Текст книги "Лавина (СИ)"

Автор книги: Ирина Лем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

  – Это так. Но ситуация меняется. Из-за глобального потепления снег тает быстрее, чем обычно. Сверху образуется корка, под ней – рыхлая масса. Если корка треснет, то не сможет удерживать нижние слои. Рыхлый снег съезжает единым потоком. Кстати, ты антилавинный рюкзак захватил?

  – Нет. Только бипер. – Фризо показал прикрепленный к ремню аппарат размером с мобильник.

  – А рюкзак? У меня вот он, за плечами, как парашют. При первых признаках лавины дергаешь за шнурок, он раскрывается и окружает тебя будто воздушной подушкой. Давай вернемся...

  – Не надо. Не хочу время терять. Хочу до ланча пару раз съехать, – сказал Фризо. Заметил сомнение на лице друга, добавил: – Все будет хорошо, Флориан. Мы же опытные горнолыжники. Не с таких круч спускались. Лавины нас не догонят!

  Флориан слегка качнул головой. Он не разделял бравады друга, но показаться трусом не хотел.

  – Сразу пойдем на гору или сначала попьем кофе?

  – Кофе потом. – Фризо нетерпеливо поерзал лыжами. – Сначала гора.

  – Тогда следуй за мной. – Флориан опустил очки, взялся за палки и тронулся первым.

  Друзья пересекли поперек пологий склон, широкий, как автотрасса на восемь полос. Снежная трасса была расчищена, накатана, проверена на безопасность. По обочинам ее стояли высокие, густые ели в форме треугольников с сильно вытянутым верхним углом, похожие на стражников с копьями – за обочины не заезжать!

  Как на автотрассе тесно от автомобилей, так и здесь было тесно от людей. Гиды обучали новичков, взрослые – детей. Кто-то спускался самостоятельно, выводя горизонтальные синусоиды, кто-то ехал спиной вперед, снимая на камеру едущего следом. Кто-то поднимался наверх, взявшись за движущийся канат, кто-то стоял неподвижно, болтая со знакомыми. Несколько отважных девушек и парней оголились до пояса и с гомоном неслись вниз, ловко лавируя между остальными.

  «Хорошо, девушки лифчики оставили», – подумал Фризо. Как защита от холода – от них мало толку. Солнце светит, да не греет, мороз градусов пять-семь. В такую погоду лифчик имеет больше эстетическое значение, чем обогревающее. Фризо имел предубеждение против дам, открывающих грудь для всеобщего обозрения – будь то на пляже или на протесте. Они в чем-то ущербны, чего-то не хватает в их чердачке...

  Пологий склон для опытного горнолыжника все равно что таблица умножения для профессора математики. Примитив и пройденный этап. Прошли, не задерживаясь.

  Сразу за лесополосой открывалась другая трасса – довольно узкая, круто шедшая вниз. Она извивалась между крупных и мелких камней, требуя виртуозного владения не только техникой спуска, но и собственного тела. Начало ее загораживали низкие, деревянные барьерчики и высокий плакат с надписью черным по красному: «Пикулин, черная трасса». Под плакатом – объявление «Закрыто. Опасность лавин».

  В другое время Фризо не обратил бы внимания на заграждения. Объехал и съехал. Сейчас не получится: в окне домика для спасателей недвусмысленно торчит фигура с переносной рацией «уоки-токи» возле уха. Пока будешь объезжать – перехватят, заставят вернуться, вдобавок отчитают, как нашкодившего школьника. Не солидно для банкира.

  – Заманчивая трасса, – сказал Фризо, глядя за барьеры. – Похожа на «Диаболо» в Монтафоне. Жаль, что закрыта. – Он огорчился сильнее, чем сам от себя ожидал. Будто лишился подарка, которого ждал целый год и заранее радовался.

  – Что будем делать? – спросил Флориан. Принятие решений он оставлял за другом. Тот из породы монархов, а они от природы лидеры.

  Фризо огляделся. Поперечная лыжня, по которой они пришли, двумя хорошо заметными полосами уходила дальше в лесок из елок. Елки разлапистые, что за ними – не видно.

  – Куда ведет лыжня?

  – Не знаю. Может, к ресторану. Или к лыжной станции. Или к другому спуску.

  – Пойдем посмотрим.

  – Пойдем.

  Фризо вступил на лыжню. Чувствовалось: ее проложили недавно – снегом не припорошенная, не глубокая, с прочным дном. Лыжи скользили идеально. Предчувствие подарка вернулось к Фризо. Настроение подскочило на уровень Гросглокнер – высочайшей горы австрийских Альп и там осталось.

  В хорошем настроении он бывал разговорчив.

  – В ноябре у Луаны день рожденья, – рассказывал Фризо по дороге. – Подарю ей поездку в Шамони. Сходим на обзорную площадку Пик дю Миди – самую высокую в Европе. Ты там был?

  – Нет еще.

  – Советую побывать. Впечатление – словами не описать. Висит над пропастью кабинка полностью прозрачная: пол, потолок, стены. «Шаг в пустоту» называется. Вступить в нее не каждый решится. Зато если решишься, ощутишь себя властелином Земли. Вершины, долины, леса, реки – все далеко внизу. Карта мира в натуральную величину.

  – Ты рассказываешь, а у меня уже голова кружится. Я же высоты боюсь.

  Неожиданное заявление. Фризо остановился. Оглянулся.

  – Как же ты с гор съезжаешь?

  – Гора – не пропасть. Просто дорога под уклон. А если стоишь, и под тобой пустота... Ужас. Из-за этого на самолетах не летаю. Я бы не решился в ту кабинку вступить. Стоишь как над бездной. Между тобой и пропастью только тонкое стекло. Понимаю, что кабинка надежна и прочна, но все же... Сразу мысли: вдруг что-то случится... что-то оборвется, сломается... В подсознании всегда шевелится это «вдруг». Страх непознанного, непривычного – высоты или глубины естествен для человека. Это не трусость, а врожденная осторожность. Встроенное в систему предупреждение об опасности. Как в компьютере – он тоже предупреждает, когда переходишь, к примеру, на неизвестный сайт. А ты не задумывался, что у Луаны комплекс высоты может образоваться?

  – Я как раз хочу, чтобы она избавилась от комплексов. Научилась побеждать страх. Первый раз в кабинке возьму ее на руки. Дети многое воспринимают иначе, чем мы. Рядом с родным человеком им и пропасть не страшна, и море по колено. Пусть ощутит счастье абсолютной свободы...

  Фризо свернул за очередную елку и остановился. Лыжню преградила доска со стандартным текстом, на английском и немецком: «Закрыто. Опасность лавин». И три грозных восклицательных знака. Фризо прочитал, глянул поверх доски.

  Там открывалось белая дорога – сплошная, гладкая, не испорченная ни человеческими, ни звериными следами. Она плавно шла вниз, но не по прямой, а по извилистой, огибающей деревья. Если спускаться, придется лавировать между юными елочками, торчащими из снега – в точности, как в фильме про Джеймса Бонда, который несся с горы в футляре от виолончели. Кстати, прообразом главного мирового шпиона послужил дед Бернард – любитель шикарных автомобилей, красивых женщин, политических интриг. При знакомстве он говорил: «Бернард. Принц Бернард». Очарованный его харизмой Ян Флеминг сделал эти слова визитной карточкой своего героя: «Бонд. Джеймс Бонд».

  Дорога простиралась метров на сто, затем пряталась за соснами. Что дальше – неизвестно. Может быть обрыв, крутой спуск, а может – пологое продолжение.

  Рискнуть или повернуть?

  Кто не рискует, тот не достигает.

  Поворачивать, не достигнув цели, не метод Фризо. Риск в разумных пределах – да. Без риска жизнь так же пресна, как переваренная спаржа. А если ее приготовить по рецепту: слегка отварить, обернуть тонкими полосками бекона и полить соусом, который во французских кулинарных книгах называется «голландский», то будешь есть и пальчики облизывать.

  Жизнь была бы пресной без соуса, и у каждого человека он свой: автомобили, наркотики, любовницы... А у Фризо – горы. Они его наркотики и любовницы. К ним он стремится каждый свободный уикенд.

  А тут... не пускают.

  Еще раз глянул на преградившую путь доску. В отличие от предыдущих – на широких барьерах и двуногих столбах, эта стояла на одной палке и выглядела неубедительно. Не запрет, а предупреждение. Чье-то мнение, которое он должен принять как приказ.

  Чужие приказы Фризо не указ. Запреты – не руководство. У него к ограничениям отвращение с детства, а может и с рождения. Мало того, что на родине ограничивают, еще и тут.

  Не стоит обращать внимание. Перестраховщики. Не о людях они заботятся, а о себе. Чтобы в случае чего сказать «мы предупреждали». Метод чрезмерных предупреждений стал широко применяться после казуса с Макдональдсом, когда одна женщина обожглась кофе и с помощью ушлых адвокатов предъявила иск на миллион. И выиграла, несмотря на кажущееся отсутствие логики. Разве надо предупреждать о том, что дымящийся кофе – горячий, и можно обжечься?

  Разве надо предупреждать о том, что само собой разумеется? Нельзя же на каждое движение навесить предупреждение. Должен же человек и сам понимать. Если берешь нож, есть риск порезаться, если вступаешь в море, есть риск утонуть. Если идешь в горы, есть риск упасть, сломать, столкнуться, попасть под лавину...

  Понатыкали досок – испортили лицо горы. Почему на обычных дорогах не натыкали, там аварии случаются гораздо чаще? Стояли бы на каждом километре плакаты черным по красному: «Не разговаривай по телефону, когда едешь», «Не смотри телевизор во время движения», «Не садись пьяный за руль»...

  Идиотизм.

  Фризо не собирается в нем участвовать, подозревать горы в злых намерениях. Повышенная подозрительность – первый признак шизофрении. Он приехал сюда в гости к горам, и его встретили со всем радушием. Снег переливается, солнце улыбается, воздух врывается в легкие и слегка пьянит. Не день, а праздник. В праздники плохого не случается. Смешно даже думать о несчастье, когда в мире столько радости.

  Радость проникла и во Фризо. Внутри зашевелилось, забурлило, закрутилось ощущение предстоящего спуска, нет – полета, будто заводился мотор у самолета, выезжающего на взлетную полосу. Самолет уже не остановить. Фризо тоже. Он выдернул палку из снега, как занозу из пальца, отбросил подальше.

  – То, что надо.

  Флориан глянул с сомнением.

  – Дикая трасса. Не хочешь сначала спокойно доехать до поворота, посмотреть – что там? Слишком много предупреждений. Я, если честно, повернул бы назад.

  Отступить, поддаться страху? Никогда. В том смысл – проверить характер на стойкость, выйти победителем в соревновании с горой и собой. Интересно покорить лишь тот склон, который представляется недоступным. На который лыжник в здравом уме не рискнет даже посмотреть дважды. Здоровая доза сумасшествия придает пикантность соусу жизни.

  – За мной, Флориан! – крикнул Фризо и первым прыгнул на снежное полотно.

  Несколько раз оттолкнулся, придал ускорение, дальше лыжи покатились сами собой. Фризо оставалось только пружинить коленями и переносить вес с одной лыжи на другую, огибая елки, как палки на гигантском слаломе. Приближался к тому самому повороту, за которым неизвестно что. Сердце билось, ожидая сюрприза.

  И он состоялся. Плавный спуск резко оборвался – впереди выступ, как трамплин. Фризо присел, подпрыгнул и приземлился на отвесное белое полотно. Оно масляно поблескивало и лилось в долину, будто молоко коз, пасущихся на альпийских лугах. Тут и там расселись валуны с неровными краями – они походили на куски черного хлеба, разорванные руками. Далеко внизу виднелись крыши домов и люди – такие маленькие, будто глядишь из окна самолета.

  У неопытного лыжника кровь застыла бы в жилах. У Фризо она забурлила и понеслась быстрым потоком – разносить частички счастья по самым отдаленным клеткам тела. Легкость такая, будто за плечами распустился огромный воздушный шар. Он поднялся к небу и увлек Фризо. Не спуск, а полет. Парение на уровне птиц. В воздухе – ни запретов, ни приказов. Ни барьеров, ни границ.

  Счастье абсолютной свободы в конторе за компьютером не почувствуешь. Вот для чего Фризо приезжает в горы.

  Взлетать на условностями. Выходить за рамки дозволенного. Отключаться от повседневности. Преодолевать страх.

  Чертовски увлекательно. Время от времени мужчина просто обязан устраивать себе встряску, чтобы не закиснуть в житейском болоте. Поступать дерзко – на людях нельзя, на природе можно. В моменты риска лучше узнаешь собственный характер. Будто заново знакомишься с самим собой.

  В голове – ни мыслей, ни желаний. Пусто и чисто. Только ветер гудит в ушах и мчится с Фризо наперегонки. Прошлое прошло, будущее не важно. Важно настоящее – солнце и полет. Наслаждение движения. Ощущение превосходства. Не надо ни на кого оглядываться, никого слушать. Жизнь принадлежит тебе и только тебе.

  Счастью тесно в теле. Оно хочет вырваться наружу с криком – чтобы услышали по ту сторону гор...

  Внезапно снежный покров впереди треснул по всей ширине склона и начал съезжать. Образовалась трещина. Она расширялась, открывала рыхлую, похожую на муку, массу. Лыжи завязли, затормозили. В тот же момент сзади грохнуло и с утробным гулом помчалось за Фризо. Он едва успел нажать кнопку бипера, когда что-то твердое и быстрое, будто поезд на полном ходу, ударило в спину, сбило с ног и стало заворачивать в снег. В один клубок сплелись лыжи, ноги, палки...

  Через несколько секунд кружение остановилось. Фризо лежал, погребенный под многотонной студеной массой, как под каменной плитой. Она давила, не давала ни вздохнуть, ни пошевелиться, ни позвать на помощь, ни даже открыть глаза...

  Спасатели нашли его через двадцать пять минут, но мозг не живет так долго без кислорода. На месте удалось восстановить работу сердца, другие функции нет. Лучшие медики мира пытались вернуть Фризо, но из комы он так и не вышел.

  Жить беспомощно, как растение, или умереть достойно, как человек – выбор очевиден.

  Семья сделала то, что сделал бы Фризо. Аппараты были отключены.

  Смерть в расцвете – событие чрезвычайное. Случается и с обычными людьми, и с принцами крови. В королевских семьях тоже плачут.

  Семья плакала молча.

  Виллем-Александр вытер слезу, поднял голову.

  – Мой брат говорил: не смотри с радостным ожиданием в будущее, у него всегда есть в запасе скверные сюрпризы. Мы получили его в тот день, когда произошло несчастье с Фризо. Но я уверен, он не хотел, чтобы семья долго тосковала. Брат не забыт, он обретет свое место в памяти родных и друзей. В детях продолжит жить его светлая душа. Мир его останется с нами навечно. А в сердце у меня будет жить благодарность за то, что до конца его короткой жизни я имел удовольствие называть Фризо братом...

  Автор Ирина Лем

  – Отбушевал первый осенний шторм и затих, будто устыдился собственной ярости. Воздух не гудит голосом взбешенного великана, не завихряется, будто подгоняемый гигантской метлой. Ветер не ломает деревья, не срывает крыши с домов. Море не вздымается свирепо, не посылает к берегу полные раздражения волны... После шторма наступает спокойствие в природе. В нашей семье спокойствие не наступит никогда...

  С каждым словом голос короля терял силу и на последних словах прервался. Виллем-Александр наклонил голову, чтобы скрыть подступившие слезы. Облаченный в черное, он – король Голландии, выступал с прощальным словом за трибуной, одетой в траурного цвета велюр.

  Неподалеку на треноге стоял портрет смеющегося молодого мужчины, а рядом его гроб. Смех и смерть – противоестественная комбинация. Не укладывается в логику. Умножает печаль.

  Гроб закрыт. Пусть его хозяин спит безмятежно. Покойному не нужны зрители. Сон и смерть – дела интимные. Их не стоит выставлять напоказ.

  На крышке венки из торжественно-белых лилий, перевитых лентами цвета девственно-нетронутого снега. Такой чистый, ослепляющий снег бывает только высоко в горах, недоступных, неприступных. Горы манят к себе молодых и отважных, чтобы дать себя покорить... или погубить.

  Горы забирают лучших.

  Несправедливо.

  Невыносимо – смотреть на ленты, свисающие с гроба: тонкие, бессильные, похожие на руки, в которые никогда не вольется живая энергия.

  Энергия никогда не вольется в того, кто лежит под крышкой. Трудно поверить. Невозможно осознать. Сюрреализм – искаженная действительность. Не на картине, а в действительности. Мозг отказывается воспринимать, несмотря на скорбную обстановку, тревожную тишину, похоронную церемонию...

  Церемония проходила в древнем храме под названием «Новая церковь». Никакого противоречия: храм не застрял в своем почтенном возрасте, он постоянно получал новые детали в облик и новых членов в усыпальницу, в компанию к Виллему Первому Оранскому – основателю королевской династии. Виллем пал в расцвете лет от руки наемного убийцы. Спящий в гробу тоже пал в расцвете лет... От руки судьбы. Ни от того, ни от другого невозможно защититься.

  В минуту печали монарх, как обычный человек, ищет поддержку в глазах родных. Виллем-Александр взглянул в зал. Там только семья и самые близкие друзья. В первом ряду мать покойного Беатрикс: вся в черном, с бледным лицом и темными тенями вокруг глаз. Рядом жена, теперь вдова, одетая символично: черное платье в знак траура, один рукав белый – как воспоминание о свадьбе и обещание вечной верности. Лучший друг Флориан сидит сзади: склонил голову, приложил руку к глазам, задержал дыхание, чтобы не всхлипывать. Ни репортеров с телекамерами, ни любопытных зевак с телефонами – спасибо народу за деликатность. Покойный и при жизни не любил быть центром внимания, а после смерти и подавно...

  После смерти...

  Король незаметно, неслышно вздохнул. В зале тишина, которую страшно нарушить малейшим шевелением или даже биением сердца. Тишина незримым, плотным облаком заполнила пространство, поднялась к высокому, острому, как горный пик, потолку и замерла, будто ожидала чего-то.

  Может быть ответа на вопрос – почему?

  Есть вопросы, которые лучше не задавать.

  Есть ситуации, когда только плакать.

  Плакали и женщины, и мужчины. Молча. Сдержанность в горе и в радости отличает монархов от обычных. Королю и мужчине не пристало плакать на виду. Виллем-Александр проглотил ком, стоявший в горле. Глубоко вздохнул, поднял голову. Глаза резанул контраст: черные одежды на людях и белые гирлянды на стенах.

  Молодость и смерть – бОльшего контраста не придумать.

  В копилку контрастов добавилось витражное окно на противоположной стороне храма. Оно сверкало, переливалось всеми красками радуги, заигрывало с солнцем, беспечно сиявшим на безоблачном небе. Доносилось воркование голубей и голоса других птиц, певших гимны жизни.

  Природа ликовала.

  Ее ликование выглядело неприлично. Будто легкомысленная девушка флиртует на похоронах: перебирает стекляшки бус, посылая солнечные зайчики, насвистывает песенки, привлекая женихов. Приличней было бы природе помрачнеть небом, заплакать дождем – горевать вместе с королевской семьей.

  А может она уже погоревала, не так давно разразившись штормом, поломав деревья, напугав зверей и людей? Может Виллем-Александр зря обижается?

  Может пора перестать барахтаться в море горя?

  Пора выходить на берег принятия и успокоения...

  Вечная печаль – слишком большая роскошь для короля.

  – После бури, какой бы разрушительной она ни была, природа успокаивается, возвращается в привычное русло. Так и мы. После шторма неверия, обид и возмущения возвратимся постепенно к обычной жизни. Которая никогда не будет такой, как прежде. Когда был жив мой брат принц Йоханн Фризо. Всего сорок четыре года прожил он. Слишком мало, чтобы подводить итоги или говорить «прощай».

  Виллем-Александр склонил голову и надолго замолчал, вспоминая...

  Королевская семья прибыла в горную альпийскую деревню Лех на выходные – вместе отметить Пасху. Лех встречал их сияющим солнцем, как самых дорогих гостей. Встречал и, как радушный хозяин, обещал: в эти два дня с вами ничего плохого не случится.

  Самое страшное может случиться в два мгновения... Но кто же знал? Судьба не предупреждает.

  Прибыли в полном составе: мать Беатрикс, трое сыновей, их жены и дети. Кроме Пасхи имелся еще один повод собраться вместе: чтобы отпраздновать перемены на престоле, повлекшие перемены в статусе членов семьи.

  Мать честно отдала долг стране: отработала королевой три десятка лет, отреклась в пользу старшего сына и снова стала принцессой. Звание королевы (без права царствовать самостоятельно) перешло к супруге Виллема-Александра – Максиме. Средний сын Йохан-Фризо стал бы следующим претендентом на трон, однако, женившись на девушке с «сомнительной» по мнению парламента репутацией, потерял право на престолонаследие, которого, честно говоря, и не желал. Его место в очереди занял младший – Константин-Кристоф, как бы «вице-король», запасной вариант.

  Изменение положения в иерархии не привело к изменению отношений в семье. Трое братьев-принцев: Александр, Фризо и Константин остались лучшими друзьями, более того – сплотились сильнее.

  Сплотились в желании приносить пользу стране и народу.

  Современные принцы и короли, в отличие от предшественников, не почивают на лаврах, не занимаются бесполезным времяпрепровождением. В условиях царствующей демократии они обязаны заботиться о государственном больше, чем о личном, жить чаяниями граждан, показывать, что не зря существуют на деньги налогоплательщиков. Иначе те возмутятся да, чего доброго, отрекутся от монархии, сбросят бездельников с престола.

  Быть сброшенными с престола не грозило потомкам Виллема Первого Оранского. С приходом молодых и красивых Александра и Максимы популярность монаршей семьи поднялась до невиданных высот. Секрет популярности прост: быть вместе с народом – в радости и в горе. Не отдаляться, а приближаться. Простота привлекает. Потому почаще спускаться с небес на землю... то есть выходить из дворца на улицу – чтобы показать: хоть и стоят выше других, но слеплены из того же теста.

  Не считают зазорным, к примеру, выпить пива в компании соотечественников – победителей Олимпийских игр и в минуту всеобщей радости, обнявшись за плечи, станцевать «канкан». В минуту же общенациональной печали – теракта, природного катаклизма или группового несчастного случая не прячутся за ширмой собственного благополучия, а поддерживают потерпевших. Поддерживают не дежурным словом из телевизора, а живым присутствием на месте события.

  И каждый день, как простые граждане, отправляются на работу – посещают мероприятия в собственной стране или ездят по миру с дружественными одновременно деловыми визитами.

  В поездках, на церемониях, на отдыхе Александр и Максима всегда вместе. Ни разу не пожалел он, что выбрал в королевы не высокомерную представительницу местной элиты, а обычную девушку из Аргентины. Ну... не совсем «обычную». Дочь министра. Когда увидел, не думал о ее происхождении. Вернее сразу догадался, что она ему ровня. Может даже выше. Александр высок по праву рождения, но особыми талантами природой не наделен. Максима же из тех редких женщин, у которых ум, красота и характер соединились в абсолютной гармонии.

  Эту гармонию внешнего и внутреннего он заметил при первой же встрече на приватной вечеринке в Барселоне. Среди знакомых лиц – мелькнуло незнакомое и ослепило его. Будто вспыхнула «супер новая» звезда, заставила остальных гостей, как второстепенных звездочек, померкнуть и разбежаться по своим галактикам. Она предложила ему целую Вселенную. Он ей – «всего лишь» руку, сердце и королевство. Какое счастье, что она согласилась сойти к нему с небес...

  Счастье продолжается до сих пор. Не притворное – только для фотографий и телесъемок, а самое настоящее. Которое невозможно сыграть. Александр смотрит на жену, и губы сами по себе расходятся в улыбке. Максима улыбается – излучает энергию любви. Их энергия заряжает и народ любовью – к королевской семье в частности и монархии в целом. Престиж которой помогают поддерживать двое братьев короля. Разные по характеру, они схожи в главном – оба счастливы в семье и успешны в труде. Вместе с женами работают без скидок на происхождение и далеко за пределами «конторских» часов.

  Собираться вместе удается не часто, но на два главных праздника года Рождество и Пасху обязательно. Эти дни – святые не только для церкви, но и для семьи: откладывали дела, друзей, церемониальные обязанности и выезжали на альпийскую природу отдохнуть от житейских забот, спрятаться за горами от цивилизации.

  Иногда полезно пожить примитивно, отдохнуть от благ, забыть про статус. Конечно, не до такой степени, что туалет на улице и умываться водой из ведра. Удобства должны быть, но без особых привилегий и охранников за спиной. Как у всех, приезжающих на горный курорт.

  И жилье как у всех. В Альпах семье принадлежал дом, ничем не отличающийся от остальных, разбросанных по крутым склонам. В своей маленькой стране у Северного моря – устало вздыхающего, мутного, как глаза старика, они живут во дворцах, гордо вздымающихся над плоским, как стол, ландшафтом. Часто бывает он покрыт густой вуалью тумана – взгляду не за что зацепиться, краску не на что положить, а дышать тяжело, будто от сырости легкие покрылись изнутри мхом. Голландские художники неохотно писали блеклые родные пейзажи, все больше многоцветные итальянские или вообще мифические.

  Фризо, если бы умел, писал горные. Здесь глазу нескучно, и в руку сама просится кисть. Здесь горизонт не прямая линия, а ломаная, похожая на нотный стан: от вершины к вершине – от ноты к ноте, вечная музыка гор. Здесь постоянная изменчивость: сделаешь пару шагов, а картина уже другая – открылась церквушка над обрывом, или одинокий домик на берегу ручья, или поляна нежных эдельвейсов, или стадо овец, пришедших пощипать свежей травы.

  Здесь воздух особый – бодрый, хрустально-прозрачный, как бы звенящий – дыши не надышишься, и хочется взять его с собой, но нет такой коробки, в которую можно упаковать воздух. Здесь даже снег другой – по-юному чистый, сверкающий мириадами искр, переливающийся в солнечных лучах так, что меркнут самые ценные земные бриллианты. Да что бриллианты! От них ни тепло, ни холодно, ни воспоминаний, ни ожиданий. Вот снег – да. В него упасть, раскинуть руки и лежать – смотреть в бездонное небо... Забытое удовольствие детства, счастье беспечности, свобода мыслей, о которой взрослым только мечтать.

  Здесь солнце – такое бешено радостное, будто готово выпрыгнуть из самого себя и лететь дарить свет и тепло не только Земле, но всей Вселенной.

  Здесь человек не хозяин, а гость. Условий не выставляет, привилегий не требует. И не строит дворцов, потому что глупо соревноваться с красотой природы, пытаться выглядеть величественно среди гор. Здесь только их величие имеет значение, перед ним все равны: монархи, миллионеры, туристы, деревенские жители. Выше гор могут быть только горы, а люди на их фоне муравьи.

  С прогулок по склонам они возвращаются в свои муравейники... по-местному называются шале. У семьи оно называется «Старая почта». Сработано из дерева, обставлено скромно. Не теми классически добротными, по-королевски значимыми, порой слишком тяжеловесными вещами, как в их жилищах на родине, а экологически чистой, грубовато сколоченной, деревянной мебелью, создающей уют именно непритязательностью и простотой.

  И кого здесь удивлять изысканностью, дороговизной? Вековые ели и сосны? Они смотрят равнодушно и молчат задумчиво – познавшим высшую мудрость не до человеческой суеты. А мудрость в том, что чем ближе к природе, тем на душе спокойнее и на сердце светлее.

  В естественной обстановке легче почувствовать себя естественно, сбросить тяжесть монарших регалий и обязанностей.

  Которые слишком многое запрещают и слишком многого требуют. Они тяготят Фризо. В отличие от братьев, он так и не смирился с «должностью» принца. Принадлежность к королевской семье не всегда благо, чаще тяжкая обязанность. Строгое подчинение правилам, послушание предписаниям, постоянная оглядка на «общественное» мнение. То не скажи, это не сделай, туда не смотри, сюда не ступи. Принудительные поездки с визитами, бесконечное пожатие рук, приклеенные улыбки.

  Бесполезная трата жизни.

  Невидимая тюрьма.

  Руки и ноги в оковах протокола. Душа в железных доспехах. Сердце в жестких силках. Боишься сделать неверный жест, сказать не то слово. Становишься сам себе цензор и трус внутри.

  Фризо не трус.

  Душа не терпит на себе железа, сердце не хочет пут.

  Как можно больше узнать, испытать, прочувствовать – значит жить.

  Жить ярко, на скорости и по своим законам – во что привлекало Фризо с юных лет. Однажды они с другом Флорианом носились на мотоциклах по ночным улицам столицы. Королева-мать узнала. Сказала «Твоя жизнь принадлежит государству, ты не имеешь права ею рисковать» и взяла с Фризо обещание покончить с гонками. Перед полицейскими неудобно. Они не будут делать скидку на происхождение нарушителя, наоборот, почтут за честь оштрафовать отпрыска монаршей семьи. Быть в роли просительницы за сына королеве не по статусу, штрафы платить унизительно. Высокое положение – это не разрешение на нарушения. Оно дает повышенные права, но и обязывает строго соблюдать правила. Пусть сыновья привыкают и смиряются.

  Смирение с ограничениями – оскорбление мечты. Езда черепашьим шагом – оскорбление мотора. Фризо пообещал матери не нарушать скоростной лимит, установленный на дорогах родины. Обещание выполнил, но слукавил: теперь они с Флорианом гоняли по дорогам Германии, там без ограничений.

  И в горах без ограничений.

  Без глупых табличек, вроде тех, что вдоль дорог: по этой двигаться не быстрее девяноста, по этой не быстрее ста тридцати. В горах другие законы. Здесь, как нигде, понимаешь: человек не так всесилен, как думает. Он – на царь природы, а ее дитя. Блудный сын. Плутает в дебрях собственных идей, пытается объять необъятное, совершить невозможное, покорить то, что ему не по силам. Устает, разочаровывается. Плачет. Бросает все и, как маленький, бежит за утешением к природе-матери. В ее объятиях обретает он покой и счастье.

  Счастье испытывал Фризо, когда спускался со снежных вершин. «Заболел» горами давно, еще в детстве. И до сих пор когда видит на горизонте угловатую линию, разделяющую небо и землю, едва сдерживает желание топать ногами и хлопать в ладоши, как ребенок при виде долгожданного подарка.

  Лучшим подарком для маленького Фризо была поездка в Эфтелинг – голландский предшественник американского Диснейленда. Кстати, американский Фризо не понравился. Там гигантомания, коммерция и полно народа, как в популярном торговом центре. На входе скачет и размахивает руками гипер-активный Микки Маус. Вроде, он заправился горячительным, как машина горючим, и целый день носится туда-сюда, подпрыгивает от ненатуральной радости, встречая толпу.

  Где толпа, там нет места волшебству. Другое дело Эфтелинг – спокойный, ненавязчивый, уютный, как лес, по которому без страха бродила Красная Шапочка. Вместо подвыпившего Микки Мауса посетителей встречают гномы с грибными шапками на головах и выходящие из дерева великаны. Они не выкрикивают пустые приветствия и не смеются, как психически больные, а деликатно приглашают в сказочные королевства.