Текст книги "Ночи Калигулы. Восхождение к власти"

Автор книги: Ирина Звонок-Сантандер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

XXXVIII

Гней Домиций Агенобарб, молодой богатый патриций, ведущий полную роскоши и удовольствий жизнь, прибыл на виллу Антонии, чтобы навестить тётку. А заодно почтительный племянник привёз старой матроне ответ от Тиберия. Старуха просила императора позаботиться о замужестве внучек. Чем скорее – тем лучше.

Антония с хмурым подозрением осмотрела молодого Агенобарба – сына сводной сестры и Луция Домиция Агенобарба, при жизни занимавшего посты эдила и претора, консула и проконсула. Отец был заносчив и вспыльчив, жесток и кровожаден, но – разумен и твёрд. Сын, как успела наслышаться Антония, унаследовал все пороки предков и ни одного достоинства.

– Что привело тебя в мой скромный дом, племянник? – довольно недружелюбно спросила Антония, веретеном указывая гостю на каменную скамью.

Агенобарб сел, старательно расправляя складки на тоге.

– Цезарь Тиберий приветствует тебя, благородная Антония, и шлёт письмо, – церемонно заявил он, передавая тётке навощённые таблички.

Антония открыла послание и, хмурясь, вчиталась в каракули, начертанные на мягком воске императорской рукой.

– Тиберий требует, чтобы я отправила девочек в Рим, куда вскоре прибудет он сам. Император собирается выдать внучек замуж, – констатировала Антония и, прищурившись, посмотрела на Агенобарба: – А ты должен сопровождать их?

– Как родственник, заслуживающий доверия, – самодовольно подтвердил он.

– Неужели одного твоего присутствия достаточно, чтобы девочек из рода Юлиев не коснулись опасности путешествия? – матрона иронично усмехнулась.

Агенобарб слегка смутился.

– Завтра с рассветом сюда прибудет центурия легионеров, которую император посылает для охраны внучек, – потеряв добрую половину спеси, пояснил он.

– Тем лучше, – удовлетворённо кивнула Антония. – Солдатам, некогда служившим моему мужу и сыну, я доверяю больше чем тебе.

Агенобарб нервно задёргался, словно холодная скамья под ним превратилась в заросли терновника. «Ну и старуха!» – подумал он. Мысленно он посылал Антонии сотню проклятий. Внешне – заискивающе улыбнулся дорогой тётушке.

– Значит, завтра девочки должны отправиться в Рим, – невозмутимо продолжала она. – Пойду, отдам нужные распоряжения. А ты сиди здесь! – надменно велела она племяннику. – Я пришлю раба, который отведёт тебя в кубикулу.

Антония исчезла в глубине жилых помещений. Агенобарб проводил тётку взглядом, в котором облегчение смешалось с лёгкой брезгливостью. «Всего лишь одну ночь нужно провести под кровом негостеприимной Антонии. Терпение!» – повелел он самому себе.

Угрюмые морщинки на лице Гнея Домиция Агенобарба мгновенно разгладились. Насвистывая похабную солдатскую песенку, он подобрал с пола очёсок шерсти и вытер пыль на башмаках из мягкой свиной кожи.

* * *

– Ты знаешь, кто это? – притаившись за кустом жасмина, спрашивала у сестры юная Агриппина.

– Нет. Впервые вижу, – шёпотом ответила Юлия Друзилла.

Сестры любопытно рассматривали скучающего Агенобарба – блестящего патриция в новой тоге и тунике, вышитой по краям узором из виноградных листьев. Тёмные, отливающие медью волосы были тщательно подвиты и уложены в продуманном порядке. Нижняя челюсть казалась несколько слаборазвитой и вялой по сравнению с широким лбом и резко выдающимися скулами. На среднем пальце правой руки кровавым рубином светилось кольцо.

– Как он красив!.. – восхищённо простонала пятнадцатилетняя Агриппина. – И богат!.. Я выйду за него замуж! – с капризной детской решительностью заявила она.

– А если он уже женат? – возразила Друзилла.

– Если женат – разведётся! – невозмутимо решила Агриппина.

– Как же ты заставишь его? – продолжала сомневаться сестра.

– Смотри… – с гримасой лёгкого превосходства заявила Агриппина и поспешно выбралась из кустарника, царапая голые загорелые руки.

Она подошла к Агенобарбу – тонкая, стройная, с глазами серо-зелёными, словно туман на лесном болоте. Полуденное солнце запуталось в пышных каштановых волосах, и позолотило выбившиеся из причёски волоски. Патриций поспешно приподнялся.

– Привет тебе, благородная Юлия, – проговорил он.

Гней Домиций Агенобарб знал дочерей Германика лишь понаслышке. Он не догадывался, которую из сестёр приветствует. Потому и назвал её просто Юлией, как звали всех, без исключения, женщин из древнего рода Юлиев.

– Моё имя – Юлия Агриппина, – заметила девочка, бесстыдно уставившись на мужчину неопределённо-туманным, влекущим взглядом, свойственным лишь ей одной.

– Красотою, как и именем, ты похожа на мать, – счёл нужным заметить Агенобарб. Недетский взгляд девочки, которой ещё нет шестнадцати, смутил его.

Агриппина шевельнула краешком хитро изогнутых розовых губ. То была подавленная улыбка удовольствия. Похвала мужчины понравилась ей. Она ещё немного помолчала и, пристально глядя на Агенобарба, заметила с наивным бесстыдством:

– Ты забыл назвать своё имя, патриций.

– Прости, Юлия Агриппина, – спохватился он. – Меня зовут Гней Домиций Агенобарб.

– Я наслышана о тебе, – кокетливо взмахнула Агриппина мохнатыми ресницами.

Агенобарб отметил про себя: «У юной Агриппины повадки взрослой женщины». Он невольно сравнил худое тельце, неразвитую грудь и эти завлекающие улыбки и ужимки, вызывающие жалость опытного мужчины. «Какой гетере подражает эта неразумная дочь Юлиев?» – добродушно усмехнулся патриций.

– Надеюсь, ты слышала обо мне достойные речи? – заметил Агенобарб с полным сознанием того, что о нем ходят только мерзкие слухи.

Агриппина глупо хихикнула: живя в отдалении от Рима, она на самом деле ничего не слышала о Гнее Домиции. Девушка, разумеется, знала, что прозвище «Агенобарб» – «Меднобородый» – закрепилось за родом Домициев из-за характерного темно-рыжего оттенка волос. Наслышалась она и о свирепом консуле Луции Домиции, и о гладиаторских играх – особо кровавых, – некогда устроенных им.

Но кто теперь вспоминает о былых жестокостях давно умерших Агенобарбов? Агриппина видела перед собой крупного, сильного мужчину с грубым животным обаянием. Этот мужчина жил в вожделенном Риме, в роскошном особняке, носил внушительных размеров кольца. А следовательно – мог дать юной Агриппине то, о чем она страстно мечтала: полную неги жизнь, шелка и драгоценности без счета, избавление от нудной бабкиной опеки…

«Я должна влюбить в себя Агенобарба! – упрямо думала девочка. – Хотя бы для того, чтобы Друзилла, наблюдающая из кустарника, не посмеялась надо мной. А ещё – ради меня самой! Ради беззаботной жизни в весёлом Риме!»

Оставив без ответа последний вопрос Агенобарба, Агриппина игриво повела загорелым плечом. Голубая туника сползла с правого плеча и на мгновение обнажила остренькую грудь. Помедлив немного, Агриппина грациозно поправила тунику. Беглое обнажение выглядело случайным. Но Агенобарб был уверен, что Агриппина намеренно сверкнула перед ним голой грудью.

– Меня ждёт сестра, – девочка неопределённо махнула рукой в сторону и отошла от Агенобарба, соблазнительно покачивая узкими бёдрами.

Гней Домиций смотрел на удаляющуюся Агриппину и не верил. Юная патрицианка, ещё незамужняя!.. А ведёт себя так, словно готовится стать гетерой! Щедро показывает свою наготу незнакомому мужчине; сверкает хитрыми бесстыжими глазами; выпячивает в разговоре пухлые губы, словно ищет поцелуя; пошло виляет задом, возбуждая в Агенобарбе мощного неразборчивого самца…

Сквозь оболочку воспитанной девушки из хорошей семьи прорывалась расчётливая, соблазнительная, хладнокровная, готовая к удовольствиям гетера. А Гней Домиций Агенобарб любил общаться с гетерами.

XXXIX

Легионеры быстро и умело разбили палатки на вершине холма. Два шатра из дорогой персидской парчи – для Гнея Домиция Агенобарба и трех Юлий, едущих к деду-императору. Остальные, из вонючих козлиных шкур, расположились вокруг неровным овалом.

Зажигались костры у солдатских палаток. В наступающих сумерках огни казались звёздами – светло-оранжевыми и удивительно близкими. Запахло копчёной свининой и бараниной. Рабы Агенобарба накрыли стол для него и внучек императора.

Девочки брали руками горячие куски вкусного мяса, и жир стекал по тонким ладоням. Над головами опадал тяжёлыми синими складками навес, совершенно не нужный вечером. Назойливо вилась мошкара, то и дело норовя впиться в голые руки и икры ног. Слетались на огонь стаи белесых ночных бабочек.

– Далеко ещё до Рима? – спросила Агриппина, слизывая с тонких смуглых пальцев свиной жир. И, глядя на Гнея Домиция в упор, шевелила розовым языком так, что ему мерещилось иное.

– Десять дней пути, – пояснил он, пережёвывая упругую свиную кожицу.

«Десять дней! Недостаточно, если я не поспешу!» – подумала Агриппина.

– Темнеет… Сестры, пора спать, – заметила Друзилла, вытирая руки о полотенце, поданное услужливым рабом.

Двенадцатилетняя Юлия Ливилла подобрала куклу, лежащую у табурета, и послушно ушла в шатёр. Агриппина метнула на старшую сестру взгляд, полный укора.

В шатре, лёжа среди пышных подушек и мягких покрывал, Агриппина прислушалась к сонному сопению младшей сестры и шёпотом спросила у Друзиллы:

– Скажи, сестра, больно ли лишиться невинности?

– А я почём знаю?! – возмутилась Друзилла, приподнимая над подушками растрёпанную рыжую голову.

– Знаешь! – зловеще возразила Агриппина. – Мне известно про тебя и Гая. Я видела вас вместе!

Друзилла ощутила, как похолодели кончики пальцев. Непослушный язык еле-еле ворочался во рту.

– И ты… Выдашь нас?.. – невнятно пробормотала она.

– Нет, – Агриппина пытливо взглянула на сестру. – Если ты поможешь мне сойтись с Агенобарбом!

– Как помочь тебе? – облегчённо рассмеялась Друзилла. – Когда все заснут – иди к нему в шатёр! Или хочешь, чтобы я пошла с тобой?

– Обойдусь и без тебя, – сердито сверкнула глазами Агриппина. – Лучше научи, что делать, чтобы Агенобарб не отверг меня. Иначе я с ума сойду от стыда.

Друзилла задумалась.

– Целуй его вот так, – наконец сказала она, наклонившись к руке сестры и прижавшись к ней полураскрытыми губами. Агриппина ощутила лёгкий нажим зубов и мимолётное движение языка.

– Лизать его? И обслюнявить? – с лёгкой брезгливостью спросила она.

– Когда твоя слюна смешается с его слюной, ты ощутишь ни с чем не сравнимую сладость, – простонала Друзилла, обхватив руками подушку. Уткнувшись горящим лицом в прохладный шёлк, она остро затосковала о Калигуле.

Агриппина украдкой выглянула из шатра. Темно и тихо. Чёрные тени легионеров неслышно двигаются у далёких палаток. Рубиново тлеют угли догорающих костров. Пообещав изрядную жертву Венере, девушка проскользнула в шатёр Агенобарба.

* * *

Шорох в углу шатра разбудил Гнея Домиция Агенобарба.

– Кто там? – заорал он, хватаясь за рукоять меча.

– Тише. Или проснутся рабы… – раздался тихий голос.

Агенобарб прищурился и, при неярком свете факела, различил тонкую фигурку Агриппины.

– Что тебе угодно, благородная Агриппина? – пробормотал он, приподнимаясь на постели.

Девушка не ответила. Она неспешно приблизилась к Агенобарбу с отрешённо сияющей улыбкой на губах. Патриций невольно сравнил её с теми, кто, не пробудившись ото сна, бродит по дому лунными ночами. Но взгляд Агриппины не был пуст и безжизнен. В серо-зелёных, кошачьих, чуть приподнятых к вискам глазах светился греховный призыв.

Агриппина откинула край темно-красного покрывала и задержала взгляд на сильных мускулистых ногах Агенобарба, поросших тёмными волосами.

«Именно такой мне и нужен!» – удовлетворённо подумала она. И прилегла на ложе, рядом с изумлённым мужчиной.

Агриппина подсознательно почувствовала, что нужно сказать что-то, чтобы нарушить гнетущее молчание.

– Ты мил мне, Гней Домиций, – сказала она, бесстыдно приблизив лицо к небритой щеке Агенобарба. – А я мила тебе?

– Да, конечно! – поспешно заверил он, предусмотрительно отодвигаясь на край постели.

Агриппина настойчиво ползла за ним. Агенобарб чувствовал гладкую упругость её шелковистых ляжек. Если бы эта похожая на наяду девушка была гетерой или плебейкой! Тогда Агенобарб давно уже навалился бы на неё, разрывая в клочья голубую полупрозрачную тунику… Но как вести себя с внучкой императора?!

– Тогда поцелуй меня… – сладко шептала Агриппина, поднимая край туники.

Агенобарбу открылась хрупкая нагота девушки. Кровь бурлила. Благоразумие покидало его. «Внучка императора… – натужно дыша, думал он. – Какая честь…»

– Я должен прежде попросить позволения у цезаря… – шептал он, жадно ощупывая податливое тело Агриппины.

– Неужели ты попросишь у деда разрешения переспать со мной? – скаля мелкие зубы, смеялась Агриппина. Вызовом Агенобарбу звучал смех девочки. И тогда тридцатилетнему мужчине невыносимо захотелось подчинить себе наглую девчонку, которая вдвое моложе его, но ведёт себя так, словно они равны. Прикрыть собой почти невесомое тело, изломать её в грубых объятиях, больно искусать её смеющиеся губы.

– Ты насмехашься надо мной? – Агенобарб задрал тунику Агриппины и прижался губами к вздрагивающему животу. – Никто не смеет потешаться над Гнеем Домицием Агенобарбом! Смотри, как бы не пришлось пожалеть!..

Агриппина с озорной усмешкой раздвинула ноги.

– Я не боюсь тебя, патриций! – томно простонала она. – Но знай: если овладеешь мною – должен будешь жениться на мне!

– Я попрошу у цезаря твоей руки, – хрипло пообещал он, наваливаясь на девушку.

«Никогда прежде я не встречал женщины, подобной Агриппине! Такова ли она со всеми мужчинами, или только со мной?» – пьянея от желания, думал Агенобарб. И ему страстно захотелось быть первым и единственным в жизни и постели девушки. Чтобы только ему принадлежало это тело – чистое, хрупкое, соблазнительное и порочное. – «Если она окажется девственницей – я на коленях буду умолять Тиберия…»

Агриппина оказалась девственницей.

XL

Тиберий в последний раз в жизни ехал в Рим.

В поездку он взял с собой любимого повара, любимого лекаря, любимого астролога, полдюжины изощрённых спинтриев и любимую змею. Змея – пятнистая обитательница влажных африканских лесов – дремала в позолоченной клетке, которую несли два раба, продев длинный шест в массивное кольцо.

Часто делались остановки. Император, кряхтя, выбирался из носилок и подходил к змеиной клетке. Он подолгу любовался чешуёй, неуловимо меняющей цвет, и тонким раздвоенным языком, свисающим изо рта. Маленькие круглые глазки змеи неотрывно следили за Тиберием. Если предположить, что змеи умеют думать, то мысли этой звучали бы примерно так: «Ты, человек, смотрящий на меня сквозь прутья тюрьмы, в которую посадил меня ради собственной утехи. По твоей воле я покинула лес, где мои собратья, подобно гибким лианам, свисают с узловатых ветвей вечнозелёных деревьев. Я ненавижу тебя. Ты лишил меня удовольствия дикой охоты. Я забыла, как сладко напрягается длинное тело, когда мелкая тварь прошелестит вблизи меня. Но ты мудр! Ты приносишь мне дохлых мышей и кроликов, чтобы я отяжелела, объевшишь неподвижной, мёртвой пищей. Иначе я проскользну сквозь частые прутья и с удовольствием поохочусь за тобой!»

Тиберий, не отводя от змеи зачарованного взгляда, протянул правую руку. Раб вложил в неё подносик с предварительно изловленной и задушенной мышью. Император наколол мышь на длинный нож и осторожно просунул в клетку. Змея лениво сдвинула тяжёлые кольца и неспешно натянулась открытым ртом на предложенную добычу, убитую не ею.

Тиберий с улыбкой радостного изумления наблюдал, как мышь постепенно исчезла в пасти змеи. Серый хвостик выглядывал из растянувшегося рта, словно второй язык – не раздвоенный. Затем и он втянулся. По длинному змеиному телу от головы до желудка медленно двигался комок, формой отдалённо напоминающий проглоченную мышь. Змея неколько раз моргнула круглыми глазками и задремала. До следующего кормления.

Император понюхал ладони. Они пахли дохлятиной. Брезгливо скривившись, Тиберий вытер руки о серую тунику стоящего рядом раба.

Он по-быстрому отведал хлеба с сыром и маслинами, и снова забрался в носилки. Закутавшись в покрывала от зимней стужи, Тиберий меланхолично смотрел на унылые равнины и бурые холмы.

Стоял холодный и слякотный декабрь 784 года от основания Рима. Прошло больше года после казни сыновей Германика и смерти Агриппины Старшей. Год назад труп Элия Сеяна сбросили на ступени Гемонии. А Тиберию казалось, что это было вчера…

Моросил мелкий нудный дождь, временами переходящий в мокрый, тающий снег. Болезненное тело императора укрывали три шерстяные туники и два толстых плаща. Тощие ноги были тщательно обмотаны узкими шерстяными полотнищами – от холода. Тиберий, поёживаясь, завидовал северным варварам, которые без стеснения носили вульгарные – но такие тёплые! – штаны.

На горизонте показался Рим – беспорядочный муравейник на семи холмах.

– Стойте! – крикнул император. Его била нервная дрожь.

Центурион передней когорты дал приказ остановиться и поспешно подбежал к цезарю. Короткий меч в кожаных ножнах ударялся о мускулистые ноги при каждом шаге. Центурион придерживал его левой рукой. Запыхавшись, он остановился перед Тиберием.

– Я не хочу в Рим! – широко открыв глаза, шептал император.

Центурион медлил, ожидая точного распоряжения. Если император велит возвращаться – прийдется безропотно проделать обратный путь до Неаполя.

– Саллюстиевы сады… – задумчиво бормотал Тиберий. – Я остановлюсь на тамошней вилле. Пусть сенаторы и патриции потрудятся навестить меня там. Но в Рим я больше не войду!

– Как прикажешь, цезарь, – поклонился центурион.

Медлительная процессия сделала поворот и, огибая толстые городские стены, неспешно поползла к указанной Тиберием вилле.

* * *

Вечный город отчётливо виднелся с террасы Саллюстиевой виллы. Узкие кривые улочки, каменные дома, красно-коричневые черепичные крыши… Когда Тиберий прищуривался, то ему казалось, что он различает людей – маленьких, бессмысленно копошащихся букашек. Каждый римлянин, в распалённом ненавистью воображении Тиберия, был предателем, сторонником подлого Сеяна. Или, по крайней мере, недовольным нынешним правлением. И эти предатели, сторонники измены или просто недовольные ожидали за стеной. Они бессовестной толпой сползались на виллу, где ждал их император.

Тиберий тоскливо вздохнул и вернулся в зал, воображая, что входит в клетку с хищниками и ядовитыми змеями. А гости – в большинстве случаев вовсе не изменники и не предатели – видели ползучего гада или лукавого зверя именно в Тиберии.

Под хриплые завывания преторианских труб император прохромал к приготовленному креслу. Уселся, небрежно поправляя длинную лиловую мантию, и осмотрел притихших гостей привычно подозрительным взглядом. Цвет Рима стоял перед императором. С правой стороны – сенаторы. «Подлые предатели!» – хмуро подумал Тиберий, мельком замечая знакомые лица. С левой – всадническое сословие. «Ленивые бездельники!» – сделал вывод император.

Рядом с императорским креслом стояли табуреты для членов его семьи. Пять подростков – все что осталось от широко разветвлённого рода Юлиев-Клавдиев. По правую руку – внуки Тиберия: сын Друза, Гемелл, застенчивый мальчик двенадцати лет. Чуть поотдаль – единственный выживший сын Германика, чьё полное официальное имя – Гай Юлий Цезарь Германик. Но римляне давно зовут семнадцатилетнего юношу звучным прозвищем Калигула.

По левую руку императора, напряжённо выравняв спину, сидят три девочки, ради которых, собственно, и затеян сегодняшний приём. Тиберий торжественно объявляет имена женихов, которых он выбрал для внучек.

Шепчутся сенаторы, завистливо переглядываются всадники: кто окажется достойным столь высокой чести – породниться с самим императором?! Волнуются претенденты: откажут им или ответят долгожданным согласием? Ведь руку каждой девушки, даже двенадцатилетней незаметной Ливиллы, оспаривают несколько знатных и богатых патрициев. Кого осчастливит Тиберий?

– Старшую внучку Юлию Друзиллу я намерен выдать замуж за патриция Луция Кассия Лонгина, которого достойно воспитал отец, бывший консулом во времена Октавиана Августа.

Кассий Лонгин, сияя горделивой улыбкой, поспешно выступил вперёд. Шепоток зависти и одобрения потянулся за ним. Жених с чувством поцеловал сморщенную руку Тиберия и посмотрел на невесту – побледневшую, но старающуюся казаться спокойной. Рыжие волосы, матовое медово-розовое лицо, прозрачно-зеленые глаза, красиво очерченные губы… Юлия Друзилла с первого взгляда понравилась ему. «Я буду с ней нежен и добр!» – благородно решил Кассий Лонгин, становясь за табуретом невесты.

– Юлию Агриппину я поначалу собирался выдать за всадника Марка Виниция, – продолжал император, когда шум немного затих. – Но её руки весьма настойчиво домогался Гней Домиций Агенобарб, который в январские календы вступит в должность консула. Мужем для Агриппины я избрал благородного Домиция.

Обиженно вытянулось лицо отвергнутого Виниция. Завистливые взгляды присутствующих переползли с него на Агенобарба. Тот, издав самодовольный смешок, с шумом пробирался сквозь толпу, расталкивая стоящих на пути. Агриппина смотрела на жениха с гордостью: она добилась желаемого.

– Но Марк Виниций тоже достоин стать моим зятем, – звучал невозмутимый голос Тиберия. – Ему я отдаю младшую внучку, Юлию Ливиллу. Она ещё мала. Но через два года достигнет брачного возраста. Согласен ли ты подождать, Виниций?

– Конечно, согласен! – он перевёл взгляд с Агриппины, чья внешность уже определилась, на худенькую, слабую Ливиллу, испуганно вцепившуюся в куклу. Девочка-невеста показалась двадцатипятилетнему Виницию такой нежной и беззащитной. Он ласково, опасаясь спугнуть двенадцатилетнего ребёнка, склонился к ней.

– Как зовут твою куклу? – непривычно робея, спросил он. И лихорадочно раздумывал: о чем ещё можно поговорить с девочкой? И понимал, что нельзя смотреть свысока на детские забавы. Сейчас она мала. Но через несколько лет подрастёт и станет хозяйкой в доме Виниция. Разумнее всего завоевать доверие Ливиллы и вылепить будущую жену по собственному усмотрению.

– Ливилла, как и меня, – пролепетала девочка, не омеливаясь посмотреть в лицо огромному, взрослому мужчине – жениху.

– Ну что же, будем играть в куклы вместе, – забывая о недавнем разочаровании, усмехнулся Марк Виниций.

Гай Калигула исподтишка разглядывал Друзиллу. Все это время он мучительно тосковал по ней. Вспоминал былые ночи и мечтал о новых, таких же запретных и утончённо томных. Никакая из случайных шлюх, познанных им за истёкшие полгода, не затмила Друзиллу. Её бледно-розовое лицо, едва тронутое лёгким загаром, было похоже на безмятежную луну.

Но эту Друзиллу, до боли близкую и неумолимо далёкую, Калигуле было суждено потерять навеки. Позади девушки, почти касаясь широкой тогой её шелковистых лопаток, стоял Луций Кассий Лонгин. И улыбка счастливого собственника мерцала на его тонких, резко очерченных губах.

Калигула возненавидел Кассия Лонгина. Ревность брата причудливо перемешалась с ревностью любовника. А жених Юлии Друзиллы, наоборот, ощутил сострадание к несчастной судьбе Гая.

Зал наполнился суетливым шумом. Рабы сновали между приглашёнными, поднося им корзинки с угощением. Кассий Лонгин видел, как Калигула выскользнул из духоты зала на террасу. Он воспользовался оживлением и, стараясь остаться незамеченным, пошёл следом за внуком императора.

Калигула нервно теребил вырез шерстяной туники и жадно вдыхал холодный воздух. Он задыхался от ревности и духоты. Далёкий Рим тонул в серых дымчатых сумерках. Зимой темнеет рано. Сумерки окутали жалко согнувшуюся фигуру Калигулы, и Кассий не различал в темноте его лица. Он подошёл к юноше и тихо позвал:

– Благородный Гай!

Калигула резко обернулся:

– А! Жених! – скрытая неприязнь прозвучала в каждом звуке коротенького слова.

– Мы скоро породнимся, – улыбнулся Кассий, поставив себе целью добиться расположения Калигулы. – Я хотел бы стать твоим другом.

Калигула молчал, кусая пересохшие губы.

– Мне искренне жаль тебя, – продолжал Кассий, не замечая недоброго огня в глазах собеседника. – В столь юном возрасте ты потерял отца, мать, братьев. И я догадываюсь, – предварительно оглядевшись, шепнул он, – что это козни императора…

Калигула вздрогнул. «Как же ты глуп! – презрительно оглядел он Кассия. – Неужели не знаешь: у стен бывают уши». И заявил с издевательской насмешкой:

– Мои братья глупо играли в заговорщиков – и проиграли! Со стороны Тиберия было весьма разумно лишить их жизни! А ещё разумнее – оставить в живых меня!

Калигула, разразившись громким хохотом, исчез в темноте. Кассий неподвижно застыл у перил террасы, чувствуя как в грудь вползает чёрная темнота. «В какую странную, безумную семью я вхожу?» – ужаснулся он.