Текст книги "Чаша смерти (СИ)"

Автор книги: Ирина Шерстякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Верка в месткоме путевку за полцены выпросила, от переживаний лечиться, в Сухуми, и из Сухуми привезла нового мужа, абхазца Гогию Гулуа.

Многие считают всех кавказцев богатыми, но это далеко не так. Гогия был бедным. В Абхазии зажиточно жили те, у кого в горах были плантации чая и мандаринов. Остальные перебивались тем, что в летние месяцы сдавали отдыхающим свои домишки, сколоченные чуть ли не из ящиков, а сами на это время переселялись в сараи и курятники. Но семья Гогии была большая, родни и детей в доме полно, поэтому сдавать они могли только одну маленькую конурку. Да и жили они не у самого моря, а повыше в гору, куда избалованные и непривычные к горам курортники вскарабкивались с трудом. Так что бывали сезоны, когда конурка-кормилица пустовала. Поэтому Гогия с огромным удовольствием переехал к жене в Н, прописался в ее квартиру и пошел работать на швейную фабрику разнорабочим.

Прожили они так какое-то недолгое время, но потом Верка с Гогией тоже ссориться стала. Во-первых, Гогия потребовал, чтоб Верка немедля рожала ему сына, а то без сына как же?! Кто Гогину фамилию унаследует? Кроме того, Гогия привык, чтобы женщины мужчинам были покорны. Абхазы, конечно, не азербайджанцы, христиане все-таки, но обычаи их все равно не наши, чужие, непривычные. А уж чтобы творческую натуру жены лелеять, тут уж совсем извините-подвиньтесь. Сначала мужа ублажи по всем статьям, а уж потом делай, что хочешь. В известных пределах, конечно. Если силы и время останутся. Верка взвыла.

Повыла-повыла, с Гогией то ссорилась, то мирилась, все его уговаривала, но Гогия мужчина-кремень: все только как он сказал, и никак иначе. Развелись. Но Гогия в Абхазию свою и не подумал возвращаться, что ему там делать? Трое мужиков в большой комнате поселились, Верка с ребенком в маленькой. А тут нагрянула перестройка, зарплату не платят, работы нет, фабрика, считай, закрылась. Почти всех работников отправили за свой счет в отпуска. Жить как-то надо, Андрей с Гогией, скооперировавшись, начали челночить, художник малевал всяких котяток-щеночков. Его картинки брали с удовольствием, мог бы подняться, если б не лень махровая. Одних котяток в лукошке по полгода писал, все вдохновения дожидался. Верка в ресторане с народными танцами и частушками выступала, из наряда – только коса накладная да кокошник с сапожками, да три лоскутка с русской вышивкой, благо, фигура сохранилась, как у молоденькой. Валерик подрос, сначала отцу и Гогии помогал челночить, потом сам стал мелким бизнесом промышлять.

Самое смешное то, что бывшие мужья Верки между собой отлично ладили и замечательно относились к Валерику.

А Верка, если уж так бабе мужика надо, нет, чтобы через свои народные танцы в ресторане с иностранцем каким раззнакомиться, или хоть побогаче кого взять, так нет же, – связалась с командировочным из Норильска. В Норильске жить почитай что невозможно: по полгода ночь, лето – недели две всего, есть нечего. Строительство какой-то умник распорядился по итальянской технологии вести, в таких домах температура даже летом выше плюс десяти по Цельсию не поднимается. Уж лучше в ярангах жить, чем в таких домах, яранги хоть народными традициями к местному климату приспособлены. Люди ради северных прибавок к зарплате работали да ради вредности, из-за которой на пять лет раньше можно было на пенсию выйти. Но во время перестройки власти начали делить завод. Зарплаты, не говоря уж о северных коэффициентах, не стало. Деваться людям некуда: квартиры в Норильске никому не нужны, нельзя их ни продать, ни сменять. Те, кто имел где-нибудь родственников, – бросили все нажитое и уехали, остальные…

Вот такого вот мужика Верка себе нашла, и замуж за него, и в свою квартиру на половину кровати – прописывать. Но тут три ее бывших мужа и Валерик встали грудью – ни за что! И не разрешили прописывать. В общем, бедный мужик уехал обратно в свой Норильск, а Верка легла в неврологический кризисный центр.

Такая вот любовная история, ну прям как бразильский сериал.

Участковый Калачов, торопливо строча в бланке допроса, всхрапнул, достал платок, вытер лицо и проговорил сдавленным голосом:

– Так все же, гражданка, какие отношения были у гражданина Шаповала с его племянником гражданином Валерием Кузиным?

– Какие отношения? Хорошие отношения! Я же вам говорю, у Владлена Семеновича своей семьи и детей нет, так уж сложилось у него неудачно. К Верке он очень привязан, и Валерика любит.

Тут хлопнула дверь спальни потерпевшего, раздался топот и громкие голоса санитаров, несущих носилки. Как ни старался Захаров загородить дверь, шустрая Анна Алексеевна споро вскочила с табуретки, притрусила к двери, оттеснила Юрия могучим плечом и высунулась в коридор как раз в тот момент, когда санитары, разворачиваясь в не слишком широкой прихожей, застряли как раз напротив кухонной двери. В результате их попыток протащить носилки через узкое место простыня, закрывавшее тело, частично сползла, и любопытная домработница, упершись взглядом прямо в мертвое лицо Владлена Семеновича, сначала дико завопила, а потом тихо сползла на пол, перегородив проход уже окончательно. Захаров страдальчески сморщился и, в ответ на крепкое народное слово Калачова, только развел руками.

Далее Калачов, Захаров и подбежавшая Лизочка отволокли женщину на диван в кабинете, опрыскали водой и дали понюхать нашатырь. Лучше бы они этого не делали: очнувшись, Анна Алексеевна тут же снова дико завыла и зарыдала. Как и опасался Захаров, нормальная беседа была закончена. Пожалуй, оставалось лишь выпроводить всех и опечатать квартиру, а расследование продолжить уже завтра. Но что совершенно необходимо было сделать сегодня – это установить, пропало ли что-нибудь в квартире антиквара. Хорошо бы еще выяснить, где Валерик. Домработница продолжала надрывно и с удовольствием вопить. Юрий умоляюще посмотрел на Лизочку, та со вздохом кивнула, достала из своего саквояжика одноразовый шприц, сильно початую упаковку ампул и споро сделала домработнице укол, шепнув:

– Давай, побыстрее задавай свои вопросы, скоро она вырубится. Извини, нет у меня с собой другого транка. Адрес ее узнайте, домой придется за государственный счет везти.

Домработница слегка расслабилась, и вопить перестала, но ее движения и речь сразу стали несколько заторможенными. Захаров подозвал скучающих понятых – пожилую супружескую пару, живущую этажом ниже, и скорее повел всех по квартире. Выяснилось, что, вроде, все цело, по крайней мере, на первый взгляд. Лишь стол антиквара был подозрительно пуст. Как помнила Анна Алексеевна, на столе всегда лежали красочные альбомы, и еще Владлен Семенович обычно держал на столе недавно приобретенные или особенно интересующие его в данный момент вещи.

Следственная бригада опечатала квартиру и загрузилась в машину. Клюющую носом Анну Алексеевну под локотки свели по лестнице и тоже запихнули в машину. Она негромко похрапывала, но каждые пару минут подхватывалась и принималась слабо сопротивляться, сетуя, что вот, на такси и денег-то нет, и она не какая-то барыня, чтоб в такси разъезжать.

Сдав лыка не вяжущую свидетельницу на руки совершенно ошарашенной невестке и подбросив до дома Лизочку, Калачов и Захаров остались в машине вдвоем. Шофер давно отпросился и слинял домой. Калачов помялся и заявил напрямик:

– Слышь, Юрка, надо Кузина прям завтра брать и колоть, пока не опомнился.

Захаров повернулся к участковому и покрутил пальцем у виска.

– С какой это стати так сразу брать Кузина? Теперь ведь не 37 год на дворе!

– А с такой вот стати! Ты только, Юр, руками не махай, а крепче за руль держись. И не спи. И скорость сбавь. Куда нам торопиться-то? На тот свет поспеем, а в случае задержки клиенты подмогнут по дружбе! – Калачов хохотнул. – Суди сам. Кузина видели соседи уходящим с большой сумкой, тяжелой, между прочим! А у антиквара со стола исчезли большие альбомы, какие-то предметы и запас старых газет из прихожей. Наверняка Кузин в своих бизнес-махинациях запутался и решил поправить дела: богатенького дядюшку пришил и вещички перекупщикам потянул, в старые газеты завернув. Ты верь моему оперативному опыту! Хватай его скорей, а то уйдет, ищи-свищи его потом-то.

Захаров сонно покосился на участкового и длинно зевнул.

– Да куда он, на х…, денется?! Возьмем…

– Эй, Юр, за руль крепче держись, на дорогу смотри и не спи. Куда, на х…, несешься?! Я же говорю: на тот свет всегда поспеем.

Калачов пошарил по карманам в поисках сигарет, нашел пустую пачку из-под «Явы», раздраженно скомкал ее и выбросил в приоткрытое окно, с силой потер ладонями лицо. Юрий устало сказал:

– Ладно, Антоныч, завтра этим козлом займемся. А сейчас по домам. Спать.

–

ГЛАВА 5

Захаров намочил водой из графина носовой платок и приложил ко лбу. Его с утра мучила жестокая головная боль – следствие то ли хронического недосыпа и переутомления, то ли второй день продолжающегося скандала в семье. Юрий глотал горстями болеутоляющие таблетки, но они помогали в лучшем случае на полчаса, а потом боль вновь вгрызалась в лоб с удручающим упорством.

Светка с любимым отпрыском наехали на Юру со страшной силой, и все требовали, требовали, требовали: то денег, то его постоянного присутствия в доме, то чтобы не мешал, то духовной близости, то еще чего-то непонятного. Светка то топала ногами и била посуду, то рыдала и грозилась уехать к родителям в родную Тьмутаракановку. Похоже, жена сама не знала, чего хотела от Захарова.

К деньгам, нарядам, и прочему в этом духе Светка всегда была достаточно равнодушна. Что касается недостатка внимания к семье, то Захаров обычно чувствовал себя дома чуть ли не лишним: у Светы была ее любимая работа на местном канале телевидения, вечерами и по выходным в доме толклись толпы подружек, вечно она бегала на какие-то дни рождения, встречи, посиделки и кружкИ.

Захарову на этих сборищах было нестерпимо скучно. Да, ради Светки он сходил туда пару раз и закаялся: все болтовня о тряпках, сериалах да сплетни о незнакомых ему приятельницах. Да еще Светкины подружки все как одна на него вешались. Впрочем, они так вешались на всех попадающих в поле зрения мужиков. Но Светка этого понимать не хотела и всякий раз устраивала Юрию дикие скандалы.

Отпрыск Ванька раньше тоже, как будто, в обществе родителей не нуждался, наоборот, все норовил улизнуть во двор, в компанию разновозрастных, в меру распущенных пацанов и девиц. А в последние дни, как назло, со своей тусовкой завязал, ныл и требовал внимания и общения.

Да еще, вдобавок ко всем неприятностям, в те короткие часы, что удавалось урвать для сна, Захарова одолевали кошмары. Они не запоминались, оставляя после себя только ощущение ужаса и холодный пот, но заставляли подпрыгивать на кровати чуть не до потолка по несколько раз за ночь.

«Светку в санаторий надо, в нервный, на месяц, психику подлечить, Ваньку – в трудовой лагерь, хватит ему дурью маяться; дела закрою, выдеру у Носорога отпуск и отосплюсь», – решил Захаров. Он с отвращением посмотрел на сидевшего перед ним здоровенного парня, восемнадцати лет, несудимого, с туповатым выражением лица, небольшими, прозрачными голубыми глазками, со светло-русыми волосами, остриженными почти наголо по современной молодежной моде, с накачанной мускулатурой, в черной майке с клыкастым черепом. Такую, что ли, Ванька жаждет?.. На предплечье – татуировка, какой-то вроде кактус и орнамент, называемый татуировщиками «кельтским»…

Захаров поймал себя на том, что машинально составляет словесный портрет парня, в коем сейчас никакой нужды не было, еще больше разозлился, тряхнул головой и забарабанил пальцами по столу.

– Ну что, Кузин, будешь сознаваться?

Парень набычился.

– В чем сознаваться-то?

– Ну, как в чем? Совсем глупый? Под олигофрена косить собрался?

– Под кого это косить? Ничего я косить не собираюсь! Ничего не делал, шел домой, тут подбежали, хватают, руки выкручивают, головой об тачку приложили, фингал вот, смотри… Я еще найду на вас управу! В суд на вас подам, вот! И, это, как его, согласен говорить только в присутствии моего адвоката… Не в чем мне сознаваться!

Захаров устало вздохнул.

– Как не в чем?! А в убийстве и ограблении гражданина Шаповала Владлена Семеновича, дядьки твоего родного, между прочим?!

Кузин выпучил глаза.

– Ты чего, начальник, совсем офигел?! Не убивал я дядьку! Ну, да, я видел, что помер он, так это от сердца, сердце у него больное, этот, как его, инфаркт, между прочим, был два года тому… Я и врача вызвал…

– У потерпевшего Шаповала на затылке гематома, причина смерти – удар по голове.

Парень побагровел.

– Не знаю я ничего, в натуре, не бил дядю! А гема… это самое, это чего, фингал, что ли? Не было у него никакого фингала! Сердце у него, говорю!

– А чего ушел, врача и участкового не дождавшись? И вещи уволок?

– Так дела у меня были, срочные. Я и двери оставил открытыми, чтоб милиция могла войти без проблем. Дядьке-то что, все равно уж… А вещи эти – так деньги были нужны, срочно. Дядька все равно сказал, что все добро свое мне завещал.

– Ага, а ты, как узнал про завещание, так любимого дядюшку по затылку и огрел…

Кузин вскинулся со стула и заорал в лицо Захарову:

– Да говорю, не убивал я…!!!

Захаров хлопнул ладонью по столу.

– Сядь, остынь, а то счас конвой вызову, они тебя живо утихомирят, нашел, где пасть-то разевать! А ну, сидеть, кому сказано!

Кузин плюхнулся на место и с ненавистью посмотрел на Захарова. Захаров в который раз потер невыносимо нывший висок и сказал устало:

– Ладно. С этим потом. Теперь еще… Вещи перечисли, какие взял, откуда они у дяди, кому продал…

Парень уставился, моргая, в окно, и молчал.

– Ну, чего язык в ж… засунул?! Рассказывай про вещи!

Кузин вздохнул, шмыгнул носом и нехотя пробурчал:

– Ну, какие вещи, я не очень смотрел, настрой был не тот. Книжки какие-то большие, с картинками цветными, шесть штук, не помню, как называются. Их я в «Букинист» отнес, по сто рублей дали за каждую, значит, всего шестьсот.

Подозреваемый вновь уставился в окно. Захаров покрутил в пальцах ручку.

– Это все?

– Фигурки фарфоровые, их никто не взял, потому как все хоть чуть, да надбитые, я их назад принес. Хотел выкинуть, но все ж память о дядьке, он их так обожал, прям каждый день облизывал, потому оставил…

– Еще что?

– Ложки серебряные и самовар маленький такой, тож серебряный, в комиссионный взяли, деньги – как продадут. Эти все вещи у дяди были давно, не знаю, откуда взялись.

– Еще что? Давай сам рассказывай! Что я из тебя каждое слово клещами тяну?!

– Еще бокал был серебряный, его тоже никуда не взяли, потому – старый и поцарапанный весь, но я его в скупку не понес, потому как за смешные деньги. Я его приятелю подарил: все ж таки серебряный. Этот вот бокал дяде на днях принесли Ванька Сыч, то есть Сычов, и Жорик. Вот не знаю я Жориковой фамилии, а погоняло его – Хряк, понятно, потому, что жирный очень.

Захаров насторожился. Иван Сычов и Георгий Зимних – давешние покойники, найденные на квартире, убийцы Силина. Он перестал черкать каракули на полях протокола допроса и спросил:

– А откуда ты знаешь, что бокал принесли Сычов и, как его, Хряк?

– Так дядя сам сказал!

– А когда принесли?

– Так я понял, что недавно, вчера, что ли…

– Рассказывай, кому, конкретно, подарил бокал.

– Ну, это, Рыжему Толяну, чтоб не злился из-за напряга с водкой.

– Это какая еще водка?! Ты давай не крути, не запутаешь! Конкретно говори: имя, отчество, фамилия, адрес, чем занимается.

– Да не знаю я! Рыжий Толян – его все так зовут. Он, типа, хозяин магазина на «Победе».

– Магазин как называется?

– Да не помню я! То ли «ШОП», то ли «ЕДА», не знаю. Делать мне нечего, только названия читать. А, наверное, «ЕДА». Вроде, был «ШОП», а потом, когда указ придумали, чтобы все названия русские были, стала «ЕДА». А может, не «ЕДА», может, «ПРОДУКТЫ». Ну, забыл! И адрес не помню. Показать, где, могу, а адрес… Я же, блин, не почтальон!

Кузин смотрел на стол перед собой и равномерно возил ногой по полу. Захаров снова горестно вздохнул.

– Ладно. Подписывай протокол, и в камеру.

Кузин поднял глаза на следователя и взвыл:

– Почему в камеру?! Я ничего такого не делал! Я ведь все рассказал, как было! За что? Отпустите!

– Ничего-ничего. Посидишь немного, до выяснения, не убудет с тебя. А то потом ищи! Протокол будешь подписывать?

Пару минут они смотрели друг на друга. Кузин продолжал возить ногой по полу, его глазки ничего особенного не выражали, но губы задергались. Захаров взорвался и завопил:

– А ну, кончай ногами шаркать! Подписывай, блин…!

Кузин, матерясь вполголоса, таки подписал протокол, по русскому обычаю, не читая. То ли по наивности, то ли читал с трудом. Его увели. Захаров откинулся на спинку стула и обеими руками взлохматил волосы. Вроде, парень не врет, а там как знать…

Тут в кабинет ввалился Женька Рогов, который должен был нарисоваться еще два часа назад, с красными как у вампира глазами, небритый и растрепанный, но в галстуке. Галстук был оранжевый в красный ромбик, криво повязанный поверх потрепанной джинсовой рубашки. Он с порога проорал:

– Все, Юран, влипли!

Захаров поднял на Женьку задумчивый взгляд. Состояние «влипли» становилось уже хроническим и, в отличие от Женьки, не вызывало у Юрия особых эмоций. Если при их работе из-за каждого экстрима психовать, то быстренько окажешься в психушке, причем в той, что для особо общественно опасных. Юра рассеянно спросил:

– Что так?

Женька плюхнулся на стул, с которого только что встал Кузин.

– Ты Лизочку просил, чтобы она тела Силина, Сычова и Зимних освидетельствовала вне очереди?

– Ну?!

– Ну, она и освидетельствовала!

Юрий расплылся в улыбке и привстал.

– Вот и славно! Счас я к ней зайду…

– Какое, славно! Результаты только что Носорог забрал!

Захаров вздохнул и уселся обратно.

– Ладно, глядишь, и не потеряет. А если бумажки и пропадут, так Лизочка восстановит. Я специально в Москву сгоняю, в «Прагу», торт ей самый лучший, килограмма на два…

– Тормоз, ты не врубаешься! По результатам экспертизы, все три смерти от естественных причин! У Силина – гипертонический криз, и на его почве инсульт головного мозга, а у Сычова и Зимних – отравление фальсифицированной водкой! А мы уголовные дела открыли! И, что еще поганее, закрыли.

Захаров посерел и выдавил:

– А кровища тогда откуда, ты спросил?

– Спросил, а как же! У Силина – из носа, при гипертоническом кризе такое часто бывает. У Сычова – то ли из желудка, то ли из печени, я не понял, но тоже бывает, а Зимних рассек височную артерию, вероятно, при падении, об угол стола, но у него не кровопотеря послужила причиной смерти, а именно отравление.

– Это точно?

– Все точно, как в аптеке. Я спросил. Лизочка тоже сначала обалдела, сомневалась все, так Семенов на работу уже вышел, смотрел, и то же самое сказал. У Семенова – с гарантией. Что делать-то будем?

– Ты неправильно спрашиваешь. Не что мы делать будем, а что с нами Носорог делать будет. Тут возможны варианты. Да уж, такого ляпа мы давно не производили.

Юра глубоко задумался, массируя обеими ладонями голову, потом выдвинул ящик стола, порылся в нем, среди всякой мелочевки, мусора и жутко важных бумажек, скопившихся за несколько лет, нашел упаковку пенталгина, всухую проглотил сразу три таблетки, чуть не подавился, схватился за чайник и плеснул прямо из носика себе в рот. В чайнике оказался кипяток. Это на некоторое время отвлекло Юру от служебных неприятностей.

Женя, испуганно посмотрев на побагровевшего, вытаращившего глаза и судорожно разевающего рот друга, дрожащими руками налил в стакан тепловатой воды из графина и сунул его Юрию. Тот торопливо отхлебнул, проливая воду на рубашку и пытаясь отряхнуть с брюк уже впитавшийся кипяток. Женя подтащил весь графин и промямлил:

– Ты давай, того, народное средство, то есть… в сортир дуй… Уринотерапией называется, я передачу смотрел. Поссы на обожженное место, и заживет, как на…

Юра невнятно прохрипел:

– Я чего, и язык, что ли, буду этим лечить?! К черту твою народную медицину! Не до того!

– Как же ты, больно же?!

– А так! Ты чего, никогда горячим язык не обжигал? Пройдет! Шкурка облезет, и заживет, не смертельно. Слушай, а давай смотаемся отсюда! Дежурному бутылку поставим, пусть скажет, что мы еще днем ушли следственные мероприятия проводить, свидетелей искать на месте преступления, или еще за чем-нибудь…

Женя вздохнул.

– Поздно, не проскочим, как раз на Носорога нарвемся!

Юра хлебнул еще воды из стакана, который так и держал в руке, отставил его подальше, цапнул с женькиного стола ключи, мягко, как кот, перемахнул через стол, подкрался на цыпочках к двери, прислушался, прижавшись к ней ухом, и быстро запер. Повернувшись к Жене, сделал страшное лицо и шепотом скомандовал:

– Давай, звони дежурному, чего сидишь, как нарисованный?! Только тише говори! Нас нет, нас украли инопланетяне! Да пусть дежурный, когда Носорог отчалит, нам отзвонится.

Женя потянул к себе внутренний телефон, набрал две цифры и проговорил в трубку, прикрывшись рукой:

– Валер, ты? Дежуришь? До утра? Ага… Ага… Слышь, тут такое дело… В общем, скажи Бобарю, что нас нет, лады? Ну, в натуре… Ну, понятное дело… И когда уйдет, нам звякни, только обязательно… Да уж, тихо, как мыши… Ну, будь…

Юра, не отрывая уха от двери, замахал Жене рукой, тот тихо опустил трубку на рычаг и замер. Юра так же тихо отодвинулся от двери и присел на край стола. По коридору раздавались решительные шаги начальства. Судя по звуку этих шагов, Носорг был сильно не в духе. Он остановился у двери и рванул ручку. Выматерился и пнул дверь ногой. Постоял, еще раз подергал и попинал дверь и, изливая душу в истинно народном стиле, тяжело протопал по коридору дальше. Шаги затихли, в отдалении хлопнула дверь, и друзья перевели дух. Юра пересел со стола на стул, поближе к Жене и сказал шепотом:

– Кажется… Кажется, на выход пошел. А Валерка как, ничего парень, в смысле, не сдаст?

– Не, Носорог не на выход, а в кадры, к Элке клеиться пошел. А Валерка – свой кореш, мы с ним в одном доме живем, еще в детский сад вместе ходили, в школе за одной партой… Так что железно, не боись. Только зря это все. Все равно с утра развод, не сегодня, так завтра по мозгам дадут.

Юра махнул рукой.

– Завтра будет только завтра. Не сегодня, и то славно. Может, ночью озарение придет, как отмазаться. Или больничный оформим. Голова ведь болит, и на то есть причина.

Женька хихикнул.

– Не знаю, как тебе, а мне больничный только психиатр даст охотно. Но тут загвоздка получается: с работы тогда точно уволят. А кроме того, когда мы с тобой на больничном будем сидеть, кто делами будет заниматься?

– Да не дрейфь! Может, за ночь Носорога кондратий хватит, и он окочурится.

– Жди! Он сначала всех нас уконтропупит!

– Ну, еще что-нибудь случится.

– Типун тебе…

Разговор увял. Юра сидел, потирая ладонью лоб: не фига этот пенталгин не действовал. Женя бесцельно перебрал бумажки на столе, посмотрел в окно, на стену, еще раз в окно, побарабанил пальцами по столу и заныл:

– Это что же, до ночи тут сидеть, без дела?! И ни тебе телика, ни тебе даже радио?! Да я тут сдохну сейчас!

Юра, не отрывая рук от лица, проворчал:

– А по другому где ты быть собирался? Все равно тут бы и сидел. У тебя послезавтра по трем делам крайний срок. Вот сиди, готовь отчеты и не ной, не мешай думать.

– Ну и об чем таком ты задумался, Эйнштейн хренов?

Захаров придвинулся еще ближе к Рогову и проговорил вполголоса:

– Все-таки странно это, прям подозрительно. Не бывает так, чтобы все фигуранты один за другим коньки отбрасывали, да еще все, как по заказу, от естественных причин. Не верится что-то, чтобы здоровенный бык Сила в двадцать лет от гипертонии сдох. Да из него поленом дух не получалось вышибить, находились знатоки-любители, пробовали, но у него черепушка была крепкая. И тут же Сычев и Зимних умирают от отравления, прям как по заказу. Ты водку ту на экспертизу посылал?

– А как же!

– Ну, и что?

– Ну, что, обычная паленая водка: высокое содержание сивушных масел и еще какой-то дряни, но, в принципе, не смертельно, разве что похмелье будет особо запоминающимся. Но если организм ослабленный, то можно от чего хочешь откинуться.

– То есть, не ацетон и не метанол?

– Нет, но может, они раньше где ту бутылку выпили?

– Все может быть. На такой случай содержимое желудка исследовать надо.

– Знаешь, не лаптем щи хлебаем. Исследовали, ничего особенного, все те же сивушные масла.

– Вот видишь!

– Ну и что? Заключение все то же: отравление. Слушай, ты, доктор Ватсон! Тебе оно надо? Закрыли дела, и ладно. Наорет Носорог, но ведь не пристрелит и не уволит, а иначе кто работать будет?! Получим строгача, утремся и забудем.

Юрий уставился в стол перед собой, посидел неподвижно, потом встряхнул головой, как пес, но тут же болезненно сморщился и сжал руками виски.

– Так-то оно так, но все же… Вспомни, Жень, ведь все началось с квартирки пустой, в которую Сила влез. Помнишь, старушка тут была, с заявлением? Может, он оттуда спер что-то такое интересное, для чужих глаз не предназначенное. У нас ведь в городе завод номер девять как работал, так и работает. Если это действует иностранная разведка, то естественные смерти свидетелей легко объяснимы, спецслужбы любые признаки могут организовать. Узнать, чья квартирка, может, чего и прояснится.

– Ну, ты ваще, Юра! Здесь тебе не сорок пятый год. Иностранным разведкам суетиться без надобности: им все интересненькое привезут с доставкой на дом.

– Нет уж, нет уж, изволь проверить рабочую версию.

– Сам проверяй. И вообще, дела надо закрывать за отсутствием состава преступления, забыл?

– Они уже закрыты. Пойду к прокурору, заявление подам на доследование.

– То-то прокурор обрадуется. Сразу тебе психиатрическую экспертизу назначит. Шпиономания, слыхал про такую болезнь? И тогда уж с работы попрут точняк.

– Пессимист ты, Евгений.

– Писи… чего? Ну, ты, в очках и шляпе! Изволь выражаться понятным простому народу языком!

– Ладно, я в очках и в шляпе, а вот как мы узнаем, если телефон зазвонит, что это твой Валера звонит, а не Носорог? Как ты договорился?

Женька глубоко задумался, уставившись на телефон. Потом посмотрел на Юру и сказал убитым голосом:

– Нда… уж, влипли! Теперь хоть до утра тут сиди!

Юрий хохотнул.

– Ну, Женька, ты даешь! До утра! Не дрейфь, после девяти спокойно можно мотать, когда это Носорог после девяти задерживался?!

Женя посветлел лицом, но тут же снова приуныл.

– Это точно, он и до семи редко сидит. Но тут такое дело, я-то, зная, что столько дел закрываем, Юльке пообещал железно в кино ее сводить, сто лет никуда вместе не ходили… Она, конечно, свой человек, поймет, но расстроится очень.

Захаров задумался.

– Да уж, твоя Юлька – это святое. А все просто. Если нам позвонят, мы сразу трубку хватать не будем. Подождем. А потом сами перезвоним на пост.

Женя восхищенно вздохнул.

– Светлая ты у нас все-таки голова, Юран! Все, за мной пиво! Ладно, давай пока действительно поработаем, что ли! Мне к завтрему хорошо бы два отчета сдать.

Рогов достал лист бумаги, ручку и, более не обращая внимания на Захарова, принялся писать что-то, шевеля губами, время от времени сверяясь с настольным календарем и что-то подсчитывая на пальцах. Захаров некоторое время наблюдал за ним, потом вздохнул, достал из сейфа папки и занялся своими делами.

Поработать как следует и подогнать отчетность Захарову и Рогову не удалось. Юлькино кино тоже накрылось медным тазом. Глухо задребезжал местный телефон. Юра, как договорились, из осторожности подождал, потом перезвонил дежурному.

– Привет, Валер. Это Захаров беспокоит. Что, отвалило любимое начальство?

– Да начальство-то отвалило, а вот тебе, Захаров, из следственного изолятора только что звонили. Подследственный твой, Кузин…

– Чего там с Кузиным? Сознаваться хочет?

– Да если бы… С собой покончил Кузин, повесился в камере.

Захаров, сжав трубку телефона разом вспотевшей рукой, растерянно выдавил:

– Записку какую-нибудь оставил?

Дежурный невесело хохотнул.

– Какая может быть записка?! Ты что, тормоз, совсем там заработался?! Давайте-ка, с Роговым вместе, резво собирайтесь и валите в СИЗО. Его светлости Бобарю еще не сообщили, а Семенов уже там. Только придется на своих двоих добираться, на машине повезли несовершеннолетнюю девчонку на экспертизу, говорит, изнасиловали ее вроде, какие-то кавказцы подошли после дискотеки в парке, ну, все как обычно… Она их и не опознает, даже если мы их поймаем, так что все напрасная возня.

Валера отключился, а Захаров остался оторопело сидеть с трубкой в руке. Рогов, глянув на него, полез с давешним стаканом воды. Тогда Юра трубку положил и сказал без всякого выражения:

– Едем в СИЗО. Кузин наш того… повесился.

Он взял стакан из рук Жени и залпом проглотил теплую, противную известковую воду. Женя, торопливо наливая ему еще воды, сказал рассудительно:

– Ну и… с ним!

Захаров глянул на Рогова укоризненно.

– Ты чего? Не по-людски так-то. Жалко парня. Не преступник, тупой просто. Небось, из-за этой истории с водкой окрысился на дядьку, толкнул, тот головой и дрябзнулся, много ли деду надо?! Убийство по неосторожности, да еще как суд решит, может, условное, хрена ли самоубиваться?! Неужели его в тюрьме не просветили? Видно, дядьку любил, совесть замучила. Ну, дурак, дурак, Кузин этот.

Рогов хмыкнул и важно сказал:

– Великая вещь – естественный отбор! Слабые и неприспособленные гибнут.

Захаров покачал головой, постучал пальцем по лбу.

– Ну, ты, Дарвин хренов, чтоб отчеты были в ажуре, а то, гляди, в обезьяну превратишься, обратный процесс! Регресс называется, во как! Пенсию тогда не назначат, даже по инвалидности!

Рогов с деланной печалью вздохнул.

– Нам с тобой пенсия будет без надобности. Менты столько не живут.

Он с воодушевлением взялся за бумаги. Захаров некоторое время смотрел, как Рогов работает, потом посмотрел немного в окно, не обнаружил там ничего интересного, кроме облезлого здания напротив да худосочного тополя и зарослей бурьяна в крошечном внутреннем дворике. В этом пейзаже он уже глазами дыры протер за годы службы. С печальным вздохом Юрий пробежал глазами очередное дело о нанесении телесных повреждений легкой и средней тяжести, а также словесном оскорблении чести и достоинства гражданкой Тимощенко Верой Сергеевной, 38 лет, неработающей, проживающей по следующему адресу…, находившейся в состоянии алкогольного опьянения, своему сожителю Чхеидзе Армену Артуровичу, гражданину Азербайджана, незарегистрированному в Н., и, следовательно, предположительно, находящемуся в РФ незаконно. Телесные повреждения были нанесены вилкой, которая, с отпечатками пальцев гражданки Тимощенко, прилагается к делу в качестве вещественного доказательства. Кроме того, к делу прилагаются…