Текст книги "Колыбель для мага"

Автор книги: Ирина Шерстякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Надо бы все-таки как-то избавиться от мальчишки, что бы там не говорили Сег с Ахемой. Вдруг у него дурной глаз? Да наверняка! Пусть Терхо его в учение отдаст, да подальше отсюда, в Ахт, например. Жрецом он, видите ли, будет! Как же, дожидайтесь! Жрецами становятся дети жрецов, а не бочаров. Нечего и мечтать!

Янелька заплела волосы в тугую косицу, сколола в узелок на затылке и завесила нелюбое зеркало полотенцем. Заглянула в чугунок на печи. Каши осталось чуть на донышке. Она наскребла со дна пригоревшие остатки, шлепнула на блюдце и поставила на алтарь перед Великой Матерью. Зажгла сальную свечку, заученно произнесла слова молитвы.

Да уж, богам хоть молись, хоть не молись, все едино. Вот смилостивилась Великая Тахэт, послала второе дитя вместо мертворожденного, а муж все равно не глядит. Не люба, так зачем брал?!

Янелька грязным мешком, повязанным вместо фартука, втерла обратно в глаза брызнувшие вдруг слезы. Была б она краше!.. Да толку от красы той... Вот сестрица уж какая пригожая была, а в один день красоты и жизни не стало. Злая сестра Агена Нега ее до смерти сожгла. Нега завистливая, сама некрасива, и красавиц не любит. Потому ее, Янельку только огненными пальцами попятнала, не до смерти, что она и так нехороша была.

Димир выпроводил из храма малышей, велев им приходить завтра в полдень. Подмел зал перед алтарем, разложил приношения перед богами, кому – пищу, кому цветные ленточки, кому ягоды или цветы, кто что больше любит. Заменил увядшие букеты и цветочные гирлянды свежими. Долил душистое масло в светильники. Достал чистые мантии для Сега и для себя, вытащил из сундука нужные амулеты и символы, положил на специальный столик неподалеку от алтаря, чтобы были под рукой. Туда же и барабанчики, и смеси трав для курильницы. Выставил на алтарь фигурки Великой Матери, Отца Небо и божков-покровителей заливного луга к северу от деревни и озера, где растили форель для графского стола. Им сегодня нужно было поклониться особо. Ну вот, вроде все готово. А если что и позабыл, обойдемся. Фигурки, амулеты – не это главное. Главное – устремление и сосредоточение!

Теперь осталось дождаться Сега.

Он сел в молитвенную позу перед алтарем, но мысли все никак не устремлялись к богам. Мучили сомнения.

Вот уже четыре года он служит в храме. Научился читать, писать, считать. Знает обряды поклонения всем богам, чьи изображения стоят в храме. А изображений этих больше полусотни. Он выучил на память две имеющиеся у Сега книги. В первой книге описывались обряды поклонения богам и божественные истории, во второй – приметы погоды, и когда что сеять. За четыре года Димировой учебы эти приметы ни разу не исполнились, он нарочно следил.

Травы Сеговы – ничего тайного или волшебного. На самом деле есть травы и тайные, и волшебные, и Сег их всех знает, и Димира научил, да только почти никогда не использует. Берет те, что для запаха: полынь да мяту. Он говорит, что богам нужно поклонение, почтение, а шибко наседать на них с колдовством и моленьями нехорошо. Тут Димир был с Сегом полностью согласен. Простому человеку лучше на волю богов полагаться, своим умом жить не надо. Вредно.

Вот, например, огородник Дынка насчет баб очень уж неуемен. Мужики его за это били что ни год почти что до смерти, бабы от ревности морду ему когтями драли. Жена бесится, то и дело с детьми к родителям убегает, забрав приданое. И при каждой очередной напасти Дынка несется в храм, богов о помощи молить. И лучше всего для него было бы, если бы боги забрали у него мужскую силу. Тогда беды Дынки закончатся. Неоткуда им будет браться, бедам! Но тогда уж Дынка взвоет!

Или красотка Лиска. Она хоть еще совсем молоденькая, но вольной жизни ей осталось года два, не более. Все девчонки ее возраста уже на парней глазками постреливают, между собой шушукаются. Из-за красоты своей жениха найти не может. Боятся парни к ней свататься, боятся, что не уберегут, и что гордая красотка хозяйство вести не станет. Подружки злятся, завидуют. Все беды у Лиски от ее красы. Тоже молится, дары в храм несет. А если боги решат помочь, отберут красоты хоть чуточку – слезами обольется.

Никто своей пользы не понимает!

Лиска... А в детстве какая была! Глазищи серые на пол-лица, волосы белые пушистые, такие... Будто девчонку везде сопровождает знакомое облачко... Он подкрадывался и дергал за невесомые пряди, а Лиска никогда за это на него не сердилась. Обернется, глянет серыми глазищами и скажет:

– А у меня яблоко есть. Хочешь половину?

Лиска и сейчас на него поглядывает, на танцах и в играх всегда его выбирает. Как он раньше не замечал этого?! Не думал совсем о девчонках, о Лиске. Поиски Дара весь мир загородили. Что если Лиску позвать помогать в храме? Вот Ахема помогает ведь Сегу! Жрецу нужна жена... Но нет! Слишком многие захотят увидеть Лиску вдовой. И вообще... Мало ему забот, не хватает еще только отгонять ухажеров от жены-красавицы! А если еще удастся обрести Дар... Магу жена – лишь обуза. Маг может надеяться лишь на себя. Он не должен зависеть ни от кого, даже (и особенно) от любимого человека. Никто не сможет приказывать ему, держа нож у горла Лиски.

Сег уже старый стал, с двумя костылями ходит. И то -хорошо пожил, долго. Димиров дед его уже только старым помнит. Димира жрец очень привечает, все почти дела ему перепоручил. Говорит, что выучил всему, что сам знает. Старшие помощники Сега, оказывается, и не думали в деревне оставаться, у них в Ахте дядя – главный жрец в храме Агена. Здесь они опыта набирались и скоро в Ахт уедут насовсем. Так что быть Димиру младшим жрецом, помощником Сега, а там и вовсе заменить его. Скоро уже, по всему видать.

Но что-то Димир совсем этой доле был не рад. Отец гордится им и хвастается, односельчане как взрослому кланяются, советов спрашивают. Но это все не то. Старый Сег жизнь прожил в страхе. От него ничего не зависит, а спрашивают с него. Старосту он не боится, но опасается, графского управляющего тоже. Жизнь у него не намного длиннее жизни обычного человека. Болезни опять же, заботы. И только на богов можно надеяться. Своей силы у Сега почти что и нет. Опыт есть, ум. Только на уме и опыте Сег выезжает, да когда у богов чего вымолит. Димир видел, чего это стоит – у богов милость выпросить.

Все, что Димир узнал у Сега ценного, он узнал за первые два года учения. А следующие два года уже ему помогал. Не так уж много узнал. Не сравнить с тем, что нашептывают ему во сне жуткие змеиные головы.

О дивных странах, до которых не надо месяцами ехать с торговым караваном на верблюдах, изнемогая то от жары, то от холода, то от жажды, страшась разбойников, на каждом шагу отдавая часть за частью свое добро сборщикам подати.

О тайных тропах, по которым можно за пять ударов сердца до Ахта дойти, а за десять – до столицы. Рядом эти тропы, совсем близко, только шаг один сделать. Но надо знать, как шагнуть.

О травах, цветущих ночью, убивающих живых и воскрешающих мертвых – по выбору. О жутких чудовищах, и как заставить их верно служить. Многое рассказали змеиные головы, и все рассказанное словно раскаленным ножом на сердце и в мозгу вырезано – болит, и ничем не стереть, не забыть.

Димир знал, что за все придется когда-то заплатить. Тогда, давно волшебник сказал – за учебу надо платить. Сегу он платит сейчас – помощью, заботой на старости лет. А чем придется заплатить змеиному шипению? Димир догадывался – чем.

Скрипнула дверь. Это Сег вылез из крошечной боковой каморки, где всегда отдыхал перед вечерними обрядами. Он старался видеть вещие сны, да не очень-то получалось. Приснится что-то, рассказывает – ясно, вещий сон, по всем приметам вещий. Непонятно лишь, что сулит. И только когда что-то случится, ясно становится, что предвещал сон. Но тогда уж поздно.

Сег тихонько закряхтел, осторожно протукал костылями, стараясь не потревожить ученика, не отвлечь от молитвенного бдения. Но пора, пора... Солнце садится, наступает время обряда. Сег с неожиданным чувством взглянул на мальчика. Что б он без него делал?! Еще и не сразу решился брать его в ученье, сомневался. Обычно-то брал учиться всех, даже самых тупых. А тут вдруг сомнения одолели. Чудилось ему в ребенке что-то странное. Именно что чудилось. Сидит, молится. Но пора.

Сег стукнул костылем погромче. Димир вздрогнул, вскочил. В единый миг подлетел к Сегу, взял под руку, подвел к алтарю. Подал мантию, амулеты, кадильницу. Стул подал. Сег все время обряда уже стоять не мог, садился. И то – зачем стоять?! С барабанчиком плясал Димир. Он же пел гимны. Сег лишь разжигал травы в кадильнице и подсказывал иногда, что делать дальше. Да и эти подсказки уже не были нужны.

Димир подошел с подносом, уставленным жертвенными подношениями, чтобы Сег перед обрядом все проверил. Сег принял поднос, мимолетно взглянул в лицо мальчика и вздрогнул. Синие глаза Димира вдруг стали желтыми, с узким вертикальным зрачком, будто глаза зверя или ящерицы. Старик моргнул, и все исчезло. Эх, старость пришла. Из ума начинает выживать, вот и мерещится всякая дрянь. А может, это злые духи одолевают, потому как сил противостоять им почти не осталось. Духам нравится пугать и смущать людей. Надо же им как-то развлечься в своем бессмертии.

Вдвоем вечерний обряд завершили очень быстро. Димир снова тщательно убрал зал, зажег светильники и отпросился у Сега сходить домой. На улице было еще совсем светло, до ночных обрядов времени оставалось достаточно. Надо хоть чем помочь отцу в хозяйстве. Совсем он дом забросил: день и ночь в храме. Скорей уж родила бы Янелька отцу помощника. Да когда еще этот помощник подрастет?! Толк от него будет очень нескоро. Долго придется разрываться между богами и семьей.

Димир вздохнул. Все видят в нем преемника Сега, а сам он до сих пор колеблется. Думает об этом почти все время: дома бессонными ночами, в храме во время обрядов, отчего обряды становятся пустым действом, причем, похоже, Сег это замечает. Недаром он иногда так пытливо вглядывается в своего молодого помощника. Смотрит, но пока молчит.

Да что толку думать да сомневаться?! Каждому понятно, что лучше быть жрецом, чем небогатым ремесленником или крестьянином. Прыгать от радости надо, а не мучиться сомнениями. Во всем зависеть от богов? А разве крестьянин от богов не зависит?! Гораздо больше, чем жрец! Димир мотнул головой, решив прекратить бесполезный спор, который он долгое время вел с самим собой.

Тоска запустила когти в самое сердце. Он совершенно беззащитен. Перед болезнями, старостью, смертью. Перед богами, перед графским управляющим. Может достаться глупая, неумелая жена, могут родиться непутевые дети... Град, неурожай, да мало ли еще что! Эта тоска не давала спать по ночам, заставляя кусать подушку, чтобы домашние не слышали стонов. Но при свете уходящего дня тоска не обрела полную силу, и Димир с ней справился, несколько раз глубоко вздохнув.

Оказалось, он зря торопился домой. У отца закончились доски, и он ушел в лес, чтобы выбрать подходящее сухое дерево. Янелька, только заслышав его возню в сенях, отскочила от зеркала и немедленно заныла, что, вот, неизвестно, то ли получится из Димира жрец, то ли нет, и скорее всего, что не получится. А Терхо дома нет, и пасынка дома нет никогда, а дел полно. Не может она, слабая женщина с дитем в животе всю тяжелую работу делать!

Димир, немедленно наполнившись злостью, нарочно загремел ковшом в ведре с водой и про-ворчал сквозь зубы:

– Для работы и пришел! Что делать надо, говори скорей!

Янелька кивнула на бельевую корзину в сенях.

– Отполоскать надо. Донеси корзину до реки, а я уж отполоскаю. Подождешь меня там малое время, и обратно корзину принесешь.

Димир разозлился еще больше, но укорил себя, сделал глубокий вдох и сказал, как ему показалось, очень убедительно:

– Поздно уже. Пока дойдем, пока будешь полоскать, совсем стемнеет. Обратно в темноте идти по обрыву долго, да и опасно, споткнешься еще. А я на ночной обряд могу опоздать. Сегодня канун рождения луны, надо светильники жечь, небесным повитухам светить. Завтра давай, с утра.

Янелька сразу завизжала:

– Завтра! Всегда завтра! Да завтра утром ты после ночного бдения спать завалишься и до обеда продрыхнешь! Знаю я тебя! И папашка твой небось в лесу у костра заночует, а оттуда прямиком к Дынке порысит, пивом наливаться! Никто мне не поможет! И белье закиснет, еще плесенью покроется! Ваше же, штаны да рубахи! Вот не стану ничего делать! И кормить не стану! И хоть провалитесь!

Димир поморщился от пронзительного голоса мачехи. Нахлынувшую ярость превозмогало трезвое рассуждение о том, что вот сейчас эта дура оборется, да еще сама схватится за корзину, и, обереги боги нас от этого, повредит ребенку. А виноват во всем будет он. Уж Янелька распишет как надо, нажалуется и отцу, и Сегу. Нечего делать, придется тащиться с ней на реку. Но тогда в храм ни за что не поспеть!

Он подумал, потом нашарил к кармане клочок бересты, уголек и торопливо нацарапал записку старшему помощнику Сега, униженно прося того помочь сегодня старику провести обряд. Хлопнув дверью, вышел на улицу, подозвал и озадачил соседского ребятенка. Вернулся в дом, молча подхватил корзину, рванув за одну ручку так, что крышка отлетела и ручка чуть не оторвалась. Водрузил на плечо и вышел, зацепившись в дверях за косяк, так что из корзины что-то вывалилось. Его переполняла досада. Теперь он будет заниматься стиркой с Янелькой, и это вместо красивой, торжественной церемонии, вместо общения с богами! Он был готов убить мачеху.

Визжащая Янелька на полуслове заткнулась, подхватила упавшие вещи, и припустилась следом. Димир шагал очень быстро и не оглядывался. Как там за ним Янелька поспевает, ее забота.

Янелька, пыхтя и непрерывно вопя, пыталась его догнать. Платок ее сбился набок, волосы растрепались. Она охала и задыхалась.

Тропинка к реке петляла по крутому берегу. Димир на повороте остановился поудобнее пере-хватить корзину и перевести дух. Тут Янелька наконец его догнала и налетела, как недавно окотившаяся кошка на собаку. С искаженным от ярости лицом она завопила:

– Ты меня нарочно убить хочешь?!

Димир, злость которого от быстрой ходьбы и возни с тяжелой ношей немного улеглась, с удивлением спросил:

– Ты же сама хотела скорей, чтоб до темноты управиться?!

Он глянул в белые от ярости глаза Янельки и попятился. Она потрясла кулаками перед его лицом и изо всех сил толкнула в грудь. Димир по всему должен был рухнуть с обрыва вниз, но ему удалось схватиться за ветки небольшой ивы и устоять на ногах. Янельке повезло меньше. Изпод ее ног обвалился пласт земли, и она повисла над обрывом, зацепившись одной рукой и юбкой за ту же несчастную иву, корни которой теперь наполовину торчали наружу. Пальцами другой руки она скребла край тропинки и истошно орала на пасынка:

– Что замер?! Руку давай, руку, дурак! Ты нарочно меня столкнул! Все отцу твоему скажу, скотина, мерзавец! Убить меня хотел!

Димир, оцепенев, стоял и смотрел на злобное лицо мачехи, на ее разинутый рот и выпученные глаза, на пальцы, царапающие землю, словно старающиеся добраться до его горла. Вспомнилось вдруг одиночество в ночном лесу, тычки, оплеухи, горелые корки, торопливо проглоченные в углу, страх. Он словно раздвоился: одна половина осталась здесь, на речном берегу, а вторая перенеслась в знакомую, не страшную теперь сырую пещеру. Тьма задвигались, зашуршала чешуей, зашипела, засверкала сотнями зеленых глаз.

Димир глубоко вздохнул и с отчаянным криком:

– Прими эту жертву, Чартеж! – изо всех сил ударил ногой под корни еще цепляющейся за землю ивы.

Ужасный вопль сорвавшейся вниз Янельки слился с торжествующим ревом змеиных голов. И в этом реве и крике еле прозвучал слабый детский плач, тут же замолкший. Димир совсем забыл про Янелькиного ребенка. Как он мог?! Он стоял на краю обрыва, оторопело смотрел вниз и думал об этом, пока внизу не зазвучали тревожные восклицания припозднившихся на реке женщин. Тогда мальчик повернулся и побежал. Он бежал, не видя, куда ставит ноги. В его глазах кружилась тьма, заполненная торжествующим шипением.

Когда колотящееся от бега сердце выпрыгнуло из груди и начало судорожно пульсировать во рту, уже стемнело. Не поняв толком, куда привел его безумный бег, Димир забился в какую-то нору, в узкое углубление в земле, окруженное с трех сторон кустами и высокой травой, а с четвертой стороны вроде бы поднимался холм или гора. Скорчился, обхватил себя руками и привычно вгляделся во тьму. Вот что в последние дни у него в избытке. Тьма была и вокруг, и внутри. Огромная змеиная голова придвинулась к самому лицу, зубастая пасть дохнула зловонием, сверкнули зеленые глаза. Все, как обычно. Только сегодня голова улыбалась. Надо же, она и улыбаться умеет! Но что это была за улыбка...

Димир собрал все свое мужество и, с трудом совладав с трясущимися губами, спокойно спро-сил:

– Ну, теперь доволен? Помнишь, ты обещал мне Дар?!

Жуткая пасть затряслась в шипящем хохоте.

– Раз-с-с-с-зве я ч-ч-что-то обещ-щ-щ-щал? Я говорил, ч-ч-что у меня ес-с-с-сть вс-с-с-се, ч-ч-ч-что тебе нуж-ш-ш-ш-но! Но я ни-ч-ч-чего не обе-щ-щ-щал!

Димир похолодел, сжал от ярости кулаки. Попытался ударить по чешуйчатой харе, но кулак прошел насквозь, не причинив чудовищу никакого беспокойства. Крикнул угрожающе, хотя голос прерывался рыданиями, а губы неудержимо прыгали:

– Ты... Ты поплатишься! Я... Я тебе отомщу!

– Да бро-с-с-сь! Ч-ч-что ты мне с-с-сделае-ш-ш-ш-ь?! Не надо с-с-со мной с-с-сориться! Вырази мне поч-ч-ч-тение. Я ведь могу и разгневать-с-с-ся!

– Убирайся! – нахлынуло равнодушие. Димир уткнул голову в колени и замер.

Ухо обожгло горячее смрадное дыгание.

– Не пла-ч-ч-ч-ь. Ж-ш-ш-ш-ертва бож-ш-ш-ш-еству – благое дело. Не бой-с-с-с-я. Я тебя не покину.

Димир оттолкнул лезущую в лицо морду.

– Уходи. Я отрекаюсь...

Зашипело в другом ухе.

– Не торопи-с-с-с-ь отрекать-с-с-с-я! У тебя е-с-с-с-ть Дар! Он был у тебя в-с-с-с-егда! Ина-ч-ч-ч-е вы с-с-с ма-ч-ч-ч-ехой не на-ш-ш-ш-ли бы дом вол-ш-ш-ш-ебника. Неуж-ш-ш-ш-ели ты думал, ч-ч-ч-то любая деревенс-кая ду-ра мож-ш-ш-ш-ет вот так, запро-с-с-с-то, без пригла-ш-ш-ш-ения, завалиться в го-с-с-с-ти к Рахту?!

– А как же волшебник? Он сказал...

– Никому не верь на с-с-с-лово!

Большая змеиная голова вновь закачалась-захохотала, зашипела сотней голосов. Или это было эхо?

– С-с-с-луж-ш-ш-ш-и мне! Иначе погибне-ш-ш-ш-ь! Домой возвращ-ш-ш-ш-ать-с-с-с-я нельзя. Я помогу! Иди с-с-сейч-ч-ч-ч-ас-с-с к Рахту. У него беда, ему нуж-ш-ш-ш-ен помощник. Он тебя примет, девать-с-с-с-я ему некуда, примет! С-с-с-ынок – то его бес-с-с-таланный с-с-сбежал!

Димир вновь оттолкнул чудовище.

– Какой из меня помощник? Я ничего не могу. Я не умею пользоваться Даром, который, как ты говоришь, у меня есть!

Из темноты на Димира надвинулись сотни разъяренных глаз и оскаленных пастей.

– Не разочаровывай меня, мальч-ч-ч-и-ш-ш-шка! Я с-с-сам тебя уч-ч-ч-ил! Попробуй только опозорить меня, и ты пож-ш-ш-ш-алееш-ш-ш-ь! Ш-ш-шевелись!

Стены пещеры стонали и плакали. Среди множества голосов мальчик различил один, такой знакомый, и вместе с тем непривычно жалобный, молящий. И еще тихо пищал младенец.

Димир вытолкнул из себя шипящую, шуршащую тьму. Долго сидел, обхватив себя руками. Когда начало рассветать, встал.

ГЛАВА 3

Двор дома знахарки был битком забит мужчинами, женщинами и детьми всех возрастов. Среди них были больные, желающие советов, ворожбы, гадания. Все хотели смягчить или вовсе обмануть свою судьбу.

Очередь продвигалась очень медленно, и молодая, привлекательная, бедно одетая женщина с маленькой бойкой девочкой вошла в комнату, где знахарка обычно разговаривала с посетителями, когда вечерняя заря уже угасала.

Знахарка, нестарая еще женщина с крепким телом, длинными распущенными черными волосами с вплетенными в них амулетами, одетая в широкое платье странного вида, какие никто в округе не носил, строго взглянула на очередную просительницу:

– Чего ты хочешь? Ты здорова, и твоя дочь тоже. Гадать и ворожить я сегодня устала. Приходи в другой день. Сегодня было слишком много народу.

– Госпожа, пожалуйста, прими нас сегодня! Мы с дочерью... Нам нельзя возвращаться, если ты нам не поможешь. Нам нельзя возвращаться ни с чем.

Знахарка тяжело вздохнула.

– Одно и то же... У всех одно и то же. И у всех срочно. Ну, хорошо, рассказывай о своей беде. Садитесь сюда, на лавку.

Молодая женщина никак не могла собрать мысли в слова, мяла и поправляла юбку на коленях, теребила платок и конец переброшенной через плечо растрепавшейся светлой косы. Наконец она начала сбивчиво:

– Госпожа, моя дочь... Вы не подумайте, она очень хорошая девочка, такая добрая, веселая, никогда не плачет и не капризничает... Ей четыре года, и она уже начинает помогать мне... У меня еще двое младших детей, они остались дома со свекровью. Моя девочка – дочь моего первого мужа, мы так недолго жили вместе, он заболел в одночасье и на следующий день умер... Но так странно, госпожа, как будто кто-то нас сглазил...

– Милая, я ничем не могу помочь твоему умершему мужу. Тем более, я поняла, он умер уже давно?..

– Нет, нет, госпожа, не мужу, дочери! Вот этой девочке, моей Аннеке! И всем нам... Они выгнали нас, сказали, мол, куда хочешь, туда и девай ее, и никто не заступился...

– Да кто же?

– Мой муж, и свекровь, и родня вся, и соседи...

Женщина, наконец, разрыдалась, уткнувшись лицом в сползший с головы платок. Знахарка, до этого неторопливо расхаживающая по комнате, села рядом с ней и погладила ее по плечу.

– Ну, ну, успокойся, я постараюсь помочь тебе, только расскажи мне все по порядку, и поподроб-нее.

Говоря это, знахарка уже привлекла к себе девочку, осмотрела ее руки, заглянула в глазки, пощупала живчики на запястьях и висках. Девочка нисколько не боялась, и, казалось, совершенно не устала и не соскучилась от долгого ожидания. Она улыбалась знахарке, оживленно вертела головой, с интересом рассматривая комнату: ее деревянный некрашеный пол, застланный толстыми пестрыми домоткаными половиками; большой прямоугольный стол; лавки рядом со столом и вдоль стен с мягкими красивыми подушками, сшитыми из лоскутков, искусно подобранных по цвету; засушенные пучки трав под потолком; многочисленные баночки и горшочки на полках, занимающих сплошь все стены; разрисованную цветными замысловатыми узорами печь у северной стены. Оглядев обстановку вокруг, девочка робко протянула пальчик к особенно блестящему и необычному талисману в волосах ведуньи. Та невольно улыбнулась ребенку. Малышка, поощренная этой улыбкой, тут же заговорила скороговоркой:

– Как у тебя интересно! А как тебя зовут? А что у тебя в той баночке такое шевелится? А зачем...

– Меня зовут Тэш. А что и зачем у меня в баночках, я расскажу тебе обязательно, только потом, когда у нас будет свободное время. А сейчас поиграй со своей куколкой, а мне дай поговорить с твоей мамой. Хорошо?

Девочка послушно кивнула и тут же устроилась со своей куклой и лоскутками прямо на полу, у ног матери. Та с любовью взглянула на нее и проговорила со слезами в голосе:

– Видишь, госпожа, какая она славная?.. Кому она может мешать? Моя Аннеке такая ласковая, послушная... Такая веселая, что и я радуюсь, глядя на нее... А все говорят, что у нее дурной глаз... Посмотри, госпожа, на ее голубенькие глазки, не черные. Дурной глаз ведь черный?! Такие милые глазки, какой уж тут дурной глаз... Они сами все обижают мою доченьку напрасно, вот их боги и наказывают...

– Кто это ее обижает?

– Да детишки соседские, матери их тоже... Да и не обижают вовсе... Кто же захочет обидеть мою славную доченьку? Так, один раз она с подружками поссорилась,.. да еще один раз... Да мама ее подружки, сестра моя троюродная, накричала на нее...

– И что же?

– Ну, сестра моя упала и ногу сломала у себя во дворе, да из детишек кое-кто заболел... Кое-кто побился... Да детишки всегда болеют, не один, так другой... И шишки вечно себе набивают... И сломать себе что-нибудь дело обычное... При чем здесь моя девочка? Она такая маленькая...

Мать девочки замолчала, тяжело вздохнула и с надеждой посмотрела на знахарку. Та еще раз внимательно оглядела ребенка, затем перевела взгляд на посетительницу.

– Когда же родилась твоя дочь?

Женщина покраснела и снова принялась теребить свое платье.

– В Самхэйн, в год кометы... Ей четыре года, пошел пятый...

– Хорошо, хорошо, не беспокойся. Я, кажется, придумала, как вам помочь, если только ты согласишься, и твоя дочь тоже.

– Госпожа, я на все согласна, на все... Они же выгнали нас с ней, велели мне с ней назад не приходить... У меня дома двое детей грудных, девочка и мальчик, близнецы. Я на все согласна. Подар-ки любые... Отслужу, если надо, что повелишь...

– Подожди ты, не спеши, выслушай до конца и хорошо подумай. Твоя дочь не как все дети, ты и сама это знаешь, не обманывай себя. И в самом деле, лучше тебе с ней домой не возвращаться.

Женщина разрыдалась. Малышка оторвалась от игры, вскочила, прижалась к матери и обняла ее:

– Мамочка, почему ты плачешь? Не плачь! Это тетя тебя обидела?

Девочка сердито глянула на знахарку. Молодая мать затрепыхалась:

– Нет, нет, милая, не обидела! Я не плачу! Играй, моя дорогая, с куколкой, мы просто разговариваем.

Знахарка усмехнулась и продолжила:

– Я уже в летах, мне нужна помощница. Твоя дочь как раз мне подходит. Она вырастет возле меня, я постараюсь научить ее всему, что знаю сама. Ей будет хорошо здесь, я буду растить ее, как свою дочь.

Женщина растерялась.

– Как, как я с ней расстанусь? Она будет знахаркой, как ты? Будет жить вот так, одна?..

– Очень многие, даже знатные и богатые господа, приводили ко мне дочерей и умоляли меня принять их в ученицы. Они знали, каким почетом пользуются знахарки, какую имеют власть. Но те девочки не подходили, и я отказывалась.

Женщина порывисто прижала к себе девочку. Знахарка встала, прошлась по комнате, постояла у окна, села к столу и продолжила:

– Все равно девочка не сможет жить со всеми, не будет счастлива обыденной долей, даже если твои земляки к ней привыкнут и дадут спокойно вырасти. Она не обычная девочка, повторяю это еще раз. Ты не можешь взять и просто вернуться с ней домой. Я не буду требовать, чтобы она стала именно знахаркой. Она сама выберет себе путь, когда вырастет. А я ей во всем помогу. Она поживет у меня, а ты сможешь ее навещать как угодно часто, гостить у меня как угодно долго... Впрочем, как знаешь. Можно придумать и другой выход. Например, уехать всей семьей куда-нибудь подальше, в город, там много самых разных людей, и никто никого не знает, никто никем не интересуется. Там твоя Аннеке, быть может, не привлечет внимания. А может быть, и там ее заметят, и придется переезжать снова... Подумай...

Молодка потупилась, теребя пальцами платок, а Тэш ласково привлекла к себе девочку.

– Аннеке, хочешь погостить у меня? Я расскажу, что у меня в горшочках, и зачем я вешаю сухие травки под потолком. Мы будем много гулять по горам, я покажу тебе интересные камешки. А в сарае у моей кошки родились котята, скоро они вырастут и будут так весело играть с тобой.

Аннеке подняла глаза.

– А мама тоже останется погостить у тебя?

– Твои братик и сестричка очень маленькие, они пока не могут долго жить без мамы. Но она будет часто навещать нас, и мы с тобой будем часто навещать маму и братика с сестричкой. Договорились?

Малышка нахмурилась и собралась заплакать. Знахарка притянула девочку еще ближе к себе и зашептала ей на ухо:

– Знаешь, что я умею? Ни за что не догадаешься! Можно стать мышкой и бегать с мышками по лугу и играть с ними в салочки. А можно превратиться в птичку и полетать с другими птичками в небе. Тебе ведь часто снится, что ты летаешь? А это будет наяву!

Аннеке потерла кулачками глаза и рассудительно заявила:

– Летать во сне тоже совсем неплохо: если упадешь, то взаправду не ушибешься. А если я стану мышкой или птичкой, твоя кошка может меня съесть?

– Ни за что! Ведь я все время, пока ты не вырастешь, буду тебя оберегать!

ГЛАВА 4

Струйка воды стелилась по камням и журча, стекала по прилаженному глиняному жело-бу в подставленный кувшин. Кувшин очень большой, а струйка такая тоненькая.

Аннеке смотрела на кувшин и думала, что стоило пойти дальше, к другому роднику, более щедрому. Тогда она шла бы уже к дому с полным кувшином. Ждать, сидя на одном месте, очень холодно. Надо было надеть новенькую овчинную душегрею, подаренную ей Тэш в Самхэйн. Холодный ветер трепал волосы, без труда проникал под грубую шерстяную юбку и такую же грубую колючую шаль, завязанную накрест.

Осень заканчивалась, а здесь, в горах, казалось, уже наступила зима. Травы пожелтели, редкие ели стояли мрачные и темные. Когда Аннеке выходила по утрам из дома, под ногами хрустел лед. Не сегодня-завтра выпадет снег и останется до весны.

Ну, наконец-то кувшин наполнился! Руки окоченели и почти ничего не чувствовали. Девушка с трудом воздвигла полнехонький тяжеленный кувшин на плечо и по узкой каменистой тропинке пошла к дому, стараясь ступать как можно более плавно: резкие движения неприятно отзывались во всем теле, да и плещущая через край ледяная вода не доставляла никакого удовольствия даже в жару, а тем более теперь.

Они с Тэш расходовали очень много воды: мылись каждый день, стирали; каждую неделю Тэш драила дом от подвала до крыши, и Аннеке приходилось ходить к роднику по нескольку раз в день.

Тэш наотрез отказалась заставить родник пробиться сквозь землю прямо у них во дворе и долго рассказывала Аннеке об опасностях нарушения равновесия в природе, и девуш ка мечтала, как хорошо бы было приспособить к тоненькой говорливой струйке какие-нибудь трубки, по которым вода добегала бы до самого их дома. Пожалуй, неплохие трубки получатся из тростника, растущего в долине Большой реки.

Их дом стоит совсем близко от реки, но Тэш категорически не желала брать воду из нее, хотя вся деревня ниже по течению пользовалась только речной водой, никто не таскался к родникам. "Скверная вода" – говорила Тэш в ответ на все жалобы Аннеке. Но хоть пол-то можно мыть водой из реки!.. И стирать... Надо будет еще раз поговорить с наставницей...

А в голове зримо строился водосток из распиленных вдоль трубок тростника, трубки опирались на подпорки из того же тростника, вода бежала из трубки в трубку...

Аннеке ясно видела, как нужно сделать... Только когда? Дни и так заполнены у нее до отказа, ни минутки свободной не выдернуть. А если появляется время, то тут же находится новое потрясающее занятие.

Разве что попросить того парня из деревни, здоровье которого вдруг резко ослабло, и он зачастил к ним во двор, весело и ласково стреляя глазами в Аннеке, и, похоже, совершенно не боялся колдовства и суровых взглядов Тэш, ни капельки не исполнившейся жалости к живописным страданиям цветущего пациента.