Текст книги "Играй в меня (СИ)"
Автор книги: Ирина Шайлина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 2
Катя
Моей машины не было. Я стояла на ступеньках подъезда и недоуменно озиралась. Проснулась я с трудом, да ещё и трети бутылки шампанского хватило для адской головной боли. А тут ещё и машина исчезла…
У подъезда остановился чёрный автомобиль, дверь открылась.
– Садись, подвезу.
Что-то много внимания мне нынче от Сеньки. Не к добру. Но в машину я села.
– А моя коняшка куда делась?
– Отогнал. Ты до сих пор на летней резине. Да и двигатель чихает. Вечером вернут. А хочешь, новую куплю?
– Нет, спасибо.
Домчал меня до резиденции – как мы в шутку называли обиталище власть имущих – с ветерком и за несколько минут. Я молчала. И Сенька, что удивительно, тоже.
– Хочешь, я и вечером тебя заберу?
– Я сама, ножками, – и не выдержала: – Сень, что тебе нужно от меня?
– Как всегда. Тебя, Катька. Целиком.
Сенька курил, мне тоже курить захотелось. Но подумалось, сейчас в офис идти, а от меня дымом сигаретным разить будет… Я старалась сохранять видимость благополучия. Я – Катька Коломейцева, хорошая девочка. Смешно, но мне нравится быть хорошей, пусть я и лгу.
– Вот же я, Сень. Бери целиком. Куда мне бежать от тебя?
– Убить бы тебя, – тоскливо пробормотал Сенька.
День, несмотря на скорое прибытие в наш город главы государства, был благостный. Мерно, чуть слышно жужжал, убаюкивая компьютер, шелестели страницы. На обед я пошла с Викой – с ней мы трудились вместе, но в разных кабинетах. Я большей частью на месте не сидела, а если сидела, то в крошечном закутке, примыкающем к приёмной. Вика статусом была выше, и кабинет у неё был отдельный. На нашем приятельстве это никак не сказывалось.
Впрочем, еда в рот не лезла, не сегодня. Я продолжала гадать, что Сеньке от меня нужно. Ну не меня же? Я у него и так была вся, с потрохами.
– Олимпиец снова продали, – сказала Вика, прерывая затянувшееся молчание.
– Кому?
– Не знаю, из Москвы кто-то приехал. Будут из нашей провинции денежки тянуть.
Вика потянулась, зевнула. Меня судьба олимпийца волновала мало. Торговый центр, стоящий в выгодном месте, имел незавидную славу – то горел, то убивали кого… После последнего ЧП его вовсе закрыли. Несколько раз переходил из рук в руки. Место хлебное, слухи ходили…
– Не обеднеем, – лениво промолвила я. – А может, и вовсе обогатимся. Ты же хотела замуж за миллионера? Вот целый миллионер из Москвы и приехал. Мимо такой красоты разве пройдет?
Вика засмеялась. Она и правда была красива. Да ещё и из хорошей семьи, что обеспечило ей хорошее рабочее местечко, тёплое. Плюс с мозгами. Мужики вокруг неё вились, но она все нос воротила.
– Самый красивый мужик вокруг тебя хвостом ходит, – улыбнулась Вика. Я чуть зубами не скрипнула – надеялась, что хоть тут о моей связи с Сенькой не знают. – Да и женат миллионер этот – Светка говорила утром. К тому же москвич не настоящий, говорят, из нашего города уехал лет десять – двенадцать назад.
Я бы не придала значения её словам. В Москве этих миллионеров хоть ложкой ешь, да и в нашей глуши немало. Подумаешь, одним больше? Но Сенькино появление… не к добру. Я напряглась. Надо найти Светку. Та славилась своим умением собирать сплетни и нужные и ненужные.
– Ты что с ногтями своими сделала, чудо? – заметила вдруг Вика.
– Ввожу новые тренды.
На месте мне теперь не сиделось. И, как назло, работы свалилось – через две недели благотворительный ужин. Деньги шли на лечение больных детей, а мне претило, что на организацию самого действа потратили столько этих нужных денег. Смысл? Могли бы просто отдать, не обязательно же при этом шампанское пить, которое стоит, как самое дорогое лекарство.
Оказалось, кто-то напутал с пригласительными, а разгребаться пришлось мне. И вычитывать речь Андрея Семеновича тоже мне. А потом ещё выдержать звонок его дорогой супруги, которая внезапно мужа потеряла. К тому моменту я была так взвинчена, что на венценосную особу хотелось накричать. Сдержаться стоило неимоверных усилий.
До Светки я добралась к концу рабочего дня. Вовремя – она уже упаковывалась в шубу. Я мялась, не зная, как подвести разговор к нужной теме. Света ждала. Интересно, а про меня она тоже сплетничает? Наверняка.
– Андрею Семёновичу что-то нужно? – спросила она.
– Да, насчёт пригласительных, – стушевалась я. – Сказали, список гостей не полон. О каких-то персонах то ли забыли, то ли не знали.
– Чернов! – вскрикнула Света. – Боже, я и сама забыла! Какая ты умница, Катя. Нам бы головы пооткручивали. Столько денег московских приехало, а мы их чуть не профукали.
Я едва устояла на ногах. Чернов – это Димка. Но сколько Черновых в России? Наверняка сотни и даже тысячи. Зачем Димке приезжать, он одиннадцать лет сюда носу не казал…
– Я тебе почтой выслала, – защелкала по клавиатуре Светка. – Имена их, адрес, на которые пригласительные надо будет доставить. С супругой, разумеется. Все, пока.
Расцеловала меня в обе щеки, словно мы дружили, закрыла кабинет и убежала. Я вернулась к себе. Достала пригласительный. Дрожащими руками вписала в него имена – Чернов Дмитрий и Чернова Юлия. Жена. Я даже знала, как она выглядит – не сдержалась пару раз, залезла на её страничку в сети. Красивая. Но личной информации почти нет, фотографий мало. Быть может, у них даже дети есть? От этой мысли стало дурно.
Пригласительный я вложила в конверт и надписала адрес. Его доставит курьер – это уже не моя забота. Моя забота – сбежать. Смешно, но сбежать хотелось. Точнее, не смешно, грустно. Печально. Увидеть его хотелось так, что впору пальцы кусать, чтобы больно, до крови. Не раз и не два мне хотелось в Москву ехать, чтобы хоть со стороны посмотреть. А теперь он сам возвращается. А мне стыдно… что я стала такой. Не хочу, чтобы он меня видел.
С такими дурными мыслями я и выходила из офиса в числе последних – ударная работница. Моя машина стояла на парковке как ни в чем не бывало. Резина новая, зимняя. И мотор не чихает, а ведь и правда чихал. Хотелось сесть за руль, ударить по газам, и прочь из этого города, который мне ловушкой стал.
Но поступила я иначе. Поехала по уже заученному наизусть адресу. Небольшой, на несколько квартир, трехэтажный дом в самом центре. Забор кованый, камеры, замок. Не подобраться. Номер квартиры я знала, подъезд один – высчитать нужные мне окна труда не составило.
Окна светились. Все. Димка темноту не любил, поэтому свет включал везде – ему так было комфортнее. Я ходила за ним и выключала, меня горящий попусту в туалете свет раздражал.
Значит, здесь. И правда, вернулся. Зачем? Раком ставить? Весь город? Или только тех, кто вынудил его сбежать, вынудил ненавидеть? Мне горько. Если кого он и ненавидит, то меня. И боюсь, одной лишь сексуальной позой я от него не отделаюсь. Он считает, что ему жизнь сломали, хотя посмотреть, где он, где я? Димка здоров, богат, женат даже… Наверняка все так же красив.
В машине я сидела два часа. Меня выкручивало от осознания того, что он настолько близко. Я убеждала себя – это не любовь. Любовь давно уже умерла, в корчах. Это просто тоска по жизни, в которой все было не так погано. И надежда в ней была, и свет.
А сейчас одна темень. И снег идёт – ни конца, ни края ему. Правильно Димка сделал, что зимой вернулся. Все самое ужасное в моей жизни должно случаться именно зимой.
Телефон тренькнул. СМС.
«Если сейчас оттуда не уедешь, я тебя за шкирку выволоку и трахну под его окнами»
Сенька. Я обернулась. Следит, что ли? Улица была пуста и темна. Рисковать я не стала. Сенька сумасшедший, с него станется воплотить обещанное в жизнь. А я не хочу, чтобы Димка знал, насколько низко я пала. Если повезёт, мы даже не увидимся. Будет думать, что я умница. Хорошая. Может, даже замужем. И ребёнок у меня. Девочка с бантиками.
Кому я вру? Наверняка он уже все про меня знает. И найдёт меня точно. Землю мерзлую жрать заставит. И счастлив будет….
Ночью никак не могла уснуть. Лежала в темноту смотрела. Моя квартира была настолько белой, что даже ночь её не могла вычернить, сколько не старалась, и это мне нравилось. Лежала, потом вставала, шла к окну. Выглядывала на улицу. Там, во дворе, десятки машин. Может, в одной из них Димка? Сидит, ненавидит меня. И уехать не может, как я…
Мысль была такой навязчивой, что хотелось спуститься, выйти в морозную ночь и ходить от одной машины к другой, заглядывая в окна, не прячут ли они Диму…
Дурь я решила выбивать ударным трудом. Включила свет, принесла пену для чистки ковров, хотя ещё недавно думала просто отвезти жертву своего пьянства в химчистку. И принялась за дело. Рудольф равнодушно смотрел на меня из-за стекла. Наверняка он думал, что мне место в психушке, рядом с Лялькой.
– И не мечтай! – ткнула я пальцем в аквариум. – Если я попаду в психушку, кто тебе будет покупать мерзких живых червей? А воду менять в столитровом бассейне, который по недоразумению называется аквариумом? Никто! То-то же!
Рудольф снова отвернулся. Я дочистила ковёр, убеждая себя, что все нормальные люди занимаются этим в два часа ночи.
Думать о Димке на ночь не стоило. Но когда моя голова меня слушала? В итоге сон вышел слишком реалистичным. Я даже не знала, что помню настолько хорошо, каждую мелкую, ненавистную деталь…
– Вы умрете, – равнодушно говорит врач. Так, словно его это не волнует, а может, он просто утомился меня переубеждать. – Понимаете?
Я кивнула. Я правда понимала. И то, что умирать не хочется – мне же девятнадцать только. А думалось о всяких глупостях: что стул неудобный – резьба на спинке – кто вообще придумал такое? Врезается в кожу. На таком только сидеть и думать о скорой смерти. От окна свозит. На подоконнике кактус. Кактус мне жаль – мерзнет же. Настолько жаль, что хочется домой забрать и отогреть. Но домой мне его никак нельзя. Я же умру, кто о нем будет заботиться?
– Я дал вам номер телефона. По нему позвоните обязательно. Я могу поговорить с вашей матерью?
– Не нужно, – прошу я. – Пожалуйста. Я не хочу, чтобы она знала. Пока…
– Вы не имеете права скрывать от неё такую информацию, – врач смягчается, но не сильно. – И рожать вы не можете. Понимаете? С вашими патологиями сердца беременность прерывают на любом… Слышите? На любом сроке! У вас только девять недель, а сердце уже сбоит. Вы надеетесь, что сумеете доносить этого ребёнка? А если доносите и умрете? Кому вы его оставите? Ребёнок – это не игрушка…
Он все говорит, говорит, сыплет терминами. Рассказывает о моих клапанах и сосудах. А я ухожу. Уношу с собой своего ребёнка в животе, своё никудышное сердце в груди. И думаю, что идти мне некуда. Что у мамы тоже сердце, и её волновать никак нельзя. А у меня… просто сложно все…
Проснулась я так резко, даже не сразу поняла, что не иду домой, бережно неся в себе ребёнка, что много лет прошло. Я лежу в одинокой постели, и у меня не то что ребёнка, даже кота нет. Только Рудольф. И горько стало так, что хоть волком вой. Я свернулась калачиком, уткнулась лицом в колени, а потом вцепилась в свою кожу зубами в надежде, что боль отрезвит. Помогло – выть перехотелось. Но легче не стало.
На коленке осталось розовое полукружье. Аккуратные выемки зубов на коже. Я касалась их пальцами до тех пор, пока они не разгладились. И вдруг спать захотелось с такой силой, что страшно на часы смотреть – а вдруг утро? Едва сомкну глаза, и прозвенит будильник? И спать тоже страшно – не нужно мне снов. Мне реальности хватает за глаза.
Тем не менее я уснула. И даже спала без снов. А ковёр к утру уже высох.
Глава 3
Дима
Иногда казалось, что я болен этим городом. Где я только за эти годы не побывал, но все равно знал, где мой дом – в обычном среднестатическом российском городе, пусть он и входит в пятерку крупнейших. И порой ночью – в моей ли московской квартире, в одном ли из бесконечных гостиничных номеров – меня грызла глухая тоска. Дома меня лишили.
А может, все дело в людях, которых этот город надёжно от меня прятал? Или в моём глупом обещании вернуться? Помню, как стоял, пошатываясь, болело все тело, больше всего упасть хотелось в грязный истоптанный снег, пестрящий алыми кляксами моей крови. Но стоять мне тогда казалось жизненно важным. И я стоял. Щупал языком один из передних резцов – шатается. Хорошо, что не выбили. Могли и выбить. Я знал, что могли бить и сильнее. И знал, что буду говорить – будут бить. Снова. А один против нескольких отморозков устоит только в боевиках на ТВ. Но я все равно проталкивал слова через осипшее горло, плевал ими в их лица.
– Вернусь, – говорил я. – Вернусь и всех раком поставлю…
Смешно вспомнить сейчас… Хотя вру – не смешно. Смешна здесь только моя юношеская глупость, самонадеянность. Сейчас бы, поди, умнее был, выбрался бы из той передряги без потерь.
Хотя, если судить по тому, что я все же вернулся – умнее не стал.
Я не любил самолёты. Конечно, бизнес заставлял меня закрывать глаза на свой страх, но домой я ехал на автомобиле. Сотни километров по раскисшим дорогам под надоедливый бубнеж навигатора. Один раз даже остановился у придорожной забегаловки и поспал, а потом пил дрянной кофе и жалел, что не взял термос – совала же Юлька.
Устал. Но не жалел о муторной поездке. Так я возвращался в родной город постепенно. Проехал по мосту над заснеженной рекой. Потом мимо Александровки – посёлок оброс коттеджами, не узнать. Ехал по дороге мимо соснового леса, вспоминал: если повернуть направо, там дачный посёлок прячется на берегу озёра. У… Катиной бабушки там дача была.
И зазудело, засвербело желание повернуть, поехать. Остановиться перед стареньким деревянным домом, с тремя длинными, в самое небо, соснами в саду. Сдержался. Что мне там делать? Любоваться на сугробы и рефлексировать? Катя, может, уже давно дачу продала. Бабушка у неё умерла, когда мы ещё в школе учились, да и матери не стало… Моя мать звонила, рассказывала, душу бередила. До тех пор рассказывала, пока я не прикрикнул, хотя никогда голос на маму не повышал.
Город вынырнул из леса внезапно. Только были сосны вокруг, а теперь серые промзоны, длинные, коптящие воздух трубы. Потом высотки, хрущевки и совсем новые дома, которых раньше не было. Торговые центры, спортивные комплексы…Университет, в котором я учился, обзавелся парочкой новых корпусов. Я знакомился с родным городом заново.
Мать ждала с пирогами. Их запах я почувствовал ещё на лестнице. Раньше, бывало, Сенька на мамины пироги бежал вприпрыжку через три ступеньки вперёд меня…Что же лезут они мне в голову? Наверное, сами стены навевают. Надо просто переболеть.
– Дим! – удивилась и захлопотала мама. – Юля сказала, только к вечеру будешь, а я как знала, уже первую партию пирогов из духовки вынула. Совсем уставший! Иди в душ, я суп согрею.
– А папа где?
– На рыбалке задницу морозит, – отмахнулась она. – Часа через три приедет.
Ванная казалась тесной, хотя маленькой родительская квартира не была. И бедно они никогда не жили. Именно отец тогда, почти двенадцать лет назад, прикрыл моё бегство, деньгами помог, сказал – вложусь, а дальше ты сам. Я смог. Просто привык пускать пыль в глаза. Там – в Москве – это важно. И ванная с пузырями, с бассейн, которым я никогда не пользовался, унитаз с подогревом ободка – не маразм ли?
Папа вернулся, когда я отведал пироги трёх видов – и это после супа! – и уже с тоской размышлял: лопну или обойдётся? Вошёл, принёс с собой запах мороза, рыбы, которую и вывалил на стол в хрустящем пакете.
– Саша! – возмутилась мама.
– Три щуки и красавец судак, – отрапортовал папа и протянул холодную руку для пожатия. – Здорово, сынок!
Я поднялся и с удовольствием приобнял его. Я правда соскучился. И по пререканиям родительским, и по запаху рыбы, и по пирогам. Мама снова накрыла на стол, папа достал из морозилки запотевшую бутылку. Мать вздохнула и ушла.
Пить я не хотел, но отказываться не стал. Водка была такой ледяной, что её резкий вкус почти не чувствовался. Папа выпил, крякнул, потянулся за кружком колбасы. Когда я последний раз колбасу ел? Даже не помню. А вкусно.
– Уверен? – вдруг спросил папа. – Все же обжился ты там уже. Женился. К чему старое бередить?
– Уверен, – отрезал я. – Я всегда знал, что вернусь…
– Тебе лучше знать, твоя жизнь.
На том и порешили. Уехать мне в первый день не дали, хотя и говорил, что сняли уже для меня квартиру. Слушать не стали. Застелили свежим бельем постель, отправили отсыпаться. Комната моя изменилась, словно и не жил я здесь. Но следует признать – новая постель гораздо удобнее старой. Хотя и на той нам с Катей… тьфу.
Я неимоверно устал, но сон не шёл. Я лежал и слушал доносившиеся фоном разговоры родителей из гостиной, смотрел в тёмный потолок. Может, и правда ошибаюсь? Снова на грабли? Я выругался – подобные мысли извели. Поднялся, нашёл, не включая света, пачку сигарет в сумке. Юлька курить не позволяла, говорила, что я ей здоровым нужен. Я вроде как уступал, сам понимая, что ни к чему, но пачку всегда носил с собой. Может, по привычке. И иногда курил. Вкус дыма, почти забытый, дарил ложное опьянение, ударял по мозгам. И сейчас курить хотелось до ужаса.
Открыл пластиковое окно – окна тоже поменяли родители. Юлька говорит, что пластиковые окна – это пошло, а мне лишь бы не дуло. Смел с подоконника горку снега, облокотился, закурил, разглядывая вечерний город с высоты седьмого этажа.
Он светится огнями, такой незнакомый, но родной. Там, за соседними высотками, ближе к проспекту прячется наша школа. Может, сходить, посмотреть? Беседку нашу снесли, в которой мы тусили вечерами. Да и сама детская площадка новая. Все яркое, красивое – пластиковое. Наверняка – пошлое.
Я осознал внезапно, что все сделал правильно. И вернулся. И Олимпиец купил, который в моё время только строился. И сомневаться или искать пути отхода не буду. Как бы город не изменился, он – мой. И уступать я его не стану…
Снилась мне Катька. Удивительно, столько между нами произошло – и гадкого, и волшебного, по-настоящему сказочного, а снилась она мне школьницей. Шёл урок биологии – кабинет узнал, я сидел с Сенькой, а Катька – с Трофимовым, в соседнем ряду, чуть впереди. Шла контрольная, а я не смотрел на выложенные передо мной листы с тестом. Смотрел на Катьку.
Талия тонкая под простенькой белой блузкой. Кажется, её можно обхватить пальцами рук. Волосы убраны в косу, но одна прядь постоянно вырывается и падает на лицо. Катька вздыхала и заправляла её за ухо, но прядь была на редкость своевольна.
Я сидел и завидовал Трофимову: он-то рядом с ней. Может коснуться её руки, словно нечаянно. Я, который в принципе Дюймовочку за девушку не считал, теперь в её обществе терялся. Она была другой, не такой как все. Я не знал, как быть с ней.
А Катька, словно почувствовав мой взгляд обернулась. Чуть смугловатая, словно бархатная, кожа, которой всегда так хотелось коснуться. Глаза светлые, янтарные. Капелька-сережка в ухе. И прядка эта…
Во сне мне было светло. И сам свет, что щедро падал из широких окон, словно подсвечивая Катькины волосы. И само предчувствие волшебства…
Просыпаться было физически больно. Я даже не знаю, любил ли Катьку. Раньше думал – да, но жизнь успела показать, насколько эфемерна штука под названием «любовь». Но я знал – то, что бывает между нами, не каждому достается. И тогда, в своём сне, я не знал, что мы сами все испортим и сломаем. А сейчас больно, что все прекрасное осталось позади: и юность, и Катька… А впереди только тоска. Жизнь из одинаковых дней, в которой уже нет даже азарта, который жрал меня в первые московские годы.
На часах шесть. Темно, да и родители ещё спят. На душе гадко, горько, зато сон с Катькой принёс новые силы. Словно за все дни и ночи разом выспался.
– Не снись мне больше, – попросил я Катьку, обратившись к городу.
Катькину девятиэтажку отсюда не видно. И к лучшему.
Большая часть вещей осталась в машине, вытаскивать их я не стал. Сейчас торопливо умылся, позавтракал. Мать пыталась скормить мне недельный запас еды и ещё и с собой дать, но я сумел отстоять своё право ходить голодным. Мне пора. Пусть меня ещё никто не ждёт, слишком рано, но на месте не сиделось.
Олимпиец возвышался внушительной громадой. На парковке пусто, только банка из-под газировки, сплющенная чьей-то ногой. Внутри пахло краской, сырой ещё штукатуркой. Она же поднималась пылью с пола и оседала на брюки. Меня встретил охранник, не сразу сообразивший, кто я и зачем пришёл в такую рань. Дело в том, что покупкой я руководил дистанционно, по максимуму оттягивая своё возвращение. А теперь какой-то месяц – и Олимпиец снова заработает, уже под моим руководством.
В восемь внизу загудел перфоратор – рабочие подтянулись. Мой офис пока единственный, полностью отделанный в этом здании. Несколько комнат, в которых я буду проводить большую часть своего времени. Спокойные тона, большие окна, удобная мебель. За блеском я не гнался, самое главное в офисе – комфорт. Сам торговый центр начнёт работать через месяц, но большая часть площади уже сдана в аренду. Меня радует, сколько работы впереди, работа будет изматывать, выбивая ненужные мысли.
В десять раздался звонок. Я подобрался – подсознательно именно этого момента я ждал все утро. Он поднялся – серый неприметный человек, которому предстоит руководить службой безопасности. Я встречался с ним в Москве и остался доволен. И мой отец его рекомендовал – он уже ушёл из больших игр, но знакомства остались. Чутью отца я доверял.
На стол легли две папки. Обе такие же серые и неприметные, как человек, который их принёс. Они были тонкими – я сам просил просто поверхностно. Пока. Желание, которое зрело во мне многие годы, наконец сформировалось. Произошло это лишь вчера утром, и у Ивана было не много времени.
– Все? – спросил он.
– Если вы будете нужны, я позвоню. Вы довольны своим кабинетом?
– Да, все отлично.
– Тогда чувствуйте себя как дома. У нас впереди подбор персонала.
Иван кивнул, дверь за ним закрылась. Я смотрел на папки. Открывать или выбросить, пока не поздно?
– Брось, – сказал я сам себе. – Ты же хотел этого одиннадцать лет. Себе можно не врать.
Закурил. Снова, чёрт побери. И открыл первую папку. Терентьев Арсений Викторович. Сенька смотрел на меня с фотографии предельно серьёзно, словно понимал, что на первой за много лет встрече оплошать нельзя.
– Здравствуй, – поздоровался я.
Сенька, естественно, промолчал. Я мельком пробежался по строчкам, собрать много за сутки не удалось. Информация общая, уверен: если копнуть поглубже, то вылезет много всего интересного. Не знаю, что я хотел увидеть. Что Сенька пошёл по кривой дорожке, сидит в тюрьме, спился или и вовсе умер? Все у Сеньки хорошо. Баб меняет, как перчатки. Не женат. Фирмой собственной владеет, планирует податься в политику.
Месть – это блюдо, которое лучше подавать холодным. Что ж, моя месть остыла достаточно.
Я закрыл глаза, откинулся на спинку кресла. Внизу стучал молоток – устанавливают звукоизоляцию: слушать ежедневно шум полного людей торгового центра я не намерен. От сигарет горчило во рту. Я снова потянулся к пачке, но сам же себя остановил.
Мне было страшно. Какой она стала, моя Дюймовочка? Я и страшился, и желал этого одновременно. Все эти годы я гнал от себя Катьку. Она проникала ко мне во снах, со временем все реже и реже, теперь я даже вспомнить не мог, правда ли у неё глаза такие золотистые? Я мог гордиться собой – я даже ни разу не попытался разыскать её фото. Сначала от этого ломало. Потом привык. Люди вообще привыкают абсолютно ко всему.
И теперь страшно, и самому от этого смешно. Мне тридцать два года, и чего я только в этой жизни не видел. А теперь боюсь открыть папку. Хорошо, что моих терзаний никто не видит – не по статусу.
Папку я все же открыл. Катька изменилась, оставшись при этом Дюймовочкой. Как это получилось у неё? Черты лица как будто резче стали, глаза глубже. В уголках – первые морщинки. И при этом красивая, ещё красивее, чем была. Волосы тёмные, глаза светлые. Янтарь – я не ошибся. Золотистый. И смотрит так, словно душу вынимает. Это она всегда умела.
На следующей фотографии она с Сенькой. Я зубы стиснул. Перевернул фото, датировано летом прошлого года. Совсем недавно. Значит, они вместе… Иначе бы не лежала так по-хозяйски Сенькина рука на её талии, на которую я когда-то глазел и слюни пускал, идиот. Лица Катьки почти не видно, ветер волосы разметал, она пытается совладать с ними, понесла руку к лицу, убирая пряди – как знакомо… А Сенька её придерживает, чтобы ветром не унесло, Дюймовочку нашу.
Я захлопнул папку. Хватит на сегодня. Убрал в ящик стола обе. Потравил душу и будет. Врут все – не лечит время. Особенно предательство. Его как ни залечивай, рубцы так и будут сочиться кровью.
