Текст книги "Чаша смерти (СИ)"

Автор книги: Ирина Шерстякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Владлен Семенович выбрался из кресла, походил по квартире, вышел на балкон, постоял там, глубоко вдыхая посвежевший после полуночи воздух, вернулся в кабинет и попробовал было позаниматься новыми приобретениями, полистал альбомы, но любимое дело сейчас не подарило ни покоя, ни забвения. Спать, понятное дело, сегодня не получится. И так-то не уснешь, бессонница вконец замучила, а уж после скандала…

Антиквар встал из-за стола, тихонько подошел к двери племянника и прислушался. Хоть и будучи выпивши, Валерик спать не завалился, а возился: чем-то шуршал и что-то двигал. Владлен Семенович тихонько постучал в дверь.

– Валерик! Ты не спишь еще? Можно войти?

Валерик не ответил, но шевелиться перестал. Владлен Семенович постучал еще раз, потом дернул за ручку. Дверь оказалась запертой.

– Валерик!

Племянник неразборчиво выругался и проговорил недовольным голосом:

– Ну, чего вам, дядя?

Владлен Семенович еще раз, непонятно, зачем, дернул дверную ручку и проговорил, запинаясь:

– Ты, Валерик, не сердись, помиримся, ладно? Я взял твою водку, да, виноват, но вещь очень уж ценная, а после реставрации…

– Да срать я, дядя, хотел на ваш старый хлам, в натуре! Ему, типа, место на помойке!

– Ну что ты, Валерик! Сейчас антиквариат очень ценится, поверь, особенно за границей! Да и у нас тоже появились понимающие люди, платят хорошие деньги. К тому же, как помру, вся коллекция останется тебе, я уж и завещание написал. Кроме тебя и сестры, у меня никого нет… Ей я ничего не оставляю, а то как бы ее мужики у нее не отхапали. Знаю, ты хороший мальчик и мать не обидишь… А деньги за водку я завтра утром отдам, ты уж сам сбегай купи, мне тяжело будет с ящиком…

Валерик в комнате что-то уронил и гаркнул в полный голос:

– Ну, вот ваще, в натуре, дядя, вы тут замутили с завещанием своим! Типа, если вы тапки откинете, я из-за хлама вашего заплесневелого подписался в пляс пуститься!? Счас прямо, уже разбежался! Спать валите, и все, вам с вашим сердцем давно, типа, в койке быть пора!

Владлен Семенович обрадовался, что глупый инцидент исчерпал себя. А завтра он отдаст Валерику деньги, и у того не будет неприятностей с магазином. Эх, прощай, кузнецовская сахарница! А впрочем, почему, собственно, прощай!? Есть же две фарфоровые фигурки охотника с собакой, почти идентичные, и старый сморчок Маркович наверняка согласится поменяться, нет у него такого охотника, точно, нет. Хотя старик любит, чтобы того, что есть у него, больше ни у кого не было… Но то, что скульптурок две, Марковичу сообщать совершенно необязательно, тем более что фигурки не совсем одинаковые… Эх, денег на поганую водку жаль… Но покой в доме дороже всего.

Владлен Семенович пожелал спокойной ночи племяннику, почти благосклонно выслушал его невнятный ответ и отправился, как выразился Валерик, в койку. Действительно, давно пора было ложиться, если он хочет не опоздать завтра на встречу коллекционеров, ведь надо еще уточнить список приготовленных к обмену вещей.

Сильно ныл ушибленный о полочку в прихожей затылок, привычно щемило сердце, но настроение немного улучшилось. Все-таки племянник не совсем еще пропащий, под грубой оболочкой душа у него добрая. Ничего, все еще переменится: перебесится, и жаргон свой дурацкий, так раздражающий Владлена Семеновича, позабудет. Женится, детишки пойдут, остепенится, и будет, как все, да и еще получше многих…

Владлен Семенович успокоено отбросил дальнейшие переживания за племянника, взбил подушку, уютно завернулся в одеяло, погасил бра и, зовя сон, начал мечтать о заветной кузнецовской сахарнице.

На следующий день Валерик поднялся поздно, с трудом разлепив опухшие, воспаленные глаза и, мучаясь головной болью, дополз до ванной, долго мочил голову холодной водой. Наконец, решив, что вода горю ну никак не поможет, отправился поправляться на кухню. В глазах и голове прочно держался туман, так что початую бутылку пива, прибереженную специально для такого случая, он нашел в холодильнике лишь со второй попытки и торопливо присосался к горлышку. Пиво изначально было дрянным, а теперь еще и подкисло, но муть перед глазами развеялась почти полностью, и в голове чуть-чуть прояснилось, настолько, что, глянув на часы, повешенные дядиной домработницей над плитой, Валерик выматерился и рванул одеваться. До встречи с хозяином магазина, согласившимся реализовать водку, при этом самостоятельно оформив на нее нужную документацию, осталось всего ничего. Чертов дядя: теперь приходится думать не о прибыли, а всего лишь о сохранении лица. Отказаться от сделки невозможно. Ах, да, дядя вчера обещал отдать деньги!

Валерик, уже цеплявший в прихожей сандалии, распрямился и с одной сандалией в руке порулил к двери дядиной спальни. По всему выходило, что Владлен Семенович еще не поднимался. Ну, дядя и здоров дрыхнуть! Небось, вчера полночи любовался на барахло свое драное, любимое. Но бабки нужны срочно, так что придется дядюшке подскочить. Рассчитайся и сопи в две дырочки дальше. Валерик решительно забарабанил по двери.

– Дядь, а дядь! Просыпайтесь! Полдень уже. Вы вчера бабки обещали. Очень надо. А то Толян, еще чего доброго, на счетчик поставит. Вставайте!

Дядя на стук не ответил. Валерик позвал еще несколько раз, прислушался. В спальне было очень тихо. Валерик чертыхнулся, толкнул дверь: не открывается. Валерик еще раз выругался. Дурацкая дядина привычка все запирать. В спальне в изголовье кровати был встроен потайной сейф, где Владлен Семенович держал самые ценные свои вещи. Да кому нужно это старье, запирать его еще! А если кому вдруг понадобится, то запертая дверь его не остановит, и тайный сейф не убережет дядины «сокровища». Лишь разозлят грабителя.

Валерик постучал еще, громко взывая к дяде, и, не получив ответа, здорово встревожился. Опять, небось, дядино сердце шалит, как в позапрошлом году. Тогда у дяди был инфаркт. Валерику пришлось вышибать дверь, благо, силой бог не обидел, в шестнадцать лет Валерик имел росту под два метра и посещал местную подвальную качалку чаще, чем школу.

Переполох тогда был. Мать в истерике билась, в реанимацию ее не пустили, так она всех врачей затерроризировала. А дядя искапризничался весь, прям забодал: все не так и не этак, а принесите мне того, не знаю чего, а это яблоко слишком красное, а то, в натуре, слишком зеленое. Хуже, что, отвалявшись месяц в больнице, первое, что дядя сотворил по хозяйству, это заменил поврежденную дверь в спальне на дубовую, усилив, блин, конструкцию специальными стальными стержнями и пластинами. Теперь просто так, с налету, не вышибить, инструмент нужон…

Валерик отошел подальше, насколько позволяла ширина коридора, изо всех сил оттолкнулся от стены и всем своим немаленьким весом шарахнулся о дверь. Преграда крякнула, но устояла. Валерик попытался еще раз, еще и еще. Лишь пятый заход сделал дело. Парень, обдирая джинсу о торчащие деревянные обломки и сталь, с трудом пролез в образовавшуюся между косяком двери и коробом щель в комнату дяди и первое, что увидел, было розовое лицо Владлена Семеновича со слабой улыбкой на губах и открытыми, закаченными под лоб глазами. Валерик, еще не врубившись до конца, подошел, потрогал холодную дядину руку и с размаху сел мимо стула прямо на пол. Обеими руками потер физиономию, обнаружил в одной руке сандалию, которую так и держал, нежно прижав к груди, рассеянно натянул ее на ногу, но не застегнул. Почесал от души голову. За эту привычку дядька его с детства пилил, а теперь, выходит, некому пилить. Однако! Бедный дядька! А матери как сказать? У нее и так с ее мужиками башню свезло, а тут еще это.

Валерик посидел немного на полу, приходя в себя. Попробовал встать, но ноги что-то плохо держали, были, как вареные макаронины. Тогда он встал на четвереньки и так подобрался к телефону, стоящему на прикроватной тумбочке. Ну, в натуре, когда позарез нужно позвонить, так эта запараллеленная бабка вечно треплется, блин!

Сначала вызвал, в натуре, «скорую». Ну, тетка со «скорой», понятно, послала Валерика куда подальше, велев вызванивать поликлинику и ментов. Телефон в поликлинике, в натуре, то был занят, то трубку никто не брал. Когда Валерик уже решил плюнуть на телефон и топать базарить лично, наконец-то отозвалась очередная злющая тетка из регистратуры. После долгого препирательства она нехотя согласилась записать вызов. Родная ментовка тоже пообещала прислать участкового, и все велели сидеть и ждать.

Валерик и посидел на полу возле дядиной кровати минут двадцать, в обнимку с телефонной трубкой, подождал. Потом набрал номер магазина. Хозяин, Рыжий Толян, отозвался сразу, видно, прям у телефона сидел.

– А, наконец-то. А мы уж заждались!

Валерик, от нервов покусывая ноготь большого пальца, невнятно проговорил:

– Это самое… У меня тут… Дядя, в общем… Типа, проблемы, в общем…

Толян отозвался веселым, слегка пьяным голосом.

– Проблемы? Ну!.. А я тут торчу, все жду тебя. Слушай, давай резче?! А то мне в Москву за товаром надо.

Валерик облизнул враз пересохшие губы и охрипшим, прерывающимся голосом спросил:

– Вечером вернешься?

– Ну…

– Вечером тогда подойду, ладно?

– Точно?

– Сто пудов!

– Смотри! Ладно, договорились!

Трубка запищала отбой. Валерик пару минут, держа ее в руке, тупо смотрел перед собой. Понятное дело, Толяну плевать на его заморочки с высокой колокольни. Вот поразмыслит и не станет иметь с ним дела. И Димону стукнет: мол, на Валеру положиться нельзя. И как тогда жить? Дядя раньше всегда поддерживал, подкидывал деньжат, а теперь?!

Деньги нужны позарез, но они у дяди наверняка в сейфе. Валерик для порядка все же пошуровал в столе, в шкафу и в дядиных карманах, но обнаружил лишь мелочь. Тогда он принес из своей комнаты старый ранец и прошел с ним в кабинет. Нехорошо, конечно. Вроде, приятели базарили, что наследство просто так, сразу, не дают, а надо ждать то ли полгода, то ли год, а потом заявление куда-то относить, типа, чуть ли не в суд. Но что тут поделаешь?! Потом как-нибудь отмажемся.

Выбрав из дядиной коллекции с десяток вещей, которые, на непосвященный взгляд, хоть чего-то могли стоить, молодой человек загрузил их в ранец, упаковав предварительно в старые газеты, и вышел из квартиры, оставив входную дверь открытой, чтобы медицина и милиция свободно могли войти. За дядин антиквариат Валерик не беспокоился: кому оно нужно?! А и заберут, невелика потеря!

ГЛАВА 4

Захаров с участковым Калачовым стояли на лестничной площадке и курили.

Квартира потерпевшего находилась на улице Мира, в одном из девятиэтажных кирпичных домов улучшенной планировки, бывшем престижном кооперативе. Дома данной серии отличались лестничными площадками причудливой формы, с множеством углов и закоулков. Лестницы стояли безлюдные, неосвещенные, благо все жильцы пользовались лифтами, по два лифта на подъезд. Так что хочешь – убивай тут, в дальнем темном уголке, хочешь – насилуй. И убивали, и насиловали. Жертва может сколько угодно орать – из квартир все равно никто не высунется. Хорошо, если 02 наберут. А то и не наберут – побоятся мести преступников. Совсем недавно, в прошлом квартале, Захаров выезжал в соседний дом, такой же, как этот, на убийство: оба лифта сломались, и парень-наркоман столкнул с лестницы бабку, забрал кошелек со ста рублями. А в прошлом году приезжали дважды, на изнасилование, уже сюда.

Дверь в квартиру гражданина Шаповала, ныне покойного, была приоткрыта. Там третий час работали эксперты.

– Так кто проживал в квартире с потерпевшим? – спросил у участкового Захаров, затушив о стенку выкуренную наполовину сигарету и засунув ее обратно в пачку.

Участковый, проведший первичный осмотр места происшествия и переговоривший с соседями, ответил, вытирая шею носовым платком:

– Племянник его с ним проживает, Валерий Андреевич Кузин. Восемнадцать лет, не работает и не учится нигде, от весеннего призыва уклонился, на жизнь зарабатывает мелким бизнесом. Жалобы на него от граждан поступали, но ничего существенного, так, мелкие правонарушения: поздно возвращался, дверью хлопал, шумел на лестничной площадке, в ответ на замечания выражался непечатно, и тому подобное.

– А сейчас он где?

– Кто ж его знает. По месту прописки телефон не отвечает… Соседка видела его ближе к полудню, спешил куда-то с большой сумкой.

– А милицию и врача участкового кто вызвал?

– Неизвестно.

Квартирная дверь хлопнула. Калачов и Захаров обернулись. К ним подошла, доставая сигареты, появившаяся, наконец, на работе медэксперт Лизочка Савина, Миловидная, худенькая белобрысая девица с волосами, захваченными сзади в хвостик черной аптечной резинкой, в джинсах и простенькой футболке, без косметики и маникюра. Еще недавно она числилась в отделении первой красоткой и модницей и отбиться не могла от поклонников, несмотря на жутковатую профессию. Выскочила замуж по большой любви за какого-то неудалого парня, местного изобретателя с дурным норовом, тут же родила дочку. Девчонка получилась крикливая, болезненная, спать мамочке не давала совсем, молоко у Лизочки почти сразу пропало. А тут еще мужа под каким-то благовидным предлогом уволили с завода, где он худо-бедно работал, что-то изобретая по ходу дела. Как только он взялся качать права по поводу прав на изобретение, зарплаты и трудового законодательства, так и выпнули. В общем, когда Лизочка, спихнув со скандалом ребенка свекрови (ясли везде позакрывали, а мать Лизочки давно и тяжело болела, и сидеть с младенцем не могла при всем желании), вышла досрочно на работу, ее сперва никто не узнал.

Калачов и Захаров потянулись к Лизочке с зажигалками. Калачов оказался шустрее. Лизочка затянулась сигаретой и сказала ровным усталым голосом:

– Я закончила с телом. Можно увозить, только подпишем протокол осмотра, и вызывайте машину.

– Ну, и какие предположения?

– Без вскрытия заключение делать рано, но гематома на голове есть, и большая, с незначительным поверхностным повреждением кожи, могла быть нанесена тупым предметом. Ребята сказали, что на этажерке в прихожей есть немного крови, и волосы прилипли.

– Как думаешь, мог этот удар послужить причиной смерти?

– Ну, опять же, без вскрытия трудно сказать, но, полагаю, что мог.

– Да уж, на вскрытие у тебя очередь, – ехидно фыркнул Калачов. – На работу не ходим, загордились, а дела стоят.

– Ничего, не в районной поликлинике. Мои пациенты – ребята терпеливые. Жара вот только, а холодильник опять не работает. Ну да ладно. Я Семенову вчера звонила, его жена сказала, что вроде у него запой кончается, скоро на работу выйдет, а вдвоем мы быстренько всех освидетельствуем.

Захаров сладко заулыбался и сказал подхалимским тоном:

– Лизочка, ты же классный специалист, что нам Семенов, и без него обойдемся…

Лизочка фыркнула, затянулась сигаретой и грубовато напрямик спросила:

– Чего надо?

– Ну, чего, чего, ты же знаешь…

– А конкретнее?

– Два дела у меня стоят, нет заключения о причине смерти, сделай поскорее, дела в принципе раскрыты, отчет надо сдавать, не то Носорог меня совсем забодает, ты же его знаешь… Шоколадка за мной.

Савина еще раз фыркнула и свободной от сигареты рукой небрежно запихнула под резинку выбившуюся прядь волос.

– Ну, вот, заладил: «знаешь, знаешь»… Напиши на бумажке, какие дела, а то мне вот-вот свекровь позвонит, и у меня все на свете из головы вылетит.

– Сейчас мигом напишу, благодетельница! Калачов, ручку дай! И лист из блокнота вырви.

Участковый заворчал, что вот свое надо иметь, а то он ручек и блокнотов на всех не напасется, но выдал просимое. Радостный Захаров нацарапал, приложив листок к стене, номера дел, то и дело встряхивая шариковую ручку, наотрез отказывающуюся писать в таком положении. Савина, не глядя, сунула листок в карман джинсов, сказав со вздохом:

– Ладно, в первую очередь сделаю. И шоколадкой не отделаешься. Торт гони, да не второго хлебозавода, а московский. Так уж и быть, необязательно из «Праги» или «Будапешта». Согласна и на «Рот-Фронт». Хорошо бы Семенов пришел.

Калачов вдруг насупился, багрово покраснел и гаркнул:

– Да что с ним, с Семеновым этим, начальство носится, как с тухлым яйцом?! Гнать в шею алкоголика, пусть нам тут ряды не позорит!

Юрий удивленно приподнял брови и хмыкнул, а Савина, вдруг вспыхнув еще пуще Калачова, взъерошилась и зарычала, чисто волчица:

– Ты мне Семенова не тронь! Умный какой нашелся, блин! Трезвенник, блин! Уж будто сам не квасишь! Семенов – специалист, каких мало, почитай, что и вовсе нет! Мастерство, знаешь, не пропьешь. Да на нашей работе спиться – не фига делать, все под богом ходим. Я сама, как поработаю день, все со жмурами в разных степенях разложения, вечером – домой, там меня уже свекровь ждет, под дверью прям, с порога заводится, Машка орет непрерывно, Пашка тоже… недоволен… Запахи ему, видите ли, блин, мерещатся. Самому мыться нужно чаще, и не будет мерещиться, так нет, на меня все наезжает… Верите ли, так и хочется хлопнуть стакан! Уволюсь на фиг! Участковым терапевтом пойду, нервы дороже.

Юрий незаметно выдвинулся, встал между Савиной и Калачовым и оживленно заявил:

– Ты, Лизочка, не того… Нам Семенова хватит по части борьбы с алкоголизмом. Ты, это самое, не стакан хлопай, ты свекровь по репе хлопни, и Пашку своего тоже, чтоб не выступал, и вообще, пусть работать валит. А хочешь, мы с ребятами с ними обоими поговорим? А насчет районной поликлиники, так там работа вообще: тушите свет! Твои нынешние клиенты тихие, спокойные, ничего им уже не надо, никто не беспокоит, а живому человеку попробуй угодить!

Савина как-то враз угасла и, погасив окурок о стенку, уже испещренную множеством следов от других таких же окурков, сказала:

– Да уж, с нашей работой не захочешь, а запьешь. Помните ту наркоманку, что под дозой своего ребенка зарезала и в печке сожгла? Уж неизвестно, что ей там примерещилось. Потом прочухалась, все забыла и к нам с заявлением прибежала, что цыгане ребенка украли. Это ведь я экспертизу делала, сразу, как из декрета вышла… Думала, рехнусь, дома такая же девчонка. Так что вы мне Семенова не замайте…

Калачов вздохнул и сказал виновато:

– Ладно, Лизок, не трави душу… Ну, извини, ну, сболтнул, не подумав. Сам не знаю, что это на меня наехало… Больше ни-ни, ни словечком. А домашних твоих я сам приструню, тем более что мне по должности положено, будут мармеладные…

Лизочка криво улыбнулась.

– Нет уж, не надо, сама как-нибудь. Пойдемте, бумажки оформим, закончим все и – по домам. Пока новые жмурики не повалили. С новыми пусть дежурный по городу разбирается, а с нас хватит на сегодня.

Она повернулась и направилась к двери в квартиру. Калачов и Захаров нехотя потянулись за ней. Захаров пробубнил ей в спину:

– Ты не куксись, Лизочка. Знаешь, на баб ваша работа хорошо почему-то влияет. Никогда не замечала? Ты приглядись: наш брат-мужик в медэкспертах ходит какой-то дохлый, прибитый, болеет, спивается, а бабы все, как одна, цветут, в пятьдесят глядятся на тридцать. Кожа свежая, ни мощинки…

Лизочка приостановилась, оглянулась и спросила заинтересованно:

– Да? Это точно? А я как-то не замечала.

– Зуб даю! Да ты сама присмотрись. Ну, вот, хотя бы, когда на следующей неделе в Москву поедешь, и присмотрись. Не все жмуриками любоваться, надо и на коллег взглянуть.

– Обязательно, – сказала Лизочка. – А я уже уходить отсюда собиралась. А теперь еще подумаю. Если правда, то… А с чего это я в Москву поеду?

– Да уж поедешь. Предчувствие у меня такое.

– Хорош заливать, экстрасенс фигов!

– Ей-ей, не вру!

Лизочка с сомнением хмыкнула, передернула плечиком и впорхнула в квартиру. Калачов и Захаров у двери притормозили: работать ну совсем не хотелось. Достали было еще по сигарете, но тут загудел и глухо охнул лифт, останавливаясь на их этаже. Из лифта выбралась полная женщина лет шестидесяти, в цветастом открытом платье без рукавов, какими торговали в это лето все китайские рынки, с серыми от седины волосами, собранными на темени в рыхлый пучок, с простым, слегка одутловатым лицом. Женщина тащила черно-красную клетчатую переполненную сумку на колесиках, из которой вываливался хвост трески и букет, составленный из лука, укропа и петрушки.

С трудом развернув сумку на лестничной площадке, она наткнулась взглядом на участкового Калачова, единственного бывшего в милицейской форме, на приоткрытую дверь в квартиру антиквара, вытаращила глаза и завелась:

– Ой, да что ж это такое?! Милиция?! Никак ограбили нашего Семеныча!? Говорила я ему, говорила, чтоб сигнализацию установил или хоть собаку завел! Железную-то дверь ставить без толку, железную дверь воры запросто открывают, вот недавно у соседки…

Захаров встрепенулся. От опроса соседей, как всегда, особого проку не было, никто ничего не знает, не слышал, все спали, были на даче, и вообще, слыхом не слыхивали, что был у них такой сосед: Шаповал Владлен Семенович, антиквар. А эта тетка, наверняка, знакомая или родственница, вхожая в дом, такие обычно все знают и все с удовольствием выложат искренне заинтересованному человеку, тем более что у старшего поколения детективы воспитали любовь к милиции и к государству. Конечно, в ходе следствия они так и так выйдут на эту даму, но чем раньше, тем лучше для результатов расследования.

Натурально, тетка ни в коем случае не должна увидеть сейчас труп, а то еще вместо беседы придется ей «скорую» вызывать. Пусть себе думает, что антиквара обворовали.

Юрий мигнул Калачову. Тот с важным видом выдвинулся вперед и, доставая удостоверение, пробасил:

– Здравствуйте, я ваш участковый. Вот, происшествие у нас… Не могли бы мы прямо сейчас побеседовать?

Он вежливо пропустил тетку в квартиру, а Захаров нахально ввалился первым и направил свидетельницу мимо коридора и спальни, где работала следственная бригада, на кухню. Тетку усадили на табурет лицом к окну, Калачов уселся напротив, а Захаров остался стоять, загородив спиной застекленную дверь в коридор. Участковый внушительно откашлялся и достал потрепанный блокнот и ручку.

– Представьтесь, пожалуйста. Кем вы приходитесь потерпевшему?

– Анна Алексеевна я, Демина моя фамилия, евойная помощница по хозяйству, прихожу в неделю раза два, редко – три, делаю, что Владлен Семенович попросит: убрать там, постирать, иногда обед приготовить. Вчера позвонил, попросил с рынка продукты принести. А мне почему не принести? Мне нетрудно. Я за свою жизнь столько сумок перетаскала, и не счесть, привыкла! Это теперь к сумкам колесики пришпандоривают, для барынь всяких, а в мою молодость постеснялись бы сумки на колесиках, все бы сказали, что хворая какая или ленивая! А моя-то невестка ручки трудить не любит, из универсаму пакетик в двух пальчиках несет, а там – мороженого стаканчик да чипсов пачка. Не перетрудится, ручки– ножки не заболят. За картошкой сыночка моего гоняет, а сама в телик круглые сутки пялится, все на сериалы про любовь, при живом-то муже! Глаза бы ее бесстыжие лопнули! В магазине на первом этаже нашего дома уборщица требуется, устроилась бы туда, какая ни какая, а деньга бы капала. Так ни за что! Ну и что, что сын достаточно зарабатывает, он что, обязан ее кормить? Нет, мы не такие были, вот после войны…

Калачов еще раз внушительно кашлянул:

– А расскажите-ка нам, Анна Алексеевна, где работает Владлен Семенович, есть ли у него враги, знакомые, кто часто в доме бывает, и вообще, все, что знаете.

– Как же, а сам он почему не рассказывает? Я-то кто ему, не родня, помощница всего лишь, еще не то брякну, так он меня и прогонит. Хоть и тяжко в моем возрасте в услужении работать, и вообще, не по-людски это, не так нас воспитывали, но где еще работу сыскать!?

Захаров поймал вопросительный взгляд Калачова и отчаянно замотал головой. Только женской истерики им сейчас и не хватало.

– Он в отъезде, – буркнул участковый, отводя взгляд от лица свидетельницы и старательно что-то черкая в своем многострадальном блокноте. – А тут вот такая неприятность. Так где работает Владлен Семенович?

– У него бизнес, – ответила с важным видом домработница. – Антикварный бизнес. Не сомневайтесь, все законно, есть разрешения, и налоги уплочены, все путем.

– Ага, – изрек Калачов. – А можно поподробнее?

Голоса в квартире сделались громче, хлопнула входная дверь, по коридору протопало несколько пар ног, что-то проволокли по полу, что-то загремело. Захаров выглянул в коридор, ничего важного не углядел и еще плотнее перекрыл спиной стекло. Анна Алексеевна заворочалась, оглянулась на Захарова.

– Чего это там?

– Не волнуйтесь, я же сказал, что в квартире работает следственная бригада. Сейчас они закончат, и мы попросим вас показать, где хозяин хранит ценные вещи, и что в доме пропало.

Свидетельница вдруг округлила свои светло-голубые глазки.

– Владлен Семенович в отъезде, а Валерик-то где? Разве это не он вас вызвал?

– А что Валерик? – насторожился Захаров. – Нет, не было тут Валерика. Это племянник Владлена Семеновича?

– Нету Валерика? Ну, наверное, по делам пошел, скоро придет. Он ведь тоже бизнесом занимается. Проживает с дядей, места тут, сами видели, много, а Владлену Семеновичу одному тоскливо, личная жизнь у него не сложилась, а Валерик все ж таки родная кровь. Как моя бабушка говаривала: «Свой своему поневоле друг!» Шебутной он, Валерик, да молодежь теперь вся такая. Да и мамаша его шебутная тож, он весь в нее. Мамаша его, Верка, сестра Владлена Семеновича. Родители-то ее Надеждой назвали, в честь Крупской, а она в Верку переделалась. Разницы-то никакой, что Вера, что Надежда, а вот поди ж ты! С норовом девка! Все лишь бы папе с мамой наперекор! Что она отчудила! Думаете, почему Валерик здесь, с дядей проживает?! Дома-то ему места нет!

Дальнейший опрос свидетельницы поразил даже видавших виды оперативников. У Калачова и Захарова глаза вылезли из предназначенного им природой места, а рты расплылись в совершенно неприличной ухмылке. Причем Захарову было легче: он-то стоял за спиной разоткровенничавшейся свидетельницы, а Калачову пришлось туго. Он хмурился изо всех сил, низко склонялся над бланком допроса, изображая глубокомысленное внимание, прикрывал лицо ладонью, лишь бы не прыснуть. Счастье, что словоохотливая тетка занялась любимым делом – обсуждением ближних. Сверкая голубенькими глазками и раскрасневшись, она самозабвенно тарахтела со страшной скоростью и на реакцию милиционеров никакого внимания не обращала.

Следователи услышали, что сестра потерпевшего, Вера Семеновна, по последнему мужу Гулуа, и в молодости была непутевой, не то, что разумный и положительный, отличник и комсомольский активист Владлен Семенович. Она не числилась злостной правонарушительницей, а просто не любила учиться, и вообще как-то напрягаться, все время проводила с подружками, ошивалась на всех затевавшихся вечеринках, танцульках и даже (!!!) ходила с поклонниками по кафе и ресторанам, вместо того, чтобы готовиться к труду на благо Родины.

Кое-как окончив школу, Верка ни в какой техникум, а тем более институт не поступила, да и не очень-то пыталась, в ПТУ не захотела, там, мол, одни дураки учатся. Умная, блин, выискалась! Проболталась полгода без дела. Потом родители взбеленились и начали ее поедом жрать, не можем, мол, на старости лет кормить великовозрастную бездельницу. Примерный старший братик, студент Историко-Архивного института, все уши прозудел нотациями. Тогдашний участковый принялся вызывать на беседы и грозить выселением. Тогда только Верка нехотя пошла работать, поближе к дому, куда брали всех желающих: на Н-скую швейную фабрику. Там, понятное дело, раз можно свободно устроится, работа оказалась не сахар: пыль, шум, трехсменка, нормы выработки несусветные, да и зарплата маленькая. Но Верочка обладала веселым и счастливым характером. Она быстро обвыклась, вдруг обрела вкус к комсомольской работе и начала выступать в фабричной самодеятельности, где задорно плясала и пела частушки собственного сочинения. Даже в Москву, на фестиваль народного творчества пару раз съездила с коллективом, грамоты получила и на стенку повесила, они там на конкурсе какое-то место заняли.

Проплясав так год или два, Верочка выскочила замуж за очень симпатичного парня с той же фабрики, то ли наладчика, то ли электрика, Андрюшку Кузина, положительного, некурящего и непьющего. Родился Валерик. От фабрики молодой семье дали квартиру, Андрей неплохо зарабатывал, Верка плясала и пела в своей самодеятельности. Валерик пригляжен: у фабрики отличные ясли-сад, воспитатели хорошие, полноценное питание, занятия, летом детей вывозят на дачу за город. В общем, все путем. Кажется, живи да радуйся, так нет же!

Верка начала хвостом бить, понятно, от легкой жизни. Мол, Андрей ее необразованный, тупой, ваще ограниченный, не может, значить, удовлетворить творческие запросы ее возвышенной души. Мол, с работы пришел, в тапочки влез, сразу в газету да в телевизор уткнулся, потом поел и – спать. Скука, мол!

А то, что парень не пьет, хорошо зарабатывает, ее и сына обожает – на то плевать. Посмотрела бы, как другие-то живут, с мужьями-алкашами, с детьми и родителями в одной комнате! Не глядит ведь!

Так уперлась и развелась с мужем. Стали квартиру разменивать, – не разменивается: кухня, прихожая маленькие, санузел совмещенный, на доплату денег нет. Андрей на фабрике встал на очередь на жилье, да пока та очередь движется, состариться и умереть успеешь, вместе с детьми.

А у Верки новая любовь – художник-оформитель, тоже на фабрике работает. Тут уж такие страсти разгорелись, как же, родственная творческая душа! Сразу свадьбу сыграли, и прописала Верка нового мужа к себе в квартиру. Стали жить. Верка с Валериком и художником в большой комнате, Андрей – в маленькой.

Но со вторым мужем Верка совсем недолго прожила, меньше года. Творческие натуры всегда самовыражаются, и, что характерно, за счет других. Так и Веркин художник: кто, мол, виноват, что он, такой весь из себя гениальный, на фабрике плакаты малюет, а бессмертное творение незаконченное дома на мольберте стоит, тряпочкой укрытое, и под толстым слоем пыли?! Понятное дело, жена, которая не понимает, не уважает, и условий должных не создает. Да еще пляшет постоянно в своем коллективе самодеятельном, вместо того, чтобы творческому мужу готовить завтраки, обеды, полдники и ужины из трех блюд с десертом, поскольку творчество, оно энергии требует! Да еще пасынок тут, ходит по комнате взад-вперед, отвлекает, понимаете ли, сосредоточиться не дает, и отдохнуть просто невозможно.

Ссорились они, ссорились, да и развелись, в конце концов. Художник отказался из квартиры съезжать: родительская квартира хоть и трехкомнатная, но «хрущевка», и в ней папа, мама, бабушка, да брат и сестра с семьями, в общем, та еще воронья слободка, места для творчества все равно нет. В общем, и художник на фабрике в очередь на жилье встал. А строить жилье фабрика почти перестала.