Текст книги "Теперь всё для тебя (СИ)"
Автор книги: Ирма Орлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Карина Пьянкова
ЛЕДИ ЕВА. ЛЕДИ И НАСЛЕДСТВО
– Ева, душа моя, быть может, хватит уже прятаться от наших иберийских друзей? – с откровенной иронией осведомился брат, когда нам принесли чай в библиотеку, которую я упорно не покидала с самого утра.
Эдвард без устали отмечал, что со стороны выглядело так, словно бы я держала оборону от незримого врага. Впрочем, как по мне, враг был вполне зрим, ощутим и на диво упорен в своем желании видеть мою скромную персону.
Начавшийся разговор был мне не по душе, однако в этот момент оставалось лишь набраться терпения, поскольку брат имел привычку высказать собеседнику абсолютно все, что только пожелал высказать, даже если этот самый собеседник постарается прямо во время беседы сбежать, крича от ужаса. Исключений близнец не делал даже для меня, хотя в этом как раз имелась определенная извращенная логика: мы с братом никогда не щадили друг друга, когда речь шла о правде.
– Эдвард, Мануэль меня домогался, разумеется, мне невыносимо его видеть, – почти возмущенно напомнила я, округлив глаза в совершеннейшем недоумении. Ну, должен же, в самом деле, брат вступаться за честь сестры. И совершенно неважно, что сестра может и сама постоять за честь как свою, так и всей семьи разом. – Грубо домогался, между прочим. Мне теперь так… Неловко?
Верного слова для этой нелепой ситуации подобрать никак не удавалось.
– Положим, не тебя, а Чергэн, – напомнил с усмешкою Второй и ласково потрепал меня по щеке, чем возмутил до глубины души, а заодно заставил задуматься: неужели настолько сильно сдала, если Эдвард позабыл, что я все-таки Первая? – И она, как тебе самой прекрасно известно, ничего общего с леди Евой не имеет. Но ты скрываешься от Де Ла Серта не только как Чергэн, но и как моя сестра тоже. Как мне объяснять это Мануэлю и Теодоро? Моя фантазия не так безгранична, как тебе кажется.
Все верно, Чергэн – женщина иного сорта, совершенно другого положения, нежели леди Ева Дарроу, и пусть отношение к дочери лорда Николаса Дарроу имеет, но настолько опосредованное… Однако это в любом случае я. Отделять одну личину – личность? – от другой уже как будто бы и не получалось с привычной легкостью, я не могла принять неуважительное отношение к цыганской шувани настолько же легко, как и прежде. Или все дело в Мануэле Де Ла Серта?
Впрочем, и у леди Евы есть повод избегать старшего сына иберийского посла, что по мнению света, которое звучало тихо, пусть при этом и внятно, вел себя по отношению ко мне не самым лучшим образом.
В общем и целом, после того, как Мануэль настолько открыто и откровенно сказал о своей низкой недостойной страсти к цыганке предмету этой самой страсти, я всеми правдами и неправдами избегала общества иберийца, будучи в равной степени и возмущенной, и раздосадованной поведением своей тайной любви.
И вот теперь Эдварду приходилось бесконечно изобретать приличные и правдоподобные причины моего постоянного отсутствия, но с каждым разом у Второго получалось все хуже и хуже, да и желание лгать все еще близкому другу постепенно таяло, хотя в моей голове упорно не укладывалось, как можно все еще считать своим другом того, что пытается отбить у тебя любовницу, пусть и фальшивую. Даже при условии, что любовница, да еще и простолюдинка не представляет для благородных джентльменов особой ценности.
– Я хотела бы назвать рациональную причину своего поведения… Но, кажется, ее попросту не существует. Мне, разумеется, неловко вот так скрываться… Но не настолько, чтобы терпеть общество Де Ла Серта.
Второй всем видом своим изображал немой укор, однако я стойко проигнорировала попытки апеллировать напрямую к моей многострадальной совести. У нее и так было слишком уж много дел, чтобы обращаться внимание еще и на такие пустяки.
– Ева, ты ведешь себя до крайности глупо. Совершенно на тебя не похоже.
Я смолчала. Порой даже самые умные люди начинают вести себя глупо, а я натворила столько, чтобы хоть о каком-то уме или хотя бы о здравом смысле говорить уже не приходилось. Если бы только брат дознался, что я с кем-то вслепую заключила сделку ради нашего спасения… Подозреваю, он пришел бы в ужас, а заодно и посчитал меня совершеннейшей идиоткой. Я и сама начала подозревать, что мой ум переоценивали все, в том числе я сама, однако в случае со сделкой меня оправдывала полная безнадежность той ситуации, в которой оказались иберийцы, да и мы с братом заодно. Мы со Вторым не могли совладать с разбушевавшейся фэйри без помощи.
Однако, если в случае со сделкой у меня еще были оправдания, то в случае с моими прятками с Де Ла Серта я вела себя поистине глупо, о чем без устали твердили все, даже Эмма, которая едва лишь узнала о ранении Эдварда, наотрез отказалась оставаться в доме дяди Уоррингтона и вернулась в столицу с решительностью, подобающей истинной Дарроу. Убедившись, что Второй не собирается оставлять наш бренный мир, младшая быстро пришла в себя и принялась увещевать меня, пытаясь уговорить сменить гнев на милость и снова подарить Де Ла Серта сомнительную радость общения со мной.
Но, право слово, я положительно не могла ничего поделать с собою. Холодный рассудок покинул меня, и я чувствовала себя обычной молоденькой девицей, нервной и впечатлительной сверх меры. И, как и подобает юной барышне, я трусливо избегала братьев Де Ла Серта всеми доступными способами.
– Перестань прятаться, пока не пошли слухи. Ты снова должна сиять в свете, очаровывать молодых людей. В конце концов, ты же дочь лорда Дарроу.
Все верно, я дочь лорда Дарроу, но и притом внучка цыганской ведьмы, да и сама шувани не из последних. Меня передергивало от авансов старшего Де Ла Серта.
– Я услышала тебя, Второй, и постараюсь взять себя в руки. Приложу для этого все усилия.
Эдвард удовлетворенно вздохнул, отлично зная, что его старшая сестра не говорит "приложу все усилия" лишь для того, чтобы ее перестали на какое-то время тревожить. Если я прикладываю все усилия, справляюсь непременно, как может быть иначе, если речь идет о дочери лорда Дарроу? И не просто его дочери – первенце.
Соответственно, уже через несколько дней я появилась на музыкальном вечере у Греев вместе с Эдвардом и Эммой, где должны были появиться и наши иберийские друзья. Младшая переживала, кажется, невероятно, и старалась держаться подле меня. В ее глазах стыла растерянность и тревога, которые младшая пыталась прятать, но безуспешно.
– Ты посмотри только, Де Ла Серта появились. А я думал, траур они будут носить глубокий подольше, – шепнул мне на ухо Второй, кивнув в сторону дверей.
Сыновья посла действительно появились на музыкальном вечере. Приглашения Греи им не высылали из уважения к их потере, однако в доме наших родственников Де Ла Серта с некоторых пор стали желанными гостями. Даже несмотря на то, что иберийцы нередко выказывали мне, кузине хозяйки дома, свое пренебрежение.
– Хотя бы не бал, правила приличия, в целом, соблюдены, – покачала головой я, подозревая, что несмотря на то, что обычно для детей потеря матери становится огромным горем… Мануэль и Теодоро Де Ла Серта, вероятно, в глубине души готовы были пуститься в пляс от радости, учитывая, какое именно "наследство" получил старший из братьев от госпожи маркизы. Нет, сперва разумеется, Мануэль и Теодоро страдали, но время их скорби быстро миновало. Можно было сказать, братья оправились от своей потери молниеносно.
– И на том спасибо, – покивал Эдвард, явно с трудом сдерживаясь от улыбки. Второй считал, что, несмотря ни на что, следовало выказывать друзьям сочувствие, даже если сейчас они не очень-то в нем и нуждались. – И мне думается, наши иберийские друзья пришли в том числе в надежде увидеть тебя, Ева. Постарайся быть полюбезней и не выдать себя каким-нибудь неосторожным словом, ни Мануэль, ни Теодоро не дураки и однажды могут заметить кое-какие… признаки твоих необычных склонностей. Нам ведь не нужно, чтобы кто-то узнал о твоих увлечениях?
Как изящно назвал мою "вторую жизнь" Эдвард, в словесной эквилибристике он подчас превосходил меня, быть может, все дело в том, что Второй превосходил меня в остроумии, притом в разы, а для тренировки этого таланта необходимо виртуозно владеть речью.
– Не стоит лишний раз повторять мне то, что и без того знаю, – шепнула я близнецу, приняв самый благопристойный вид, который, по словам Эммы, напоминал ей о воскресных службах, благотворительности и непереносимой скуке. Именно такого впечатления я и добивалась.
Братья Де Ла Серта не обманули ожиданий и устроились прямо позади нас. Пришлось оборачиваться и здороваться. Напоровшись на мой взгляд, холодный как зимняя ночь, Мануэль сперва как будто смутился, но почти тут же вскинулся с возмущением, и в его глазах читался вызов. Уж не знаю, чего ради старшему сыну иберийского посла понадобилось бросать вызов именно мне, женщине.
– Вы, кажется, нам не рады, леди Ева? – напрямик спросил у меня Теодоро. Не без иронии, стоит сказать, да и спрашивать очевидное обычно младшему Де Ла Серта было не свойственно.
– Ну что вы, сэр, я чрезвычайно рада вас видеть, – ответила я настолько чопорно, что в глазах Второго затанцевали веселые черти, а иберийцы едва не заскрипели зубами.
Пусть их. Главное, чтобы не могли даже и мысли допустить о том, что леди Ева Дарроу окажется той же самой девицей, что танцует по площадям и просит позолотить ручку. После того предложения, которое получила от Мануэля Де Ла Серта Чергэн, узнай он обо мне всю правду… Даже страшно было думать.
– Ваши слова принесли мне и моему брату подлинное счастье, – ответил дежурной, наверное, затертой до дыр любезностью Теодоро и после уже не промолвил ни слова, готовясь внимать барышне, что решила развлечь собравшееся общество наверняка милой балладой. Поскольку иных баллад юные прелестные девушки знать по определению не могли.
А Чергэн пела под гитару песни о гибельной страсти, смерти и цыганской воле… Вот только такому в гостиной дома Греев не место, да и вообще ни в какой гостиной не место. К тому же леди Ева попросту не знала цыганских песен, ее бабку звали Люсия, не Лачи.
Выступило несколько одаренных музыкантш, после чего стали оборачиваться уже на меня. Вышло так, что если я появлялась на музыкальных вечерах, не выступить просто не могла. Если красота моя казалась для большинства чем-то эфемерным, то прекрасный голос и виртуозную игру на фортепиано отмечали все, а так как в остальном я мало заслуживала комплиментов, восхвалять мои музыкальные дарования не уставали все, кто желал так или иначе пользоваться благосклонностью моего батюшки, лорда Николаса Дарроу, и матушки, что тоже обладала определенным влиянием в свете, причем не только из-за всемогущества мужа.
Я без ложного стеснения уселась за рояль, несколько секунд поразминала пальцы, заодно думая над тем, что же можно сыграть, учитывая, что наиболее популярные в этом сезоне пьесы и баллады уже успели исполнить другие гостьи. Не повторять же, право слово.
Неожиданно у меня появилась шальная мысль шокировать гостей семейства Грей. Не слишком сильно, однако достаточно чувствительно, чтобы обо мне еще какое-то время говорили, причем тем самым шепотом, которым пересказывают самые пикантные сплетни. Быть леди Евой Дарроу подчас так невыносимо душно, если нет возможности сбежать в табор и походить по улицам, шурша длинными цветастыми юбками и звеня браслетами.
Конечно, Эдвард просил не давать Де Ла Серта поводов для подозрений… Но, право слово, что эти два слепца могут понять?
От бабки Лачи осталось многое, в том числе и ноты. Цыганская шувани, став леди Дарроу, не могла уже петь под гитару в свете костра, но до конца со своей участью не смирилась и, освоив фортепиано, принялась перекладывать песни своего народа так, чтобы они могли звучать и в особняке своего мужа. И пусть где-то пришлось менять слова, где-то – музыку, все равно душа рома в них звучала, пусть ее и обрядили в иные одежды.
И когда я смолкла, аплодировать мне решились далеко не сразу, как будто гостям пришлось пару минут свыкаться с мыслью, что холодная и сдержанная леди Ева Дарроу может исполнить произведение настолько пропитанное страстью и тоской. Даже голос мой звучад иначе, глубже, с теми переливами, что можно услышать лишь среди рома. Выходка, разумеется, была в какой-то мере скандальной, но репутация моя как леди Евы была настолько белоснежной, что от нее у многих должно было слепить глаза. Одна песня ничего не изменит, меня уже привыкли видеть прежней, строгой и отстраненной настолько, что даже если однажды мне взбредет в голову явиться на бал босиком, к примеру… Все просто подумают, что я решила удариться в религиозное благочестие.
Когда я с видом святой невинности поднялась из-за рояля, мне выдали положенную долю оваций, правда смотрели все равно с долей растерянности. Благовоспитанные пожилые леди хмурили брови и поджимали губы, но высказывать что-то не осмелились, ведь ничего по-настоящему шокирующего я все еще не сотворила, а наставлять на ум дочь третьего человека в государстве не самый разумный поступок.
– Ты сегодня удивляешь меня, Первая, – шепнул мне на ухо Эдвард. – И даже немного пугаешь.
Эмма глядела круглыми от восхищения глазами. Кажется, мое поведение ее не шокировало, а привело в полный восторг. Второй тоже выглядел скорее довольным, чем нет, хотя и временами показательно хмурился. Однако Эдвард все равно явно предвкушал продолжение. Я представила, какую реакцию вызовет пересказ этой восхитительной сцены у моих глубокоуважаемых родителей. Подозреваю, и отец, и матушка изрядно повеселятся, узнав, что себе позволила в гостях их старшая дочь, признанная всеми семейная гордость. Мало кто подозревал, что лорд Дарроу, черная тень за плечом его величества, обладал прекрасным чувством юмора и предпочитал на мир смотреть именно с иронией.
Няня Шарлотта как-то сказала, правда, оглядевшись предварительно, и убедившись, что никто, кроме нас троих, ее воспитанников, не слышит, что если бы не отцовское чувство юмора, мисс Кэтрин Уоррингтон не то что леди Дарроу не стала бы, а даже и до нынешнего возраста не дожила, поскольку любой другой человек такое шило в неудобоваримом месте, вероятнее всего, убил бы собственными руками.
– Вы пели просто сегодня прекрасно, – решил выразить свое восхищение моими талантами и Теодоро Де Ла Серта. Мануэль молчал и, покосившись на него, я поняла, что старший сын посла смотрит на меня как будто бы с подозрением, причину которого я вот так сразу понять не могла, хотя и считала себя человеком прозорливым.
В какой-то момент даже показалось, будто моя двойственная натура, что нашла выход сегодня в песне, подвела меня и заставила обоих Де Ла Серта подозревать меня в чем-то еще более странном и опасном, чем ведьмовство.
Но нет, и Мануэль, и его брат смотрели на меня так же, как и прежде. Разве что к привычной неприязни прибавилась капля недоумения, но не слишком большая, она не могла бы ничего изменить.
– Благодарю вас, сэр, однако я не превзошла тех в высшей мере одаренных музыкантш, которые радовали сегодня собравшихся своим искусством, – ответила я в обычной манере, присущей леди Еве Дарроу.
Благовоспитанной молодой леди подобает быть скромной.
Теодоро разразился нескончаемым потоком славословья, который захлестнул меня с головой. Я узнала много нового и о своем изяществе, и о элегантности, и о уме, и о музыкальной одаренности. Хорошо хотя бы у Теодоро хватило ума не распинаться о моей несравненной красоте, спасибо и на том. Старший Де Ла Серта снова смолчал, и это было настолько непохоже на обычно энергичного и деятельного молодого человека, что поневоле заставляло нервничать и жалеть о том, что так неосторожно вела себя этим вечером.
Быть может, вовсе и не я стала причиной такого его безмолвия и задумчивости? В конце концов, я не начало и конец мироздания для людей подле меня, и не каждая перемена в Де Ла Серта должна быть связана со мной. Молодые люди многое пережили за время своего пребывания на чужбине, и каждое перенесенное испытание должно было оставить свой след на их душах.
– Мы с братом счастливы были видеть вас сегодня, леди Ева, – решил еще раз выказать мне дружеские чувства Теодоро Де Ла Серта с совершенно обезоруживающей улыбкой, которая наверняка поразила не одно женское сердце.
На свое счастье, я уже успела пасть жертвой чар Мануэля, так что находилась в полной безопасности рядом с его братом. Обаяние Теодоро не трогало меня.
– Я рада слышать это, – с вежливой улыбкой ответила я, впрочем, смотрела спокойно и строго, как и прежде. Такого же пристального взгляда удостоился и второй Де Ла Серта, следы чар на Мануэле по-прежнему можно было заметить, для него все еще ничего не закончилось… Значит, эта погибель моя еще надолго останется рядом, и придется терпеть, смотреть на него, вспоминать все нанесенные мне осознанно и неосознанно обиды и мучиться от любви, что все еще теплится в истерзанном сердце.
И защищать его.
"Захочешь – твоим станет, ноги целовать начнет", – прошептал прямо в моей голове вкрадчивый шепот.
И я знала, со мной говорит то же существо, что помогло мне сразиться с фэйри в миг беды. За такую услугу придется рано или поздно платить дорогую цену… И не пришел ли сейчас час оплаты счета?
"Ты будешь властвовать над его сердцем и душой безраздельно", – продолжал сулить некогда самое желанное, самое сокровенное голос.
Я ведь все еще любила Мануэля Де Ла Серта. Влюбленность прошла, сгорела в огне как осенняя листва. Влюбленность не может существовать долго, особенно, если кормить ее только обидами и душевной болью, а вот любовь – эта тварь более живуча и ядовита, она вцепляется в тебя зубами намертво и порой кажется, что вырвать ее можно только с куском собственной плоти.
"Ты же шувани, Чергэн, могущественная шувани. Пожелай только – и будет по воле твоей", – продолжали соблазнять меня легкой иллюзией счастья.
Я и правда была могущественной шувани. Разумеется, мне было по силам внушить страстную любовь к себе иберийцу, и Мануэль Де Ла Серта действительно стал бы целовать мне ноги. Вот только нет большего греха, чем лишать другого свободной воли, да и нет на всей земле таких чар, которые зародят в сердце человека подлинную любовь.
Все будет действительно по воле моей, и моя воля такова – пусть Мануэль Де Ла Серта живет и дальше. Свободный. Цыганское сердце любит долго, но тоже способно разлюбить, пусть для этого и потребуется много времени.
Голос больше не звучал, ни на что не уговаривал и ничего не сулил, однако я пребывала в полной уверенности, что в момент моей слабости, этот искушающий демон вновь начнет нашептывать мне, толкать на поступки, за которые я после начну ненавидеть самусебя.
– Надеюсь, вы и далее не станете лишать нас счастья видеть вас? – решил выяснить сразу весь расклад Теодоро Де Ла Серта.
В чем же его выгода от моего присутствия? Не пожелал бы этот молодой человек просто оказаться в обществе женщины ему не слишком приятной, если бы не ждал от этого какой-то пользы для себя.
– Не могу в этом поклясться, сэр, – покачала я головой, всей душой мечтая избавиться от такой докуки, как братья Де Ла Серта, однако притом понимая, что не покину иберийцев, пока Мануэль не будет, наконец, в безопасности от притязаний колдуна.
– Мы вероятно чем-то обидели вас, леди Ева, что сперва вы нас избегаете, а после держитесь так холодно, – подал голос уже Мануэль Де Ла Серта, кажется, первый раз за этот вечер. Темные глаза буквально прожгли меня насквозь, сердце истошно заколотилось, подбираясь к самому горлу, но сохранить ту самую знаменитую невозмутимость, которую приписывают уроженцам Альбина мне, наверное, все-таки удалось.
– Но Ева со всеми и всегда держится так, – прозвенел серебряным колокольчиком голосок Эммы.
Младшая с удивительной чуткостью и мудростью, почти невероятной для столь юного создания, умела разряжать обстановку. И сказала она, между прочим, истинную правду: будучи в ипостаси леди Евы я не позволяла себе ни на йоту отходить от приличий.
– Даже матушка без устали твердит: у нашей Первой холодная кровь, – продолжила сестра с такой очаровательной улыбкой, что Мануэль Де Ла Серта, что весь вечер удивлял гостей Греев угрюмостью, не сумел удержаться от ответной улыбки.
Разумеется, ничего подобного обо мне матушка не говорила и говорить попросту не могла, ведь она знала меня настоящую, знала, какой костер разожгла в душе цыганская кровь. Но эта совершенно невинная ложь младшей сестры пришлась очень кстати и избавила от необходимости говорить что-то еще. В очередной раз подумала, как бы жила наша семья, не появись на свет наша чудесная Эмма.
– Быть может, вы примете наше приглашение на ужин? – спросил Мануэль слишком уж умоляюще, слишком уж мягко, слишком… не в своей манере.
И, пожалуй, подобное поведение Де Ла Серта показалось настолько странным, что даже слегка пугало. Такого Мануэля Де Ла Серта я не знала, следовательно, не понимала, что от него можно ожидать.
– Разумеется. Как можно отказаться от такого предложения? – чуть напоказ удивился Второй.
Тут стало понятно, что на Эдварда старший Де Ла Серта смотрит с некоторым напряжением и словно бы ждет от него чего-то неприятного.
"Да Мануэль ведь боится, что Чергэн рассказала о его предложении" – сообразила я, едва на рассмеявшись от собственной догадки.
По-видимому, теперь Де Ла Серта живет в постоянном ожидании скандала от Второго из-за любовницы. Ситуация дикая, неприятная, однако же до чего забавная.
– Но вы же настолько заняты, – не очень убедительно пояснил свои сомнения относительно нашего согласия ибериец, однако, подозреваю, даже сам Мануэль посчитал такое объяснение не самым убедительным из всех возможных.
Теодоро меж тем наблюдал за беседой со стороны и не спешил говорить хоть единое слово, но на старшего брата смотрел едва не с насмешкой.
– Они вернулись в дом отца после похорон маркизы, – в экипаже сообщил нам с Эммой Второй. – Маркиз, как говорят, сильно страдал, потеряв жену, думаю, без сыновей все обернулось бы вообще дурно.
В какой-то момент мне даже стало неловко, что я упустила столько новостей из жизни, погрузившись с головой в размышления о тленности бытия.
– То есть он не знал, – пробормотала себе под нос Эмма с самым серьезным выражением лица, – ну, про маркизу.
Вот теперь стало понятно, что все-таки наша младшая еще сущий ребенок, причем ребенок, выросший с мыслью, что колдовство вполне реально, и в нем нет ничего плохого или опасного. Оно и неудивительно, ведь любимый папа – колдун, любимые брат и сестра – тоже преуспели по колдовской части. И даже тот откровенный ужас, что продемонстрировали Мануэль и Теодоро Де Ла Серта, узнав о моем ведьминском даре, не поменял мировоззрения Эммы.
– Иберия – страна суровых нравов, – усмехнулся Эдвард, потрепав сестру по щеке. – Если бы маркиз Де Ла Серта был в курсе того, как именно его супруга стала его супругой… Словом, Марисоль Де Ла Серта не понадобилось бы травить.
Младшая повздыхала и смолкла.
– Мне показалось, теперь Мануэлю неловко в твоем обществе? – не без иронии поинтересовалась я у Эдварда, когда мы устроились с ним за вечерним чаем в одной из гостиных.
Младшую мы уже благополучно отправили спать, и пришло время для очень взрослых разговоров, которые могут шокировать юное невинное создание.
Эдвард сбросил сюртук и развалился на диване с видом подпившего гуляки, лихим и самую малость придурковатым.
– Разумеется, ему неловко, он ведь пытался увести у меня любовницу, – расхохотался от всей души Второй, сверкнув темными глазами. – А теперь все еще и ухудшилось, ведь он до сих пор не понимает, знаю я или нет об этом пикантном эпизоде. И если знаю, то почему он, коварный соблазнитель, до сих пор не умирает в муках.
Теперь уже смеялась и я сама, хотя ситуация все-таки до сих пор в каком-то смысле казалась мне отвратительной до дрожи, хотя и на удивление логичной и предсказуемой. Мужчина становится джентльменом только рядом с леди, а рядом с уличной бродяжкой он может позволить себе роскошь стать тем грязным похотливым животным, о которых с благоговейным придыханием в голосе твердят благообразные маменьки своим не менее благообразным дочерям, внушая, что мужчин нужно опасаться.
– Вот ты смеешься, а Мануэль осаждает цыганский табор в тщетной надежде узреть недоступную и неприступную шувани Чергэн. Барон уже грозится сняться с места и убраться куда подальше, если этот сумасшедший не оставит цыган в покое.
Тут, признаться, стало на самом деле неловко, поскольку мне никак не хотелось доставлять беды рома, моему второму народу, который любил меня, наверное, и больше, и ярче, и искренней.
– Может, сказать ему, что Чергэн уехала? – неуверенно произнесла я, прикидывая, как бы отбить у старшего Де Ла Серта желание портить жизнь ни в чем не повинным людям.
Эдвард только рукой махнул.
– Чергэн уже и уезжала, и пропадала… Что только ни случалось, но, по-видимому, у нашего дорогого друга Мануэля своеобразный пунктик на цыганках. Не смог получить одну, так теперь гоняется за другой в надежде на взаимность. Но есть что-то действительно ироничное в том, что каждый раз он сходит с ума именно по тебе.
Ирония и правда имелась, вот только все больше какая-то злая и даже, наверное, жестокая. Молодой человек, которого я имела глупость полюбить, явно томился от страсти. Но при этом не ко мне, а к тем моим личинам, которые показывать было никак нельзя. Разве же это справедливо, скажите на милость?
– Твои шутки подчас совершенно неуместны, – расстроенно вздохнула я и разлила чай. Ну, как чай, скорее уж, один из травяных сборов, что заготавливала няня Шарлотта для всей нашей семьи. На вкус, цвет и запах напиток был просто превосходен, а заодно успокаивал.
Второй фыркнул.
– Скорее уж, неуместна твоя угрюмость. Никто, в конце концов, не умер, помимо маркизы, но вот ей я, знаешь ли, не сочувствую совершенно. Сама вырыла себе могилу.
С тем, что Марисоль Де Ла Серта собственными руками сотворила свою судьбу, я не могла не согласиться… А вот насчет того, что никто не умер… Тот голос, точней, та сущность, которая говорила со мной – вот кто действительно пугал до дрожи. Чем бы оно ни было, оно обладало огромным могуществом, перед которым не устояли даже могущественным фэйри Благого двора, и если в момент нужды подобная необоримая сила стала истинным даром, то сейчас союзник пугал не меньше, чем напавшие фэйри.
– Ева? – вдруг тронул меня за плечо близнец, отставив в сторону чашку. – Ты ничего не хочешь сказать мне, Первая? Почему-то, думается, я знаю не все.
Я отвела глаза, не зная, что именно сказать брату, да и стоит ли вообще говорить хоть что-то. В конце концов, не в его голове звучит этот вкрадчивый голос, значит, это и не беда Эдварда. Не хотелось добавляться ему тревог и забот.
– Ты определенно знаешь все, – ответила я спокойно, ровно, точно так, как говорила всегда. Вот только мы с Эдвардом если и не могли читать мысли друг друга, то эмоции-то точно улавливали, и вот сейчас подобный талант был не с руки.
Близнец продолжал глядеть на меня, я кожей ощущала его тяжелый вопрошающий взгляд.
– Ева, мне казалось, что нам не стоит врать друг другу, – проворчал Второй с откровенным неодобрением. – Ты могущественная шувани, а твоя воля сильна, но выстоять против фрейлины Благой королевы… Сейчас тебе не по силам подобный подвиг. И ведь не Охотник помог тебе, не так ли?
Видимо, придется все-таки признаться Эдварду, как именно я спасла всех нас, отцу, возможно, тоже.
– Кто-то обратился ко мне в том доме. Предложил помочь. Я не хотела соглашаться, не хотела вовсе… но выбора не оставалось. И призрачный шанс на спасение с последующей расплатой показался куда предпочтительней неизбежной гибели. Я согласилась, а сегодня… сегодня тот же голос заговорил со мной и предложил приворожить Мануэля Де Ла Серта, напомнил, что я могу заставить его сделать все, что только пожелаю.
Признаваться в подобном было нелегко. Наверное, та злосчастная сделка стала самым большим безрассудством в моей жизни. Второй повздыхал немного, а потом осведомился:
– Но я так понимаю, привораживать беднягу Мануэля ты не пожелала?
Я покосилась на близнеца так, словно подозревала его в помешательстве.
– Мне с ним бед и без колдовства хватает. Страшно представить, чем обернется приворот.
Хохотали оба от всей души, хотя смех имел явно истерический оттенок. И слышал нас весь дом… Так что ни Второй, ни я не особо удивились, когда на пороге гостиной появилась черная зловещая тень нашего отца.
– Кажется, что-то случилось с вами, мои дорогие? – осведомился батюшка, переводя чрезвычайно выразительный взгляд со Второго на меня и обратно.
И я потупилась, чувствуя крайнюю степень смущения, что случалось со мною не так уж и часто, и обычно в присутствии нашего родителя. Недовольство и беспокойства отца вся семья, в том числе и наша матушка, переносили одинаково – мы переживали и неописуемо сильно стыдились того, что заставили папу расстраиваться. По пустякам лорд Николас Дарроу предпочитал не беспокоиться сам и не беспокоить других, так что каждый раз, когда он выказывал неодобрение, мы ощущали важность и даже некоторую трагичность происходящего.
– Помимо того, что нас гоняли фэйри, а после в меня стреляли? – осведомился Эдвард с таким кристально-чистым детским взором, словно действительно не знал вообще ничего.
На маму такой фокус изредка действовал, а вот отец – тот всегда оставался непоколебим как скала.
– Помимо, Эдвард, – отрезал он холодно и даже раздраженно. – Ева, быть может, ты в присущей тебе манере проявишь благоразумие и объяснишься со мной?
Каждое слово папы, каждая его интонация ясно говорила о том, что мое благоразумие поставлено под большое сомнение, и это расстраивало едва не до слез. Я привыкла быть родительской гордостью, не больше и не меньше.
– Я не хотела вот так… Просто выбора не было… – почти прошептала я, потупившись. На глаза все-таки начали наворачиваться слезы от собственного бессилия, которое можно было позволить себе, когда рядом папа, самый сильный, самый умный, самый смелый. И вообще – самый.
Наверное, если кто-то увидел бы в тот момент всесильного лорда Николаса Дарроу, наверняка бы подумал, что помешался. Потому что мало кто мог увязать образ горячо любящего своих детей, обнимающего расплакавшуюся дочь, с тем жестким, а подчас и жестоким человеком, каким был для всего мира лорд Дарроу.
Отец сел рядом со мной на диван, прижал к себе и позволил плакать в его плечо.
– Что стряслось, девочка моя? – спросил снова папа, когда я немного затихла.
К этому моменту уже болела голова, да и нос заложило. Хороша же могущественная шувани – вся заплаканная и с опухшим лицом.
