Текст книги "Загадочная личность"

Автор книги: Ирина Христолюбова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Я посмотрела на Дусю. Она стояла, прислонившись к косяку, и смотрела на кроликов, которые тут же забегали по комнате. Но смотрела так, будто и не видела их. Будто вообще ее тут не было. И не имела она отношения ни к нам, ни к кроликам, а в дверях стояла так, для видимости, чтоб никто не спохватился. А то начнут волноваться, искать.

Один крольчонок подбежал к Дусе, но она и не пошевелилась. Тогда он подбежал ко мне и нюхнул меня. Я взяла его в руки.

Глаза крольчонка были красные и веселые. Я ему подмигнула, и он мне подмигнул. Я захохотала – и он захохотал. Смотрим друг на друга и хохочем. Кролик просто умирает от смеха.

– Ну, – говорит, – и жизнь у вас!

А я, хохоча, отвечаю:

– Кошмар один!

Тут что-то произошло. По-моему, папа кулаком по столу стукнул.

А может, ничего не произошло. В общем, лежу я на полу, на животе, кролики вокруг меня бегают – пушистые, беленькие. Завтра еще будут – серенькие.

Глажу я крольчонков, глажу, они беленькие ушки прижимают, красными глазками мигают.

– Дуся, – говорю я, – посмотри, какой кролик. Посмотри, – говорю, – какой тепленький.

«Улетают мои вольтижеры»

Двоюродная тетя Олимпия приехала к нам в гости.

И сразу же повела нас в оперу, на симфонический концерт, на эстрадный концерт. Как будто мы к ней приехали в гости, а не она к нам. К концу недели папа слегка побледнел, да и мама сдала. А предстояло еще в цирк сходить. «Цирк – искусство миллионов», – сказала тетя. И вот все стали собираться в цирк. «Ну, – думаю, – и меня потащат». Так и есть. Мама посмотрела на меня и говорит:

– Может, и ты в цирк сходишь, чем дурака валять?

– Нет, – отвечаю, – не пойду.

– Почему? – подозрительно спросила мама.

– Интереса, – говорю, – нет.

– У тебя ни к чему нет интереса. Лишь бы на диване лежать.

– Когда ты последний раз была в цирке? – спросил папа.

Выяснилось, что последний раз я была в цирке трех лет. Можно сказать, что совсем не была.

Что тут начало твориться!

– Она ни разу не была в цирке! Это ты во всем виноват! – с негодованием говорила мама папе.

И все стали собирать меня в цирк.

– Дуся тоже не была, – сказала я, – а ее никто не гонит.

– Дуся ходит в цирк с классом, – ответила мама. – Кроме того, она ушла в кино.

Моя двоюродная тетя Олимпия очень странно смотрела на меня, словно я чем-то ее оскорбила.

– В нашем городе все ходят в цирк, – сухо сказала она. – Все. И стар, и млад.

На меня надели новые скрипучие туфли и повели в цирк.

– Хоть львы-то там будут? – спросила я по дороге.

– Какой несовременный ребенок, – сказала тетя.

Ей никто ничего не ответил. Да и что отвечать? Каково это слышать маме? А каково папе?

Наступило тягостное молчание. Его нарушал скрип моих новых туфель.

Наверно, так до самого цирка мы бы и молчали, если бы не встретили мою одноклассницу Аню Сухову.

На Аню все прохожие обращали внимание, потому что она была очень румяная. По крайней мере, все так считали, кроме меня.

– Здравствуйте, – сказала Аня.

– Здравствуй, – сказала мама и сказал папа.

– Привет! – сказала я.

Аня грустно улыбнулась – маме, папе, тете, мне – всем по очереди и, храня грустную улыбку, села в трамвай.

– Какая румяная девочка! – воскликнула тетя.

– Она не румяная, а бледная, – сказала я.

– Она похожа на булочку, которую только что; вынули из печки!

– Ни на какую булочку она не похожа. Она бледна. Бледна и печальна.

Тетя как-то судорожно рассмеялась. Папа ухмыльнулся. А мама, вздохнув, сказала:

– Ее не переспорить. Аня, конечно, бледна. Все видят, как она бледна.

– Да, бледна. Бледна и печальна, – твердо сказала я.

Все замолчали – видимо, решили со мной не связываться. Тетя даже с опаской на меня посмотрела.

«Просто из-за ее румянца никто не замечает, что она бледна и печальна», – подумала я.

Аня в прошлом году пришла к нам из другой школы. Марья Степановна поставила ее перед классом и сказала:

– Аня Сухова. Наша новая ученица. Всю жизнь Аня учится только на пятерки.

Все рот раскрыли и стали смотреть на Аню, как на какое-то чудо. Аня до слез покраснела и опустила голову.

Жалко мне стало Аню. Да и вообще что-то уж больно все просто – и румянец, и сплошные пятерки.

– Аня сядет на вторую парту с Вадимом Хазбулатовым, – сказала Марья Степановна.

– А на заднюю нельзя? – тихо спросила Аня.

– Зачем же? Садись на вторую парту.

И Аня пошла на вторую парту. По дороге она запнулась и уронила со стола классный журнал.

Все засмеялись.

И тут-то я поняла, что Аня бледна и печальна. Но никто об этом не знает. Может быть, ей лучше быть для всех румяной? А может, наоборот – плохо ей быть румяной?

– Мы опаздываем, – сказал папа. – Прибавим шаг.

Мы прибавили шаг.

Скрипя новыми туфлями, я вошла в цирк.

Мы поднялись на второй этаж. Круглый вестибюль, сплошное стекло, картинки кругом понавешаны. Хорошо! И запах какой-то особый, нигде больше так не пахнет.

– Мне нравится, – сказала я папе. – Особенно запах нравится.

– Конюшней пахнет, – сказала тетя.

– Хорошо пахнет конюшней, – сказала я.

– Кому нравится представление, кому конюшня, – сказала тетя.

Я ничего не сказала, потому что не видела еще представления.

А когда увидела!

Все первое отделение я умирала со смеху над клоуном. Клоун был совсем молодой, нос у него был не приклеен, а нос как нос, и костюм как костюм. Улыбка грустная. А почему-то всем очень смешно. У меня просто живот заболел. Тетя Олимпия мне даже замечание сделала.

– Неприлично, – говорит, – так громко смеяться. На тебя оглядываются.

Но я все равно смеялась, никак не могла удержаться.

Все мне понравилось: и цветные прожектора, и музыка, и зрители – такие веселые.

Но главное было впереди. Пока в перерыве мы гуляли по вестибюлю, ели беспечно мороженое – над манежем растягивали сетку для воздушного полета, и артисты готовились к выходу, чтобы лишить меня покоя.

Вначале я, конечно, не подумала ни о каком воздушном полете, просто почувствовала беспокойство, когда увидела эту сетку. «Зачем, – думаю, – сетка такая и для кого ее натягивают?»

Свет погас, включили прожектора, оркестр заиграл какой-то марш.

Когда забил барабан, на манеж выбежали гимнасты. Таких красивых я еще никогда не видела. Они поднялись по веревочным лесенкам вверх, на мостики.

И с этих мостиков стали перелетать друг к другу. Раскачаются на трапеции, оторвутся – и летят.

Они летали! Летали под куполом цирка! И сердце мое падало и взлетало вместе с ними.

Рядом со мной сидел какой-то мальчик с отцом. Отец мальчику и объясняет, а я слышу:

– Те, которые летают, называются вольтижерами, а те, которые ловят, – ловиторами.

Я жадно прислушивалась, что он еще скажет. Но он ничего не сказал, а мальчик ни о чем больше не спросил.

Значит, вольтижеры и ловиторы.

Ловиторы качаются вниз головой, а вольтижеры летят прямо им в руки. Уму непостижимо – как это у них получается.

А когда они отлетались – стали нырять в сетку, как рыбки. А один очень молодой гимнаст, похожий на Ромео, зацепился ногами за купол, вытянул руки – и полетел вниз головой! Я даже глаза зажмурила. А когда: открыла – он уже стоял на сетке и улыбался.

Что там было еще после воздушного полета – я уже не видела. Мне казалось, что Ромео все еще летит вниз головой, и я закрывала глаза.

Но вот представление окончилось. Толпа вылилась из цирка и растеклась ручейками в разные стороны.

Мы пошли прямо. Через дорогу, через дамбу, через старый парк – домой.

Было темно и тепло. Хорошо было. Но если б было холодно и лил дождь – все равно было бы хорошо. Я думала о вольтижерах и ловиторах, об их непонятной для меня жизни.

– Что тебе больше всего понравилось? – спросила мама.

– Мальчик, который летит вниз головой.

– А львы разве тебе не понравились? – изумилась тетя. – Дрессированные львы?

– Понравились, понравились. Только не понравилось, что они дрессированные.

Тут все так возмутились, словно я невесть что сказала. Начали доказывать, какие страшные львы и как их боятся дрессировщики. Перед каждым выступлением, можно сказать, с жизнью прощаются. То ли останутся живы, то ли нет – неизвестно.

Папа не особенно много говорил, а тетя особенно много. Я вначале слушала, а потом стала думать о мальчике, который летает вниз головой. Так всю жизнь и будет летать вниз головой? «Мне бы тоже вниз головой, – затаенно подумала я. – Так же бы лететь, руки вперед, из-под купола. Странно все-таки – все аплодируют за то, что ты летишь вниз головой».

Мы подошли к дому.

– Дуся еще не спит, – сказал папа, посмотрев на освещенное окно.

– Уроки учит, – уверенно сказала мама.

Так она и учит! Она даже на уроках «Английский детектив» читает – три романа в одной книге.

А я на следующий день снова пошла в цирк. И еще через три дня. И все время стала ходить в цирк. Не каждый день, конечно, потому что денег надо было подкопить, на обеды мне сорок копеек давали.

Но, кроме цирка, я ни о чем больше и думать не могла.

Однажды сидела я на уроке и смотрела в окно. За окном еще голые деревья, на деревьях воробьи прыгают.

Марья Степановна что-то рассказывает, а я никак не могу вдуматься, о чем она говорит. В голове у меня музыка цирковая гремит. А потом в мозгу словно молоточки стали стучать: тук-тук-тук… Вначале так себе стучали, вразнобой, а потом все эти тук-тук-тук по очереди начали выстраиваться. Пауза – и опять тук-тук-тук. Пауза – и опять тук-тук-тук. И в то же время я о вольтижерах думаю, как они летят, вспоминаю. И кажется мне, будто это я лечу.

А в мозгу – тук-тук-тук… А потом вместо тук-тук-тук началось та-та-та-та, та-та, та-та-та-та.

И вдруг в моей голове откуда ни возьмись выплыли слова:

 
Улетают мои вольтижеры,
Ловиторы не ловят меня.
 

Так я же стихи сочиняю!

Я тут же схватила промокашку и записала:

 
Улетают мои вольтижеры,
Ловиторы не ловят меня.
 

Я ткнула подругу Таню в бок и положила перед ней промокашку. Я думала, Таня просто обалдеет. Но Таня прочитала, даже несколько раз, – и недоуменно надула губки.

– Какие вольтижеры, какие ловиторы?

– Никакие, – сказала я и положила промокашку в тетрадь.

Капустину, что ли, показать? Но с тех пор, как я не нашла в себе силы и мужества быть двоечницей, он меня не замечал, будто меня вообще на свете не было. А сам по-прежнему был двоечником, но никогда не гордился этим. Мне очень не хватало моего друга Капустина.

– Маша Веткина нам расскажет о реформах Петра Первого, – вдруг услышала я голос Марьи Степановны.

Я растерянно встала.

– Ты поняла вопрос?

– Поняла.

Но в голове у меня был сплошной сумбур. Я никак не могла сосредоточиться. А Марья Степановна спокойно смотрела на меня, уверенная в моих способностях. Она даже маме моей на родительском собрании об этом говорила. А мама – папе. А папа – сестре Дусе. А я от Дуси узнала.

– Расскажи о реформах Петра Первого, – прошептала Таня.

Я машинально взяла промокашку.

 
Улетают мои вольтижеры.
Ловиторы не ловят меня.
 

– Петр прорубил окно в Европу, – услышала я за спиной шепот Капустина.

– Петр прорубил окно в Европу, – сказала я.

– Правильно. Но как он это сделал?

«Улетают мои вольтижеры, ловиторы не ловят меня… улетают мои вольтижеры…»

– На костях народа, – прошептал Капустин.

«Улетают мои вольтижеры…»

Марья Степановна удивленно смотрела на меня.

– Ну что ж, садись.

Я села. «Ловиторы не ловят меня… не ловят меня…»

– Пусти меня, уже звонок прозвенел – не слышишь, что ли, – сказала Таня, – И вообще, – строго заметила она, – ты могла бы стать круглой отличницей, если б не задумывалась на уроках неизвестно о чем.

– А если б ты задумывалась, то не была бы круглой дурой! – крикнул Капустин и захохотал смехом двоечника и прыгнул через парту.

– Капустин! – крикнула я.

Он остановился и, подумав, подошел ко мне небрежной походкой.

– Пойдем в цирк! – сказала я.

Капустин ничего не ответил. Он смотрел на меня изучающе.

– Пойдем в цирк! – снова сказала я.

Капустин неуверенно покачал головой. Он явно боролся с собой.

– А я качель в сарае повесила. Хочешь быть ловитором?

– Че-го?

– Да не знаешь, что ли? Воздушные полеты в цирке! Кто летает – тот вольтижер, кто ловит – тот ловитор.

Глаза Капустина засветились. Но тут же его лицо снова стало сурово и непроницаемо.

– Я тебе не прощу измену, – глухим голосом сказал он и пошел гордой и красивой походкой.

– Выдумала каких-то вольтижеров, ловиторов, за Капустиным бегает, – презрительно сказала подруга Таня, проходя мимо.

Я ничего не ответила. Не было у меня ни вольтижеров, ни ловиторов, и Капустина не было.

Я стояла, опустив руки. Тут подходит ко мне Аня Сухова. Подошла и молчит, смотрит на меня. Я говорю:

– Ты чего такая бледная?

Она говорит:

– Ты тоже бледная.

Постояли мы с ней, помолчали и разошлись.

После школы, не заходя домой, я пошла в сарай, где висела моя качель.

Этим сараем уже почти не пользовались. Его, наверно, забыли сломать, и он, заваленный строительным мусором, стоял возле нашего нового дома. Сарай был моим любимым местом.

Я протиснулась в дверь, закрыла ее и привязала веревкой.

Моя качель ждала меня. Моя качель, моя трапеция под куполом цирка! Вот я раскачиваюсь – раз-два, раз-два – и лечу! Лечу высоко под куполом. Как птица. Раскинула руки – и лечу!

Я вздохнула. Если сильно раскачаться, то влечу прямо в крышу сарая. Был бы Капустин, мы бы с ним что-нибудь придумали. Он бы стоял, расставив ноги, как матрос на палубе, и ловил бы меня. А я бы летела прямо ему в руки. Он был бы лучшим ловитором в мире.

Я тихо раскачивалась на качели, шаркая ногой по земле.

«Вот так и буду в этом сарае качаться? – вдруг подумала я. – И ловитора у меня никогда не будет?»

И тут я представила, как я всю жизнь качаюсь на качели – одна, в этом забытом всеми сарае. Лет пятьдесят уже прошло, уже Капустин с палочкой ходит, уже сестра Дуся по ночам кашляет, моя первая любовь – Валька Кошкин – знаменитым начальником стал, а я все качаюсь на этой качели.

Эта мысль меня очень расстроила. Я решила придумать что-нибудь другое, со счастливым концом.

Вот я прославленная вольтижерка в прославленном воздушном полете. Уму непостижимо, как я летаю.

А внизу, в зрительном зале, сидит бледный Капустин.

«Батюшки!» – шепчет Капустин и вспоминает всю свою жизнь. И горькое сожаление о том, что он не стал ловитором, охватывает его душу.

Я лечу! А в гостевой ложе, рядышком с директором цирка, сидит Валька Кошкин.

«Никогда бы не подумал», – говорит он, глядя в бинокль. Лицо его спокойно и уверенно.

Но когда прямо из-под купола я понесусь вниз головой, он вздрогнет про себя, и на мгновение на его лице проступит растерянность.

А сестра Дуся в это время где-нибудь заплачет в девятом ряду.

«Не плачь, Дуся, – скажу я ей потом, когда живая и невредимая буду пить чай с вареньем. – Это была заветная мечта моей жизни, и она осуществилась. А главное, Дуся, какой у меня ловитор!» – И я достану фотографию моего ловитора и покажу Дусе.

«Да видела я его, видела», – скажет Дуся, но тем не менее будет долго рассматривать фотографию, а потом опять заплачет.

«Не плачь, Дуся!»

– Не плачь, Дуся, – сказала я и, забросив качель на гвоздь, стала вылезать из сарая.

Мне казалось, что все так и есть и я уже лечу вниз головой, а Дуся плачет.

И я побежала ее утешать.

Но Дуся не плакала. Она читала «Английский детектив».

– Ты где была? – спросила она.

– В цирке, – сказала я.

– Все в цирке да в цирке, уж хоть бы не выдумывала.

Мне стало грустно. Ведь я не хотела Дусе врать. Я вытащила из портфеля книжки и села напротив Дуси.

– Пообедала бы вначале, а то сразу за уроки, – с иронией в голосе сказала Дуся.

Эта ирония обидела меня. Я не уроки села учить. Я хотела поговорить.

Но Дуся уткнулась в книжку и стала читать, читать.

Я открыла тетрадь, где лежала промокашка со стихами.

– Посмотри, Дуся, – скромно сказала я.

Дуся взяла промокашку.

– «Улетают мои вольтижеры, ловиторы не ловят меня», – прочитала она.

Я не спускала с Дуси глаз. Но лицо ее не изменилось.

– Это я сама сочинила.

Дуся пожала плечами.

– И все? – спросила она.

– Все.

– Таких коротких стихов не бывает. Это не стихотворение. – Дуся еще раз прочитала: – «Улетают мои вольтижеры…» Куда же они улетают? – удивленно спросила она. – Что, вот так летят и улетают куда-то? – Дуся хмыкнула. – Улетают мои вольтижеры… – Она помахала кому-то рукой, вдаль кому-то помахала – и засмеялась. А потом вообще хохотать начала.

– Да, летят и улетают, – сказала я.

– Летят и улетают? – переспросила Дуся, умирая со смеху.

– Летят и улетают, – с горечью сказала я.

Дуся еле-еле перестала смеяться.

– И что тебе дались эти вольтижеры, ловиторы?

– Дуся, – сказала я, – неужели ты не понимаешь, что это самая заветная мечта моей жизни?

Дуся совсем перестала улыбаться, притихла, задумалась. Видимо, мои слова произвели на нее глубокое впечатление.

– Одна, но пламенная страсть? – шепотом спросила Дуся.

– Да, – сказала я.

– Выдумываешь ты все, – вздохнула Дуся.

Я ничего не ответила. За меня всегда все и все знают – когда я выдумываю, когда не выдумываю. Однажды подруга Таня сказала, что я нарочно смеюсь, а на самом деле мне нисколько не смешно. Я перестала смеяться, хотя на самом деле мне было очень смешно.

Вот я и Дусе ничего не ответила. Защелкнула портфель, засунула его подальше под стол.

– Пойду, – говорю, – погуляю. По пятницам я люблю гулять.

Дуся с грустью посмотрела на меня.

Я вышла на улицу. На скамеечке возле дома сидел рыжий Колька Горохов. Так сидел, как будто его тут кто-то забыл. И лицо его при этом было задумчиво. Я очень этому поразилась. Ведь Колька был моим врагом на всю жизнь. А враги не должны грустить и задумываться.

Я уже далеко ушла, а он все так сидел.

Я шла в цирк. Вначале шла, а потом уже бежала. «Куда это, – думаю, – я так бегу?» А как пробежала парк и выбежала к дамбе, так и поняла, что в цирк.

Дамба идет в гору, а прямо на горе цирк стоит, как огромный шатер. Только стеклянный, светящийся весь. Праздничный.

Скорее в цирк! Сегодня пятница, а в пятницу в четыре часа представление.

Сейчас я увижу моих любимых ловиторов, моих любимых вольтижеров!

Ой, вдруг опоздала?

– Тетенька, сколько времени? – крикнула я.

– Без пяти четыре, – испуганно ответила тетенька.

Я тут и села. Не успею! А вот трамвай идет. Повезло, повезло! Всего-то одну остановку проехать.

Вот и цирк, и билет в руках. Правая сторона, самый верхний ряд. Ну и хорошо, всех видно будет.

Только я села, не успела отдышаться – началось представление.

Но что это? На парад вышли совсем другие артисты. Очень красивые, но совсем незнакомые.

А где мои? Где мои? И клоун не тот, совсем не тот клоун! Я даже привстала, чтоб получше разглядеть. Только что разглядывать – нет их. В груди у меня похолодело. Я поняла, что случилось непоправимое – они уехали, и я их уже никогда не увижу. Жди не жди – не поднимутся они под этот купол.

Рядом со мной сидела старушка. Вначале она не обращала на меня внимания, потом стала обращать. Когда выходил клоун, она начинала дергать меня за рукав и заразительно смеялась.

– Разве тебе не смешно? – спросила старушка.

– Смешно.

– Почему же ты не смеешься?

– Смеюсь. Про себя.

– Да ты же плачешь! Почему ты говоришь, что смеешься, если ты плачешь?

Тут она снова засмеялась, видимо, клоун что-то смешное сделал.

А я заревела. Так мы со старушкой и сидим – она смеется, я реву. Очень хорошая старушка, платок мне дала.

– В твои годы я тоже плакала, – сказала она. – Как он не падает – на одном колесе по канату! – воскликнула старушка.

Я перестала реветь. Действительно, как же это так – на одном колесе по канату?

Клоун ушел. И вдруг оркестр заиграл знакомый марш. Тот самый марш, под который всегда выходили гимнасты. Сердце радостно екнуло. Я схватила старушку за рукав:

– Сейчас воздушный полет будет!

Ударил барабан. Сейчас они выйдут, сейчас!..

Но вместо гимнастов на манеж вышел… слон. При чем тут слон? Как он смел выходить под эту музыку!

Я встала.

Все зашикали. А билетерша прямо-таки поджидала меня.

– Не разрешается с мест вставать! Чего заходила взад-вперед? Слышишь? Куда идешь? Кому говорят?

Я, видимо, пошла куда-то не туда. Но она все-таки меня не поймала. Я выскочила в вестибюль.

За моей спиной ликовала музыка, под которую ходил слон.

Я спустилась на первый этаж – и лицом к лицу столкнулась с Аней Суховой.

Мы обе были смертельно бледны. Мы без слов поняли друг друга и молча вышли на улицу. И молча сели на скамейку. И все еще молчали некоторое время, сидя на скамейке.

– Ты часто ходишь? – спросила я.

– Ага.

– Как это я не знала про тебя?

– И я про тебя.

Мы еще помолчали.

– Письмо клоуну написала, – сказала Аня и показала сложенный маленький листочек.

– Тебе клоун нравился?

– Ага.

– А мне полеты.

– Что мы сейчас будем делать? – прошептала Аня.

Я не знала, что мы будем делать.

– Давай убежим, – сказала Аня, – и будем циркачками. Ты будешь летать, а я смешить.

– Давай, – сказала я.

И мы пошли домой, чтоб захватить с собой кое-какие продукты.