Текст книги "Королевская кровь-13. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Ирина Котова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Ирина Котова
Королевская кровь-13. Часть 2

Глава 1

13 мая, Бермонт

С полуночи тих был замок Бермонт, насторожен и тревожен, как большой пес. Пахло в его коридорах хвойным дымом и травой, паром и кровью, а еще надеждой: то во внутреннем дворе варил шаман Тайкахе на большом костре темное варево, и к следующей ночи в котле должно было остаться зелья не больше плошки.

Варил он и выпевал наговоры на долгую жизнь, здоровье и плодовитость, и в нужное время подливал настоев – для пущей связи с землей, для огня в меру, ибо в той, для кого он варил зелье, и так огня было с лихвой, для равновесия и гармонии. Мешал он стихии, а маленькие духи кружились вокруг него в воздухе и на земле. И даже в пруду, в который выходила водяная жила, то и дело выныривали малыши-иктосы, выглядевшие как серебристые рыбки. Замковые варронты не желали спать спокойно и то и дело отделялись от стен замка и тяжело ступали ко двору, принося с собой запах мхов и старого камня. Да и сам замок слушал песни шамана и поддерживающе ворчал-вибрировал.

Демьян Бермонт не спешил окорачивать растревоженных духов, хотя мог вернуть их на место одним мысленным приказом. В полночь они с Полиной дали своей крови для зелья, и Тайкахе, уже разжегший большой костер, велел им ложиться спать. А чтоб заснули, налил королевской чете настоя из семидесяти семи трав, который вкупе с гортанным пением шамана и усыпил их.

Полина была взбудоражена, а ее глаза сверкали такой надеждой, что Демьян вновь ощутил, как вина вспарывает его сердце, заставляя сжиматься и каменеть. Он, обернувшись медведем и подождав, пока обернется супруга, грел ее, молясь об успехе предстоящего обряда и отцу своему, и всем богам, пока она не задремала. И только потом уже заснул сам.

– Что будет, если не сработает обряд? – спросил он шамана накануне утром. Демьян до пробуждения Полины в полдень успевал переделать множество дел – и неизменно приходил в шатер Тайкахе на площади, сам приносил ему еды и питья и смотрел, как шаман загоняет себе в руку иглы. За это, за то, что Тайкахе помог Поле, помог ему и взял на себя самую долгую боль, Демьян готов был до конца жизни носить ему дары и служить как сын. Но старик был чужд власти и ничего сверх нужного не просил.

– Эйх, эйх. Вспять все обернется, медвежий сын, – проскрипел Тайкахе неохотно, вытащив изо рта маленькую трубку. – Ежели нашей силы, силы якорей не достанет, то с каждым днем все дольше она будет оставаться медведицей, пока не вернется вновь в дикое состояние. Но не должно быть такого, медвежий сын, я свое дело знаю. А уж если и случится так, что рок ее окажется сильнее якорей, так снова игл, пришивающих ее к миру, сделаю, да всем сестрам ее раздам. Вон их сколько, они и так друг друга держат, а уж с иглами и подавно управятся. Эйх, эйх, – он вздохнул еще несколько раз. – Но недоброе то дело будет, медвежий сын, ой недоброе. Все они сейчас не готовы.

Демьян кивнул. Он это понимал. А Тайкахе продолжал неспешно перечислять, вдыхая и выдыхая дым из трубки колечками и арками.

– Старшая мужа держит, который страну питает, вторая сама своей стране огня отдает, третьей рожать через несколько месяцев, пятая слабая совсем, игла из нее дух выбьет, а шестая и вовсе дитя. Они-то конечно возьмут на себя этот груз, как и мы с тобой возьмем, медвежий сын, да и отец ее возьмет. Но вернее бы нам того не допустить. Посему все силы я в обряд слияния тела с душой волью, чтоб боль не преумножать.

Проснулся Демьян от касания Тайкахе на рассвете. Горел костер, парил котел, над которым виден был водоворот стихий, находились вокруг множество духов, легко проникающих сквозь погодный купол, а зелье в котле большим черпаком невозмутимо мешал медведь-варронт, по каменной шкуре которого стекали капельки конденсата.

– До того, как солнце взойдет, ты должен уйти отсюда, – тихо проговорил шаман. Он уже был вымотан, с блестящими от стимулирующих трав глазами и расширенными значками, побледневший, в испарине, а ведь предстояло ему мешать зелье еще много часов. – Вернись сразу после полуночи, король-медведь, и приведи с собой всю ее кровь. И сюда пусть никто не заходит. Она до полуночи не проснется, а после будить будем.

Демьян ласково лизнул Полину в торчащее над толстенькой щекой ухо, вдохнул ее звериный запах, разлившийся манкой нежностью по телу, и, отодвинувшись, обернулся. А затем, накинув гъелхт, подождал, пока Тайкахе, глядя на то, как высвечивает шпили замка поднимающееся солнце, всадил себе в руку последнюю иглу. Всадил и пошатнулся, да так, что Демьяну пришлось подхватить его.

А затем, когда шаман отдышался, король пошел на выход, туда, где за тяжелыми дверями ждали его гвардейцы и слуги. И замок ждал – вибрировал под ступнями, отзывался на одобрительные похлопывания по стенам, зелеными волнами родной стихии окутывал лодыжки. Замок был единственным существом, кроме самой Полины, которое видело и помнило все, что происходило в ту ночь – как и в тысячи ночей и дней с незапамятных времен. С того дня, когда Михаил Бермонт заложил первый камень замка на этой старой скале, уходящей корнем в недра, полив ее своей кровью и пробудив к жизни мощного духа, который и стал живой основой дома Бермонтов.

Демьян лишь после возвращения из Нижнего мира нашел в себе смелость попросить замкового духа показать ему то, что не помнил он сам из свадебной ночи и последующих дней, когда лежал в стазисе. И то, что он увидел – как Полина защищала его, как боролась, – наполнило его сердце не только болью, но и бесконечным восхищением.

Все же она была младше его и взбалмошней, и баловал он ее как ребенка, и любил, как прекрасную смелую женщину, но, пожалуй, только сейчас понял, что она с ее огнем вполне могла бы стать во главе страны, а при должном образовании – и повести за собой армию.

Увидел он и то, как Ангелина Рудлог яростно отговаривала Владыку Нории от проведения обряда, но эта сцена не вызвала в нем раздражения, только понимание. Будь его воля, он бы Полину к обряду тоже не подпустил.

Только вот когда ей можно было запретить делать что-то, что она считала важным и правильным?

Демьян ушел работать, оставив Полю спать рядом с сплетающим в котел стихии шаманом. Страна требовала восстановления, и король зарылся в отчеты с головой. Работа стала тем, что помогло пережить этот день, и он, сидя за бумагами, обедая с матушкой, принимая отчеты министра чрезвычайных ситуаций, слушал вибрации замка и едва удерживался, чтобы не посмотреть на происходящее во внутреннем дворе его глазами.

А вдруг Тайкахе не выдержит и рухнет без сил? А вдруг ему нужна помощь, но он не в состоянии позвать? Он стар и немощен, справится ли?

Демьян ощущал выступившие клыки и видел заострившиеся ногти, понимал, что подданные опускают головы под его звериным взглядом, и ничего не мог сделать. Кроме как пойти в часовню под замком и еще раз, встав на колени перед первопредком, просить его подсобить, приглядеть сегодня ночью, чтобы все прошло хорошо.

«Иногда твое упрямство вредно, сын мой, – услышал он рык-ответ после своей просьбы. – Но сейчас оно на пользу. Будь спокоен, на своей земле пригляжу за обрядом, да и Красный приглядит – попрошу его, ведь дочь его».

«Не надо меня просить, – услышал Демьян ворчливое. – Сын твой воинской доблестью заслужил мое внимание. Постою рядом с тобой сегодня, брат, и если только не вмешается судьба, вновь станет цельной нить жизни моей дочери».

– Благодарю, отец, – поклонился его величество. – И тебе спасибо, отец всех воинов.

Не сказать, чтобы спокойнее стало на душе у него. Но Демьян понимал, что он сделал все, что мог. Всех, кого надо, пригласил. Оставалось только ждать, вдыхать запах костра и хвои и слушать вибрации замка.

Ему доложили, что к вечеру под стенами замка стали собираться те линдморы, кто участвовал тогда, в декабре, в мятеже, были обращены в медведей и кровью заплатили за право доказать свою верность короне.

Был среди них и Ольрен Ровент, который вернулся из Дармоншира на побывку с другими берманами несколько дней назад. Демьян, занятый делами страны, дал ему сутки на отдых, а затем приказал доложить о положении в Инляндии.

– Позволишь ли ты мне принести дары моей королеве? – спросил его тогда Ровент, и Бермонт позволил. Берманы не любили копить долги, а Ровент Полине действительно многое задолжал.

К вечеру того же дня телепорт-почта была полна писем от бывших опальных линдморов с просьбами присоединиться к Ровенту и тоже возложить к ногам королевы свои дары.

Демьян не стал отказывать.

– Тебе будет и полезно, и приятно узнать, какую мощь ты можешь поднять одним велением, – сказал он Полине, когда она зачитала письма. – Так одно решение может превратить врагов в союзников, Поля.

Дело было уже около полуночи, и за окнами было тепло и темно, а они сидели в большом кресле в общих покоях, столько видевших – и их первую встречу, и все, что происходило дальше. Поля разместилась у супруга на коленях, задрав длинную юбку платья, поджав ноги, и он мерно поглаживал ее по спине, наслаждаясь покоем и мягкостью этого вечера.

– Но ведь это ты наказал, а потом простил их, – сказала Полина. И пояснила: – Сила-то в твоих руках. Или лапах, – и она взяла его ладонь и потерлась об нее щекой.

Он усмехнулся.

– Они знают, что я никогда бы не простил их, потому что это означало бы слабость, Поля, – супруга целовала его пальцы, и тело вновь, как всегда, когда она играла с ним, стало наливаться желанием. – Но в то же время у нас не считается слабостью исполнить просьбу супруги, потому что жена важнее силы. Так что ты была их единственной надеждой. Ну еще матушка, но матушка строга и против моего слова бы не пошла.

На следующий день прошла большая аудиенция в том самом зале, где состоялись свадебные бои. Линдморы в присутствии своих семей кланялись королеве дарами и благодарили за милость. Полина, одетая в зеленое платье, с короткими волосами, едва позволившими наметить две косы вокруг головы (все знали, что она пожертвовала их медведице-Статье и дала ей силы биться с богом-чужаком, и это сделало образ королевы еще более легендарным), величественно принимала и подарки, и благодарности, и в свою очередь благодарила за службу.

Демьян, восседающий рядом с Полиной на троне, в основном молчал – не его это было чествование – и гордился ею. А Полина, как положено, рассматривала дары, перебрасывалась с линдморами одобрительными фразами и возвращалась на тронный помост.

Ровент был последним. Он тоже в присутствии своих сыновей и дочерей торжественно поклонился королеве. Полина смотрела на него с любопытством ребенка, которому показывают представление.

– Мой долг перед тобой неоплатен, моя королева, – проговорил линдмор. – Благодаря твоей милости род Ровент смог послужить Бермонту. И я подтверждаю, что не будет у тебя вернее бермана и линдморского дома, и дети мои, и дети детей будут служить тебе. А в знак моего почтения и верности прими, прошу, дары моей земли.

И в заполненный уже подарками зал по его знаку стали вносить драгоценности и ткани, ковры и гобелены. Остальные линдморы, во главе семей стоявшие по кругу, ревниво наблюдали за подношениями – не переплюнул ли кто-то другого.

Демьян смотрел на это с каменным лицом – Ровент, будучи тем еще гордецом, как и другие линдморы, так отдавал виру Полине, признавая, что она имеет на нее право. И Полина, конечно, не понимала этого – но откажись сейчас, и баронам пришлось бы придумывать что-то еще.

Но Полина и не собиралась отказываться.

– Красиво, – сказала она, спускаясь с тронного помоста. Обошла слуг, держащих дары, полюбовалась серебряным традиционным женским поясом из круглых блях, украшенных орнаментом и крупными изумрудами, погладила ковры, рассмотрела искусные гобелены со сценками из жизни простых берманов.

– Всем ли ты довольна, моя королева? – с заметным облегчением, что легко отделался, спросил Ровент.

– Всем, – подтвердила Полина. – И тем, что ты несешь службу в войске мужа моей сестры, тоже. Я не забуду этого, – пообещала она, и Ровент склонил голову. – Но знаешь, Ольрен Ровент, мы сейчас планируем для женских отрядов со всего Бермонта первые учения после трех месяцев обучения. И думаем, в каком бы из линдов эти учения провести…

Демьян удержал улыбку только потому, что его с детства учили этому. Остальные линдморы едва заметно выдохнули – что не им выпала такая радость. А вот Ровент скрипнул зубами.

– Линд Ровент с радостью и благодарностью примет первые учения, – прорычал он через силу. И воздел глаза к небу: мол, видишь, отец, на что мне приходится идти? – Ты знаешь, что я меньше, чем через неделю возвращаюсь в Инляндию, но все распоряжения оставлю моему наследнику.

– Вот и славно, – благосклонно проговорила Полина. – Рада, что ты так ратуешь за прогресс, барон Ровент. А еще, я слышала, что в линде Ровент производят лучшие в Бермонте винтовки? Что же ты не привез мне их в дар?

Лицо Ровента приняло непередаваемое выражение. Зал затих.

– Как же не привез? Привез, моя королева, памятуя о твоей меткости, – почти по-отечески прорычал он и торжествующе обвел зал взглядом: мол, ну что? Вы не угадали, а я угадал! – Хотел порадовать тебя в конце встречи.

В зал внесли с десяток винтовок в футлярах – которые удостоились куда более пристального, длительного и восхищенного внимания королевы, чем драгоценности. И ревнивых переглядываний других линдморов, не догадавшихся, что по-настоящему порадует ее величество.

В какой-то момент Демьян поймал взгляд бывшего опального барона. И было в том взгляде настоящее мужское сочувствие, впрочем, быстро сменившееся на почтение. Ровент давно научился видеть берега и несмотря на то, что сполна заслужил вхождение в ближний круг Демьяна, знал, куда совать медвежий нос не стоит.

После окончания аудиенции Ровент явился на отчет в кабинет к Бермонту. И там, стоя посреди кабинета, уже по-военному четко и быстро доложил о положении дел в Инляндии, о том, какие силы нужно туда прислать и какого вооружения добавить.

– Ты можешь не идти туда больше, – напомнил ему Демьян. – Ты сполна отработал свой проступок, Ровент. Я доволен тобой. Ты будешь награжден.

– Ты запрещаешь, мой король? – буркнул барон.

– Нет, – усмехнулся Демьян. – Если ты хочешь вернуться.

– Хочу, – ответил Ровент. – Много там чего требует моего внимания, не хочу… оставлять без присмотра.

– А кто же будет работать на благо Бермонта? – строго вопросил его величество. Впрочем, в его голосе было достаточно благосклонности, чтобы барон не принял это за чистую монету.

– Пусть сын мой и дальше работает, – проворчал он. – Не зря ж в университете учился, не зря я его натаскивал столько лет. Я уж двадцать лет на посту, мой король. В кои-то века появилась возможность размяться по-настоящему. Закончится война и вновь вернусь сюда. А там… есть ради чего биться.

Его величество заминку заметил.

– Есть что-то, что ты хочешь сообщить мне, Ровент? – поинтересовался он.

И барон помотал головой.

– Не хочу спугнуть болтовней птицу судьбы, – ответил он и едва заметно усмехнулся каким-то своим мыслям.

– Что же, – проговорил Демьян, не став настаивать. – Вернуться я тебе дозволяю. И все, что запросил, получишь.

– Спасибо, мой король, – в голосе Ровента скользило облегчение.

– И еще, – сказал Бермонт. – Ты не забыл, что должен виру не только моей жене?

– Дела чести Ровенты не забывают, – проворчал барон. – И этот вопрос решу. Сейчас же рад, что королева в добром здравии. Прости за вопрос, мой король, но оправилась ли она окончательно? Моя дочь говорит, что ее величество по-прежнему спит до полудня медведицей.

– Кто-то слишком болтливой воспитал дочь, – с каменным лицом сказал Демьян.

– Да об этом весь Бермонт шепчется, – огрызнулся почтительно Ровент. – Вину я чувствую, мой король. Могу ли я чем помочь?

– Разве что молитвой, – покачал головой Демьян. – И верной службой своей.

Ровент поколебался.

– А те иглы, – сказал он, – что ты приказывал мне колоть себе до полудня, даже если будешь без сознания, сработали?

Демьян посмотрел на барона. Тот ответил угрюмым взглядом, и в нем увидел король и отблеск знакомой вины.

– После полуночи с тринадцатое на четырнадцатое мая узнаем, – ответил его величество.

Барон кивнул.

– Могу ли я сообщить об этом тем, кто виноват перед ней и тобой? – осторожно поинтересовался он. – Глядишь, если столько линдов будет молиться за успех дела, так и лучше все пройдет, а?

– Вы искупили вину, – напомнил Бермонт. Ровент выжидающе смотрел на него, и Демьян понимал: пусть в нынешнем состоянии Полины они не виноваты, но она своей милостью их всех из прозябания в лесу вытащила, и теперь они ей должны, и ее благополучие – их забота. И это хорошо, чем больше причин для верности, тем лучше. И потому он кивнул. – Сказать можешь. Поддержка не помешает.

И теперь ярмарочная площадь заполнялась шатрами берманов, которые ждали полуночи. А в линдах и стар и млад собирались на службы в честь королевы. Собирался и клан Бермонт – и леди Редьяла в первых рядах. Замок Бермонт пустел, потому что все чада и домочадцы уходили на службу в Храм Всех Богов.

И хорошо. Тише будет в замке – никто не помешает случайным словом или праздным любопытством.

Так тягостно медленно шло время, так не по себе было Демьяну, что он еще раз спустился в подземную часовню. Он не стал больше тревожить отца – хотя чувствовал себя медвежонком, жаждущим прижаться к большому сильному боку, чтобы ему сказали, что все получится. Он взял с собой корзину с хлебом и мясом, морсом и плодами, и пообедал там, у алтаря, прижавшись к нему спиной, вдыхая запах яблок и мхов и вспоминая, как они обедали и ужинали здесь с Полиной. А затем его мысли потекли все дальше и дальше в прошлое.

Вспомнилось ему, как ребенком еще спускался он в часовню с отцом. Тогда Бойдан Бермонт казался ему, малышу, гигантом, и когда отец брал его на руки, казалось, что поднимал высоко-высоко, в самое небо, и держал несокрушимо, как гора.

Здесь, среди мхов и огней, под взглядом Хозяина Лесов Демьян много лет назад впервые почувствовал скалу, уходящую корнем своим глубоко под землю, ощутил силу, исходящую от алтарного духа, мягко обволакивающую его, словно благословляющую. Видел он тень бога, отвечающую на молитвы деда, и ощущал его как большого отца-медведя, великого вожака, которому нельзя было не поклониться.

Первопредку Демьяна показали сразу после родов, а в годик, когда он уже мог цепляться за холку, отец с ним на спине медведем переплыл озеро на яблоневый остров и поклонился Михаилу наследником. Был с ними и дед, король Идьян Бермонт. Демьян этого почти не помнил, как не помнил деда, который умер, когда ему было три.

Часть берманов с возрастом все больше уходили в леса и лесные имения, все больше становились нелюдимыми. Отец говорил, что так бывает у тех, кто не нашел любовь в семье – звериная часть натуры звала на волю, и не было рядом той, кто могла бы остановить его. Поэтому берманы и были вполне свободны во встречах и половой жизни до брака – женились они на всю жизнь, а как ошибешься, как не ту или не того выберешь?

Бабушку Октьялу Демьян помнил куда лучше. Она была еще строже и добродетельнее матери, и пусть все берманы чадолюбивы, он уже во взрослом возрасте осознал, что она была больше королевой, чем бабушкой и матерью.

И этим он был похож на нее. Был больше королем, чем мужем. Хорошо, что ему удалось это понять и немного выправить баланс.

Когда дед стал пропадать в охотничьих угодьях клана Бермонт, хотя было ему всего-то под пятьдесят, он оставлял страну на принца Бойдана, запрещая следить за ним или искать его. Но после первого снега дед обычно возвращался, заросший и еще более одичавший, чем ранее – а в тот год не вернулся. Пока обеспокоились, пока решили нарушить приказ – он все же был действующим королем – и поискать, – прошло время. И нашли Ильяна Бермонта в медвежьем облике в топи, всего искореженного, посреди взрыхленного, кое-где вставшего стеной болота.

Там же при расследовании вскрыли и засекли почти сотню недобрых духов, топников-болотников, переродившихся духов воды и земли, и зачистили болото. Но короля, принявшего свой последний бой, это уже спасти не могло.

Бабушка Октьяла была жива до сих пор – она ушла в линд своего брата Фестерн, который располагался куда севернее Ренсинфорса, основала школу для девочек, слала подарки членам семьи. Виделись они с внуком три раза в год – на ее день рождения, на его и в памятную дату похорон деда.

Вспомнилось Демьяну, как ощущал он-медвежонок и замок большим старым медведем, мудрым и внимательным. Как играл с варронтами, что с удовольствием носили его на спине. Как отец лет в шесть отвез его к Медвежьим горам и познакомил со Статьей – и какое потрясение Демьян испытал, когда большая медведица, матушка-медведица после зова отца распахнула глаз размером с огромное озеро, и мягко, приветственно заурчала, приоткрыв пасть-ущелье, разделившую гору-голову на две части. Благословила.

Помнил он и теток, сестер отца, которые ушли невестами в другие кланы. Тетки тоже были воспитаны как примерные берманские женщины, которые скидывали свою покорность как шкуру, только когда облачались в шкуру звериную. Его подростком всегда завораживала эта двойственность в женщинах – ярость и покорность в каждой из них.

Мама Редьяла тоже была строгой, но она была с юга Бермонта, из клана Нермент, из предгорий, где летом бывало даже жарко, дышали ароматами луга и мед был особый, душистый, тысячетравный. Отец мать любил, и она его любила, и от нее, в отличие от бабушки, шло тепло, и посмеяться она могла за закрытыми дверями, там, где не нужно было быть величественной королевой и примером для страны. Жаль, что кроме Демьяна не было у них еще детей – он, окруженный взрослыми, воспитываемый, как все берманы, в строжайшей дисциплине, обучаемый подавлять звериные инстинкты и агрессию, сам слишком скоро стал взрослым. Нет, были у него и друзья из клана Бермонт и дружественных кланов: Хиль, Ирьян, другие мальчишки, ставшие основой гвардии, – но все они были детьми вассальных семейств, среди которых он всегда был первым, лучшим, умелым и сильным. Даже когда он рычал в раздражении: «не поддавайтесь мне!». Даже когда они действительно привыкли, что ему не надо поддаваться.

Не это ли стало причиной его бесконечной самоуверенности? Возможно, будь у него братья и сестры, не отягощенные вассальной и инстинктивной иерархией, возись они вместе, дерись и мирись, как в доме родителей того же Свенсена, и самому Демьяну это бы пошло на пользу?

Он всегда был лучшим. И в школе – а мать строго следила, чтобы ему не завышали оценки только потому, что он принц. И в военной академии, которую закончил по специальности «военный инженер», когда уже отец погиб. Всегда и во всем он был прав, он был примером и предметом восхищения. Он не стал заносчив и высокомерен, это не кружило голову только потому, что самоконтроль тоже был на высоте, а мать и отец приучали к скромности и снисхождению к недостаткам людей, берманов и мира вообще. Да и звериная натура напоминала о себе и собственном несовершенстве, если случалось что-то пробуждающее охотничьи инстинкты или покушения на его территорию. Но он внутри всегда знал, что не может ошибиться. Не может поступить неправильно.

И выигранные им бои после смерти отца только укрепили это мнение.

Вновь вспоминал он и поездку в Рудлог – отец рано стал брать его в другие страны, чтобы сын учился дисциплине и там, где жили люди, не подчинявшиеся законам Бермонта, чтобы понимал, что с ним могут вести себя по-разному, и надо всегда сохранять хладнокровие и сдержанность, держать звериную натуру под контролем. Он помнил старших сестер Поли: величественную и холодную Ангелину, в которой он сразу признал равную по силе и самоконтролю, мягкую и теплую Василину, которая ему понравилась красотой, уступчивостью и похожестью на берманских женщин так, что он поговорил с отцом о сватовстве – и отец обещал прощупать почву, – подростка-Марину, которая могла говорить только о своих обожаемых лошадях и собаке и имела застенчивый нрав и острый язык.

Полина выбивалась из семьи как черный лебедь в роду белых. Она, казалось, не понимала правил приличия: как увидела его на первом обеде двух семей, так глаза и загорелись. Наследников отправляли гулять в парк, в его историческую часть с экскурсиями, и Поля, перебивая дворцового хранителя музея, захлебываясь, рассказывала историю Рудлогов, словно желая показать, какая она умная. Она пробиралась в его комнаты, чтобы предложить сыграть в шахматы или йеллоувиньское годо, звала гулять, чтобы она могла попрактиковаться в бермонтском, искала его во время прогулок, когда он уходил без сопровождения, чтобы отдохнуть от людей.

Государственный визит длился долго, и все это время она устраивала на Демьяна засады, прыгала со спины (не будь она ребенком, он мог бы и полоснуть от неожиданности в полуобороте), просила покатать ее, показать, как он оборачивается.

Она была абсолютно презирающей этикет (хотя в присутствии матери и на официальных мероприятиях узкого круга, где допускалось присутствие детей, вела себя весьма благовоспитанно), недисциплинированной, умной и восхитительно свободной. Она была как медвежонок в самую безмозглую ребячливую пору, и потому инстинкты в Демьяне реагировали как на ребенка, и потому он, справившись и с изумлением, и с раздражением, включался в игру с ней. Ну что с медвежонка возьмешь, от которого исходит такое обожание?

Потом, когда визит закончился, он по ней даже скучал. По смеху, по радости, с которой она на него смотрела, по той непредсказуемости, что она принесла в его жизнь.

Но формализованность и дисциплина быстро поставили мозги на место. И он вновь вернулся к обязанностям принца и наследника.

Отец поговорил с ним и просил подумать касательно женитьбы на Василине Рудлог. Кланы ждали, что он выберет в жены дочь кого-то из линдморов, и посмотри Демьян на сторону, затаили бы обиду – а, значит, часть законов не получила бы поддержки или тихо саботировалась бы.

– Ирина Рудлог в сомнениях, так как знает о наших традициях и считает, что вторая принцесса слишком мягка для наших гор, сын, – предупредил он. – Но я понимаю, что она согласится, если мы четко обозначим наше намерение. Поэтому подумай. Если она тебе горячо по сердцу, то я уже обращусь с официальным предложением. Если нет – выбери кого-то из своих.

Помнится, тогда у него мелькнула мысль, что женись он на Василине, и бойкая непоседа Полина наверняка будет приезжать к сестре и веселить его. Мелькнула и ушла. К Василине он испытывал сдержанный теплый интерес, который не пересилил традицию. От мысли о помолвке он отказался. Но попросил отсрочку с женитьбой до того, как отучится.

А там уже погиб отец и за государственными заботами ему надолго стало не до жены. Пусть он выиграл бои, пусть ему поклонились, признав, что он сильнее, но для матерых медведей он оставался юнцом, сильным, но неопытным, и это заставило быстро учиться, стать еще жестче, дисциплинированней, внимательней, стать для них воплощением традиции и духа Великого Бера.

Полина ворвалась в его мир, смешав все карты. Неправильно было жениться на иностранке – но он и думать ни о ком другом в своей постели и в своей жизни не мог, кроме как о ней с того самого момента, как увидел ее птицей, улетающей из его разбитого окна после того, как он чуть не разорвал ее и чуть не взял силой.

И пусть тогда он был в своем праве: воровка на его территории, которая разбудила в нем инстинкт своими прыжками, – он благодарил своего первопредка, что сумел остановиться.

И знай он, что потом случится на свадьбе… может, было бы лучше, если бы он Полину вообще не искал?

Он ведь после помолвки приходил к ней во дворец Рудлог, не в силах, однажды попробовав, отказаться от ее огня, и целовал ее, и ласкал, заходя за грань приличий, как и она его – и как он доволен был своей сдержанностью, своей волей, тем, что как бы ни кричал инстинкт «возьми», он мог останавливаться. Так должно было быть всегда.

Но случилось иначе. И можно кивать на безумие, на происки врагов – будь он менее самоуверен, менее король, он бы не стал устраивать бои, чтобы успокоить поборников традиций. Ничего бы ему не сделали. Но нет, он должен был все сделать правильно.

Ему стало холодно, и он запрокинул голову на алтарь, который теперь не грел.

«Вернуться назад нельзя, – напомнил он себе. – Нельзя отменить прошлое».

Сейчас, когда судьба Полины вновь встала на зыбкую почву, он ощутил то, что ощущал, но никак не успевал осознать в дни после ритуала Солнечный мост, в дни, когда он боролся за ее жизнь, которую она отдала ему.

Ему было страшно вновь стать одиноким. Потому что очевидным стало то, что он никогда не понимал из-за муштры и обязанностей, забитых сначала учебой, а затем государственными делами дней и ночей, в которые он вырубался раньше, чем голова касалась подушки. Все это время, с самого детства, он был одинок. Одинокий ребенок в каменном замке среди взрослых и древних духов, у которого общение с друзьями – по расписанию.

Именно поэтому он так дрогнул, когда Полина сказала, что хочет много детей. Сам бы теперь он не посмел у нее просить. Красные плодовиты, у ее матери было шесть дочерей, у старшей сестры – трое, и если она тоже хочет, то его дети не будут одиноки.

И здесь, в замке, надо селить семьи гвардейцев с детьми, если они захотят. У всех детей должна быть большая компания. Ребенок не должен расти один – все, что Демьян вынес из своего детства. Да у него за поездку в Рудлог игр было больше, чем за всю жизнь!

У него и женщин-то было немного из-за постоянной занятости, и отношения были недолгие, часто эпизодичные. А Поля ворвалась в это одиночество, сделала его правильную жизнь восхитительно яркой и неправильной и подарила ощущение, что он больше не один. Что есть, помимо мамы, человек, женщина, которая любит его так, что жизнь готова отдать.

И которую так же беспокойно, собственнически, жадно, страстно и ярко полюбил он сам.

У него никогда не было никого, с кем можно было пошептаться в постели, побаловаться или так откровенно посмеяться, как умела смеяться Пол. Не было той, кого хотелось так баловать, на кого хотелось бы смотреть. Той, с кем так сладко, так тепло спалось, с кем хорошо и уютно обнималось в кресле, с кем можно было просто помолчать, обнявшись. Такой, как она, непредсказуемой, смешливой, сильной.

С ее появлением оказалось, что его прежний мир был всего лишь серой и запротоколированной частью огромного яркого мира. Того, который он видел, когда уходил в леса медведем – и того, который подарила ему Поля.