скачек. Сердце Рейчэл учащенно билось, когда они покидали ипподром.

/5/

Если Эндрю испытывал отчаяние после перемен в его карьере и продажи Хантерз-Хилл, то теперь его сожаления полностью исчезли благодаря успехам со скаковыми лошадьми, принесшими ему славу лучшего конезаводчика Теннесси. Капитан Эрвин выплатил свой долг, поздравив Эндрю с тем, что он сумел привить своему рысаку бойцовский дух. Шумным выступлениям Суонна был положен конец властями штата в Ноксвилле: очевидно, они пригрозили отобрать у него лицензию адвоката. В этом акте Рейчэл усмотрела влияние генерала Робертсона. До них доходили сведения, будто во время плавания по Миссисипи Чарлз Дикинсон усиленно тренировался в стрельбе из пистолета. Но Рейчэл сочла это сплетнями.

В конце мая вечером Эндрю вернулся из лавки домой расстроенным. Вскоре после захода солнца в Эрмитаж приехал Томас Овертон. Рейчэл, работавшая в своей спальне за небольшим ткацким станком, услышала голоса мужчин, разговаривавших внизу: высокий, раздраженный голос Овертона и низкий, вибрирующий голос Эндрю. Примерно через двадцать минут он поднялся наверх и сказал, что должен поехать в город по срочному делу, а вернется домой вечером следующего дня. Она старалась по выражению его лица понять, что случилось, но он, погруженный в свои мысли, поцеловал ее и вышел из комнаты.

Наступивший день пролетел быстро, ее одолели домашние хлопоты: варка фруктового варенья на десерт, чистка громоздкого зимнего постельного белья и укладка на хранение на летнее время, шитье легкого костюма для Энди. Сосед, вернувшийся из Нашвилла, доставил послание: Эндрю не сможет вернуться в этот вечер. На следующее утро Джордж принес ей экземпляр газеты «Импаршиал ревью». В газете была опубликована статья Чарлза Дикинсона, а она не знала о его возвращении в Нашвилл. Она бегло пробежала первую часть статьи, представлявшую собой пространное описание ссоры из-за уплаты штрафа, и задержалась на пассаже:

«Генерал Джэксон заявляет, что мистер Суонн действовал в роли марионетки и лживого лакея, ничего не стоящего человека, пьяницы, подлеца, негодяя и т. п. Если Эндрю адресует эти эпитеты мне, то я объявляю его (несмотря на то что он является генерал-майором милиции) ничего не значащим человеком – негодяем, трусом и слюнтяем, который под надуманными и уклончивыми предлогами избегает сатисфакции, какую он обязан дать оскорбленному им джентльмену. Это мешает мне навестить его в той манере, в какой бы мне хотелось, ибо я глубоко убежден: он слишком большой трус, чтобы применить одно из тех успокаивающих средств, какие он обещал мне в своем письме мистеру Суонну».

Она неподвижно сидела на жестком стуле, будучи не в силах даже думать, пока не услышала звук подков лошади Эндрю, пересекавшей поле. Она подбежала к открытой двери, прикрывая рукой глаза от полуденного солнца. Он соскочил с лошади во дворе, заключил Рейчэл в свои объятия и, взглянув на газету, которую она все еще держала в руке, прошептал:

– Плохие известия распространяются быстро, у них много помощников.

Он провел ее в дом. Молл готовила ужин. Она взглянула на Рейчэл и молча вышла.

– Вот почему ты уехал в Нашвилл вечером в четверг – ты прослышал, что вернулся Чарлз Дикинсон.

– Я поехал прочитать статью, прежде чем Эйстин наберет ее. Ну… я ее увидел.

– Эндрю, ты вызвал его на дуэль!

Он взял ее руку в свою:

– Я должен был сделать это. Я хотел, чтобы все это дело было улажено сегодня утром… прежде чем ты могла бы узнать… но секундант Дикинсона выдвинул кучу отговорок.

– Ты будешь драться с ним на дуэли? – в оцепенении спросила она. – Когда… и где?

– Через неделю, в Кентукки, у Гаррисон-Милл.

Воздух в комнате словно застыл. Она почувствовала что-то на своей щеке, прикоснулась пальцами и обнаружила слезы. Он поедет по Кентуккской дороге, той самой, по которой он доставил ее пятнадцать лет назад от Робардсов, когда кончилась ее старая жизнь… и началась новая. Как тесно связаны между собой эти два путешествия и как невозможно уберечься от прошлого!

– Дорогой, ты не позволишь этому безумному мальчишке сломать нашу жизнь?

Он отошел от нее:

– У меня нет выбора.

– Это будет дуэль, не похожая на другие, верно? Вы оба будете стрелять…

– Да.

Она почувствовала, что вот-вот упадет в обморок. Эндрю принес ей кувшин холодной воды. Она сделала глоток, затем посмотрела на него и крикнула:

– Боже милостивый, почему ты должен делать это? Разве ты больше не любишь меня и не думаешь, что будет со мной, если готов рисковать жизнью без цели и смысла?

Он взял кувшин с водой из ее рук, намочил свои пальцы и провел ими по ее лбу.

– Я люблю тебя, моя дорогая. И буду любить до самого смертного часа.

– Если он убьет тебя, Эндрю? У меня ничего не останется, чтобы любить… или жить…

Он подошел к буфету, отколол кусок от сахарной головы и растворил его в виски, потом залпом выпил смесь. Когда он повернулся к ней, его лицо было бледным.

– Если я проигнорирую эти оскорбления, люди начнут плевать мне вслед, когда я буду на Маркет-стрит. Мое имя станет предметом насмешек. Я стану посмешищем для всего Теннесси.

– Драться на дуэли – это дикость. Каждый уважающий закон будет уважать тебя за отказ от дуэли. В этой самой комнате генерал Робертсон сказал тебе, что твоя смелость и репутация не требуют такого мщения. Он сказал, что если ты проиграешь, то будет страдать твоя семья, если же выиграешь, то это будет пиррова победа…

Она видела, что он словно слепой подошел к большому креслу и плюхнулся в него, закрыв лицо руками.

– Ой, Рейчэл, я старался так много сделать и потерпел неудачу во многих начинаниях. Меня поддерживало одно – чувство чести, и именно им я живу. Отними его, и я буду схож с палаткой, у которой подрубили топором главную опору. Я никогда не убегал от чего-либо и не уклонялся от выполнения своих обязательств. Заставь меня поступить однажды таким образом, и я буду уничтожен. Что же тебе тогда останется? Я перестану быть мужчиной.

– Потребуется намного больше смелости, чтобы проигнорировать то задиристое письмо и встречаться лицом к лицу с людьми на Маркет-стрит, чем стоять у Гаррисон-Милл против почти чужого человека, когда вы оба полны решимости убить друг друга.

– Быть может, это именно так, но я не обладаю такой смелостью. Если бы Дикинсон прислал свое письмо частным путем, то я, возможно, отыскал бы способ ответить ему аналогичным образом. Но теперь нет ни одного мужчины, ни одной женщины, ни одного ребенка, которые не читали бы это письмо. Я все еще генерал-майор милиции, и сотни милиционеров прочитают это письмо и тотчас поймут, что я обязан сражаться с Дикинсоном. Если я откажусь, то не только лично я стану объектом бесчестья, им станет вся милиция. Если ее руководитель – трус, то тогда и они все трусы. Я должен либо драться на дуэли, либо подать в отставку. Я должен либо драться, либо отказаться от скачек. Я должен либо драться, либо продать нашу лавку, таверну и даже дом, да, наш дом. Либо я сражаюсь, либо теряю все.

Она выждала момент, а затем спокойно спросила:

– Эндрю, ты сражаешься с Чарлзом Дикинсоном на дуэли из-за спорных бумаг по оплате штрафа… или же из-за отвратительных слухов, какие он распространяет о нас и нашем браке?

– Как я могу сказать? Если бы Чарлз Дикинсон не питал ко мне такой ненависти, то он не стал бы нападать и на тебя. В равной мере если бы я был в состоянии вытерпеть его клевету, то ссора из-за штрафных бумаг не зашла бы так далеко.

– Но если ты понимаешь это, то и другие поймут. Они станут говорить, что дуэль была вызвана мною.

– Нет способа пресечь грязные пересуды, пока мы позволяем этому человеку чернить нас. Я должен раз и навсегда заткнуть ему рот.

– Это будет для нас обоих концом… и таким страшным концом нашей любви, нашей надежды.

– Нет, это будет хорошим концом: мы продолжим борьбу за нашу любовь. Но если мы позволим, чтобы все это продолжалось, то мы будем умирать каждый час и каждый день нашей жизни, умирать от подлых слухов и злокозненных обвинений. – Эндрю ходил по комнате. – Дикинсон хочет стать великим мужем Теннесси. При каждом повороте он видит, что я принижаю его. – Эндрю не смог удержаться от кривой ухмылки. – Даже его великий Плейбой был унижен и опозорен нашим Тракстоном.

Она подошла к Эндрю, взяла его за руки:

– Он – лучший стрелок в этой части страны. Он может трижды попасть в подброшенную монету, прежде чем она упадет на землю, он может попасть в струну на расстоянии двадцати метров.

– Он приложил большие усилия, чтобы распространить такие басни.

– Тогда… он… может промахнуться?

– Не совсем. Но обещаю тебе: я не промахнусь.

– Ой, Эндрю, я не хочу, чтобы ты был виновен в убийстве другого человека. Подумай о его жене… и об их сынишке.

Он стоял некоторое время, уставясь на нее, потом повернулся, подошел к двери и позвал:

– Молл, будь добра, подавай обед. И попроси Джорджа принести из холодной кладовки бутылку вина.

Она ожидала, что в дни перед отъездом в Гаррисон-Милл он изменит распорядок своего дня, займется приготовлениями, составит инструкции, выправит бумаги, подведет баланс расходов. Но он не сделал ничего такого. Он по-прежнему работал в поле, по утрам уходил в конюшню в Кловер-Боттом, увлекаясь выездкой лошадей, вечерами они сидели у камина, читая или же беседуя с друзьями, приходившими на ужин. Эндрю не обмолвился и словом о предстоящей дуэли.

Он должен был выехать в пять часов утра в четверг. Накануне они рано легли спать. Эндрю провалился в глубокий сон. Рейчэл не сомкнула глаз. Перед ее мысленным взором промелькнули все счастливые дни, пережитые ими, успехи и неудачи, каким изумительным был Эндрю – его нежная мягкая любовь в Байю-Пьер и в Поплар-Гроув; большой дом, построенный им в Хантерз-Хилл, чтобы превратить ее в великую леди Теннесси; карета, заказанная им для нее в Рождество, когда у них было так плохо со средствами; подарки, которые он привозил ей из Филадельфии, несмотря на трудности и неприятности.

Эндрю проснулся в четыре часа утра. Они позавтракали вместе. Она хотела сказать ему многое: как сильно она его любит, какими чудесными были дни их совместной жизни и как дорога ей их взаимная любовь. И тем не менее она поняла, что не может произнести ни слова, не должна ни одним жестом выдать свой страх, что может больше не увидеть его. Вместо этого, когда настало время расставания и они страстно обняли друг друга, она сказала:

– Не торопись, отдохни после ланча и будь осторожен…

Он улыбнулся с грустью и ответил:

– Буду осторожным.

– Приезжай домой побыстрее. Я буду ждать тебя. Приготовлю виски и горячий ужин.

На восточной кромке неба появились первые лучи солнца. Она стояла в дверях, когда он ехал по полю. Затем повернулась и вошла в дом. Внутри было темно и тихо.

/6/

Рейчэл занималась обычными домашними делами со странным чувством подвешенности во времени и пространстве, словно она стояла над миром и наблюдала за женщиной по имени Рейчэл Джэксон, которая отчаянно старается заполнить свободное время физической деятельностью, отвлекающей от мыслей.

В полдень приехала с небольшой сумкой Джейн. Джейн ничего не спросила о дуэли и об отсутствии Эндрю, она просто пришла, как это делала всегда, когда у Рейчэл возникали неприятности. Чета Хейс также переживала невзгоды, как знала об этом Рейчэл. Были осложнения с некоторыми инвестициями Роберта, и ему пришлось пожертвовать большей частью своих земельных участков. Поговаривали, что Хейсы могут потерять свою плантацию.

В эту ночь Джейн спала с ней в одной комнате. Несколько раз Рейчэл преследовали кошмары, и она сотрясалась от подавленных выкриков. Она чувствовала объятия Джейн, старавшейся успокоить ее. При первых проблесках солнца Рейчэл посмотрела на сестру и увидела, что та спит. Рейчэл осторожно поднялась с постели, оделась и вышла из дома. Было уже тепло, но, пройдя мимо колодца и углубившись в лес, она почувствовала, что воздух недвижим и все еще прохладен.

Рейчэл бродила долго, отгоняя от себя мысль, что, когда пробьет семь часов, произойдет обмен выстрелами, но она почувствует сердцем, если случится что-либо серьезное с Эндрю. Лес стоял как стена, через его гущу не могут проникнуть ни человеческий глаз, ни человеческий голос, и это защищало ее одиночество, возможность быть наедине с собой. Было сумеречно, но деревья казались друзьями, словно они понимали, что ей нужна защита от жестокого и хаотичного мира. Она шагала по мягкой, покрытой мхом земле, не прилагая усилий, словно плыла по тихой теплой воде в период созревания, когда еще не нужно думать и бороться.