Текст книги "О чём поют воды Салгира"

Автор книги: Ирина Кнорринг

 
Целый день по улицам слонялась.
Падал дождь, закруживая пыль.
Не пойму, как я жива осталась,
Не попала под автомобиль.
 
 
На безлюдных, тёмных перекрестках
Озиралась, выбившись из сил.
Бил в лицо мне дождь и ветер хлесткий,
И ажан куда-то не пустил.
 
 
Я не знаю – сердце ли боролось,
Рифмами и ямбами звеня?
Или тот вчерашний женский голос
Слишком много отнял у меня?
 

8 – II февраля – 1926

 
Было света и солнца немало.
Было много потерь – и вот
Говорят, что я взрослой стала
За последний, тяжелый год.
 
 
Что же? Время меняет лица,
Да оно и немудрено.
Невозможное реже снится,
Дождь слышнее стучит в окно.
 
 
Жизнь проходит смешно и нелепо.
Хорошо! А каждый вопрос
Разлетается лёгким пеплом
Чуть дурманящих папирос.
 
 
Я не стала больной и усталой,
И о прошлом помню без зла:
Я и лучше стихи писала,
И сама я лучше была.
 
 
Жизнь короткая – вспомнить нечего.
День дождливый за мглистым днем.
А уж где-то в душе намечен
Еле видный, тихий надлом.
 

31 – XII – 1926

 
Моим стихам не верь. Они пустые.
Не верь тоске, звучащей, как набат.
Ведь мне не жаль оставленной России,
Не жаль больших и мертвенных утрат.
 
 
Не жаль бросать взволнованные взгляды
В глаза не отвечающих людей.
И даже тот, со мной сидящий рядом,
И тот не помнит жалости моей.
 
 
Не жаль стихов, беспомощных и зыбких,
Самой себя я в них не узнаю,
И провожаю с радостной улыбкой
Стареющую молодость мою.
 

30 – V – 1930

 
Спасибо за жаркое лето
И дали несжатых полей.
За проблески яркого света
На слишком несветлой земле.
 
 
За письма, – почти человечьи, —
Без литературных прикрас;
За радость нечаянной встречи,
Друг к другу подвинувшей нас;
 
 
За шум урагана ночного
И горечь последней любви;
За неповторимое слово,
– Жестокое слово: «Живи!».
 

16 – II – 1932

Из сборника «Окна на север» (Париж, 1939)

 
Они отрадней, чем слова молитв.
Их повторять ведь то же, что молиться.
Я вижу, как туман встает с земли,
Я опускаю тихие ресницы.
 
 
И за стихом я повторяю стих,
Звучащий нежным, самым нежным пеньем.
Я, как Евангелье, страницы их
Целую с трепетным благоговеньем.
 
 
И в синий холод вечеров глухих,
Когда устанем мы от слов и вздохов,
Мы будем медленно читать стихи,
Ведь каждый, как умеет, славит Бога.
 
 
Я буду слушать тихий голос твой,
Перебирать любимые страницы.
Я буду тихо-тихо над тобой
Склонять густые, длинные ресницы.
 

27 – XII – 1926

Из сборника «После всего» (Париж, 1949)

 
Вы строите большие храмы,
Вы кораблю даёте ход,
Вы равномерными стихами
Изображаете полёт.
 
 
И с безрассудным постоянством
Из непомерной пустоты
В междупланетные пространства
Вы устремляете мечты.
 
 
И я для вас чужда, – не тем ли,
Что умной правды не молю,
Что я люблю простую землю,
До боли огненной люблю.
 
 
Под пламенные разговоры
О вечности и божестве
Я вижу – ветер лижет шторы,
И солнце плещется в траве.
 
 
И вижу я, как жизнь играет,
И несравненно хороша
Моя несложная, пустая,
Обыкновенная душа.
 

11 – VII – 1929

 
Без лишних строк, без слов плохих
(Не точных или слишком резких)
Слагать упрямые стихи,
Их отшлифовывать до блеска.
 
 
Всё созданное разрушать,
И вновь творить, до совершенства.
И смутно верить, что душа
Познает гордое блаженство.
 
 
Так – за пустые вечера,
За пятна слёз, за пятна крови
Смиренно строить грозный храм,
Как каменщик средневековья.
 
 
Все трудности преодолеть.
Сломить сомненье и неверье.
И самому окаменеть,
Подобно сгорбленной химере.
 

10 – II – 1930

Из сборника «Стихи о себе» (Париж, 1931)

 
Проходили года за большими, как волны, годами.
В окнах девичьей спальни покорно погасли огни.
Призрак лёгкого счастья растаял с наивными снами,
И тяжёлая радость наполнила трудные дни.
 
 
Я уже не найду той скамейки под тёмной сиренью,
Ни весеннего леса, ни светлых внимательных глаз.
Но не знаю зачем – отчего, – по чьему наущенью, —
Я в Страстную Субботу всегда вспоминаю о Вас.
 

16 – IV – 1933

Из сборника «Окна на север» (Париж, 1939)

Воображаемому собеседнику (Марку Слониму)

 
Измены нет. И это слово
Ни разу не слетало с губ.
И ничего не стало новым
В привычно-будничном кругу.
 
 
Измены нет. Но где-то в тайне,
Там, где душа совсем темна,
В воображаемом романе
Она уже совершена.
 
 
Она сверкнула жгучей новью,
Жизнь подожгла со всех сторон.
Воображаемой любовью
Реальный мир преображён.
 
 
И каждый день, и каждый вечер —
Томленье, боль, огонь в крови,
Воображаемые встречи
Несуществующей любви.
 
 
А тот, другой, забыт и предан, —
Воображаемое зло!
Встречаться молча за обедом
Обидно, скучно, тяжело.
 
 
Круги темнее под глазами,
Хмельнее ночь, тревожней день.
Уже метнулась между нами
Воображаемая тень…
 
 
А дом неубран и заброшен.
Уюта нет. Во всём разлад.
В далекий угол тайно брошен
Отчаяньем сверкнувший взгляд…
 
 
Так, проводя, как по указке,
По жизни огненный изъян,—
Ведет к трагической развязке
Воображаемый роман.
 

13 – XII – 1934

Из сборника «Окна на север» (Париж, 1939)

 
Что будет дальше – всё известно,
Уж так в веках заведено.
И потому неинтересно
Скользить на илистое дно.
 
 
Ни слёз, ни гнева, ни упрёков, —
Душа прозрачна, как стекло.
В романсе, конченном до срока,
Всё так безрадостно светло.
 
 
В нём всё намечено заране,
Ничто не обмануло нас:
Усталость, разочарованье —
От поцелуев на диване,
От слишком откровенных глаз;
 
 
И подсознательная жалость,
Что жизнь не повернёт назад,
Что света было слитком мало,
И что игра не оправдала
Всех, ею созданных утрат.
 

26 – V – 1935

 
Зачем я прихожу в Ваш тёмный дом?
Зачем стою у Вашей страшной двери?
Не для того ли, чтоб опять вдвоем
Считать непоправимые потери?
 
 
Опять смотреть беспомощно в глаза,
Искать слова, не находить ответа?
Чтоб снова было нечего сказать
О главном, о запуганном, об этом?..
 
 
Вы скоро уезжаете на юг.
Вернётесь для меня чужим и новым.
Зачем я Вас люблю, мой тайный друг,
Мой слабый друг, зачем пришла я снова?
 
 
Простим ли мы друг другу это зло?
Простим ли то, что ускользнуло мимо?
Чтобы сказать спокойно: «Всё прошло,
Так навсегда и так непоправимо».
 

3 – VIII – 1935

 
Я Вас люблю – запретно и безвольно…
Полгода проползли, как смутный бред.
За боль, за ложь, за этот гнев невольный
Ни Вам, ни мне уже спасенья нет.
 
 
Я не кляну и не волную память,
Но видеть Вас я больше не хочу.
За этот смех, за эту встречу с Вами
Какой тоской я Богу заплачу?
 
 
За трепет риска и за радость тайны
Я не предам ушедшие года.
Такой любви – запретной и случайной —
Доверчивого сердца не отдам.
 
 
Пусть тяжело. Пусть мой покой надломан.
Я Вас люблю. Ведь оба мы в бреду.
Но в этот дом, где всё мне так знакомо,
Мой тайный друг, я больше не приду.
 

5 – VIII – 1935

 
Ты знаешь сам – таков от века
Закон, нам данный навсегда:
От человека к человеку —
Дорога боли и стыда.
 
 
За проблеск теплоты минутной —
Цена невидимых утрат.
И непреодолимо трудно
Сказать простое слово: брат.
 
 
И если для тебя дороже
Твой невзволнованный покой,
Не отзывайся на тревожный
И жадный зов души другой.
 
 
Очнись от жалости невольной,
Останови последний шаг:
Почти всегда бывает больно,
Когда раскроется душа.
 

21 – VIII – 1936

Из сборника «Окна на север» (Париж, 1939)

 
– Чтобы завтра небо сияло
Незапятнанной синевой,
Чтоб с утра не казаться усталой
Измученной и больной.
 
 
Чтобы встретить добрые лица
Вместо сдержанных и сухих.
Чтоб в газете на третьей странице
Увидеть свои стихи.
 
 
Чтоб никто ни на что не дулся,
Чтобы стало смешно хандрить.
Чтобы в ровном и чётком пульсе
Билась дикая воля: жить!
 
 
Чтоб суметь рассмеяться звонко
Над тоской предыдущих дней.
Чтобы выпуклый лобик ребенка
Стал хоть чуточку розовей.
 
 
Чтобы стало легко и приятно
Мыть тарелки и чистить ножи…
Словом – всё, что невероятно,
Что совсем не похоже на жизнь.
 

15 – I – 1930

 
Вдруг стало ясно: жизнь полна
Непоправимою угрозой,
Что у меня судьба одна
С моей Иерихонской розой.
 
 
Вот с той, что столько долгих дней
Стоит в воде, не расцветая,
В унылой комнате моей, —
Безжизненная, неживая.
 
 
Будильник, пудра, пузырьки,
Игрушки – рядом на камине.
Её корявые ростки
Окутывает сумрак синий.
 
 
И я – над страшным и сухим
Неумирающим растеньем —
Слагаю мёртвые стихи
О небытье, о нецветенье.
 
 
И из сплетенья длинных строк,
Из неожиданных созвучий
Встаёт уродливый цветок
Сухой, бесплодный и колючий.
 
 
Но словно в огненном бреду,
С упрямой безрассудной верой
День ото дня я жадно жду,
Что зацветет комочек серый…
 
 
Себя стараюсь обмануть,
Другим – сплетаю небылицы,
О, только бы хоть как-нибудь
От пустоты освободиться!
 
 
Проходят дни и вечера,
Я с каждым днём скупей и строже.
Сегодня – то же, что вчера,
А завтра – заново всё то же.
 
 
И мой цветок не расцветет.
Быть может, и бывают розы,
Что зацветают дважды в год,
И что не вянут на морозе,
 
 
Но только это не для нас,
Не для таких, как я, должно быть:
Томит вечерний, синий час
Томленьем напряжённой злобы.
 
 
И я с безжизненной тоской
Склоняюсь грустно и влюбленно
Над неудачливой сестрой,
Над розою Иерихона.
 

9 – IX – 1931

Из сборника «После всего» (Париж, 1949)

 
Я не забуду тёмных зданий,
Больших, нагромождённых лет.
Ни встреч, ни грустных расставаний
Я здесь не позабуду, нет.
 
 
Я говорю, что не покину,
Не променяю никогда
На эту тихую равнину
Мятущиеся города.
 
 
Но потаённым знаньем знаю,
Себе безмолвно говорю,
Что жадно я в себя вбираю
Густую, тихую зарю;
 
 
Что суета проходит мимо,
А дни по-новому полны
Почти до боли ощутимой,
С ума сводящей тишины.
 
 
И больше ничего не надо, —
Ни встреч, ни жалоб, ни стихов, —
Когда в траве высокой сада
Мелькают зонтики цветов;
 
 
Когда в кустах белеют розы,
И так прозрачны вечера,
И запах тёплого навоза
Летит с соседнего двора.
 
 
Когда стихает голос ветра,
И дышит пьяная земля;
Когда на много километров —
Одни пшеничные поля.
 

19 – VII – 1932

Из сборника «Окна на север» (Париж, 1939)

 
Уже пришла пора элегий —
Спокойных и усталых лет.
К далеким дням любви и неги
Должно быть, возвращенья нет.
 
 
И с каждым днём трезвей и строже
Слова, желанья и дела.
Ну, что ж? И я была моложе,
И я счастливее была.
 
 
Но все туманней дни и лица,
Хмельнее память бытия.
– Пора, пора и нам проститься,
Пустая молодость моя!
 
 
Прости – за жадные желанья,
За всё содеянное зло,
За то, что горьким было знанье,
За то, что мне не повезло…
 
 
Теперь я знаю слишком много:
Что счастье не прочней стекла.
И что нельзя просить у Бога
Благополучья и тепла.
 
 
Теперь, устав в напрасном беге,
Покорно замедляя шаг,
Печальной музыкой элегий
Пускай потешится душа!
 

24 – VII – 1933

Из сборника «Окна на север» (Париж, 1939)

 
Мы мало прожили на свете,
Мы мало видели чудес.
Вот только – дымчатые эти
Обрывки городских небес.
 
 
И эти траурные зданья
В сухой классической пыли,
Да смутные воспоминанья
Мы из России привезли.
 
 
В огромной жизни нам досталась,
От всех трагедий мировых,
Одна обидная усталость,
Невидимая для других.
 
 
И все покорнее и тише
Мы в мире таем, словно дым.
О непришедшем, о небывшем
Уже всё реже говорим.
 
 
И даже в мыслях, как бывало,
Не рвемся о огненную даль.
Как будто прошлого не мало,
И настоящего не жаль.
 

III – 1933

Из сборника «Окна на север» (Париж, 1939)

 
Я пью вино. Густеет вечер.
Весёлость, лёгкость, мишура.
Я пью вино за наши встречи,
За те – иные – вечера.
 
 
И сквозь склоненные ресницы
Смотрю на лампу, на окно,
На неулыбчивые лица,
На это горькое вино.
 
 
И в громких фразах, в скучном смехе
Самой себя не узнаю.
Я пью за чьи-нибудь успехи,
За чью-то радость, – не мою.
 
 
А там, на самом дне стакана,
Моя душа – обнажена…
И никогда не быть мне пьяной
Ни от любви, ни от вина.
 

21 – XII – 1930

Из сборника «Стихи о себе» (Париж, 1931)

 
Там чудеса,
Там леший бродит.
 

А. Пушкин

 
Там лес, и степь, и тишина,
И серо-дымчатые дали.
И медной денежкой луна
На тёмно-голубой эмали;
 
 
Там пятна серых деревень.
Собачий лай. Печаль. Безлюдье.
Там серый, бледный, тихий день.
Таким он был. Таким он будет.
 
 
Там не боятся, не бранят,
Не вспоминают, не тоскуют.
Ночами филины кричат,
С зарёю лешие бунтуют.
 
 
Там златоглавый монастырь
Весь полон светлым перезвоном.
И тихо стонет птица вирь,
Сливаясь с шорохом зелёным.
 
 
Там в зачарованных снегах
Стоит изба на курьих ножках,
Где дремлет старая Яга
У освещённого окошка.
 
 
А дальше тихие скиты,
И перезвоны колоколен,
Где не боятся темноты,
Где день печален и безболен.
 
 
И листья медленно шуршат,
Сливаясь в жалобы и стоны,
И кротко теплится душа
Грошовой свечкой у иконы.
 
 
И липа белая цветет,
И пахнет ель смолою клейкой.
И бабьим голосом поёт
В лесу пастушечья жалейка.
 
 
И в глушь лесов, и гор, и дол
Тропинка узкая змеится.
По ней Иван-царевич шёл
За несказанною Жар-птицей.
 
 
И седовласый богатырь,
Непобедимый, хмурый, строгий,
Всё в ту же даль и ту же ширь,
Шёл той же узкою дорогой.
 
 
Такой мне встала на пути,
Такой в мои стихи пустые
Сошла с билибинских картин
Полузабытая Россия.
 

3 – X – 1926