Текст книги "Королевская кровь-13. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Ирина Котова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 5

Они спускались к реке неторопливо, молча. Чет запоминал, как теперь выглядит его город, ступал по горячей мостовой, ловил движение ветров и восторженные приветствия людей, слушал шум восстанавливающейся жизни, остро ощущал запахи и пытался разобраться в мешанине стихий.

Жители Города-на-реке поначалу, когда он только стал появляться на улицах, пытались падать ниц либо кидаться целовать его руки для благословения. Первый раз он опешил, второй же зычно попросил в наступившей на рынке тишине:

– Люди Тафии, давайте я сначала помру, а потом вы уже на меня молиться станете. А сейчас лучшим благословением для нас всех станет работа на восстановление города и Обители. Увижу еще кого перед собой на коленях – выгоню к демонам.

Люди прониклись, а монахи Обители в тот день получили множество добровольных помощников. Чету говорили, что жители в своих домах тайно устанавливают алтари, где молятся то ли на него, то ли за него, и за углом дворцовой стены сделали место для подношений, но тут он уж махнул рукой – мало ли какие культы создают себе люди, главное, чтобы под ноги ему не кидались, и то хорошо.

И сейчас тафийцы склоняли головы, кричали: «Владыка, слава Владыке Четерии!», – но, слава богам, вели себя с достоинством и без оглушительного почитания.

Не любил Четери массового почитания. Тот, кого почитают, обычно очень одинок, ибо вознесся выше людей и не может просто общаться с ними.

Вей молчал.

Прошли они мимо рухнувшего дома, который разбирали пленные – и те, замерев, прикрыв головы ладонями так, чтобы не видно было глаз, тоже попадали на колени и уткнулись лбами в белую от каменной пыли землю, что-то бормоча. От них шли волны страха, неверия, любопытства, злости.

– Я слышал, что к одному из братьев Обители подходил их тха-нор и спрашивал: если ты победил их бога, Мастер, то можешь ли ты стать их богом? И какие жертвы надо тебе приносить? – проговорил Вей Ши.

– Я знаю, – невесело ответил Четери. – Во все времена были люди, которым нужен тот, за кем пойти, только чтобы не решать самостоятельно, как правильно жить. Я велел передать, что за кровавые жертвы буду убивать, и что восхвалять меня надо доброй работой и добрыми поступками. Насколько я знаю, братья уже занимаются миссионерством, так что есть надежда, что в свой мир эти люди унесут хотя бы основные заповеди. Хотя, – он хмыкнул, – книга Триединого существует уже больше двух тысяч лет, и кому когда она мешала творить зло?

Чет в сопровождении управляющего Эри ходил туда, где содержались и трудились пленные – в первые появления от них шли такие волны ужаса, что у него волосы на руках вставали дыбом. Они словно ожидали, что он тут же начнет их резать. А он смотрел на замершие силуэты людей, вдыхал нечистый запах их тел – хотя во избежание эпидемии их отводили к Неру после работы, выдавали мыло и заставляли мыться там, но пахли они иначе, – и удивлялся тому, что пусть запах отличается, но силуэты их мерцают той же витой, что и силуэты туринцев.

Знал он и о том, что вольный ветер Дармоншир, брат по воздуху, ведет сейчас переговоры с одним из генералов противника, укрепившегося на той стороне портала. И сам Четери был в этих договоренностях заинтересован – тысячи пленных тяжкой ношей легли на город, создавая угрозу бунта, и пусть и боялись Владыку, но их нужно было куда-то девать. И к Хиде нужно было сходить – пусть его ученик сможет пройти сквозь любую армию, но если можно будет войти и выйти спокойно, то зачем рисковать?

Нории должен был прийти в Тафию завтра, и завтра же все эти вопросы должны были решиться. А сейчас – Четери повернул голову туда, где должен был по памяти быть холм, на котором ранее располагалась Обитель – шла подготовка ко встрече. Должны были устанавливать шатер, а магистр Нефиди с коллегами из университета – обеспечивать щиты и безопасность.

Вей молчал. И только когда они вышли на песчаный берег, теплой стихийной зеленью обнимающий лазоревый ток великой Неру, где уже сидели рыбаки, мягко сияющие витой, Четери приказал:

– Говори, Вей Ши.

Рыбаки, поворачиваясь, склоняли головы, и дракон поднял руку, приветствуя их. От Неру несло тинной прохладой.

– У моего отца, до того, как он женился на моей матери, было три жены и почти четыре десятка наложниц, – начал Вей Ши, ступая рядом с Четери по влажному песку. – Все три будущие императрицы – дочери высокородных го-тунов, управляющих провинциями, чистота крови которых не вызывает сомнения до самого Ши. В их родах женились только на потомках Ши и других богов, ни одного простолюдина в предках не было…

Вей говорил и вспоминал, что рассказывали ему отец и мама, что узнавал он от придворных дам и бабушек-императриц.

Высокородные жены и наложницы приносили отцу только девочек, и все в семье смотрели на это с тревогой. Принцесс баловали и любили, но все чаще в семье вставал вопрос – не прогневался ли Великий Ши за что-то на своих потомков? Но Желтый праотец, склонный говорить метафорами, хранил по этому поводу молчание, благосклонности в прочих делах не лишал, деду укоризненно говорил: «Лотос цветет в покое, помнишь?», – и лишь после многих воззваний приснился отцу и сказал: «Ищи в сердце».

Дедушка, Хань Ши, бывший тогда еще молодым, крепким и куда более жестким, чем к концу жизни, уже думал закрепить своим указом, что если так и не родится у сына наследника, то старшая внучка выйдет замуж за сильного аристократа и уже их сын станет императором.

– Однако как-то в апреле, когда цвела степь, отец приехал с инспекцией в северную провинцию Оусинь, – говорил Вей Ши неторопливо, вспоминая, – и там он встретил мою мать. Она была простолюдинкой, дочерью пастуха, богатого, владеющего двадцатью табунами лошадей, но пастуха. Училась на ветеринара, приехала к родным на каникулы. И отец полюбил ее с первого взгляда.

«Она шла по степи и собирала цветы, и ветер играл в ее косах, – говорил отец маленькому Вею. – Так я встретил прекраснейшую женщину на свете».

– Так получилось, что отец тоже представился ей простолюдином. И она полюбила его как простолюдина. Однако, когда все вскрылось, она не захотела во дворец. И наложницей быть не захотела, хотя женщины простой крови могли рассчитывать только на это. Она была горда и неприступна, – продолжал Вей Ши, – и отец отступил, но он тосковал…

– А когда тоскует Ши, плохо всей стране, – понятливо заметил Четери.

– Да, – кивнул Вей Ши. – Дед нагружал его работой, царедворцы предлагали ему других женщин, но он не мог ее забыть. В то время погибла его вторая жена…

…тогда говорили что-то о заговоре рода Вэнью, из которого происходила вторая супруга. О том, что желали они извести старшую жену отца, благородную Джиайо из рода Мэйдин, чтобы вторая жена стала старшей императрицей и больше влияния род получил на правящий дом. И что должна была вторая жена, не зная этого, преподнести первой подарок – золотую пташку-артефакт, которая пела и летала, как настоящая, и веселила хозяйку, перебирая ей волосы. И в коготок которой было вделано вещество, превращающееся в контакте с любимыми духами старшей императрицы в яд, похожий на яд из ядовитых грибов, мгновенно останавливающий сердце.

Но, говорят, что вторая жена искренне любила первую, как сестра. И не знала о планах своих родичей. Потому, подарив пташку, о плохом не думала. И только велением рока объясняется то, что в один из дней старшая жена дала средней воспользоваться своими духами, а пташка царапнула именно среднюю.

Говорят, было разбирательство, и дед лично перетряс весь род Вэнью, отчего он поредел вдвое.

– А отец, даже не выдержав траур, вновь поехал в провинцию Оусинь. И украл мою мать со свадьбы. Родители ее, понимая, к чему идет дело, спешили выдать ее замуж, но не успели. Он ее унес, вопреки ее желанию, желанию ее родителей и желанию моего деда и своего отца.

– Разве сейчас в мире вне Песков принято выдавать девушек замуж велением родителей? – удивился Четери.

– В традиционных регионах всякое бывает, – ответил Вей Ши. – На нашем севере, частично в Бермонте, да и в эмиратах, и в Тидуссе такое повсеместно.

«Я долго сердилась на него, но твой отец нашел нужные слова и смог убедить меня, что нам не жить друг без друга, – говорила мать и обнимала маленького Вея. – А когда у меня появился ты, мой тигренок, я поняла, что он был прав. Ты, моя радость, мог родиться только в любви».

Она любила сына, а он обожал ее. Даже когда вышел из младенчества, прибегал к ней ночами, когда снились кошмары – юные Ши еще не могли управлять мощным наследием первопредка и слишком часто сила их принимала формы причудливые и странные. И тогда мама пела ему степные песни, брала его под горячий бок, дула в лицо и приговаривала что-то гортанное. У нее в роду, впрочем, как у всех с севера, были шаманы, и мама умела успокаивать и заговаривать.

Но этого не стал говорить Вей Ши своему учителю. Слишком личными были эти воспоминания.

– Она смирилась, и родился я, – просто сказал он. – И это примирило с ней и отцом деда. Он сердился не потому, что мать была простой крови, а потому, что отец нарушил все мыслимые границы приличий, и пусть пресса у нас дисциплинирована, слухи об этом пошли по всей империи, высокие го-туны были оскорблены.

Но он простил моего отца и признал, что был неправ. Что Вечный Мудрец показал нам – гармония невозможна без любви, и, если уж встретил ее, не отворачивайся.

– А что говорит делать Великий Ши, если не встретил любовь? – поинтересовался Четери.

– Тогда живи так, как предписывает честь и традиция, – ответил Вей.

Четери с учеником ушли уже далеко – туда, где закончились белые стены Тафии, разбитые трещинами, и лес, покрывающий холмы, подобрался почти к самой кромке воды. Слева плескала рыба и крякали яркие утки, справа стучали топоры – то братья строили новую обитель. Чету по движению силуэтов, окутанных витой, видно было, как сквозь трещину в стене то и дело идут к холму простые люди с котомками и корзинами, поднимаются ослики с кувшинами с водой: жители Тафии подкармливали братию, державшую щит против иномирян, столько помогавшую жителям и ныне оставшуюся без крова. Заодно перепадало и иномирянам – монахи не могли оставить даже врага голодным.

Четери, быстро устав различать людей в буйстве виты тропического леса, повернулся лицом к реке, снял сандалии и ступил босыми ногами в воду. И поднял лицо к солнцу, прикрыв глаза по привычке. А Вей продолжал говорить.

– Мать стала первой императрицей из народа, первой, в которой не было ни капли божественной крови. Впрочем, никто из семьи и во дворце никогда ни словом не высказал своего неуважения, хотя ей поначалу было очень тяжело и пришлось учиться и традиции, и закону, фактически получать несколько образований. А среди простого народа это даже вызвало большую любовь к нашей семье – потому что она была из них. И занялась она делами простых людей, школами и больницами для бедняков, а также курировала и курирует до сих пор заповедники и приюты для брошенных животных. И дед мой всегда говорил мне, что кровь нашего первопредка так сильна, что не боится разбавления, а от настоящей любви только усиливается. И что он действительно боялся, что сила Ши будет ополовинена. Но я в младенчестве имел такую же мощную ауру, что и у отца в этом возрасте, а когда дед обратился за разъяснением к первопредку, тот ответил: «Истинная любовь раздувает силу не хуже, чем красная кровь». А еще «Вы все забыли, что я тоже взял жен из простого народа».

Четери уже понимал, что ему расскажут, и слушал с печалью. Подростки, особенно золотые, зацелованные, часто направляют боль своей трансформации из ребенка во взрослого наружу, на самых близких, любящих и заботящихся.

– С самого детства я знал, что я – долгожданное счастье семьи, – говорил Вей, подтверждая мысли дракона. – Меня любили, меня баловали, да и в нашем доме не принято ограничивать детей ничем кроме обучения. Дети Ши не умеют справляться со своей силой и часто случается так, что слуги… непроизвольно принуждаются к тому или иному действию. Но все знают и подготовлены, что такое может случиться, и потому за детьми всегда приглядывает кто-то из тетушек. И всем известно, что непроизвольное подчинение случается только до двенадцати лет, пока не проходят дети Ши инициацию.

Вей помнил, как любил он веселиться. Как баловались они с родными и двоюродными сестрами и братьями, но, в отличие от них, под взглядом взрослых мгновенно успокаивающихся, он долго не впитывал традиции и правила своей семьи.

Поспособствовала этому невольно и мать, которая давала ребенку столько свободы, сколько он хотел и как было принято в ее бескрайних степях. Поспособствовали старшие сестры, обожавшие его, старшие жены отца, относившиеся с необычайной ласковостью, наложницы отца, тетки и придворные дамы. Они умилялись его шалостям, они никогда не ругали его, и каждая норовила похвалить и побаловать. И все это, конечно, было следствием гордости отца оттого, что у него наконец появился наследник, и любви деда.

Иногда, когда Вей капризничал или баловался, он тоже мог сделать нехорошее – принудить слугу к чему-то. Так, однажды он, будучи лет пяти, сердито воскликнул «сам ешь свою кашу!», и слуга, принесший кашу, взял ложку и принялся ее есть. И не остановился, пока всю не съел.

Тогда это не воспринималось чем-то недостойным. Конечно, их учили сдерживаться и контролировать свои мысли, а маме отец подарил кольцо-блокатор ментальных приказов, чтобы капризящее дитятко, кричащее «Уходи!», не заставило ее уйти на самом деле. Но все, и члены семьи, и слуги, принимали всплески как должное, лишь качали головой от непоседливости юного наследника.

Вей Ши никогда не шалил зло, он просто не мог усидеть на месте. И не замечал подозрительных и странных взглядов, пока не услышал, как один из учителей в сердцах говорит другому после того, как принц разбаловался, не желая учиться, и опрокинул чернильницу с пером для написания иероглифов:

– В этом Ши красная кровь уж чересчур полыхает.

Вей был совсем мал – шесть лет – и, в очередной раз, когда дедушка взял его с собой на рыбалку, спросил у него, что это значит. Учителей он больше не видел, а дедушка объяснил ему, что была в роду Ши красная пра-пра-прабабка, которая усилила род, но с тех пор стало в Ши больше ярости и гневливости. Однако же не стоит этому беспокоиться – с возрастом все нежелательные проявления будут сглажены благословением Великого Тигра, а что и останется, пойдет на пользу империи – ведь без ярости иногда никак.

– Я все больше погружался в учебу, – говорил Вей Ши, – я достигал мастерства во всем, за что бы ни брался. Я взрослел, окруженный преклонением и уважением и принимал, что я велик уже по праву своего рождения. Пусть дед говорил мне о скромности и сдержанности, а учителя учили меня созерцанию и тому, что все внешнее – суета и наносное. Разве что только в поездках к родителям матери сталкивался я с тем, что передо мной не лебезили, однако же они, простые люди, тоже баловали меня сверх меры.

Вей вспоминал не только это, но и ощущение свободы в широких шатрах рода деда-скотовода, в беготне по бескрайним лугам, в поездках без седла верхом, прижавшись к спине матери. Помнил вкус лошадиного молока и долгие песни вечерами у костров, ватагу ребятишек, которые сначала дичились его, а затем приняли в свои игры. Вспоминал, как преображалась мать, чье белое лицо не по-дворцовому загорало, как сменялись сложные прически обычными косами и смеялась она, показывая белые зубы. Часто Вей с мамой задерживались там дольше оговоренного, но потом приезжал отец – и мать бежала к нему с радостью, и сам Вей бежал, и отец проводил там несколько дней – и уезжал, забирая их с собой в плавность, выверенность, правильность дворцовой жизни.

Давно Вей не был у родителей матери. С двенадцати лет. И только на коронации отца поклонился им, приглашенным, как особым гостям, поднес важные дары, сказал нужные слова – однако больше десяти лет они не виделись, и ощущал он, что робели бабушка и дедушка перед тем, каким стал Вей за эти годы.

– Я взрослел и, осознавая величие рода и своей роли, становился все требовательнее к себе. Но и вспышки гнева проявлялись все чаще, а шумность сознания окружающих людей с каждым годом осознавалась все сильнее и все неприятнее она была. Я ждал малую коронацию с нетерпением. Малая коронация для наследников, представление первопредку для остальных детей Ши наполняет гармонией души и направляет личность в сторону тишины, самопознания и самосовершенствования. Мы познаем смирение и учимся ощущать мир.

Он помолчал.

– Однако я ее не прошел. Точнее, прошел не полностью. И это было первым разом, когда что-то пошло не по-моему, Мастер.

– Часто это становится местом для роста, – заметил Четери.

– Да, но я тогда этого не понимал, – отозвался Вей Ши, глядя на сияющую Неру.

Он совершенно не ожидал, что не пройдет малую коронацию – разве он, единственный, великолепный, талантливый, Ши до кончиков волос мог ее не пройти? Мог не встать в один ряд со своими предками, не подтвердить свое право на то поклонение, что сопровождало его?

– Я не могу рассказать тебе, что было на инициации, потому что это секреты моей семьи, – сказал Вей Ши глухо. – Лишь скажу, что я не прошел последний круг. Круг смирения. И пусть получил способность оборачиваться, усилил свои ментальные способности, стал четче чувствовать природу и людей, я так и не научился впадать в транс-медитацию, чтобы очищать разум и ставить стену между собой и ментальным шумом других людей. И тогда я впервые спросил себя – а вдруг это из-за того, что я наполовину простолюдин?

– Самый очевидный ответ для раненой гордости, – ответил Четери.

– Да, – коротко проговорил Вей Ши.

И пусть мама обнимала его и говорила, что один раз споткнуться не значит остановиться. И что это не главное в жизни, а главное – чтобы он был счастлив. Впервые он ее не понимал – что значит, не главное? Быть достойным наследником Ши – не главное?

И пусть отец рассказал ему, что тоже прошел не с первого раза и споткнулся раньше, на круге знания.

Пусть дед успокаивал его и говорил, что аура его по-прежнему не уступает ауре его отца в возрасте инициации, а, значит, он полновесный наследник Ши. Просто в его ауре красная составляющая особо сильна, и, видимо, это случилось потому, что он младший.

– Но не печалься этому, – говорил дед, – бывало уже, что будущий император рождался и вторым, и третьим, и в них тоже красного огня было побольше, чем хотелось бы. Ты обязательно пройдешь все испытания, положенные наследнику, ибо и такое у нас бывало ранее – не справлялись твои предки, но проходили, кто через год, кто через два. И через три бывало. И даже с большими коронациями такое случалось. Вспомни Лий Ши, который трижды пытался короноваться, и только на третий раз первопредок решил, что он готов. Такое бывало, когда будущий император недостаточно был силен и смирен для короны, и страна по несколько лет могла жить без правителя, пока тот приводил разум к гармонии.

Вэй держался, Вэй продолжал учиться, загоняя себя в еще более жесткие рамки, и дед хмурился, ощущая, что во внешне спокойном внуке тлеет и боль, и гнев, и обида.

Тяжело переживающий свою неудачу, опозоренный, как казалось ему, несмотря на любовь, принятие и поддержку семьи, Вей Ши не смог с достоинством пройти это испытание. В нем выросла и созрела злость, смешанная с обычным подростковым протестом. И пусть он любил мать самой преданной любовью, себя он, как выяснилось, любил больше.

И не утихомиривало его обиду даже то, что при дворе шептались не о простом происхождении матери, а о доле нежеланного огня в крови принца. Да и не могли они шептаться про мать – потому что даже дураку было известно, насколько силен ментально молодой принц, отдающий мысленные приказы так же легко, как его дед и отец. Всем очевидно было, что не ополовинила эта женитьба силу Ши. Но мысль о том, что виновато его происхождение, а, значит, мама, засела и не ушла уже.

– Мне казалось, что я смирился. Я учился и готовился повторить испытание через год. Мне было всего двенадцать, однако я все чаще стал впадать в раздражение, прогонять учителей, гневаться на слуг. Я начал огрызаться на мать, но потом приходил и просил прощения, и она всегда прощала. Со мной работали дворцовые лекари и целители душ, которые твердили деду, что я травмирован произошедшим – и родные как могли поддерживали меня. Однако единственное, что спасало меня – это новообретенная способность обращаться в тигра. Я мог днями гулять по парку или выбираться со свитой в тропические леса юга. Там я впервые под присмотром деда начал охотиться, и это слегка стабилизировало меня.

Но и на второй год, и на третий я вновь не прошел круг смирения. И сейчас… хотя твои методы и позволили мне научиться входить в транс и помогли найти гармонию в себе и отстраняться от шума снаружи, но, Мастер, я не прошел его до сих пор.

– Ты прошел, – ответил Четери спокойно. – Ты прошел его со стариком Амфатом, с работой послушничеством, с занятиями каждый день. Да ты и сам знаешь это. Пусть оно в тебе не всепоглощающе, но ты уже пошел по этому пути и не сможешь свернуть. И даже гордость твоя и гордыня уже осыпаются мелким щебнем, хоть еще и держатся. Так почему ты не решился попробовать пройти ваше испытание еще раз, когда был на коронации твоего отца? Ответь не мне, а себе.

– Я думаю, что я недостоин, – выговорил Вей с трудом. – Я думаю, что совершил поступок, который не могу исправить. Истинный Ши не мог запятнать себя подобным.

Четери покачал головой.

– Идеализм в тебе удивительно сочетается с гордыней, юный Вей, – сказал он задумчиво. – Или ты не изучал историю своей семьи и не знаешь, что нет великих домов, что не запятнали себя всеми видами возможных преступлений? Нет, ты положил себе это наказание сам. Заслуженно ли? Я слушаю тебя.

– Мне казалось, что все надо мной смеются, что все смотрят с жалостью и недоумением. И я начал вести себя… недостойно. Я то проводил недели в сдержанности, почти в аскезе, тренируя свое тело и ум, то впадал в буйство. Однажды я заставил плясать провинившуюся служанку, затем – затер память учителю, который поставил мне не высшую оценку по математике, наслал кошмары на придворную даму, что пожаловалась на меня матери.

Мама всегда мягко увещевала его после его вспышек гнева, никогда не ругала. Впрочем, он вообще не видел ее сердитой. Но история со служанкой словно что-то сдвинула в их отношениях – она отчитала его, сказав, что подобное недопустимо, что он не имеет права применять силу своей крови для унижения тех, кто служит Ши. Что в нем достаточно воли, и хватит списывать все на непрохождение инициации: владеть собой можно и без нее.

И тогда он не просто огрызнулся – а очень резко ответил ей, что сам решает, как наказывать нерадивых слуг. Впервые между ними образовалась трещина. Он, конечно, остыв, снова извинился и пообещал не делать так больше, она обняла его, тепло прижав к себе, словно пытаясь задержать его взросление. Но все изменилось, и Вея раскалывало пополам – с одной стороны, он продолжал безумно нуждаться в матери, с другой – раздражался из-за ее выговоров и ощущал, как нарастает в нем протест и отчуждение.

Вместе с ним выросли его товарищи по играм – двоюродные братья, дети сановников, – и любимым развлечением принца Ши стало нарушать правила. Во дворце он по-прежнему был холоден и высокомерен, превосходно учился и письму, и математике, и философии, и экономике, да и физические упражнения, как у всех Ши, плотно находились в графике. Но иногда он с друзьями большой компанией сбегал из дворца и под маской веселился в Пьентане и других городах.

Дед знал об этом, но только улыбался – может и сам сбегал в свое время, а может, думал, что Вей перегорит и вернется в колею. Да и праотец во время семейных посещений храма все так же ласково обнимал его своей силой, не показывая, что чем-то недоволен.

Cо временем их отлучки стали более частыми. У принца после четырнадцати лет появилась первая наложница. Став старше, он стал пробовать женщин и за пределами двора. Попробовал и алкоголь, и только к дурману рука не тянулась – крепко в него было вбито, что натворить под наркотиками может таких бед, что страна дрогнет.

Но и алкоголя хватало.

Ему было шестнадцать, когда он поступил в Императорскую академию философии и искусств: все Ши получали философское образование, параллельно занимаясь на военном отделении, чтобы на выходе получить и офицерское звание. Учился он под личиной и под дальним родовым именем, учился сдерживать свою ауру, чтобы не могли ее ощутить одаренные – видеть ее могли единицы в мире – но и там вышел он на первые роли, и там заслужил восхищение преподавателей и почти поклонение однокурсников.

– И только малая коронация все еще не давалась мне до конца, – говорил Вей Ши.

Каждый год приходил Вей Ши в пик сезона своего божественного отца в его храм, и погружался в зеркальный колодец, и вступал в конце на круг смирения, и встречал на пути зеркального тигра. И каждый раз тигр задавал ему вопрос «Что превыше всего?».

Он отвечал разное. И «честь рода», и «страна», и «любовь», и «народ». Он спрашивал у отца и деда, у своих преподавателей и даже у своих наложниц, он читал множество книг – и отвечал, а тигр печально качал головой, изрекал: «Важно не то, что ты говоришь, а то, как ты ощущаешь», – и растворялся, оставляя его на полу храма, разочарованным в себе и в мире, злым и опустошенным.

В дворце его почти еженедельно устраивались праздники с возлияниями, выступлениями танцовщиц и смехом до утра. На буднях он по-прежнему был почтительным сыном, отличным учеником, который в совершенстве овладел клинками и борьбой без оружия, а к выходным отпускал себя в пляс.

«Это красная кровь так влияет», – говорили одни.

«Но все Ши по молодости любили побаловать плоть», – многозначительно отвечали другие, заставшие еще отца Вея юношей и слышавшие о деде.

Отец почти постоянно был в разъездах, дед проводил беседы о долге и самодисциплине, о том, что Ши должны быть достойны первопредка. Вей не смел возражать. Но делал по-своему.

А вот мать все больше тревожилась. Мать уговаривала его остыть, прежде чем что-то делать, плакала и ругалась, высказывала прямо, что друзья его ему вовсе не друзья, раз поддерживают в гулянках, и что, возможно, сын мало нагружен, если есть время на безобразия. И что нет чести в том, чтобы не властвовать собой.

– Я понимал, что она права, учитель, – говорил он глухо, – но я ненавидел весь мир. И я начал ее избегать.

Но однажды на третьем курсе в университете с ним столкнулся первокурсник, облив его штаны и ботинки горячим кофе с молоком. Вей Ши вспылил, несмотря на испуг и искренние извинения мальчишки, и приказал ему протереть свою обувь. А когда тот, удивившись, отказался, и поинтересовался ментальным здоровьем старшекурсника, заставил его это сделать собственным пиджаком.

Сделал бы он это, если бы накануне не попытался вновь безуспешно пройти малую коронацию? Он не знал ответ. Знал лишь, что все шло к тому, что однажды он так вот сорвется.

Это стало известно родным в тот же день – за Веем, конечно, же приглядывали. Первокурснику, как и всем свидетелям, затерли память, а Вею, который уже осознал, что сделал, и уже пожалел, запретили ходить в университет, пока он не научится управлять гневом.

Матери тогда не было в Императорском городе – она ездила по провинциям с инспекцией школ для бедняков. Но отец ей, конечно же, рассказал.

Вей Ши все эти дни перекипал изнутри, то съедаемый стыдом – нет не потому, что лишил человека свободы воли и унизил его, а потому, что попрал честь рода, – то распаляемый гневом.

И когда его мать явилась к нему во дворец, он не смог ее слушать.

– Ты не должен использовать свою силу во зло, – говорила она, сама чуть не плача, и ее разочарование, ее боль ранили не хуже презрения, – мой Вей, ты же добрый, ты чувствительный мальчик, ты же плакал, когда у золотого карпа поранился плавник! Что же случилось с тобой такого, что тебе сейчас не жалко никого, включая самого себя?

Он не выдержал, так стыдно и так тяжело ему было, и пошел вон из дворца. А она выбежала за ним. И там, во дворе, в присутствии слуг и придворных дам, крикнула ему в спину:

– Сынок, неужели ты действительно не жалеешь?

И это стало последней каплей. Он развернулся и ответил громко, высокомерно:

– Я жалею только о том, матушка, что вынужден выслушивать это все от тебя. Я давно уже не ребенок и не нужно меня поучать, как ребенка!

– Но я твоя мать, – с болью ответила она, – и мне страшно видеть, куда ты идешь, Вей Ши! Послушай меня, не уходи! Ты поступил недостойно. Нет чести в потакании своей гордыне и нетерпимости, мой мальчик. Людей нужно любить, а не издеваться над ними! Как ты мог поставить его на колени?

Так ему невыносимо было слушать все это – и ощущать в груди и гнев, и стыд, и растерянность, что хотелось закрыть уши.

– Замолчи! – рявкнул он. – Замолчи немедленно!

Замерли все вокруг и мать замерла.

– Ты не смеешь приказывать мне, мой Вей, – проговорила она. – Я твоя мать!

И все, что копилось в нем, все, что назревало, прорвалось.

– Ты простокровная! – закричал он в ярости. – Моя кровь сильнее твоей, я – будущий император, потомок бога, и благодари, что я не заставляю и тебя обращаться ко мне на коленях!

– Что же ты такое говоришь, мой Вей? – спросила она, и слезы потекли по ее щекам. – Ты сошел с ума? В тебя вселился злой дух?

А он, чувствуя, как невыносимо ему это все, как виски наливаются болью от ярости, ответил:

– Ну что же ты? Не знаешь, как кланяться своему господину?

– И я заставил ее это сделать, Мастер. Своей родовой силой заставил встать на колени и поклониться мне, – сказал Вей Ши. – Так велика была моя ярость, что я сломал ментальную защиту отца. Про это знает весь дворец, и за пределы не вышло только потому, что все они связаны клятвой молчания.

Четери молчал, и Вей Ши, выталкивая из себя слова, продолжал:

– Я убежал оттуда. И целый день носился в лесах Императорского города тигром, не находя себе места. Тем же вечером я, пересилив себя, подошел извиниться к ней. Но она встретила меня поклоном на коленях. И сказала, что не может держать на меня зла, ведь я ее господин. И что не может принять моих извинений, ведь высокородным негоже извиняться перед простолюдинами.

Спустить этого не смог даже дед, и так я в восемнадцать оказался солдатом в дальней казарме, подальше от друзей, с заблокированной силой и под присмотром командира, который спуску мне не давал. И я долго злился на мать, а еще больше – ненавидел себя и мечтал, чтобы не было того дня, чтобы я не говорил тех слов и не делал того, что сделал.