Текст книги "Тупая езда"

Автор книги: Ирвин Уэлш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Ага.

– Под раковиной, мешки, Карен, пусть Джонти их заберет! Только не все, несколько, прошу тебя!

– Да он и не захочет их брать, мам, – говорит Карен.

– Почему это не захочет? – Она смотрит на Карен, потом ее глаза, посаженные в голову, как в кусок теста, поворачиваются ко мне. – Возьми их, Джонти, сынок! Пакеты всегда пригодятся!

– Хорошо, мам, – говорю я, – я знаю. Я возьму их. Возьму. Точняк, точняк.

Карен ставит поднос с тарелкой поближе к маминой голове. Мама вытаскивает из-под одеял большую мясистую руку и берет поднос. Карен помогает ей приподняться и подкладывает под спину еще подушек. Мама начинает сгребать кусочки пиццы и картошки фри в кучу и набивать ими рот.

– Вкусно, хрустят, – говорит мама, и тут она права: картошечка и пицца у Карен всегда хрустящие.

– Да, я знаю, что ты любишь, когда пицца тонкая и хрустит, – говорит Карен. – Как сухарик.

– Да… отлично хрустит… – говорит мама.

Может показаться, что для толстого человека моя мама слишком медленно ест, но в том-то и секрет: медленно, но верно, и вот она уже жутко, жутко толстая. Нужно отдать должное ее упорству, точняк, ага.

– Ну, расскажи мне, чем ты занимался, мой малыш Джонти, – спрашивает она. – Как Хэнк? Все еще живет с той нахалкой? Даже не зайдет проведать свою старую мать! Пеникуик ему уже не по чину?

И я начинаю все ей рассказывать, а Карен сидит у изголовья кровати рядом с мамой и строит мне рожицы, и я смеюсь.

– Что смешного? – спрашивает мама. – Она что там, придуривается? Карен, ты придуриваешься?

– Ничего такого я не делаю, – отвечает Карен.

Но именно этим она и занимается, поэтому мне приходится думать о том, как я засовываю в нее свою твердую шишку, чтобы мне стало стыдно и я перестал смеяться. Мне уже хочется уйти, я плохо себя чувствую. Парни из «Паба без названия» скажут, что перепихон, он перепихон и есть, да, так они и скажут. Но все не так просто, потому что с Карен все не так, как с малышкой Джинти. Джинти такая нежная и вкусно пахнет. У нее ужасно нежная кожа. Больше всего я любил просто обнимать Джинти после того, как мы сделали это, и говорить ей, что я никогда не позволю ничему плохому с ней случиться. «Ты это серьезно, Джонти?» – спрашивала она.

«Да, серьезно», – отвечал я.

«Я знаю, что серьезно», – шептала она и целовала меня. Да, у нее ужасно нежная и теплая кожа. Было суперклево.

– Помнишь, как ты начинала готовить замороженную пиццу, Карен? – спрашивает мама.

– Да… – отвечает Карен, немного краснея.

– Ты никогда не вытаскивала их из целлофанового пакета, прежде чем положить в духовку!

– Целлофановый пакет, – говорю я. – Точно, целлофановый.

– Это было давным-давно! Я была маленькой девочкой!

– Да, – говорит мама, ее лицо становится напряженным, и она как будто бы снова выглядит как мама. – Пыталась меня разыграть, сказала, что так и должно быть. А я говорю: как так? Ты же даже не вытащила ее из коробки! Джонти всегда знал, что нужно вытаскивать пиццу из коробки!

– Да, но она вытаскивала их из коробки, – говорю я, – она просто забывала снять целлофан, верно, Карен?

– Вот уж точно! – протягивает нараспев мама.

– Ну все, вот такая я бестолковая, да. Все делаю неправильно, да, – произносит со злостью Карен и выходит из комнаты.

– Карен… – говорит мама. – Пойди за ней, сынок, скажи, что это была просто шутка. Мы ведь всегда любили посмеяться, а, Джонти? Ведь мы любили посмеяться?

– Да, мам. – Я целую ее.

– Не забывай хорошо кушать, Джонти. Смотри, чтобы она тебе готовила. Та, с которой ты живешь в городе!

– Да, мам, хорошо, мам, – говорю я и спускаюсь вниз.

Слишком уж много времени прошло с тех пор, как в этом доме смеялись. Теперь все по-другому. Не поймите меня неправильно: замороженная пицца была клевая, но я рад наконец-то уйти, прихватив с собой эти пластиковые пакеты, и отправиться обратно в город. Ей-богу, рад.

Карен стоит возле дома и машет мне рукой, пока я иду вдоль улицы.

– Не забудь, Джонти, если она не вернется, твоя комната всегда свободна!

Но я притворяюсь, что не слышу ее, и не оборачиваюсь, пока не дохожу до автобусной остановки. Карен вернулась в дом, потому что от холода руки у нее становятся жуткого розового цвета. Точняк, жуткого, жуткого розового цвета. Я замечаю Фила Кросса из нашей школы, он стоит возле остановки.

– Говорят, ты теперь живешь в городе, Джонти.

– Точняк, точняк, в Горджи, ага, – говорю я. – Я теперь городской парень!

– Конченый космополит, вот кто ты теперь, Джонти, дружище!

– Точняк, космополит, ага, это я, – говорю я и замечаю приближающийся коричневый автобус; непохоже, чтобы кто-то сидел на втором этаже у лобового стекла. Клево! Да еще и Фил садится в самый конец, что тоже хорошо, потому что я не хочу ни с кем разговаривать, мне нужно подумать обо всех этих плохих вещах.

Это ужасно, точняк, ужасно, когда происходит что-то плохое. Все из-за того, что мы с Джинти какое-то время не занимались этим. Парни в таких случаях начинают объезжать все, что движется. Начинают блудить. Джинти всегда так говорила: я должна дать тебе сегодня ночью, Джонти Маккей, иначе ты будешь носиться за девчонками по всему Эдинбургу!

Но я никогда так не делал. Только в младшей школе, на детской площадке. Но это не в счет. Ага.

Я еду в автобусе, и тут у меня в кармане начинает звонить один из двух телефонов. Обычно звонит телефон Джинти, кто-нибудь из ее подружек; в последнее время я просто включил на нем вибровызов и не обращаю внимания. Но на этот раз звонит мой собственный телефон, поэтому я поднимаю трубку, это Хэнк. Он говорит, что Малки, мой двоюродный брат, вписал нас в представительскую ложу на игру в середине недели на «Тайнкасле». Я так этому рад! Я! В представительской ложе на «Тайнкасле»!

Когда я возвращаюсь в квартиру, даже несмотря на ужасную усталость, я не могу уснуть. Джинти просыпаться не собирается, поэтому я просто допоздна смотрю всякие старые фильмы на Четвертом киноканале, мы всегда так делаем. Но одному смотреть скучно, и я слишком боюсь пойти в ту комнату и лечь спать вместе с Джинти. Точняк, слишком боюсь. Поэтому я вытаскиваю запасное одеяло, накрываюсь им и типа продолжаю смотреть телик, сидя в кресле.

Но не успеваю я опомниться, как уже рассвело, во рту у меня пересохло, а по телику какие-то девушки показывают, как печь пироги; точняк, так и есть. Хорошие пироги, точняк, отличные, но девчонку, которая не умеет печь, никогда бы не пустили на телик. Точняк, такого просто не может произойти. В этом нет смысла. Сначала они должны провести небольшое испытание, убедиться, что девчонка умеет печь. Кому нужна девчонка, которая не умеет печь? На телике уж точно никому. Ага.

Я встаю и заталкиваю одеяло обратно. Во рту паршивое ощущение, меня знобит, в буфете и холодильнике пусто, а окна так сильно заледенели, что их даже не открыть, чтобы немного проветрить запах в доме. Но я начинаю чувствовать голод, в кишках словно копошатся черви. К Джинти можно не приставать, ведь мы не разговариваем, поэтому я отправляюсь за завтраком в «Макдональдс». Точняк, может, хоть озноб прекратится.

Говорят, что все «Макдональдсы» одинаковые, но я считаю, что «Макдональдс» в Горджи – самый лучший из всех «Макдональдсов». Ага. Те, что в городе, не так хороши: там все слишком высокомерные, даже не разговаривают с тобой, не то что в Горджи. Так что я иду за своими чикен-макнаггетсами. Клево. И озноб и вправду прошел! Всё эти чикен-макнаггетсы! У меня внутри оставалось еще место для макфлури-афтер-эйт, но его не оказалось, был только обычный макфлури.

– Как это нет макфлури-афтер-эйт? – говорю я девушке, той, что в прыщах.

– Это была специальная акция, – отвечает она, – с ограниченным сроком действия.

– Мне очень понравилось. Мне понравился этот мятный макфлури-афтер-эйт.

– Да, но это была специальная акция. Она уже закончилась.

– Ага… ну, да… да, мятный макфлури-афтер-эйт.

– Закончилась акция.

– Мятный макфлури-афтер-эйт. Да, он мне очень понравился, – говорю я ей, – нет, серьезно!

– Да, но его больше нет. Акция закончилась. Они просто хотели поставить его в меню ненадолго, чтобы посмотреть, будет ли спрос. Только на короткий срок.

– А они поставят его обратно в меню?

– Думаю, да. Если на него был спрос.

– А откуда берется этот спрос?

– Не знаю… Грейс! – Она подзывает другую девушку. С красивыми крупными белыми зубами. Точняк, с очень белыми зубами. – Тут молодой человек хочет знать, когда вернут мятный макфлури-афтер-эйт. Я сказала ему, что это была специальная акция, но если они пользовались спросом, то, возможно, их вернут.

– Все правильно, – говорит вторая девушка, девушка-управляющая.

Первая в это время идет обслуживать ужасно толстого парня, который хочет двойной чизбургер и колу. Но картошку он не берет. Я думал, он захочет картошку, раз уж он такой ужасно толстый. Но я не могу ему ничего на это сказать. Не то что такие, как Джинти, она бы сказала: «Ты что, не берешь картошку? Я думала, такой, как ты, обязательно съест еще и картошку!» Да уж, она бы сказала. Но именно так люди и наживают себе беды – берут и говорят другим плохие вещи. Я смотрю на девушку-управляющую:

– У вас есть какая-нибудь бумажка, которую я должен подписать?

– Что?

– Ну, чтобы они поняли, что мне понравилось. В смысле, как они об этом узнают?

– Они просто знают.

– Да, но как они это делают?

– Простите, сэр, но у меня нет времени, чтобы это обсуждать, – отвечает она. – Следующий, пожалуйста!

Наверное, они были страшно заняты. Но мне же сегодня еще красить, чуть не забыл! Так что пора бы уже подсуетиться! Я быстро все доедаю и направляюсь к выходу. Прохожу мимо парня с двойным чизбургером и колой. К своему чизбургеру он даже не притронулся.

– Ты даже не притронулся к своему чизбургеру, – говорю ему.

– Не-а, я люблю сначала выпить колы.

– А я думал, что ты зальешь все колой сверху!

– Не-а, я люблю сначала выпить колы.

– Ясно.

Я выхожу на улицу и все еще думаю о том, что сказал этот парень. Я оглядываюсь на него в этот момент, когда он как раз подносит чизбургер ко рту. Парень замирает с открытым ртом и смотрит на меня. Я отворачиваюсь, потому что пялиться на толстых людей невежливо.

Я добираюсь до нужной квартиры, она находится прямо по соседству с предыдущей. Рэймонд Гиттингс уже ждет меня, он говорит:

– Значит, так, друг мой Джонти, сегодня ты красишь плинтуса.

Он приводит меня в комнату, в ней какая-то молодая девушка – студентка, что ли, – сидит за столом и что-то пишет.

– Это Скарлетт, Джонти, она снимает эту квартиру. Будешь красить при ней.

– Привет, Скарлетт, ага, я буду здесь красить, точняк, ага.

Девушка поднимает глаза от страницы и улыбается. У нее красивые белые зубы и черные волосы, но веснушки скорее как у какой-нибудь рыжей. Похоже, что она добрая девушка, точняк, добрая.

Рэймонд уходит, и я начинаю красить. Ложусь на живот и крашу плинтуса. Крашу себе, крашу да рассказываю девушке про все, что случилось в «Макдональдсе», а она отвечает:

– Все дело в том, что они должны определить спрос. Они выпускают некоторое количество, и, если продукт хорошо продается в течение установленного периода, они запускают его в продажу.

Это наводит меня на одну мысль, ну, точняк, так и есть.

– Определить спрос. Типа как определить общий счет в футбике. Но это только в Европе. Типа ничья со «Шпорами» уже не прокатит, если дома мы проиграли пять-ноль! Вообще не прокатит!

Девушка отрывается от книг и с легкой улыбкой смотрит вниз на меня:

– Да. Думаю, все именно так и есть.

– Я понял, что ты имеешь в виду, – говорю я, глядя на нее с пола, – но мне кажется, дело, может быть, в том, что «Афтер-эйт» и «Макдональдс» не поделили прибыль.

– Что? – Девушка снова отрывается от книг и смотрит на меня. – Я не совсем поняла…

– Ну, насчет того, кто получит больше денег, «Макдональдс» или «Афтер-эйт». Понимаешь, я бы, например, отдал большую часть денег «Афтер-эйт», потому что так честнее, ведь у «Макдональдса» и так много денег, это понятно. Да, я бы так поступил.

– Ясно…

– То есть понятно, что нужно нормально питаться, а не есть одни «Афтер-эйт», на них долго не проживешь. Это типа лакомство. Вот на бургерах, точняк, на бургерах можно прожить. Или на макнаггетсах. У «Макдональдса» есть макфлури, я имею в виду обычный макфлури. А у бедных «Афтер-эйт» нет чего-нибудь вроде бигмака или чикен-макнаггетсов!

– Да… ты прав, – говорит девушка, встает и собирает в рюкзак свои книги и бумаги. – Я отойду всего на минутку.

– Ага, – говорю я.

Я знаю, каково ей, ведь учеба, должно быть, дается ужасно трудно. Совсем как мне, когда я ходил в школу. Мне было ужасно трудно сконцентрироваться, и это я еще сидел там, а не дома! Мне говорили: перестань смотреть в окно, Джонти Маккей, и начни смотреть в книги, и все вокруг были такие образованные. Точняк, так они и говорили! Должно быть, и эта Скарлетт такая же, как я. Клевое имя, Скарлетт. Если бы у нее был парень, который любил бы ее, он мог бы говорить: «У меня Скарлеттина!» Жаль, что она уже ушла, иначе я бы рассказал ей эту шутку: у твоего парня, должно быть, Скарлеттина! Ага.

А вот на плинтусах я могу сконцентрироваться. Куча парней терпеть не может красить плинтуса, но меня это не напрягает. Мне нравится лежать на приятном теплом полу и сантиметр за сантиметром ползти по комнате, точняк, дай мне волю, я бы весь дом исползал, так сказал мне однажды Рэймонд Гиттингс. Он говорит: «Дай тебе волю, Джонти, ты весь дом исползаешь». А я ему отвечаю: «Так точно, Рэймонд, исползаю, босс, точняк, точняк, точняк».

Сделал дело – гуляй смело, точняк, так что, пожалуй, после всего этого я заслужил свою пинту. Я возвращаюсь в Горджи и собираюсь пойти в «Кэмпбеллс», но не делаю этого, не-а, не делаю. Я иду в то плохое место, в «Паб без названия», и вхожу в него с высоко поднятой головой, потому что я не хочу, чтобы они подумали, будто мне есть что скрывать. Вот еще! К тому же я должен увидеться с Джейком насчет покраски. Ага.

Но Джейка за барной стойкой нет, поэтому я иду в нужник и достаю свою шишку, чтобы пописать, а она ужасно чешется. Нехорошо так говорить о собственной сестре, но, с тех пор как наша Карен стала чересчур толстой, думаю, она уже не так хорошо подмывается там, внизу, как, например, малышка Джинти, вот уж точно. Поэтому я наполняю раковину теплой водой и опускаю туда свою шишку. Я как раз домываю кончик, когда Опасный Стюарт и Тони входят и замечают меня.

– Ты что здесь задумал, Джонти?… – спрашивает Тони, выпучив глаза.

– Да вот, просто мою свою шишку, а то она как будто немного чешется. Точняк, ужасно чешется, ага, ага, ага…

Они смеются и заходят в кабинку, чтобы принять еще немного этой своей нехорошей штуки. Туалетной бумаги нет, поэтому я подставляю свою шишку под сушилку для рук. С ума сойти! Высыхает на глазах! От горячего воздуха по моей шишке разливается такое приятное и мягкое ощущение, что она становится ужасно твердой!

Затем входят братья Баркси, Эван и с ним Крейг. Эван Баркси говорит:

– Какого хрена ты здесь делаешь, грязный маленький извращенец?!

Моя пипка снова обвисает, и из кабинки выходят Опасный Стюарт и Тони.

– Ну и причиндалы же у тебя, Джонти!

– Да он сушилку решил выебать! – показывает на меня Эван Баркси.

Тогда я застегиваю ширинку и выхожу из туалета, а они идут за мной, смеются и издеваются. Но я не убегаю, этого еще не хватало, я подхожу к стойке и заказываю себе пинту. Я сажусь за отдельный столик, а они все нависают надо мной.

– Да ладно тебе, Джонти! – говорит мне Эван Баркси таким тоном, как будто он мой друг, но я-то знаю, что никакой он не друг, по крайней мере не настоящий, ага. Точняк. – Куда в последнее время запропастилась малышка Джинти? Не видел ее с той ночи, как нас всех здесь заперли!

Я чувствую, что краснею. Делаю глоток холодного «Теннентс». Точняк, клево выпить иногда холодного «Теннентс». У него такой приятный, немного сигаретный привкус, и это хорошо, потому что курение запрещено: остается хотя бы какая-то возможность почувствовать вкус пива с сигаретой.

– Думается мне, что он ее придушил! – говорит Тони.

Они несут чушь, они несут чушь, а я не могу ничего ответить, и у меня звенит в ушах, я хочу убежать наружу, но я зажат между ними, я не могу двинуться.

– Что, Джонти, – говорит Опасный Стюарт, – неужто засунул свой чертов шланг в ее маленькую глотку? Смертельный отсос!

Все смеются, за исключением Баркси, который смотрит на меня совсем не добрым взглядом. Точняк, мне это не нравится.

– Я так разговаривать не буду, – отвечаю я им, – ну уж нет, точняк.

Они смеются еще громче, а затем Тони говорит:

– Да ладно тебе, Джонти, не обижайся, приятель. Парни просто прикалываются. На самом деле они все тебе завидуют, дружище!

Ну нет, нет-нет-нет, это мне ни к чему.

– Только это не прикольный прикол! – И я встаю, оставив половину пинты недопитой, проталкиваюсь через них и выхожу на улицу.

– Этот маленький придурок не в себе! Чертов извращенец! – Я слышу, как Баркси произносит это у меня за спиной.

Затем я слышу Тони:

– Да не, малыш Джонти нормальный парень, просто он маленький безобидный придурок.

Я перехожу дорогу и иду к себе домой. Немного смотрю телик, а потом опять отправляюсь в «Макдональдс» за чаем. Это лучше, чем выслушивать в пабе все, что они там говорят, точняк, точняк. И к тому же Джинти не разговаривает, – наверное, она все еще в постели. Ну, раз она со мной не разговаривает, то и я не буду. Нет уж.

Я был голоден, после плинтусов мне всегда хочется есть, после плинтусов и после дверей, все из-за запаха этой глянцевой краски, поэтому я подумал: может быть, стоит взять чизбургер вместо чикен-макнаггетсов, просто для разнообразия. Точняк, разнообразие не помешает. Ага, ага, точняк.

21. Малыш Гийом и Рыжий Ублюдок

Я гуляю с мелкими, Гийомом и Рыжим Ублюдком. Мы сходили в кино, посмотрели этого «Ральфа». А что, совсем неплохо: для детского мультика, я имею в виду. Мы вышли из кинотеатра и идем по Лит-уок в сторону рыбной забегаловки на Монтгомери-стрит – возьмем немного хавчика. Малыш Гийом поднимает на меня глаза:

– А Ральф любит Ванилопу?

Мне становится немного неловко.

– Э-э-э, ага… как дочь, я бы сказал, или, может, как младшую сестру, или как юную подругу. В общем, не в том смысле, что он хочет с ней переспать или что-то еще, потому что она слишком маленькая.

Гийом выкатывает нижнюю губу и смотрит на Рыжего Ублюдка, а тот типа качает головой.

Они вообще не врубаются, о чем я.

– Ну, смотрите, Ральф не педофил и не сексуальный извращенец, – объясняю я. – Он просто большой тупой парень, который живет один и работает на стройке, – говорю я и тут понимаю: «Опачки, пожалуй, стоит, черт возьми, попридержать язык!»

Малявки размышляют над тем, что я только что сказал. А затем Рыжий Ублюдок спрашивает:

– А чью маму ты больше любил, его или мою?

Господи-Исусе-ссаные-штаны! Горит зеленый сигнал светофора, я пересекаю Лондон-роуд, а эти двое сидят, уставившись на меня во все глаза, два Оливера Твиста тоже мне. Однако вопрос ставит меня в тупик. Я пытаюсь вспомнить, чья мамочка лучше трахалась; столько времени прошло с тех пор, как я им вдул. Вот что получается, когда у тебя практически каждый час расписан. Пожалуй, все-таки мамка Рыжего Ублюдка. Потому что посмотреть там особо не на что, трахают ее меньше, а значит, когда подворачивается шишак, старается она сильнее других.

– Я любил их обеих в полную силу моих отнюдь не ограниченных возможностей, – говорю я, и малявки какое-то время шевелят мозгами.

– Ты говоришь про секс, а не про любовь, – произносит наконец Гийом, когда мы заходим в «Монтгомери» и садимся.

Я кричу девчушке за кассой, чтобы нам принесли три рыбных обеда. А про себя думаю: «Немного тяжеловата, да еще эти варикозные вены», но Верный Друг – старый развратник! – уже выстукивает мне в ответ морзянку: «Готовность одна минута!»

– Тебе только девять, – бросаю я Гийому, – рано еще про дырки думать!

– Да у него уже подружка есть, – говорит Рыжий Ублюдок, показывая пальцем на Гийома и заливаясь смехом.

– Нет, нету! – Гийом хватает Рыжего Ублюдка и заламывает ему палец; Рыжий орет во все горло.

– Хватит! – говорю я, они успокаиваются, и нам как раз приносят наши харчи.

Господи-Исусе-подсудное-дело! А еще что-то говорят о сексуальном воспитании! Да у них в школе, должно быть, сплошные педофилы, таскаются небось за бедными малявками! Как это вообще понимать? Ответьте мне!

– У вас впереди еще пара лет, прежде чем думать о таких вещах. Мне было одиннадцать, когда я сорвал вишенку, – объясняю я.

Светлое было время: теперь же не дети, а чертовы животные.

22. Исповедь любителя супермаркетов

Джонти входит в католическую церковь. С благоговением смотрит на статуи Иисуса и Девы Марии. Интересно, думает он, у кого больше денег, у папы римского или у королевы: у феодальной Римско-католической церкви или у британской монархии и аристократии. Он размышляет, кем лучше быть маляру и обойщику: католиком или протестантом?

Поначалу ему страшно. Когда он был ребенком, настоящий папа Генри говорил ему: не ходи туда, сынок, а не то тебя схватят мерзкие человечки в рясах. Но здесь все очень красиво, не то что в старой кирхе в Пеникуике, где проповедником был преподобный Альфред Биртлз, у которого из носа торчали волосы, а изо рта шел странный влажный запах, который у Джонти с тех пор всегда ассоциировался с церковью.

Джонти замечает исповедальню, заходит в нее и садится, прямо как по телевизору. Он чувствует, что с другой стороны кто-то есть, и, разумеется, в следующее мгновение задвижка отодвигается. Через решетку видны тонкие мужские руки. Стоит свежий запах лосьона после бритья и полированной древесины, а вовсе не тот прокисший сырой запах, который исходил от преподобного Фредди Биртлза.

– Здравствуй, сын мой, – звучит голос священника. – Что тебя беспокоит?

Джонти прочищает горло.

– Я не католик, святой отец, и я не согласен с тем, что нам нужен папа, точняк, точняк, не согласен, но я хочу исповедоваться в своих грехах.

– Думаю, если вы хотите снять тяжесть со своей души, вам нужно обратиться к тому, кто разделяет ваше вероисповедание, – говорит священник.

У него очень глубокий голос, думает Джонти. Это плохой знак, обычно такой голос у не самых добрых учителей.

Джонти не по душе то, что он слышит.

– Но ведь вы должны помогать, да, точно, должны помогать, потому что мы все как бы дети Божьи. Все дети Божьи, отец, так сказано в этой доброй книге, точняк, в доброй книге.

– Но таинство исповеди – священный договор. Чтобы он имел силу, вы должны быть верующим. Насколько я понимаю, вы протестант, верно?

– Точняк, точняк, протестант, ага, это я, шотландский протестант, пресвитерианская церковь, точно. Ага, ага, ага.

– Тогда что же вы здесь делаете? – говорит священник. – Вы не имеете никакого отношения к доктрине и учениям Римско-католической церкви и не исповедуете их.

– Ага, вообще я не люблю всю эту папскую тему, точняк, но мне нравится исповедь. Исповедь – это клево! Мне нравится, что можно пойти и исповедаться в грехах. Это полезно для души, ага, точно, полезно для души.

Джонти слышит, как священник с силой выдыхает воздух. Затем, медленно и тщательно выговаривая слова, священник произносит:

– Вы не понимаете; нельзя выбрать какой-то один аспект веры на свое усмотрение просто потому, что он вас заинтересовал. Церковь – это не супермаркет!

Джонти приходят на ум супермаркеты «Теско»^[24], «Сейнсбери» и «Моррисонз»^[25]. Ведь какие-то продукты лучше покупать в одних супермаркетах, а какие-то – в других.

– А вот и зря! Было бы ужасно хорошо, вот-вот, если бы можно было брать лучшее из каждой религии! Если бы вообще не нужно было ходить в церковь, разве только на свадьбы и похороны, как у нас, протестантов, и если можно было бы исповедоваться в грехах, как при папстве, а потом одевать девушек, как у мусульман, чтобы другие мужчины не могли на них смотреть!

– Не думаю, что…

– Потому что от этого все проблемы, отец, как раз об этом я и хотел поговорить – о том, что делать, когда другие парни смотрят на твою девушку!

– Боюсь, вам правда придется уйти…

– Но ведь все мы твари Божьи…

– Пожалуйста, уходите, пока я не вызвал полицию, – говорит священник, и Джонти слышит, как тот встает.

– Канешн, канешн, в этом нет необходимости, я уже ухожу, ага.

Джонти встает, но когда он выходит из исповедальни, то неожиданно видит перед собой куда более молодого человека, чем ожидал, настоящий юнец-священник. Джонти ошеломлен; такой парень легко мог бы завести себе подружку, если бы только захотел, ему совсем ни к чему возиться с детьми.

– Так я пойду, значит…

– Идите! – Священник указывает на дверь.

Джонти мигом выбегает из церкви. Он знает, что в такой рясе священнику никогда его не догнать, будь Джонти хоть маленьким мальчиком!

На улице похолодало. Джонти видит, что изо рта у него, как у дракона, вырывается пар, но продолжает бежать, пока не оказывается в безопасности – в парадной своего дома. Через другую дверь, с трудом справляясь с большим мешком покупок, входит миссис Кутбертсон, соседка Джонти по лестничной площадке.

– Ужасно холодно, Джонти, сынок.

– Да уж, точно, миссис Кутбертсон, да уж. Холодно, ага. Давайте я подниму вам наверх этот мешок с покупками. Ага. С вашими покупками.

Джонти придерживает тяжелую входную дверь в парадную, и худосочная старушка протискивается внутрь, стремясь поскорее укрыться от ветра.

– Дай тебе Бог здоровья, Джонти, сынок, я уже не справляюсь, как раньше.

– Не волнуйтесь, ага, не волнуйтесь, – говорит Джонти, забирая мешок. – Тяжелый мешок, миссис Кутбертсон, да, ужасно тяжелый, – повторяет он, но для него это не проблема. Несмотря на худощавость, Джонти – жилистый и сильный парень.

– И то правда, сынок. – Миссис Кутбертсон с благодарностью и облегчением на лице ощупывает натруженное плечо и проверяет пульс. Она медленно идет рядом с Джонти, пока они взбираются по лестнице. – Да, Джонти, хороший ты мальчик. Один из лучших.

– Я простой деревенский парень. Из Пеникуика, точняк, точняк, из Пеникуика.

Миссис Кутбертсон трясет головой. В ее глазах загорается огонек.

– Не позволяй никому говорить тебе, что ты простой, Джонти, сынок, это не так. – Она указывает на его грудь. – Может, ты и не так быстро соображаешь, как городские ребята, но ты не простой. У тебя доброе сердце, сынок.

– Но доброе сердце ничего не стоит, – не соглашается Джонти, он думает о несчастье с Джинти и продолжает свою мысль: – Оно не делает счастливым, совсем нет, не-а.

Миссис Кутбертсон больно это слышать; она прикладывает руку к своей костлявой старой груди.

– Не говори так, Джонти, сынок. Если у тебя нет доброго сердца, у тебя нет ничего.

– Ну да, может, и так, – кивает Джонти, подходя к лестничной площадке, – но если у тебя доброе сердце, то некоторые так и норовят воткнуть в него нож. Для них это доброе сердце – мишень, яблочко в дартс. Они говорят: «Вот мы сейчас это доброе сердце!» Ага, так и есть. Так и есть.

После такого ответа миссис Кутбертсон сникает. Джонти знает, что все сказанное им – правда, но и без того очевидная подавленность миссис Кутбертсон заставляет его на этом остановиться. Он разворачивается и идет в свою квартиру. Он чувствует, что снова дрожит, все из-за этой прогулки под холодным моросящим дождем и мокрого воротника. Джонти бросает взгляд в спальню, видит Джинти, вокруг глаз у нее синие круги, похожие на тени для век, она лежит на кровати в той же позе, что и раньше, ее голову подпирает стопка подушек. Джонти хочет войти, он уже готов постучать в дверь, но отдергивает руку и идет в гостиную. Он смотрит на противоположную сторону Горджи-роуд, в направлении моста и «Паба без названия». Мимо катится такси.

Джус Терри едет в центр. Он навещал свою мать в Сайтхилле и закинул пару посылок в Брумхауз и в Саутон-Мейнс, свой старый райончик. Он смотрит на «Паб без названия» и подумывает о том, чтобы зайти и спросить про Джинти. Но тут его пронзает знакомая боль в области паха.

– В другой раз, – говорит он себе, затем отвечает на одно из двух оставленных Сарой-Энн сообщений и отправляется в отель «Каледониан».

Сара-Энн укладывает вещи, чтобы поехать к матери. Она спрашивает у Терри что-то про его квартиру в Саутсайде, и Терри не нравится, с какой надеждой во взгляде она при этом на него смотрит. Он меняет предмет разговора в своей излюбленной манере:

– Может быть, немного шпили-вили, прежде чем отправиться в порт-шморт?

Она обнимает его, цепляется руками за его кудрявую гриву, и они, спотыкаясь, бредут в сторону кровати. Далее следует дикая и насыщенная сессия из разряда тех, что заставляют Терри жалеть об отсутствии видеокамер, микрофона на удочке и даже командирствующего Больного с его стоическим выражением лица и планшетом в руке. За возможность записать все это на пленку Терри готов заплатить даже такую цену.

Позже, лежа на пропитанных потом развалинах бывшей постели, Терри нащупывает в своем сердце романтическую нотку и говорит:

– Сразу видно, что детей у тебя не было. Пыхтелка у тебя тугая, как барабан!

– Это такой комплимент?

– Спрашиваешь! Да это лучший комплимент для тёлы! Ни одна не захочет услышать, что у нее мохнатка размером с Гранд-Каньон. А твоя туже, чем кошелек Гэри Барлоу после уплаты налогов!^[26]

Они разговаривают о бывших. Сара-Энн говорит, что у нее были отношения и с мужчинами, и с женщинами. Терри или, скорее, его Верный Друг слышит только вторую часть предложения и шлет мозгу сигнал.

– У нас много общего.

– Что?

– Ну, ты любишь тёл, я люблю тёл.

– Да, – соглашается Сара-Энн. – Я уже совсем было поставила крест на мужчинах. Но потом появился Энди, это было ужасной ошибкой. – Она качает головой и вопрошает: – Так почему же, черт возьми, я ввязалась во все это?

– Если тебе так легче, можешь считать меня лесбухой с членом и яйцами.

Сэл бросает на него выразительный взгляд:

– Ты не оригинален, Терри. Каждый парень, с которым я спала, говорил что-то подобное.

Терри пропускает это замечание мимо ушей, но мысленно делает на полях заметку: никогда больше не использовать эту фразу в разговоре с бисексуальной женщиной.

– У тебя здесь есть интернет?

– Ага. – Сэл кивает в сторону ноутбука. – Пользуйся на здоровье. – Она откидывается на спинку кровати и наблюдает за тем, как Терри отбрасывает назад кудряшки и впивается взглядом в экран. – А ты спал когда-нибудь с парнями?

– Это не для меня. Не пойми неправильно, я пробовал, – говорит Терри, а затем отрывает взгляд от экрана. – Я подумал, должно же в этом быть что-то такое, и поэтому как-то раз, ночью, попытался оседлать одного парня. Но только я увидел эту волосатую щель и Верного Друга рядом с ней, – он похлопывает свой член, ощущая при этом приятное жжение, – все желание сразу отпало. И это притом что у меня встает на раз-два. – Терри щелкает пальцами. – Я ведь, сука, порноактер, как же иначе. Потом я решил, что так получилось из-за того, что парень был слишком мужланистый, и нашел себе миниатюрную трансушку. Должен сказать, я оттрахал предостаточно пташек, ты не в счет, которые были даже грубее на вид, чем этот парень. Бритая щель меж двух персиковых щечек, и я подумал: ну, поехали, – говорит Терри, а затем снова переводит взгляд на экран.